Тит Антонин Пий. Тени в Риме

Глава 2

Сразу после восхода солнца повозка доставила Антиарха к городским стенам. Перед Остийскими воротами, возле пирамиды Цестия, пассажиры выгрузились.

– Дальше пойдем пешком, – предупредил Антиарх и возмутился: – Да не пяльтесь вы на эту пирамиду! Здесь таких чудес навалом. Если все пойдет как задумано, сами соорудим что-нибудь сногсшибательное. Храм гостеприимного Ангела, например…

Сказать легко, трудно сделать! Оторвать провинциалов, в первый раз оказавшихся в столице мира, от разглядывания высокой пирамиды, напоминающей знаменитые египетские сооружения (разве что только высотой эта достопримечательность Вечного города уступала им), было невозможно.

Пришлось Антиарху посохом подталкивать спутников. В конце концов он взял Пантею за руку, а Исфаила предупредил: «Если не перестанешь пялиться, тебе будет очень больно. – Потом приказал: – Возьми за руку Викса. Присматривай за ним, а не то…»

Выглядевший малолеткой Википед, успевший побывать в Вечном городе, ехидно предложил эфиопу:

– Посадил бы меня на плечи, я бы тебе все рассказал…

Исфаил резанул его взглядом, и Википед сразу сам схватил негра за руку.

Это была необходимая мера, чтобы не потеряться, так как городские улицы плотнели на глазах.

В Риме в ту пору на сравнительно небольшой территории проживало около полутора миллионов жителей, так что скученность здесь была умопомрачительная. Сказать, что в толпе было тесно – ничего не сказать, и это притом, что все вокруг мчались как оглашенные. Кто спешил с грузом, кто без груза, с посылками и без посылок, с солдатскими узлами за плечами и ношей на шее.

По распоряжению, изданному еще во времена Юлия Цезаря, телеги, рыдваны, брички, подвозившие товары, могли использоваться в городе только в темное время суток. В светлое время по городу разрешалось перемещаться исключительно пешим ходом или верхом. Можно было также использовать ручные паланкины, особенно если у его хозяина имелись могучие, шагавшие, не глядя себе под ноги, рабы. Молодцы вздымали носилки на плечи, и только попробуй оказаться у них на пути. Ударами ноги они расшвыривали зазевавшихся прохожих.

Все спешили в сторону рынков, то есть по направлению к республиканскому форуму.

Добравшись до Большого цирка^[10], успев нахвататься пинков, толчков и тычков, научившись давать сдачи, спутники старика невольно притормозили.

Некоторое время приезжие провинциалы, разинув рты, разглядывали Большой цирк. С ними ничего нельзя было поделать.

Антиарх с досады плюнул.

Время поджимало.

С каждым часом ему все более становилось не по себе. Близилось позднее утро, когда из своих домов начинали выбираться представители высших сословий, которым лучше не попадаться на глаза. Дело не в возможности быть узнанным – столько лет прошло, да и трусливым Антиарх никогда не был. Не будь рядом его спутников, он даже капюшон с головы бы скинул.

Опыт переменчивой рискóвой жизни подсказывал – крайне небезопасно при свете дня тащить через город всю эту обузу. Антиарх, тайно появившись в Риме, рассчитывал незамеченным раствориться на его улицах. Лечь на дно, осмотреться, найти старых друзей, а тут такие пугала, которых приходилось постоянно увещевать прибавить ход.

Каждый из его спутников был по-своему примечателен. Всякая мразь на пути заинтересованно приглядывалась к высокому, чернокожему, мускулистому громиле и таинственной красотке, чьи прелести были чрезвычайно приманчивы для всего мужского поголовья Рима. Даже на Викса обращали внимание – опытные прохожие, привлеченные странным малолетством незнакомого эроменоса, не раз и не два оглядывались на него. Глаза у Викса, несмотря на облик двенадцатилетнего молокососа, были предательски блудливы и разборчивы.

Антиарх знал римлян – о физических достоинствах Исфаила, прелестях неизвестной соблазнительницы, странном малолетстве Викса, заговорят.

И будут говорить!..

Не дай Хрѝст, какой-нибудь уличный ублюдок проследит за эфиопом и донесет местному ланисте. Хозяева гладиаторских школ люди хваткие, хороший товар они никогда не упустят. Сразу отыщут в многолюдном Риме такого статного бойца, как Исфаил, самой фортуной предназначенного для боев на арене.

…Пантею могли узреть из-за шторок. В Риме хватало богатых сладострастников, которые не станут церемониться с какой-то провинциалкой. Вон как покачивает бедрами, то и дело поправляя сбивающуюся шаль, демонстрируя аппетитное личико и не менее аппетитные груди. Стартовую закалку астартовой блудницы от проницательного взгляда не спрячешь, а в Риме опытных сводников всегда хватало.

За компанию и Викс сойдет – вон как на него глянул какой-то пристрастник мужских прелестей.

И бросить их нельзя.

Разделить тоже.

Ждать тоже нельзя.

С другой стороны, что-то подсказывало – в первый день можно рискнуть! В этом тоже была какая-то подспудная зацепка – если эти первые часы пребывания в Риме останутся незамеченными, значит, судьба на его стороне, и эта поддержка имела очень важное значение в том деле, ради которого он вернулся в Рим.

* * *

К сожалению, попытка обвести фортуну вокруг пальца дорого обошлась заядлому приверженцу непримиримых разночтений между светом и тьмой, только узнал он об этом слишком поздно.

Узнал и очень сильно пожалел.

Согласно давней договоренности, в Риме его приютил бывший подручный Витразин. После поимки банды Сацердаты Витразина продали в гладиаторы, однако парень и там сумел не только выжить, но и сколотить состояние. Витразин обзавелся собственным домом, расположенным на Квиринальском холме.

Там Антиарх и остановился.

Без особых почестей, но и без презрительного снисхождения. Однако неделю спустя бывший гладиатор потребовал от гостей, чтобы те «убирались из его дома».

Сроку дал два дня – «и чтобы все тихо, как пришли, так и ушли».

…Разговор случился под вечер. Слуга, поднявшись на антресоли, где незваным гостям были выделены две комнаты, передал распоряжение зайти к хозяину.

Антиарх сразу заподозрил неладное. Он спустился с антресолей и, миновав внутренний дворик-перистиль, вошел в покои хозяина.

Витразин, облачившись в тогу и рассматривая себя так и этак, важно прохаживался перед громадным металлическим зеркалом.

Старик опешил.

Бывший гладиатор – и в тоге!!

Витразин совсем рехнулся? Мечтает очутиться в Мамертинском карцере за публичное оскорбление достоинства римского народа? Только свободные граждане могли облачаться в тогу, а этот кто? Вшивый раб, презренный гладиатор, сумевший выкарабкаться из смертельной игры с оружием, лицезрению которой с таким восторгом предавалась римская толпа.

Сацердате в молодости самому приходилось выступить на арене. Выжить ему помогло легионерское обучение и закалка в дакийском походе. Срезал он двух германцев и после одержанной на арене победы включил мозги. Прикинул так и этак. Сам по себе побег из расположенной в Капуе гладиаторской казармы был исключительно труден, но возможен, однако полной уверенности в будущем безопасном существовании такой исход не давал.

Помог случай…

Однажды хозяин гладиаторской школы завел с ним странный разговор. Мол, если он хочет и дальше оставаться в живых, надо будет услужить ему, Проперцию Стрибону, владельцу его жизни и смерти. И не только ему, но и некоей даме, которая очень охоча до людей, сумевших только что выскользнуть из могилы.

– Но об этом следует помалкивать, – предупредил Проперций. – Если будешь держать язык за зубами, станешь надсмотрщиком. Еще и удовольствие получишь.

Сацердата согласился, и однажды вечером, сразу после с трудом выигранного поединка, в сопровождении двух стражей его отвели в богатый дом, где проживал один из известных в городе магистратов. Там его ждала хозяйка, перед которой он сообразил предстать этаким наивным и глуповатым простачком, восхищенным честью, которую оказала ему римская гражданка.

Сацердата не очень-то распалялся при виде женских прелестей, однако натешить хозяйку ему не составило большого труда. Когда женщина захрапела, его мысли закрутились вокруг самого важного вопроса, который не давал ему ни минуты покоя.

Как добыть свободу?

С точки зрения философов, которых в ту пору расплодилось в Риме видимо-невидимо и которых Сацердата откровенно презирал, ответ был ясен: начинать надо с самого себя. Правда, понимал он этот совет несколько иначе, чем рекомендовали бродячие «мудрецы», которые, взывая к разуму слушающих, требовали от них нравственного самоусовершенствования. Этим – укреплением добродетели – следовало заниматься каждый день, от поступка к поступку, не тратя время на безразличное или, что еще хуже, на порочное.

Как бы не так, решил Сацердата. Если уж начинать с самого себя, то для начала неплохо обзавестись деньгами, затем властью над теми, от кого он зависел.

Хотя бы над ланистой Стрибоном!..

Понятно, восхождение к достойной жизни всегда начинается с малого, но где найти это малое?

…Дождавшись, когда женщина заснет, он решил обыскать хозяйские покои.

Рассчитал все точно – хозяина, местного воротилу из сословия всадников, разбогатевшего на поставках в армию, дома быть не могло, следовательно, самое время домашним рабам расслабиться. Этим он и воспользовался. Отыскав драгоценности хозяйки, взял что подороже и спрятал так, что ни при каком ощупывании их нельзя было отыскать.

Сацердата всегда отличался исключительной предусмотрительностью – его действительно обыскали, когда он еще затемно собрался покинуть этот дом.

В следующий раз, угодив хозяйке, то и дело называвшей его «мой отважный бычок», он стащил перстень. Камень, в обрамлении лавровых листьев, был очень большой и развалистый. Было очень больно, но Сацердата стерпел.

Через неделю, сумев выбрать момент, он проник в служебное помещение школы, где ему повезло добыть кое-какие важные бумаги, уличающие ланисту в обмане своих компаньонов. На следующий день он после посещения матроны не вернулся в казарму, а отправился в Рим. Около полудня, при дневном свете, его схватили на Аппиевой дороге, доставили в Капую, поставили перед ланистой, который, обозвав его поганым и неблагодарным псом, пригрозил самой жуткой казнью, которую только мог выдумать, – поединком с хищными зверями. Это было жуткое и худшее наказание, ведь если зверь не добьет бестиария на арене, а всего лишь вырвет ему внутренности, после излечения тому вновь придется повторить поединок.

Сацердата вздрогнул, однако, заранее подготовившись к допросу, сумел сохранить присутствие духа и объявил, что ланиста играет с огнем.

Тот, никогда не занимавшийся рукоприкладством, ударил строптивого раба так, что Сацердата на миг потерял сознание.

Но не самообладание.

Очнувшись, Сацердата предупредил: если хозяин еще раз ударит, ему очень не поздоровится. Его компаньон из местных высокопоставленных магистратов, а также супруг известной ему матроны, очень заинтересуются некоторыми сведениями, которые касаются мошенничества при покупке живого товара, который позволил себе «уважаемый хозяин школы».

Шанс выжить был минимальный, но другого не было. Услышав эти слова, ланиста, который уже занес руку, притормозил кулак. Сацердата понял, что фортуна на его стороне.

– Что ты хочешь этим сказать, негодяй?!

– Если ударишь еще раз, сам выйдешь на арену. Городской прокуратор и твой компаньон будут извещены, как ты, уважаемый хозяин, обвел их вокруг пальца с последней и предыдущими сделками.

Проперций Стрибон отвел кулак.

– …Но и это полбеды. Твоего компаньона также известят, что его почтенная супруга, изменившая ему с презренным гладиатором, расплачивалась с рабом самым постыдным образом – драгоценностями, которые покупал ей муж.

Эта угроза заставила Проперция задуматься.

Появление матроны, которая, обнаружив пропажу драгоценностей, бросилась к ланисте за помощью, окончательно привело его в чувство.

Какой скандал она закатила, Сацердата не знал, но догадался по резко помягчевшему тону хозяина школы… будто бы он, презренный негодяй, предварительно прощен и будет назначен надсмотрщиком. Сацердата знал, что верить этим словам нельзя. Не убьют на арене, зарежут ночью.

Конец один…

Он отказался от должности надсмотрщика и потребовал выпустить его на свободу, чего в принципе не могло быть. Рабов в Риме освобождали в редчайших случаях, когда, например, хозяин публично отказался от находящегося при смерти раба, а тот возьми и выживи. Чаще переводили в вольноотпущенники, а положение этого сорта римлян тоже было очень далеко от полноценного гражданства.

Проперций Страбон так и спросил Сацердату – соображает ли он, что говорит?

Тот ответил – соображаю.

– Я сбегу из школы, а ты два месяца не будешь подавать на меня в розыск. Все остальное я беру на себя. Если через два месяца твои люди прирежут меня, значит, я проиграл.

– Побег в обмен на бумаги?

– Да, хозяин.

– А драгоценности?

– Драгоценности останутся у меня в качестве залога. Матрона все равно никогда не признается в их утрате. Я же, попавшись в руки городского эдила, скажу, что это плата за удовольствия. Ее супруг не станет раздувать дело, причем не важно, поверит он или нет.

Через неделю, уже простившись с жизнью и моля о легкой смерти, Сацердата получил ответ.

Ланиста заявил, что согласен. «Бежать ты, презренный, сможешь через неделю. Тебя месяц не будут разыскивать».

Сацердата поклонился – в первый и последний раз в жизни – и бежал на следующий день.

Пристроился в Риме, нашел покровителя в лице сенатора Аквилия Регула, открыл мастерскую по изготовлению надгробных памятников и в первый раз вздохнул с облегчением. Исполняя тайные поручения сенатора, вволю насмотрелся на нравы сильных в Риме. Убив сенатора Красса и доставив его голову Регулу, Сацердата с нескрываемым изумлением наблюдал, как обрадованный сенатор вцепился зубами в ухо отделенной от туловища головы.

После этого, тайно пробравшись в Капую с подельниками, он лично зарезал Проперция Стрибона. Дела Сацердаты сразу пошли в гору. Правда, после убийства в доме Проперция казнили каждого десятого раба.

* * *

Теперь его ожидал тяжелый разговор с одуревшим от славы и денег Витразином, с презренным рабом, который посмел напялить на себя тогу.

Для начала Антиарх по привычке схватился за голову: как ты жесток и безжалостен, Витразин! Ты забыл оказанные тебе благодеяния. Ты гонишь меня на улицу или даже на смерть…

И тому подобную чепуху, на которую Витразин, очень даже неглупый человек, все-таки клюнул. Начал оправдываться и валить вину на самого гостя, который оказался настолько беспечен, что позволил себе открыто разгуливать по Риму, чем навлек на себя внимание высших властей.

Далее Витразин заговорил грубее и громче:

– Тебя видели возле Колизеума. Твои люди пялились на Колоса. На них обращали внимание. Кто-то узнал тебя. Он тут же побежал к префекту города и донес. Теперь ожидает награду, ведь за твою голову назначена щедрая награда, не так ли? Я помню твои благодеяния. Я приютил тебя, но ты был неосторожен, и я требую, чтобы этой же ночью ты и твои люди покинули мой дом.

– Куда я пойду, Витразин? – дрожащим голоском спросил Антиарх. – Где найду приют?

– Тебе решать, – огрызнулся Витразин. – И не путай меня в свои скверные делишки!

– Ты плохо думаешь обо мне, Витразин, – простонал старик. – Зачем я буду путать тебя в свои скверные делишки, если ты увяз в них по самое горло.

– Кто? Я?.. – возмутился гладиатор, потом воскликнул: – Я так и знал, что попрекнешь меня прошлым! Так знай, я прощен. Меня записали в вольноотпущенники и наградили почетным деревянным мечом.

– Прощен? Я не ослышался? Прошлое как тень, оно всегда с тобой. Прошлое ходит за тобой след в след. Стоит взойти солнцу, как оно тут же подскажет, кто ты есть, и никакое прощение, никакие восторги публики и наградные деревянные мечи не спасут тебя от тех, чьих родственников ты отправил в Аид. Кто принимал участие в убийстве сенатора Цинны? Кто нанес ему смертельный удар мечом в горло? Я понимаю, ты таким образом тренировался в нанесении окончательного разящего удара, но у Цинны много родни. Они вряд ли забыли о злодейском убийстве своего патрона.

Витразин сразу сбавил тон.

– Это было давно и неправда. Ты ничего не сможешь доказать. Все твои дружки давным-давно в могиле. – Он сделал паузу и предложил: – Хорошо, я готов подождать несколько дней, но за это ты должен написать дарственную на твоих рабов.

– На твое имя? – поинтересовался Антиарх.

– Да.

– Вот это другой разговор. – Старик потер руки. – Вот это по-нашему, по-братски. Ты ловко рассудил, Витразин. Исфаила ты продашь в гладиаторы. Он потянет на очень приличную сумму. Пантею сбагришь в бордель – прости, в лупанарий – или предложишь кому-нибудь из преемников Уммия Квадрата, у которого, помнится, на каждой вилле проживало по десятку наложниц. Викса тоже куда-нибудь пристроишь. В эроменосы, например… Только все твои расчеты подобны убегающей сквозь пальцы воде. Ты, наверное, забыл, с кем имеешь дело. Эти люди и не люди вовсе, а тени людей, им лишить тебя жизни что раз плюнуть.

– Если отказываешься, тогда этой же ночью покинь мой дом! – настоятельно потребовал Витразин.

– Обязательно покину, но не завтра, а когда ты подберешь мне убежище. И покинем мы вчетвером, и сопровождать, а также охранять нас будут твои люди. Если проявишь строптивость, тогда не миновать беды. Я не хочу пугать тебя, Витразин, но в этом случае тебе не миновать встречи с городским префектом. Или, что еще хуже, ты можешь оказаться в руках таинственных существ, которые появляются из тени…

Витразин не ответил. Принялся пилкой подтачивать ногти, потом тихо выговорил:

– Я знаю тебя, Сацердата. Ты слов на ветер не бросаешь. Однако и мне рисковать ни к чему. И ради чего? Ради какого-то случайного знакомства? Ты на что рассчитывал, старик? Отыскать в городе еще одного Регула и предложить ему свои услуги? К сожалению, ты ошибся. С воцарением Траяна у нас в Риме наступила эра милосердия. Доносы, а также кровавые заказы не принимаются. Но эту оказию еще можно было бы пережить. Куда хуже пошли дела при Адриане. Этот сумел согнуть в бараний рог самых отъявленных своевольцев. Теперь пришел черед Антонина, о котором говорят, что этот зануда – буквально язва благоразумия, воплощенная добродетель. Я лично в это не верю, но мало ли… Конечно, Регулов в Риме всегда хватало, однако вряд ли они станут рисковать, обращаясь за помощью к государственному преступнику во время смены власти.

– Ты прав при свете дня и не прав во мраке ночи, – возразил Антиарх. – Я вовсе не рассчитываю на опеку какого-нибудь отъявленного патриция. Мне не нужна опека, я не в том возрасте.

– Но отказываясь стать чьим-нибудь клиентом, тебе в Риме не выжить.

– И в этом ты прав. Хорошо, я уйду завтра. В свое время… После заката. Поэтому, если ты так спешишь, успей до вечера подобрать нам убежище, куда нас проводит твой человек.

– Что я буду за это иметь?

– Ты поможешь мне в одном очень важном деле. Ты слыхал об Аквилии Регуле Люпусиане?

Витразин едва не задохнулся от гнева, даже выронил пилочку для ногтей.

– Кто же не слыхал о мерзком вольноотпущеннике, завладевшем стомиллионным состоянием Регула!

– Вот им и надо заняться.

– Ты в своем уме, старый интриган?!

– Не только в своем, но и в твоем, Витразин. Я вижу тебя насквозь, тебе очень не по нраву положение вольноотпущенника. Тебе никогда не сиделось на том месте, которое было определено тебе судьбой. Всем известно, что в Риме путь на выбранные должности вольноотпущеннику заказан. Ты давно метишь в свободнорожденные граждане, чтобы взобраться куда-нибудь повыше – в городские эдилы, например, а то и в квесторы, не так ли?

Витразин промолчал. Он поднял пилочку и снова принялся подравнивать ногти.

Антиарх продолжил:

– Но для такого кульбита нужны деньги, дерзость и поддержка сильных, а у тебя в подручных исключительно дамы, пусть даже из самых знатных, с помощью которых ты выбился в вольноотпущенники. Но главное – деньги. На своих подрядах по доставке хлеба их не наживешь. И в пожарной команде ты никогда не сможешь стать членом коллегии «ночных триумвиров»^[11]. Самое большое, что тебе светит, это дослужиться до советника. Женщины в этом деле тоже не помощницы, разве что ты сможешь окрутить императрицу…

Антиарх рассмеялся и похлопал Витразина по плечу:

– Ты всегда умел и готов был рискнуть. Считай, что тебе повезло и на этот раз.

– Тем, что встретил тебя, Сацердата? – Витразин смерил гостя презрительным взглядом, потом неожиданно спросил: – Что хочешь от меня?

– Во-первых, разузнать все об этом негодяе. Во-вторых, донести префекту города, что Сацердата был у тебя, но ты как верный подданный выпроводил его из дома и, где он сейчас, даже не догадываешься.

Витразин удивленно посмотрел на старика:

– В тебе ни на каплю не убыло коварства, Сацердата. Ты по-прежнему в хорошей форме. Ты требуешь от меня, чтобы я по собственной воле сунул голову в петлю?

Сацердата засмеялся, словно проблеял:

– Жизнь подходит к концу, а еще столько не сделано. Что преступного в том, чтобы разузнать кое-что кое о ком?

– Какова будет моя доля?

– У тебя будет хорошая доля, но главное – в случае успеха ты сможешь на полном основании примерить гражданскую тогу, как бы фантастично это ни звучало.

Витразин кивнул:

– По рукам.