Тайна Элизабет. Королевство сновидцев

Считалось, что счастливые обитатели идеального города могли жить невероятные сотни лет, но это было лишь на словах. Они действительно ощутимо влияли на свое здоровье и поддерживали свое состояние в соответствии с практически любым выбранным возрастом так долго, как хотели. Однако все это напрямую зависело от мастерства владения фазой. Кто-то не мог толком в нее попасть даже после полутора десятилетий обучения в Школе. Эти несчастные оказывались на безрадостных обочинах жизни Парфагона или вовсе предпочитали его покинуть. Кому-то, напротив, эти умения давались значительно проще. Но даже самым удачливым практикам в любом случае требовалось много усилий для поддержания мутаций. Фактически им приходилось подстраивать всю свою жизнь под сеансы входа в фазу вечером, ночью, утром и даже днем. Это настолько утомляло, а со временем – и раздражало, что измученные люди с каждым годом уделяли все меньше внимания практике. Они могли вовсе от нее отказаться, предпочитая спокойно умереть естественным образом. Поэтому реально достижимая продолжительность жизни обычно не превышала сорока или пятидесяти лет для тех, у кого были проблемы с фазой, и не больше двухсот, а то и трехсот лет для признанных мастеров в этом вопросе.

Но в действительности и до векового рубежа мало кто доживал ввиду высокой смертности. Чаще всех погибали молодые рыцари, которым постоянно приходилось отражать остервенелые атаки мутантов. Также нередко происходили несчастные случаи и эпидемии. Иногда совершались убийства или люди просто пропадали без вести, зачастую покидая городскую жизнь, устав от ее правил и не всегда справедливых законов. Кроме того, в Парфагоне чуть ли не ежедневно сводили счеты с жизнью. Горожане довольно спокойно относились к таким поступкам. На это существовали очевидные и понятные всем причины: вечно наслаждаться комфортом было действительно сложно – и люди просто теряли смысл жизни. Поэтому все понимали самоубийц и, по большому счету, не осуждали. Власти даже никогда не боролись с этой печальной напастью, воспринимая ее как норму.

Парфагонцы не только веками сохраняли молодость, если не погибали, но и относительно легко могли контролировать свою внешность. Они старались быть выше, иметь кожу белее, а черты лица – гармоничнее. Именно поэтому уровень владения фазой предельно четко определял успешность: по-другому было невозможно получить и поддерживать неестественную красоту. На фоне отборных красавцев и красавиц Парфагона обычный смертный человек из-за пределов Стены смотрелся уродцем, даже если в любом другом месте его красоту превозносили до небес. Лишь некоторые мужчины не особенно переживали по этому поводу и едва ли заботились о внешности. Конечно, чаще всего это были военные, которым и без того в фазе приходилось заботиться о более насущной рыцарской мутации, а внимание женщин было и так гарантировано.

А вот среди дам существовала невероятно острая конкуренция. Без броской красоты у них не было ни единого шанса заполучить хотя бы одного, самого захудалого и никчемного воина. Однако имелась и обратная сторона очевидного счастья управлять своим внешним видом. Проблема заключалась в том, что всегда можно выделить более и менее привлекательных. Получается, нужно всегда к чему-то стремиться, и остановиться на одном достижении невозможно. Также всех нервировали изменчивые модные тенденции. Например, когда Томас попал в город, это были огромные глаза и заостренные ушки, которые наращивали многие дамы.

Из-за фазы весь устой помешанного на ней города был подведен под максимально удобную и эффективную практику. Спать все обязательно ложились не позже девяти или десяти вечера, после чего на улице разрешалось говорить только шепотом. Окончательно народ пробуждался с восьми до десяти утра, а потом наступал обязательный дневной сон – с двух до четырех часов, – во время которого город затихал, словно глубокой ночью. В это время парфагонцы сладко спали, продуктивно фазили, а также предавались всяческим утехам.

Работали люди в Парфагоне неспешно и от силы несколько часов, обычно до послеполуденного сна. Да и то делали они это не больше четырех или пяти дней в неделю. Объяснялся такой ленный распорядок просто: благодаря фазе отпали многие задачи, на решение которых обычные люди тратят основную часть своего времени. Один только вопрос вековой молодости позволял решать все материальные проблемы в первые десятилетия жизни. Потом человеку нужны были лишь еда, редкая смена гардероба или покупка утвари для дома. Все остальное уже имелось. А если все же у человека возникала жизненная неурядица, то ее решал безусловный доход. Его суть заключалась в том, что каждому взрослому жителю столицы ежемесячно выплачивалась одна золотая монета или ее размен из десяти серебряных, чего хватало на незатейливый ночлег и еду. Также в ходу были медные и еще менее ценные бронзовые монеты. Все они были величиной с ноготь большого пальца и круглой формы, а на их поверхности красовались вычеканенные меч и пшеничный колос в обрамлении двух пересекающихся кругов.

Учитывая, что подконтрольные земли снабжали всемогущий Парфагон ресурсами и пищей, некоторым жителям города еще приходилось потрудиться, чтобы решить, как проводить свободное время и на что тратить свои накопления. Это оказалось серьезной проблемой, вызвавшей у части населения душевные муки и мысли о самоубийстве. Поэтому культурная жизнь в городе всегда била ключом, а торжественные бальные вечера в замке короля гремели каждую неделю.

Весь этот достаток, долгая молодость и избыточное свободное время неожиданным образом повлияли на традиционные семейные ценности местной элиты. Обеспеченные полным комфортом и независимые от кого или чего-либо, многие зрелые мужчины и женщины предпочитали жить сами по себе. Большинство просто получали удовольствие и радость от каждого дня жизни, как делали Нильс и даже сам король, который имел тайную слабость к совсем юным девицам, едва ли достигшим положенного возраста. Если плевавшие на все мужчины могли легко и открыто себе в этом признаться, то женщины продолжали искать того единственного и самого лучшего – то ли придуманного, то ли настоящего. Они придирчиво перебирали ухажеров, снова и снова пытаясь заполучить своего несравненного и особенного, но почему-то конца этому карнавалу не было. Каким бы замечательным ни казался очередной жених, всего через неделю или от силы пару месяцев обязательно находился кто-то еще лучше и интереснее. За редкими исключениями, имитация поиска вечной любви была лишь благочестивым оправданием чего-то иного, о чем было не принято говорить вслух.

При всем этом жители города все же имели некоторые жесткие ограничения. Специальная Этическая комиссия, возглавляемая не кем иным, как самим Альбертом Третьим, запрещала определенные типы мутаций. К примеру, было категорически запрещено менять пол через фазу, стирать узнаваемые черты лица, создавать излишне пышные формы или уж тем более наращивать новые части тела. Поэтому рыцари могли лишь сделать себя значительно больше и сильнее обычных горожан. Да и то на столь кардинальные изменения разрешение было только у них. Также в городе были абсолютно запрещены любые дурманящие вещества, веселительные напитки, азартные игры и многое другое, что могло разрушительно повлиять на человека. Запрет безуспешно распространялся и на популярные в темных чуланах магические ритуалы и религиозные культы.

Еще Этическая комиссия неустанно следила за тем, во что одевались парфагонцы. Было запрещено носить старую и грязную одежду, а также слишком броские и откровенные наряды. За неоправданно короткую юбку, чрезмерно глубокое декольте и излишнюю телесную наготу могли легко оштрафовать на десяток золотых или даже отправить в одну из Башен заточения. Поэтому люди на улице всегда выглядели опрятно и часто были одеты по самому последнему писку моды.

Женщины отдавали предпочтение облегающим платьям самых вычурных покроев, кожаным сапожкам или туфелькам. Их волосы прикрывали чепцы, но они также любили носить шапероны – капюшоны с длинным шлыком, откидывающимся на спину, и иногда с пелериной на плечах. Более знатные особы и модницы показывались на людях в неудобных пышных платьях и носили геннин – высокую рогообразную или конусовидную шляпу с прозрачным шлейфом, иногда доходившим до пяток. Мужчины же чаще всего обходились лаконичным балахоном, плотной кожаной курткой или подпоясанной рубахой поверх коротких штанов. Обувались они в сапоги до колена или сандалии в жаркую погоду, а голову предпочитали вовсе оставлять открытой или надевали популярный шаперон. Непременным атрибутом знати считались широкоплечий короткий камзол, круглая шляпа с перьями, туфли с вытянутым носком, а также накидки и облегающие ноги колготки, что неизменно вызывало смех Томаса.

Полной идиллии сказочного города мешали только уродливые мутанты Арогдора, постоянно нервируя кровавыми набегами и являясь вечной угрозой благополучию. К счастью, Королевский совет своими дальновидными решениями умело оберегал Парфагон от порабощения врагом. В Совет входили все высшие должностные лица города, а возглавлял Совет непогрешимый король, снискавший за это беспредельное всеобщее почитание и любовь восторженных подданных.

Альберт Штейн, как его звали в действительности, восседал на троне бόльшую часть из своих трех веков жизни. Его семья правила королевством с самого его основания, которое произошло 948 лет назад, от чего и велось летоисчисление, поскольку до той поры бушевали темные времена. Именно восшествие на престол Альберта ознаменовал резкий скачок уровня жизни и развития техник управления фазой. До него все это было на крайне низком уровне. Проведенные Альбертом тотальные реформы в конечном итоге привели к созданию того идеального и почти сказочного Парфагона, в который попал Томас. Именно поэтому в короле души не чаяли. Все испытывали к нему искреннюю любовь и уважение, которыми неизбежно проникся и сам бывший селянин.

Личная жизнь короля была большим секретом в Парфагоне. Несмотря на шесть браков, недавно появившаяся на свет Элизабет была его единственным ребенком. Она родилась от неизвестной женщины, однако Альберт все равно дал дочери титул принцессы, хотя и без права наследования престола: в случае внезапной кончины короля сесть на трон было уготовано канцлеру. Об этом Альберт позаботился ввиду отсутствия наследников и других достойных претендентов на корону. Когда-то давно у него рос любимый сын, но чересчур творческая натура молодого человека не выдержала жизни в идеальном городе. Принц покончил с собой, едва преодолев порог юношества, на целый месяц погрузив в траур все королевство.

* * *

Следующие тринадцать лет прошли в относительном благополучии. За это время изменилось многое. Во-первых, все забыли, откуда взялся Томас. Его давно не только считали своим, но даже гордились им, ставя в пример менее целеустремленным юношам. Во-вторых, он относительно хорошо овладел фазой, хотя по-прежнему тратил ощутимо больше усилий, нежели другие жители Парфагона. В-третьих, Нильс Дор, его свободолюбивый приемный отец, все-таки дослужился до звания трибуна и носил на груди долгожданный серебряный жетон, отчего еще больше времени проводил за Стеной.

Томас, которому исполнилось восемнадцать лет, с нетерпением ждал, когда тоже станет рыцарем и сможет составить компанию Нильсу. Он вымахал в дородного шатена с густыми волосами до плеч и пухлым ртом со слегка вздернутой верхней губой. Его всегда невозмутимый взгляд зеленовато-карих глаз сводил с ума романтичных девушек своей задумчивостью и искорками простоты из сельского прошлого.

Одетый в белую рубаху, коричневые штаны с толстым ремнем и башмаки со сверкающей медной пряжкой, Томас вместе с друзьями томился на деревянной лавке у высокой двери к ректору. Его кабинет располагался на втором этаже главного здания Школы, поэтому из арок открытой галереи был виден внутренний парк с вековыми дубами. Там новые поколения парфагонцев с радостными возгласами запускали в небо разноцветных змеев, шебуршавших на теплом весеннем ветерке.

Выпучив счастливые глазенки, рядом с будущим рыцарем ерзала шестнадцатилетняя Мария, на которой под школьным фартуком колыхалось легкое платье. Весьма фигуристая брюнетка нервно теребила свои кудряшки, а ямочки на ее щечках переливались застенчивым румянцем:

– Как думаешь: примут мою лабораторную?

– Что там у тебя? – прозвучал бас.

– Как ты мог забыть?!

Мария надулась, но тем не менее еще больше повернулась чрезмерно глубоким вырезом к соседу по лавке. В это время с другой стороны от деревенщины покачивал смуглой головой Ален Оспэ, который вымахал в высокого жгучего брюнета с пронзительным черным взглядом. Наблюдая всю эту картину, он не мог остаться в стороне:

– Как такое можно не заметить сыну Нильса Дора?!

Томас деликатно опустил взгляд на грудь Марии.

– Я бы смог больше себе сделать.

– Ну ты и сволочь! – обозлилась подруга и обиженно отвернулась, скрестив пухленькие ручки. – Ну-ну!

– А что такого? Сказал, что думал. Я бы точно больше сделал.

– Как можно больше-то?! – широко раскрыл глаза Ален.

– Да вообще непонятно, чего ему надо. Все не так!

Дело в том, что на выпускной экзамен по фазоведению не распространялись ограничения в мутациях, и потому каждый достигал тех изменений анатомии, каких только мог пожелать. Всего один раз в жизни парфагонцам можно было легально сделать все что угодно со своим телом, и это не вызывало осуждения. Затем, без регулярной поддержки из фазы, мутации сами пропадали через недели или месяцы, в зависимости от сложности эксперимента.

Поэтому Ален попытался сделать себя взрослым красавцем, и ему действительно удалось добиться внешнего сходства с привлекательным мужчиной. Рассудительная Мария, самая успешная ученица в Школе, скромнейшая дочка любящих родителей, сделала себе огромную грудь, хотя и так была достаточно сочной по природе. Однако Томас действительно не мог оценить такое высокое научное достижение, как она ни старалась обратить на него внимание своего друга. По меньшей мере две из трех девушек именно таким же образом старательно поработали над своими телами. Стоит ли говорить, что каждая из них пыталась невзначай поинтересоваться у привлекательных парней, какие бы изменения они внесли в проект, будь у них возможность. В конечном итоге у Томаса уже несколько недель рябило в глазах от одной и той же картины. Сам же он выбрал рыцарский шаблон, что было типично для многих юношей. Все они надеялись попасть в легендарную Рыцарскую академию и пытались таким незамысловатым образом лишний раз доказать свою пригодность к будущей стезе.

Настала очередь Томаса, и он с волнением вошел в пропахший геранью кабинет ректора Исаака Ньюртона, принимавшего основной экзамен Школы. Выпускник присел на стоявший в центре просторного помещения стул и приготовился к детальному расспросу. За одним столом с перебиравшим бумаги ректором, одетым в черный камзол, сидели еще две старшие учительницы. Эти кудрявые близняшки в строгих синих платьях стали ученикам практически родными за все годы обучения, в отличие от Ньюртона. Вездесущего ректора и по совместительству министра образования, с его отвратительно прилизанными волосами, ненавидели абсолютно все парфагонцы от мала до велика. Горожане были обречены поголовно проходить через его въедливые наставления и придирчивые нападки на разных этапах обучения в Школе или Академии. Наряду с удивительно пакостной манерой общения Ньюртон также обладал не самой притягательной внешностью. Его бегающие, хитрые глазенки смотрели из-под огромного лба, а тонкие, едва заметные губы над маленьким детским подбородком так и норовили выдать какую-то гадость, совершенно не беспокоясь о задетых чувствах.

Кроме дорогих сердцу учителей и вечно раздраженного ректора, на будущего выпускника смотрел с портрета в толстой позолоченной раме в полстены грозный лик бородатого и упитанного Альберта Третьего. Позади высились книжные шкафы, упирающиеся в высокий потолок, откуда с полок Томаса манили к себе корешки ветхих книг. Попав в Парфагон и быстро научившись грамоте, он постепенно, год за годом, с жадностью поглощал абсолютно все книги, которые покоились в его комнате, давно забытые Нильсом. Мальчуган хотел узнать об этом мире как можно больше и перестать быть глупым деревенщиной, как его обидно дразнили. В итоге Томас пристрастился к увлекательному чтению, и эта любовь, пропитанная шелестом бумажных страниц, больше никогда его не покидала.

– Лабораторную работу мы, конечно, принимаем, – запищал Ньюртон, с любопытством разглядывая крупный, хотя еще и не совсем рыцарский торс Томаса. – Правда, я бы на твоем месте попробовал что-нибудь иное.

– Спасибо!

– Знаешь, это весьма удивительно, что тебе удалось достичь такой мутации! Да и вообще, как ты можешь так хорошо фазить? Не напомнишь, кто были твои настоящие родители?

– Отец был самым известным охотником под Салепом, а мама хлопотала по хозяйству.

– Странно… – Ректор вопросительно посмотрел на сидевших рядом близняшек, но те лишь синхронно пожали плечами. – Очень странно.

– Я старался оправдать оказанное Парфагоном доверие.

– Похвально! Что ж, теперь расскажи нам обо всех других способах применения фазы, – щурясь, произнес ректор и откинулся на спинку кожаного кресла, пристально смотря в глаза, словно голодный филин на беспомощную полевку.

Наполнив широкую грудь умиротворяющим ароматом красной герани, росшей в горшках на подоконнике, Томас принялся вкратце перечислять все способы применения фазы, на что потребовалось не меньше десяти минут. Еще в начальных классах изучив техники перемещения и нахождения объектов в фазе, дети сразу приступали к путешествиям в ней по удивительным местам Селеции и лабиринтам времени. Затем они познавали тонкости встреч с родственниками и друзьями, знаменитостями и историческими личностями, причем не важно, живыми или мертвыми. Далее они углублялись в относительно простые способы применения фазы для раскрытия творческих резервов, реализации желаний, избавления от скованности и других душевных недугов, а также для развлечения и еще много чего другого. В старших классах Томасу поведали, что фазу можно использовать для получения новых знаний и решения нетривиальных задач, но этот раздел науки был скверно изучен. Поэтому простым парфагонцам было строго запрещено соваться в эту сферу, дабы нечаянно не навредить себе и окружающим.

Удовлетворившись верным ответом, учителя спросили обо всех методах входа в фазу. Ввиду того что Томасу было сложнее других освоить практику, данный вопрос он наверняка понимал лучше иных учеников. Сначала он рассказал о непрямом методе, когда различные алгоритмы техник применяются на пробуждении. Именно таким образом у него получилось попасть в фазу в первый раз. Потом он объяснил прямой метод, осуществляемый без сна, который ему до сих пор давался сложнее всего, как и многим другим. Далее Томас поведал обо всех тонкостях техник осознания во сне, что тоже считалось одним из вариантов достижения фазы. Завершил же он ответ перечислением всех неавтономных способов, включая применение различных механизмов, растительных веществ и работу в паре, когда партнер подбуживает в определенные моменты.

Затем еще около получаса распаленный Томас воодушевленно описывал техники углубления и удержания фазы, перемещения и нахождения в ней объектов, парадоксальные принципы управления ее пространством и его удивительными свойствами. Наконец, задав еще несколько каверзных вопросов, дотошный ректор все же успокоился.

– Хорошо, Томас Юрг, – смотря в бумаги, пропищал он, – а где ты сейчас находишься?

– У вас в кабинете.

– Томас! – не выдержали сестры.

– А… в фазе нахожусь.

– Да? Это почему же? – поднял глаза Ньюртон.

– Потому что мы всегда в одном и том же месте. Практикуемая фаза – это та же повседневная реальность, но без стабильности пространства и с утерянной связью с другими людьми.

– То есть прямо сейчас вокруг нас фаза?

– Да, но стабильная. Реальность без стабильности объектов – это фаза, которой мы обучались в Школе. А стабильная фаза – это привычная реальность, в которой мы сейчас находимся.

– Хорошо, но в учителя я бы тебе тоже не советовал идти. Ставим «отлично»?

Ньюртон посмотрел на учительниц и затем поставил подпись в изобилующий пометками аттестат.

– Спасибо, ректор!

– Вот твои документы, – протянул бумаги и свою худую руку утомленный Ньюртон. – Удачи!

– Спасибо еще раз! – пожал Томас его обмякшие пальцы, получив необходимую для зачисления в Рыцарскую академию оценку.

* * *

Ближе к обеду следующего дня, наудачу солнечного, взволнованные выпускники, в синих мантиях и квадратных академических шапочках, суетились на главной площади Школы. Над их головами шелестели разноцветные флажки, протянутые через кроны дубов, колыхавшихся в порывах ветра. По центру возвышалась украшенная весенними цветами скульптура Альберта Третьего, за которой грозно нависал над толпой главный корпус с башней и флюгером.

Чуть в стороне за действом наблюдали близкие ребят, в числе которых пришли порадоваться за Томаса не только Доры, но и верный друг семьи Ричард. Как и полагается в таких торжественных случаях, гости были в лучших парадных костюмах, а рыцари – в начищенных доспехах и свежевыстиранных синих накидках.

Наконец, под пронзительные звуки фанфар на украшенный дорогими тканями помост поднялся Ньюртон в черном камзоле. Тонкие колготки облегали его худые, как тростинки, ноги, обутые в модные туфли с длинным носком. Обслюнявленной расческой он еще сильнее прилизал волосы и подошел к деревянной трибуне, окруженной синими флагштоками с гербом Парфагона:

– Да здравствует король! – Да здравствует Парфагон! – завопили молодые люди.

– Приветствую вас, выпускники 961 года и их близкие! – запищал Ньюртон под всхлипывания расстроганных родителей. – Вот и настал печальный и одновременно радостный момент нашего расставания…

– Я поражен тобой, – прошептал Ричард на ухо Нильсу. – Он уже без пяти минут один из нас. Кто бы мог подумать!

– Кто-то мог подумать, – подмигнул ему приятель, обняв за плечо всплакнувшую сестру. – Если честно, я сюда только на лабораторные работы пришел посмотреть. У тебя случайно в следующем году никто из знакомых не заканчивает Школу?

– Ты Джавера не из зависти ли ловишь? Он там не раз в год, как мы, а с утра до вечера этим любуется!

– Каждый день? Может, ну его, короля нашего, а?

– Сбежим?

– А что? Ты только Лиленьку свою не бери.

– Я всегда знала, что он это сможет, – шмыгая носом, произнесла Маргарита, вытирая слезы со своих грустных глаз и не обращая внимания на еле сдерживаемый приступ смеха Ричарда. – Сколько же он пережил! Бедный мальчик!

– Да, и в Академии шороху наведет! – гордо отметил Нильс.

Когда закончилась нудная речь Ньюртона, академические шапочки под всеобщее ликование были выброшены вверх, а затем прямо на площади началось пиршество и веселье. Мария и Ален так активно и упрямо пытались расшевелить всегда сдержанного Томаса, что все же смогли вытащить его на хороводы. Он не понимал смысла таких чудачеств и потому чувствовал себя крайне неловко во время столь странных телодвижений. Ему всегда казалось, что в этот момент все смотрят именно на него и незаметно смеются над его неловкими движениями.

– Давай же, давай! – еще больше дергала его Мария.

– Что ты делаешь? – сопротивлялся Томас. – Прекрати!

– Еще, еще!

– Ну хватит уже!

– Нет, не хватит! – радостно, словно маленький поросенок, взвизгнула Мария, а затем неожиданно повисла на его шее и мимолетно поцеловала. Осуществив еще года два назад запланированную провокацию, она засмеялась и тут же умчалась танцевать с девушками.

– Все-таки решилась, – засмеялся Ален, смотря на покрасневшего Томаса, который был не очень рад такому неожиданному происшествию. Только сейчас он до конца осознал, что Мария и впрямь несколько иначе воспринимала их, как казалось, невинную дружбу. Он всегда смотрел на ее отношение к себе как на своеобразную веселую игру и ничего более. Теперь же до него дошло, что все становилось по-взрослому серьезно и могло иметь последствия, о которых он даже не задумывался.

После веселого празднования, когда настали сумерки, заскрипели сверчки и опустели опрятные улочки, выпускники стали расходиться по домам. Томас, как он обычно делал все последние годы, пошел провожать внезапно утихшую Марию. На этот раз между ними возникла некая интимная напряженность, как ему казалось, и он не находил тему, удобную для разговора. Молодой человек чувствовал себя крайне неловко в столь непривычной ситуации. Девушка же, обняв крепкую руку своего кавалера, напротив, чувствовала почти религиозное умиротворение.

– Завтра в Академию? – наконец прощебетала она, нежно заглядывая в его растерянные глаза, когда они остановились у двери аккуратного каменного домика семьи Лури.

– Да. Я этого всю жизнь ждал.

– Я тоже.

– Правда? – удивился Томас.

– Конечно. Удачи, мой рыцарь! И спасибо за поцелуи. – Она быстро прикоснулась к нему горячими губами и тут же скрылась за дверью.

Опешив, Томас не совсем понял, за что его отблагодарили, ведь вроде бы не он лез целоваться. Да и вообще, он не знал, что теперь делать! Мария с самого начала казалась всего лишь очень близким другом, и теперь ему было крайне неловко переступить новую грань отношений. Однако эти спутанные мысли вскоре потухли на фоне долгожданного поступления в Рыцарскую академию – ведь совсем скоро он начнет мстить за свою семью! Кроме того, чем старше Томас становился, тем сильнее укреплялась уверенность в том, что бедная Ирэн выжила и он рано или поздно ее спасет.

Из-за предвкушения того, что давняя мечта осуществится, Томас отвратительно спал ночью, отчего не попал в фазу, так необходимую для поддержания рыцарской мутации. И хотя одна пропущенная ночь урона не наносила, он все равно очень переживал. В итоге с первыми лучами солнца он уже стоял у аскетично оформленного серого строения, увенчанного двумя Башнями заточения. Сдержанность его фасада разбавляли лишь редкие узкие окна да три стальных щита с чеканкой в виде колец Парфагона в человеческий рост. Здание стояло на северной окраине города и примыкало к защитной Стене. Внутри никого не было – ведь счастливые жители Парфагона вставали значительно позднее рассвета, умело защищаясь от света плотными шторами или специальными повязками для глаз. Накрутив пару кругов вокруг почитаемой с детства Академии, ее флигелей и разящих характерным запахом конюшен, Томас уселся под дверью с высоким проемом и толстой чугунной ручкой. Замечтавшись, он неожиданно провалился в калейдоскоп красочных сновидений.

Проснувшись, он обнаружил себя в гудящей толпе знакомых лиц: вчерашние выпускники нервно ожидали прибытия судьбоносной приемной комиссии. То и дело в здание входили и выходили молодые мужчины – курсанты Академии, – которым уже разрешали носить синий камзол с широкими плечами, а также кинжал на поясе. По их габаритам можно было легко угадать, на каком из пяти курсов они обучались. Причем те, которые только заканчивали первый год обучения, были самыми заметными, несмотря на наиболее скромную мутацию. Их нарочито снисходительные ухмылки раздражали всех без исключения, особенно старшекурсников, которые внешне не отличались от действующих рыцарей и ожидали скорого распределения по гарнизонам.

Вдруг толпа оживилась, и внезапно послышался вопль вездесущего Алена:

– Идут, а ты чуть не проспал! Вот было бы смеху!

– И не мечтай, – буркнул Томас, поднимаясь на ноги и торопливо отряхивая помятую одежду. – Выспимся в Арогдоре.

– А я у мамы лучше посплю!

Достопочтенная комиссия быстро продвигалась к заветной двери в Академию мимо умолкших выпускников, освободивших узкий коридор. Она состояла из того же тщедушного ректора и пары проплывавших над толпой громадных центурионов, судя по бронзовым жетонам на груди.

Проходя мимо заспанного Томаса, едва отдававшего себе отчет в происходящем, Ньюртон вдруг сделал раздраженное лицо, фыркнул и встал напротив него. Офицеры тоже остановились, как и вся толпа, замерев в томительном ожидании. Бывший селянин почувствовал неладное. В его глазах внезапно потемнело, а перед взором замельтешили белые огоньки. Ректор с явным презрением и весельем смотрел на него откуда-то снизу, моргая малюсенькими глазками из-под непропорционально огромного лба. Казалось, если молчание продлится еще хоть одно мгновение, то сердце Томаса полностью остановится от страшного предчувствия.

– Что здесь делаешь? – пропищал голос.

– Не понимаю…

– Еще раз спрашиваю: что ты здесь делаешь?

– Я пришел поступать. Рыцари… Академия…

– Это невозможно, – холодно отрезал Ньюртон, отчего толпа ахнула, а Томас отшатнулся назад. – Ты пришлый. Тебе запрещено уставом Академии и по требованиям безопасности Парфагона.

Всегда спокойный селянин даже не заметил, как волнение молниеносно сменилось гневом:

– Что вы говорите!

– Ты не знал?

– У меня же есть необходимая оценка!

– Это пра-ви-ла и за-ко-ны, мой друг. Иди домой и прекрати мутировать. Это разрешено только настоящим ры…

Ньюртон не успел договорить, с хрустом поцеловав каменный кулак деревенщины, отчего, аки воробьиное перышко, отлетел на руки вчерашних школьников. Там он по-девичьи смешно ахнул и потерял сознание, а может, просто сделал вид. Разозленные офицеры тут же бросились на озверевшего Томаса, не дав ему забить ректора до смерти. Несмотря на ожесточенное сопротивление, они легко повалили его на прогретую солнцем брусчатку, плотно прижав к шее меч. Ален хотел было броситься на помощь другу, но был остановлен другим лезвием, внезапно замершим у его растерянного лица.

* * *

Промучившись пару недель в сырой Башне заточения, находящейся как раз в здании Рыцарской академии, поникший Томас все же вышел на свободу одним из теплых деньков незаметно наступившего лета. Скандальная история с избиением министра наделала много шума в столице, но почти все жители отнеслись к наказанию с пониманием. Сочувствующим осталось лишь испытывать жалость к несостоявшемуся рыцарю, и потому они старались не смотреть ему в глаза, пока изрядно исхудавший бунтарь с потухшим взглядом брел к дому.

Всю жизнь в городе он ждал момента поступления в Академию, а теперь его планы были безвозвратно разрушены до самого основания, сойдясь в неравном бою с бюрократией. Томас не мог поверить, что Нильс или хотя бы кто-то из его многочисленных друзей с самого начала не знал о запрете рыцарской стези для пришлых. Но почему они молчали? Как дошло до такого нестерпимого позора? За что это унижение?