Над кромкой воды

Про масочных и безмасочных

За окошком завывала метель, а под крышей домика гномов было тепло и уютно. Гномы пили чай. Вы думаете, что гномы не любят пить чай? О, напрасно! Ничего нет лучше в лютую стужу, чем выпить чашечку горячего, еще дымящегося чая! Даже обжигающий напиток радует больше, чем леденящая стужа на дворе!

– Вот мы тут так хорошо сидим вместе, – заметил Рыжий Ушик, – ничего не боимся, а, между прочим, я был свидетелем, как подобное чаепитие едва ли не стало поводом для большой заварушки!

– Ты об этом никогда не рассказывал мне, – скосила голову набок Добрый Глазик.

Гномы за столом заерзали, заволновались. К Ушику и его жене пришли в гости их друзья, Нарциссус Глазик и Пышно Обоняшка. После осенних трудов так хорошо посидеть у друзей, распивая с ними горячительные напитки и травя байки из многолетних приключений!

– Да как-то не доводилось, – продолжил Ушик, смущаясь, что осталось что-то, чего не знает его жена. Гномы, как земные создания, любят все крепкое и прочное. А уж если выстраивают отношения – так уж на века! Сходятся они долго. Некоторые могут десятилетиями изучать будущего спутника жизни. Но уж коль обнаруживают в нем то таинственное связующее звено, что сродно с их естеством, то соединяются так прочно, что расколоть едва ли запросто возможно. Хоть гномы внешне и похожи друг на друга, но в каждом разные звенья! Твердость одна, но породы разные! Кто-то схож с мрамором, что кристаллизовался из известняка и теперь сверкает белоснежными гранями, кто-то – с гранитом или базальтом, спрессованных из вулканической магмы. Из каждой породы можно изваять великолепные конструкции, но соедини мрамор с гранитом – и не оберешься бед! Потому гномы так неторопливы, что изучают не по внешности, словам или произведенному впечатлению, а по той породе, что скрыта в каждом из них. И потому так редко слышно, что семья гномов вдруг решила разойтись!

– Так расскажи! – улыбнулась жена.

– Да, расскажи, расскажи! – подхватили друзья.

– Что ж, попробую, – задумчиво проговорил Ушик под завывания уличной вьюги. – Дело было так…

И он приступил к рассказу.

Молодым тогда я еще был, совсем юным. Дед всюду брал меня с собой. Так повидал я много стран и народов. Так вот. В ту пору ходили мы по землям Андурии. Какими восторженными глазами смотрел я на далекую гору, что извергала огонь, окутываясь клубами черного дыма! Но дед не разделял моей радости. Он видел в этом прекрасную возможность добыть все те драгоценные камни и металлы, что до этого были сокрыты в недрах вулкана!

– Как бы не набежали гномы с других земель! – восклицал он, отчаянно потирая руки. – Надо бы успеть! Послушай, Ушик, – сказал он мне, – ты уже ведь не такой малыш, каким был когда-то! Тут проживает одно местное племя… Горячее, правда, но… Вдвоем мы не поспеем к горе, а сам я быстренько справлюсь. Так что я тебя оставлю у одного своего знакомого. Некогда мы с ним вместе плавили самые твердые породы! Он хороший молодец, хоть и с длинным языком. Думаю, он не будет возражать, чтобы ты погостил немного у него.

Так я оказался в новом для себя окружении. А это “немного” растянулось почти на полгода! Зато с какими сокровищами вернулся дед! Впрочем, то другой рассказ! А поведать хочу я вам о случае в этом племени.

Тот молодец с длинным языком оказался прелюбопытной особой! Высокий, стройный, даже, пожалуй, долговязый, весь покрытый маскировочными пятнами цвета земли, с немигающими глазами, с длинным твердым хвостом, что, как мантия, покрывал его следы на рыхлом песке. Он был лучшим из представителей рода саламандр. Нет, определенное сходство с ящерками, конечно, было, но не скажу, что полное. Да, голова чуть вытянутая, а уж языком он владел так, что мог достать спрятавшегося жучка за изгибом ветки столь быстро, что тот не успевал и перебежать на другое место! Конечно, при таком языке и слова не задерживались в его огненной натуре. Собственно, из-за этого и разгорелся весь сыр-бор! Же-Эль, так звали моего нового знакомого, относился к виду огненных саламандр: все его черное тело и голову в том числе покрывали яркие желтые пятна, этакие солнечные островки, которые так резко бросались в глаза, что даже у меня, привычного к яркой лесной зелени, на первых порах рябило все! Их народ, естественно, был не однороден. Были тут и очковые саламандры, темно-коричневые, с брюшком ярко-красного цвета, были и тонкие, бурого или черного цвета с серебристыми пятнышками, были и древесные, с невзрачной окраской, под цвет поленьев. Но больше всего их народ состоит из альпийской породы саламандр: черной, как смоль, как вязкая жижа, которая поглощает любые цвета! И, конечно, дорвавшись до власти, они установили новые правила. Впрочем, к этому все и шло.

Прекрасно помню тот день. Солнышко светило ярко, грело сильно. Как вы знаете, саламандры недолюбливают такие горячие лучи. Видно, им и самим жарко, а тут еще жара снаружи! Одним словом, они ведут ночной образ жизни, а днем прячутся в разные полые стволы, дупла деревьев, среди камней, в расщелинах скал. Тогда-то меня и взял с собой Же-Эль. На площадке в десять на десять метров лежал поваленный старый дуб. То ли от старости, то ли от трудов народа саламандр, в его стволе образовалась приличная ниша. Туда-то и набились все желающие. Кого только не было! И вот в такой толчее мы коротали время. Помню, как первым вскричал один из альпийских саламандр:

– Сколько же это можно терпеть? Опять ногу схватил паралич!

Я посмотрел на кричавшего. Это был Те-Гуин, главный саламандрит, или как их там зовут. Он держался за ногу и катался по округлому стволу, сбивая тех, кто был рядом. На ноге его заметна была старая рана. Туда-то и попал яд. Должен объяснить, что у каждого из их народа на голове имеются кожные железы, выделяющие особый ядовитый секрет. Более слабые при контакте с ним могут не отделаться просто судорогой или параличом, но… да, конец может быть печальным.

– Это все ты, Же-Эль, опять! – кричал, катаясь, Те-Гуин.

– Что? Что я? – всполошился мой друг.

– Твой яд парализовал меня! Это невыносимо!

Же-Эль протер голову частью рукава и открыл широкие круглые глаза.

– Я лежал, спал, никого не трогал!

– Ты! И весь твой род огненных саламандр с вашими желтыми пятнами в ответе за такие случаи!

– Но у тебя же тоже на голове есть железы! – запротестовал Же-Эль.

– Ничего не желаю знать!

– Ах, ничего не желаешь знать! – тут Же-Эль зажегся не на шутку, язык его бросал слово за словом, междометие за междометием. Одним словом, он наговорил столько слов, сколько я и не слышал прежде.

В тот же вечер Те-Гуин созвал совет саламандр. Поскольку он был главный, то ничего не стоило свое решение объявить народным. Так, с ночи того дня было объявлено, что во избежание поражения ядом всем саламандрам нужно носить черные маски, закрывая на голове те самые железы, которые поражали слизистую окружающих.

Сами понимаете, что это мало того, что неудобно, но и малоэффективно: такие маски быстро пропитывались выделениями желез. Но кого это волновало? Те-Гуин довольно ходил по ночной каменистой тропе. Сам-то он был чернее ночи. Носил он маску или нет – окружающие и не видели, а уж трогать друг друга воспрещалось: каждому еще вменялось держаться на расстоянии полтора шага от собрата. Куда подевались все прежние дружные полежалки? Старый дуб пустовал и днем, и ночью. Каждый теперь старался найти свою расщелину.

Прошло несколько месяцев, как в поселении прекратились крики и жалобы, но куда-то пропали и совместные охоты за жуками и насекомыми, и совместные гуляния, где молодые знакомились и дружили.

Самое смешное: хоть у меня и нет никаких желез, меня тоже обязали ее носить! Надевал себе на голову вместо гномьей каски! Что уж там?

Ходил я, смотрел на их дела. И так удивительно: кто как носил маски! Вывел я для себя такие категории: есть “масочники” (строго соблюдают все правила), есть “наносники” (они цепляли маску за нос, и часть желез оставалась наружу), есть “подбородочники” (они цепляли, понятно, за что, так что маска просто там тянулась следом, развеваясь на ветру, но при случае они тут же натягивали), и есть “безмасочные”. К таким относился и Же-Эль. Он демонстративно снимал перед Те-Гуином маску с головы. Тот, разумеется, не мог потерпеть такого произвола. Дело дошло до отрубания хвостов! Больно ли им отбрасывать хвост в случае опасности? Тогда так и не спросил. Же-Эль сказал, что “ничего, отрастет новый”. Но по нему было видно, что он держит зуб на Те-Гуина.

В общем, едва не дошло до войны! Я же был маленький тогда еще. Конечно, испугался. Чего уж греха таить! Может, потому и не рассказывал? Напуганный гном – где это видано! Побежал я тогда в сторону вулкана. Бежал долго, пару недель уж точно! Встретил деда на горе. Он оказался прав: у горы выстроился целый караван гномов разных родов. Но дед был первым! И по праву нашел лучшую добычу! Какие тогда смеющиеся глаза у него были, ух! Как он смеялся над моим рассказом!

– Саламандры – народ горячий, – сказал дед. – Чего только у них не бывало за долгую историю! Будем ехать назад – я тебе еще пару случаев могу поведать.

На горе мы пробыли еще пару месяцев. Я помогал разрабатывать породу: мы там что-то вскрывали, кололи, бурили; мешки наполнялись с завидной быстротой. А когда на обратном пути мы проходили мимо селения саламандр, то старый дуб как ни в чем не бывало принимал постояльцев, саламандры прятались от жаркого солнышка, прижимаясь нагретыми телами друг к другу. Те-Гуина среди них видно не было. А на расспросы Же-Эль только вытягивал свой отрубленный остаток хвоста и сладко зевал. Даже самые большие болтуны иногда бывают на редкость молчаливыми!

– Чудесная история! – потянувшись, Добрый Глазик обняла мужа.

Друзья допили чай и смотрели на догоравшие угли в камине. Может, думали о судьбе Те-Гуина? А может, каждый думал о своем.

Метель за окном потихоньку стихала, казалось, разделяя чувства дружной компании.

2021

«НА ЗАРЕ»

ЦИКЛ РАННИХ РАССКАЗОВ (2005-2006)

Сказание об Адее и Леонии

(подражание древнегреческим мифам)

Где-то далеко-далеко, за невиданными землями, за неслыханными чудесами, лежал, покоясь в водах седого Посейдона, огромный остров Уречива. Это был целый мир тайн и приключений, целый мир жизни! Каких только существ здесь не бывало! Просто невероятным казалось, что на одном острове мирно соседствовали люди и мифические существа невиданной мощи. Их сила черпалась от всевидящей матушки Геи, хранящей свой мир в спокойствии и благоденствии.

Этот остров был почти идиллией: здесь было весело и радостно, хорошо и дружелюбно. На весь остальной мир он прославился как остров дружбы. Хоть золотой век людской жизни уже давно прошел, здесь удалось создать новый сад, плоды которого радовали Гею: больше всего она не любила, когда ее дочери и сыновья ссорились.

Однажды Гея призвала к себе в подземный сказочный дворец великую богиню мудрости и знания, хранительницу искусств и ремесел, воительницу Афину. Предстала богиня перед матерью Земли и выслушала ее просьбу. Сам Зевс захотел узнать, что же выйдет из затеи Геи. Долго они совещались, все обдумывая и строя планы. Но в конце концов решили.

Афина окружила своей защитой рожденный из водных глубин чудесный остров Уречива. И населил его Зевс людьми. И увидел, как они расселились по лугам и равнинам, долинам в устье реки и около подземных источников живительной воды, вырвавшихся на поверхность в нескольких местах. А в это время Афина повидалась со своей матерью, богиней разума Метис, и попросила ее коснуться всего на этом острове, дабы внести неясность в один предмет. Об этом предмете шепнула Афина матери на ухо, так что даже колоски травы, росшие под ногами у богинь от их небесной божественности, не смогли расслышать эти слова. И пролетела Метис над всем островом, и коснулась всего, что росло там и жило там. И погрузила былое знание во мрак.

Взяла Афина свое боевое копье и стукнула о край острова, и выросли рифы и острые скалы, что несли гибель всем судам, которые посмели б сюда приблизиться; закружились стаи черного воронья, предвещая беду любому чужаку. Но дружелюбие на острове было такой силы, что разогнало эти стаи по свету. Так и слоняются они теперь, нося с собой мстительные угрозы и раздор, помня об удивительном волшебном острове, где всего было в изобилии.

И опустила тогда Афина свое забрало, и ударила в свой тяжелый щит. Грозно прозвучали эти звуки, но, достигнув острова, превратились в мелодичные отголоски какой-то песни. Они завораживали, и одно восхищение рождалось в сердце того, кто слушал их.

Здесь все самое плохое превращалось в хорошее. Возликовали тогда Гея с Афиной-Палладой. Но требовалось претворить в явь еще один замысел Геи. И наложили богини на остров заклятье, благодаря которому сюда не могли проникнуть ни Афродита, богиня любви, ни ее сын Эрот, веселый и озорной, шаловливый и дерзкий, коварный, а частенько и жестокий посланник со стрелами любви за плечами и с маленьким золотым луком. Знали богини, что сеял он золотыми стрелами то счастье и радость, а то – горе и страдания. Все муки любви – на его совести. И все восхитительные мгновенья божественной благодати – тоже благодаря нему.

Стали жить здесь люди, стали растить своих детей, – ведь они не перестали любить друг друга: они слышали священный голос Афродиты, открывшей новый путь тем, кто прислушался. Но не достигали сюда стрелы игривого мальчишки, сеющего не только искры и огонь любви, но и муки, и даже гибель…

С тех пор минуло много-много лет. Про этот обособленный остров люди забыли: они продолжали жить в своем бушующем водоворотами страсти мире. А здесь всего этого не было – не вспыхивала и искра страсти, не разливался и океан страданий. Менялись поколения, давно уже канула в неизвестность легенда об ином мире: на острове жила твердая вера в единственность и правильность подобного уклада жизни. Метис постаралась – неясность глубоко укоренилась в человеческой природе, так глубоко, что сами люди этого не замечали.

Гименей, бог свадебных церемоний, был допущен на остров, и обычай жениться сохранился. Хотя это было и лишнее: люди женились, чтобы дружить, чтобы проводить вместе дни, чтобы делить тяготы ведения домашнего хозяйства и продолжать род, вкладывая в воспитание детей все понимание жизни. А потому не было и измен, не было ревности, браки не распадались потому, что любовь «вдруг» уже не уходила…

Таков был этот дивный остров, таковы были его необычайные законы!

Но иногда эти люди чувствовали, что они одиноки, чувствовали, что в их жизни явно чего-то не хватает, и их неслышимые обычным человеческим ухом голоса разносились далеко за пределы острова, вырывались на свободу, ища разнообразия, желая отыскать нечто неведомое. Они не пытались задуматься, чем для них может обернуться находка, но чуяли, что именно ее не хватает для полного счастья.

Было время зимних холодов, когда мимо острова пронесся Эол, бог всех ветров. Сжалился он над людьми, обратившими к нему свои мольбы, и подхватил стремленья душ. Унес их далеко отсюда, в мир иной, где люди жили по другим правилам, где вовсю охотился озорник Эрот.

Жил в том мире обыкновенный юноша по имени Адей. Услышал он этот зов и, собрав все необходимое (оно умещалось в заплечный мешок), тронулся в путь. Путь был нелегок, труден, но он достиг диковинного острова, каким-то чудом или по милости богов миновал все рифы и острые скалы, загубившие жизни многих путешественников, которые, как и он, услышали голоса.

Много испытаний пришлось пройти на острове юноше, пока увидел он, наконец, девушку необычайной красы: она была земной, но ослепила его не красотою и правильностью форм, а чем-то, что невозможно ни увидеть, ни услышать, до чего невозможно прикоснуться и попробовать на ощупь. Что произошло тогда в его душе! Какой теплый покров дружбы укутал его! Девушку звали Леония, она была целомудренна и словно не знала велений любви. Но и сам юноша, странник из чужого мира, хоть и плыл за этим, невольно потерял голову, на него подействовала вся сила острова, и он позабыл о том мире, откуда был родом.

Прошло несколько месяцев. Юноше доводилось отлучаться с острова, чтобы навещать прежний мир. Лазейка была хорошо изучена и держалась в памяти, как что-то святое. Но во время одного из странствий, когда он уж возвращался на остров, подкараулил юношу парящий в высоте Эрот. Пустил он стрелу свою с той силой, которою одарила его мать, богиня Афродита. Сердце юноши все еще защищалось туманом. Навеянный дружелюбным воздухом Уречива, он густо клубился в потемках души. Да только попала стрела в голову, и рухнуло что-то, образовалась брешь, куда мигом стали проникать вездесущие песни Афродиты – те, которые пел весь мир. Но сразу не заметил этого храбрый юноша, все путешествовал он туда и обратно, раздираемый мирами. А Эрот, словно игрушкой, забавлялся им, терзая стрелами любви слепое сердце. И в один погожий денек разнеслись во все стороны, улетучились частички тумана, что заполонили голову и не давали свободу сердцу. И прямо в него попала очередная стрела Эрота. И почувствовал юноша свободу и радость любви, которая окрылила его, дала столько эмоций, столько надежд, столько веры в счастье!

Воинственным оказался Адей и настойчивым. И решил не сдаваться, идя к намеченной цели. «Настойчивость вознаграждается богами», – верил он. И повел он борьбу за любовь, желая достичь сердца избранницы – своей возлюбленной. И не скрывал он свою любовь, делая все, что подсказывали ему сердце и ум. Немало месяцев шла упорная борьба. Внезапно стал рассеиваться туман на этом краю острова. Все сильней и сильней стали проникать сюда призывы Афродиты, постепенно изменяя все, что было до этого.

Прошли еще месяца. Усилия Метис таяли здесь, как облака тают от дуновения горячего южного ветра. Засверкали шаловливые глаза мальчишки со стрелами самой могучей силы на земле, взлетел он высоко-высоко, воспарил выше самой высокой вершины горы на острове и пустил он свою золоченую стрелу в Леонию, и попал метко, как всегда, в цель.

Объединила любовь сердца Адея и Леонии, протянув между ними незримую нить, соединив в крепкий союз, разрушить который могли теперь лишь два человека – те, которые получили дар любви.

Летели дни, проносились, подобно птицам в поднебесье; все менялось, менялся уклад жизни, менялись обычаи и привычное течение времени.

Взглянула на это Гея и увидела, что непонятным образом любовь нарушает гармонию дружбы. Поняла великая богиня, что повернуть назад уже немыслимо, что пути назад нет, но не захотела смириться с тем, что ее воля была нарушена и топнула гневно ногой. Поднялся по всему острову шум и гомон: ведь если в одном месте была нарушена воля Геи, родительницы и покровительницы этого мирка, то такое могло приключиться и в других. Обратилась Гея к хранительнице острова и обычаев дружбы – великой горе Европе. Она обладала всем опытом тысячелетней истории острова, и была матерью для всех ее существ: сатиров, что танцевали и плясали на равнинах среди ярких красочных птиц, норовивших им подражать; дриад, что жили в плачущих ивах, стройных березках, в буках и кипарисах; нимф, что любили поплескать речной водой на случайных прохожих, заливаясь при этом заразительным смехом.

Часто любила Леония прилечь возле подножия Европы, оберегавшей ее сон. Она знала, что всегда может чувствовать себя безопасно в ее тени, защищающей ото всего: от палящих жарких лучей солнца, от колючих кустарников, чьи ветки она заранее убирала далеко в сторону. Она оберегала и хранила ее, как родная мать. Европа видела, что Леония страдала в одиночестве, молча и терпеливо мучаясь, но не могла избавить ее от этих мук, не могла излечить ее ни своей лаской, ни теплом, ни нежностью или неустанной и неусыпной заботой, ни дружбой. Европа была умудрена жизнью и знала о дальних краях, о дальних странах и о другой жизни, совсем иной, нежели та, которой здесь жили. Она понимала, что Леония просто не догадывается пока и не знает о том, чего ей не хватает. Но когда-то ведь узнает! Леония слыла необычайной девушкой, но нуждалась в том, что многие девушки ее возраста имели там, в безумном мире. В один день она пробьется сквозь этот туман, либо навсегда останется в нем, подружившись с одним из тех юношей острова, которые никогда не узнают стрел Эрота. И именно тогда воззвала Европа, и подхватил ее крик Эол…

Сейчас же Гея обратилась к ней совсем по-иному поводу. И не посмела отказать ей Европа – пришлось подчиниться матери всей земли.

Мчался Адей к своей красавице Леонии, мечтая о том, какими чудесными и памятными он сделает оставшиеся четыре дня. Ведь потом ему следовало надолго вернуть на родину, в свой мир, столь непохожий на этот.

И на этот раз он удачно обогнул все рифы и препятствия, все барьеры, которые когда-то были выстроены Афиной по просьбе Геи – все они были уничтожены, разрушены, снесены великой и неукротимой силой любви. Оставалось всего каких-то несколько часов, которые отделяли его от ее волшебного поцелуя и чарующих добрых глаз. Она ими могла улыбаться так, как никто иной – это всегда удивляло и восхищало его. Всего несколько часов и никаких непредвиденных препятствий впереди… Так ему казалось.

Жизнь любит преподносить нам сюрпризы, а особенно она любит испытывать любовь: а может, это просто порывы первозданного Эроса, может, это всего лишь любовь, которая уйдет, как только появится привычка, или это действительно Любовь? В последнем случае она пройдет через все испытания и станет только сильней, окрепнет, обретет силу, и ничто ее не удержит!

Только пробрался Адей сквозь чащу прибрежного леса, как на пути его выросла гора. Раньше ее здесь не было – это Адей точно помнил.

– Не могла же эта гора вырасти из-под земли в одну ночь? Или ее сюда перенесли титаны? Еще ведь вчера не было и в помине ее!

Ему вспомнился вчерашний день, когда Леония говорила о красоте туч, а ему эти тучи больно ударяли по сердцу, словно предвестник разлуки. Он чувствовал: что-то случится!

Так и сталось сегодня: горная гряда простиралась всюду, насколько хватало глаз. Адей простоял некоторое время у подножия горы и начал поиск тропинок и перевалов, которые соединили б его с возлюбленной. Но гора была словно зачарована: там, куда направлялись его стопы, мигом вырастали заросли кустарника, терзая плоть острыми шипами; по каменистой дороге текли ручьи, делая ее смертельно опасной; камни сверху сыпались, как из рога изобилия, а рычание диких зверей в чаще леса не прекращалось ни на мгновение.

– Где же ты, сокровище моего сердца? Приди ко мне! Ты мне нужна сильней жизни! – взывал он в отчаянии, которое приступило незаметно, как волк к ягненку в темную ночь, когда неусыпный взор пастуха, наконец, потух от неизбежного сна.

Ударил он тогда своим мечом по скале, и полетели осколки камней, но неумолимой была гора.

«Здесь можно только дружить!» – услышал он заунывный нечеловеческий голос, который будто исходил из недр горы. И отступил он, поняв, что задача ему не по плечу.