Баронет подарил своей невесте чистокровную, великолепную лошадь, которая была нарочно выдрессирована для нее знаменитым берейтором. Замечательно было то обстоятельство, что молодая девушка, прежде ежедневно скакавшая по холмам и лугам на простой крестьянской лошади, почти вовсе не пользовалась этим прекрасным подарком сэра Руперта. Она вдруг почувствовала величайшее отвращение к прогулкам и отговаривалась то головной болью, то опасениями простудиться на ноябрьском воздухе, когда сэр Руперт предлагал ей проехаться верхом. Сестер она избегала по возможности и давала им только односложные ответы; с отцом была серьезна и тиха, а с баронетом сдержанна, равнодушна, грустна. От внимания молодого человека не ускользали все эти подробности.

– Вы бледны, точно мертвая, – сказал он раз невесте, – глаза ваши ввалились, я даже опасаюсь, что вы очень больны! А болезнь ведет к смерти!.. О Оливия, вы должны быть моей женой и вы будете ею!..

Он схватил страстно руки ее и сжал их в своих; казалось, что им вдруг овладела боязнь потерять свою милую, прелестную невесту.

– Оливия, – продолжал он, – почему вы больше никуда не выходите? А Лаура говорит, что вы теперь проводите целый день в своей комнате. Что же могу я сделать, чтобы доставить вам минуту удовольствия?… Я истрачу за раз половину богатства, если вы захотите… Что мне делать? Скажите!

– Ничего положительно, – ответила она, – но оставьте меня хоть на время одну. Сознаю, что я очень нелюбезна, сэр Руперт, быть может, даже зла… но я теперь выдерживаю борьбу сама с собой. Оставьте же меня, и я сделаюсь снова такой, какой была!

– Не понимаю вас, однако тем не менее даю слово исполнить даже это желание, если вы обещаете быть моей женой!

Оливия села у ног отца, опять дремавшего перед камином, а сестры ее сидели у окна, пользуясь последними лучами зимнего солнца. Через несколько минут Оливия встала и ушла, но вернулась почти тотчас же, надев шляпу и шаль.

– Куда же вы идете? – спросила ее Лаура с глубоким изумлением.

– В Лисльвудский пасторат, к миссис Мильвард, – ответила Оливия спокойно.

– Это довольно странно – делать визиты в такое позднее время; вы придете туда не ранее как к ночи. Не лучше ли вам будет идти туда уже в качестве леди Лисль? Ведь Вальтер Реморден отправится не раньше как по прошествии праздников.

– Вы, Лаура, злы и желчны, как все старые девы! – воскликнула Оливия. – Сердце моей собаки вдвое добрее вашего… Я хочу идти в пасторат именно теперь, когда весь Лисльвуд-Парк следит зорко за мной! Можете говорить и думать обо мне, что вам только угодно. Прощайте!

Молодая девушка вышла нетвердыми шагами из гостиной и с силой захлопнула за собой дверь.

Что могу я сказать о своей героине? Признаюсь, что эта далеко не совершенная, а исполненная недостатков девушка, – что скажу я о ней? Она не отличается хорошим характером; она вспыльчива и своевольна, но, с другой стороны, в ней много откровенности и великодушия. Не проходило и получаса после какой-нибудь стычки с сестрами, из которой она обыкновенно выходила победительницей, как она отыскивала побежденных и умоляла их о прощении с такой покорностью, с таким искренним раскаянием, что те уже поневоле должны были мириться. Отца она любила до такой степени, что просто ревновала его; но хоть эта привязанность радовала его, она отстраняла изъявления любви со стороны его остальных дочерей, так как Оливия страшно сердилась на сестер, когда они ухаживали за угрюмым полковником.

Когда она, выйдя из дома, пошла по направлению к деревне Лисльвуд, ее вдруг охватило холодом и туманом. Бокс следовал за ней и начал потом прыгать вокруг своей хозяйки, пачкая ее платье грязными лапами. Оливия нагнулась и обвила руками шею животного.

– Бокс!.. Верный, славный Бокс!.. Я вспоминаю день, когда он наклонился, чтобы приласкать тебя, чтобы поцеловать твою умную морду.

Она прижала губы к косматой голове его, как будто промелькнувшее в уме воспоминание придало ее Боксу еще больше цены.

– Какая же я глупая! – сказала она, продолжая свой путь. – Какая я безумная или, вернее, слабая! Что подумают обо мне после этого посещения? Сколько дурных последствий будет оно иметь для меня и других!.. Как будто обстоятельства сложились и без этого не довольно печально!.. Но нельзя сделать иначе… Это должно быть так!

Пройдя Лисльвуд и кладбище, Оливия очутилась у ворот пастората; тут она остановилась и прислонилась к высокой стене, которая отделяла кладбище от огорода мистера Мильварда.

«Мне хочется вернуться, – подумала она. – Прогулка уменьшила, рассеяла тоску мою, да и, кроме того, я была здесь, вблизи признака огня; следовательно, он не сидит дома и вовсе не так болен, как говорила Лаура… Он, вероятно, в гостиной, – продолжала она, заглядывая в большое освещенное окно. – Нет, я вернусь домой».

Она очень решительно повернула назад, но в это же мгновение подошла к пасторату одна из служанок ректора, знавшая мисс Оливию. Она сейчас узнала в ней младшую дочь полковника, потому что за ней бежал косматый Бокс, известный всему Лисльвуду точно так же, как все семейство Мармедюков.

– Мисс Оливия Мармедюк… – воскликнула служанка. – Я сначала не знала, кто стоит у ворот, но увидела Бокса и тотчас догадалась. Вы уже были у нас?

– Нет, – сказала Оливия, покраснев под вуалью.

– Так вы идете к ней, мисс? Хозяйка вспоминала о вас не дальше как вчера и говорила, что хотела бы очень увидеться с вами. А мистер Реморден… вы ведь помните его, мисс? Он был так дружен с вами, да и отец ваш, кажется, принимал его ласково… ну, он гостит у хозяина… Ах! если б вы знали, как он переменился! Но вы идете? – повторила служанка.

– Да, иду! – отвечала отрывисто Оливия.

Служанка провела ее через калитку, через огород и хорошенький садик. Ряды обнаженных деревьев промелькнули перед глазами молодой девушки, как тени; она не успела еще даже опомниться, как уже очутилась в гостиной миссис Мильвард, в присутствии трех лиц: ректора, который писал что-то за столом, жены его, работавшей возле камина, и молодого человека, лежавшего на диване по другую сторону камина. Это был Вальтер Реморден, экс-викарий лисльвудский.

– Милая моя, вы очень хорошо сделали, что пришли, – сказала миссис Мильвард, пожимая руку Оливии, – я уже думала, что вы позабыли нас всех, а между тем вас не могло удержать от свидания с нами даже такое позднее время… Ваша шаль вся измокла, я прикажу Сусанне высушить ее, так как вы, конечно, не откажетесь напиться с нами чаю.

Оливия молча позволила снять с себя шаль. Она еще не сказала ни слова с тех пор, как вошла в гостиную, и не подняла даже вуаль; она даже не ответила на искренние приветствия ректора и больного и только перевертывала машинально перчатки. Бокс вошел вслед за ней в гостиную и стоял посредине коврика, оглядываясь.

Вальтеру Ремордену было около тридцати. Несмотря на болезнь, он был несравненно красивее баронета; лицо у него было смуглое, загорелое; на широкий и низкий лоб падали черные как смоль кудрявые волосы, а большие серые глаза были в высшей степени выразительны; когда вошла Оливия, Вальтер читал газету, в которую он снова углубился всецело, закрыв ею лицо, тотчас после обмена несколькими фразами с нежданной посетительницей.

Миссис Мильвард обрадовалась случаю поболтать с мисс Оливией. Она заставила ее снять шляпу, и викарий опустил на минуту газету – «Брайтонский герольд» или «Суссекский Меркурий», – чтобы взглянуть на бледное лицо невесты лорда Лисля; молодая девушка отвечала спокойно на вопросы хозяйки. Она разговорилась даже о сэре Руперте и приготовлениях к свадьбе; но она никак не могла отделаться от убеждения, что голос ее звучал чрезвычайно странно и ее обращение должно казаться всем таким же неестественным, каким казалось ей. Спустя много лет она еще помнила вид, который имела в тот осенний вечер маленькая гостиная, позу Вальтера на диване, его черные волосы, видневшиеся из-за газеты, бывшей в его руках, ярко-красные занавески, пылающий камин; ландшафты, висевшие на стенах пастората, стук чашек и шипение большого самовара – все эти ничего не значащие мелочи, составлявшие обстановку тяжелой для нее сцены, запечатлелись в памяти ее неизгладимым образом.

После чаю мистер Мильвард ушел в ризницу, где происходило маленькое собрание, а миссис Мильвард взялась снова за работу и приготовилась продолжать беседу с Оливией. Мисс Мармедюк заявила сначала, что пробудет у нее не более получаса, а между тем сдавалась на просьбы хозяйки пробыть еще немного! Это не доставляло ей и тени удовольствия, однако ей было трудно уйти из уютной, освещенной гостиной.

– Ну, дорогая моя, – начала миссис Мильвард с торжествующим видом после ухода мужа, – теперь вам уж придется остаться до возвращения мистера Мильварда, потому что он должен проводить вас домой.

– Папа пришлет за мной, когда он увидит, что я не возвращаюсь, – проговорила машинально Оливия.

Вальтер Реморден оставил газету и мало-помалу вмешался в разговор. Через какое-то время миссис Мильвард вышла в кухню к кому-то пришедшему к ней с просьбой о помощи. Оставшись наедине с викарием, Оливия начала ласкать собаку, положившую голову к ней на колени.

– Когда вы возвращаетесь в Чичестер, мистер Реморден? – спросила она вдруг.

– Я не знаю, вернусь ли я когда-нибудь туда! – отвечал он спокойно. – Мне предлагают пасторат в Бельминстере, который предоставляет мне во многих отношениях вдвое больше удобств!

Сомнительно, чтобы Оливия расслышала слова его; она продолжала теребить уши Бокса, задумчиво смотрела на огонь и вдруг проговорила:

– Вальтер Реморден! Вы должны презирать меня в настоящее время!

Он так великолепно владел своими чувствами, что всякий посторонний счел бы его, конечно, неспособным к волнению; но лицо его изменилось при вопросе Оливии, и он произнес, с умоляющим жестом протянув свои бледные, исхудалые руки:

– Умоляю вас именем всего, что для вас свято, не вспоминайте о прошлом, ни даже одним словом. Я боролся с собой… я горячо молился, чтобы Бог послал мне силу перенести все страдания; вы не должны дотрагиваться до заживших уже ран… да – до заживших! – повторил он с каким-то невольным увлечением. – Я живу теперь единственно для того, чтобы исполнить обязанности свои в качестве служителя церкви, но я не молю Бога возвратить мне здоровье. Да простит Он мне за то, что у меня проявилось желание переселиться из этого дома прямо в могилу!

Молодая девушка не отрывала глаз от огня.

– Я очень рада слышать, что ваши раны зажили, – сказала она, сопровождая свои слова каким-то странным смехом, – это, по крайней мере, избавляет меня от упреков в измене… в измене по расчету, которую способна совершить только женщина с громадным честолюбием и думающая только о личных интересах. Должно быть, что меня соблазнило богатство сэра Руперта в соединении с его громадным титулом, – продолжала Оливия, – оно поразило меня своим резким контрастом с нашей нищетой, да еще в такой степени, что я даже забыла обещание, данное вам тому назад два года. Я выстрадала многое, но я довольна тем, что вздумала прийти сюда сегодня вечером; я теперь успокоилась!.. В моем уме сложилось от чтения романов странное убеждение, что разбить жизнь и сердце честного человека дело весьма не трудное!

Оливия не успела досказать свою мысль, как отворилась дверь и в гостиную вошел Руперт Лисль. Он бросился в кресло, не снимая шляпы и не обращая внимания на присутствие Вальтера.

– Я был в Бокаже, мисс Мармедюк, – сказал он тоном плохо скрытого бешенства. – И Лаура сообщила мне, что вы пошли сюда; так как я нахожу неприличным для будущей леди Лисль и жены моей бегать ночью по улицам, то и приехал за вами.

– Мне не пришлось бы ходить ночью одной по улицам, сэр Руперт, – возразила Оливия, сверкнув гневно глазами. – Все живущие в этом доме знают не хуже вашего, что прилично для мисс Оливии Мармедюк, которая ни в чем не уступает будущей леди Лисль… Снимите вашу шляпу, сэр Руперт, – добавила она повелительно, – и позвольте мне представить вас мистеру Ремордену, другу нашего дома!

Каковы бы ни были подозрения, зародившиеся в голове баронета, как сильна ни была его ревность – смелость Оливии успокоила его сразу. Он ответил на поклон Ремордена небрежным поклоном и решился даже пробормотать сквозь зубы, что он очень рад познакомиться с ним; но Вальтер, к сожалению, не обратил внимания на эту снисходительность.

– Я желаю, чтобы вы возвратились домой, – обратился сэр Руперт снова к своей невесте. – Мне без вас жизнь не в жизнь. Я обедал сегодня в замке, но после мне стало так скучно и грустно, что я велел оседлать свою рыжую лошадь и поскакал в Бокаже. На дворе сильный дождь, но я позаботился приготовить для вас карету от гостиницы «Куронн»… Идем, идем, Оливия!

– Дайте только проститься с миссис Мильвард, сэр Руперт, – отвечала она.

Лорд Лисль вышел отдать приказания кучеру.

Вальтер с большим трудом поднялся с дивана и встал подле молодой девушки, опираясь рукой на мраморный камин.

– Оливия, скажите, этот брак решен бесповоротно? – произнес он с волнением.

– Вполне бесповоротно! – ответила она.

– Вы не можете взять обратно обещание, данное опрометчиво этому человеку?

– Не могу и не сделаю.

– Да поможет вам Бог в таком случае, бедная! Я не смею уговаривать вас сделать то, что вы сами считаете бесчестным, хотя бы это могло устроить ваше счастье… Жаль, что я не увидел этого человека раньше, когда вы еще не давали ему вашего слова. Я бы стал тогда молить вас на коленях отвергнуть предложение. Я знал, что вы не любите его и что вас ослепил блеск его положения, но я, по крайней мере, не сомневался в том, что лорд Лисль – джентльмен!

Миссис Мильвард и сэр Руперт вернулись в гостиную прежде, нежели Оливия успела возразить на это заявление. Десять минут спустя она уже молча сидела в карете, а баронет скакал рядом с нею верхом на своей рыжей лошади. Молодая девушка нервно вздрагивала, смотря сквозь опущенные стекла на мрачную фигуру молчаливого всадника.

«Мне кажется, как будто меня везут в тюрьму, а это – мой тюремщик», – подумала она.

Глава XXIII
Свадьба Оливии

В последний день ноября длинный ряд карет тянулся от стен кладбища до улицы Лисльвуда, ожидая аристократов, собравшихся в церкви, чтобы присутствовать при бракосочетании сэра Руперта Лисля с мисс Оливией Мармедюк. Баронет выразил желание, чтобы свадьба была как возможно роскошнее. Он хотел, чтобы весь Суссекс мог видеть, что он женится на первой красавице этого графства, и разослал повсюду приглашения на празднество. Свадебный пир был приготовлен в Лисльвуде, а не в Бокаже, по настоянию сэра Руперта, смотревшего на всех с видимым недоверием.

– Я, право, не думаю, чтобы в вашем тесном доме могла бы поместиться и половина публики, которая должна присутствовать на свадьбе.

Итак, мисс Оливия Мармедюк пошла к алтарю в сопровождении целой толпы роскошно разодетых женщин и изящных мужчин. На этот раз церковь казалась настоящей выставкой великолепнейших шелковых материй, кружев, белых перьев, превосходных искусственных цветов со сверкавшей бриллиантовой росой, золотых флаконов с духами и множеством других предметов роскоши. У воспитанников и поселян, наполнявших углы, разбегались глаза от созерцания этого богатства и чудес; нужно добавить, кстати, что они разошлись не совсем-то довольные свадебной церемонией.

Сторож лисльвудской церкви, с огромной жилеткой на, выказал себя нелюбезным относительно крестьян, сгонял их со скамеек, заставлял их прятаться в углах и за колоннами и, казалось, считал совершенно излишним существование их в этот памятный день.

– Ну, уж если б я знал, что вы будете все совать сюда носы, то я, разумеется, распорядился бы иначе, – говорил он каждому входившему крестьянину. Всеми чтимый епископ, родственник Лисля, приехал в Лисльвуд-Парк из восточной части Англии, чтобы совершить брачный обряд. Этот достойный муж был поражен манерами и вообще обращением своего молодого и богатого родственника; щеки Руперта Лисля были покрыты бледностью, а кончик его носа покраснел от мороза. Едва ли наружность баронета производила когда-либо более невыгодное впечатление, чем в настоящую торжественную минуту. Платье не шло ему, а цветок, продетый в петлицу его фрака, потерял свою свежесть и быстро осыпался. Сэр Руперт уронил еще вдобавок шляпу посредине церкви, и она покатилась, что вызвало улыбку на лицах представителей гордой аристократии и шушуканье в массе деревенского люда, подавленное грозными взглядами сторожа. Рука баронета, которую он подал Оливии Мармедюк, была холодна и дрожала как лист.

Но невеста, напротив, была очаровательна. Лисльвуд давно признал мисс Оливию Мармедюк красавицей, хотя и редко видел ее иначе, как одетую в зеленую амазонку, соломенную шляпку и большую поношенную шаль. Теперь же, в подвенечном наряде, с венком из померанцевых цветов и лилий, окутанная, как облаком, вуалью из драгоценных кружев, она напоминала собой королеву, и ее встретили восклицания восторга, когда она вошла в церковь в сопровождении отца.

Миссис Вальдзингам, все еще красивая, несмотря на свои сорок лет, была одета в серое атласное платье, а на миссис Варней было чудное платье янтарного цвета, которое сверкало на солнце, будто золото. Она даже затмила красотой невесту, и многие спрашивали: кто эта восхитительная женщина?

Казалось, что майор теперь вполне сочувствовал браку, против которого он восставал вначале. Он присутствовал в церкви и был в очень хорошем расположении духа. Быть может, последнему обстоятельству способствовало свидание, которое он имел накануне венчания с молодым баронетом. Свидание это имело серьезный характер: оно кончилось тем, что Соломон был призван в качестве свидетеля при составлении какого-то акта, написанного майором и подписанного сэром Рупертом Лислем. Таким образом, был водворен мир в Лисльвуд-Парке, и епископ совершал теперь торжественный обряд над Оливией Мармедюк и над молодым владельцем Лисльвуда, холодная и влажная рука которого все еще продолжала дрожать в руке невесты. По окончании церемонии ряд экипажей потянулся к замку, где должен был начаться пышный свадебный пир с неизбежной обстановкой разных интриг и сплетен. Едва ли во всей этой суетливой толпе можно было найти несколько человек, подумавших о будущем молодой, уехавшей в три часа, при звоне колоколов, в Фелькстон, откуда она была намерена отправиться на континент.

Полковник Мармедюк с четырьмя дочерьми остался обедать в замке, в обществе Клерибелль, ее младшего сына, майора и миссис Варней. Этот маленький кружок провел время довольно хорошо; Клерибелль сделалась веселее обыкновенного с минуты отъезда сэра Руперта, да и майор был в особенно хорошем настроении духа. Дочери полковника обводили изумленными взглядами роскошные залы Лисльвуда, который сделался теперь, безусловно со всем, к нему принадлежащим, собственностью их младшей сестры.

– Как хороша была леди Лисль под венцом! – заметил майор Варней.

Клерибелль слегка вздрогнула, услышав это имя, которое она носила сама в дни былые, а все сестры Оливии задрожали от зависти: «Леди Лисль! Да, она в самом деле сделалась леди Лисль!»

Накануне свадьбы Вальтер Реморден оставил свое тихое родное село, которое он любил так сильно, не потому, чтобы оно само по себе имело какую-нибудь особенную привлекательность, а вследствие связанных с ним дорогих воспоминаний. Он поехал в Лондон с курьерским поездом и полюбовался еще раз бесконечными равнинами. Они показались ему прекрасными, даже и под холодным, серым осенним небом, и он мысленно говорил себе, что лучше Суссекса нет графства в целой Англии.

«Я отъехал не больше двадцати миль от места своего рождения, а уже сожалею, что покинул его, – размышлял Реморден. – Как трудно удаляться от всего дорогого! Но я никак не мог оставаться в Лисльвуде, где меня ожидали постоянные встречи с леди Оливией Лисль!»

Вальтер Реморден принял пасторат в Йоркшире с целью избежать встреч с любимой им женщиной. Мистеру Мильварду был тоже обещан другой приход, и Реморден мог бы последовать за ним, так как епископ епархии хорошо знал молодого человека; но Провидению угодно было, чтобы он поселился в глухом провинциальном городке Бельминстер, куда он и прибыл вечером дня венчания Оливии Мармедюк.

Читатель не забыл, конечно, что Бельминстер и есть тот самый городок, который посетил мистер Соломон летом этого же года. Ничто не изменилось со времени посещения этого джентльмена. На станции железной дороги были все тот же начальник, тот же носильщик, тот же кассир, те же книги и журналы на полках и чуть ли не те же самые пирожки и бутылки с содовой водой в буфете. Невзрачная карета, запряженная одной лошадью, которая когда-то взяла приз в одном беге вокруг этого города, доставила Вальтера со всем его багажом в гостиницу, в которой появление путешественника вызвало в одно время и радость и смущение. Несколько местных торговцев собирались каждый вечер в зале этой гостиницы, чтобы потолковать за стаканом пива о достоинствах и недостатках выборных Бельминстера. Иногда приезжал какой-нибудь приказчик, желавший предложить свой товар, заключавшийся в предметах ежедневного потребления, закусывал в гостинице – и уезжал обратно. Но джентльмен, который оставался дня на два, был, безусловно, редкостью, и ему оказывался всевозможный почет. Вальтера повели по широкой лестнице в комнату, где для него уже был разведен огонек и находились зеркало, картина, представлявшая церковь и изображение лошади, выигравшей когда-то большой золотой кубок. Хозяйка гостиницы, угадавшая по виду чемодана, что видит мистера Ремордена, назначенного быть викарием Бельминстера, подняла тотчас штору и указала ему на церковь, находившуюся прямо напротив окна, по ту сторону рынка.

– Собор находится на другом конце города, – сказала она. – Ваша церковь, основанная во имя святого Клемента, славится своей красивой постройкой и построена, кажется, еще раньше собора.

Молодой человек машинально взглянул на действительно древнюю и красивую церковь. Ему трудно было заинтересоваться своими новыми обязанностями, но все же он много расспрашивал о бедных жителях города, пока хозяйка накрывала на стол и подавала ужин, которого было бы достаточно для двенадцати человек: он состоял из хлеба, яичницы с ветчиной, цыплят, маленьких паштетов, пирожного, сыра и консервов. Все это хозяйка называла закуской. Из ее разговора Реморден заключил, что ему предстоит много дела в Бельминстере и положительно не останется времени на бесплодные сожаления и тоскливые воспоминания о невозвратном прошлом.

«Самое прекрасное в этой вере, которую реформация подвергла известным изменениям, – рассуждал Вальтер Реморден, оставшись один в комнате, – есть, бесспорно, то чистое и то святое чувство полного отречения от своих личных выгод, которое католицизм вменяет в обязанность всем служителям церкви. Да, на самом деле, вправе ли человек, посвятивший себя и свою душу Богу, допустить над собой влияние земных желаний и страстей? Он и в свете и в келье обязан думать только об исполнении долга!»

Не следует забывать, что Вальтер Реморден легко мог укрепиться в таких убеждениях со времени измены Оливии Мармедюк, разбившей навсегда его душу и будущность.