Алмазы Якутии

Она попыталась удержать его, но он решительным движением высвободил руку. Найдя Егора, Кюкюр пристроился танцевать рядом с ним и дочерью.

– Папа? – удивилась Ирина.

– Пойдем, – махнул рукой Егору Таныгин, – выпьем.

Егор кивнул и, протиснувшись сквозь толпу дергающихся в танце людей, они вышли к столу. Егор уже хотел занять свое место, но Таныгин, заговорщически подмигнув, взял початую бутылку, рассовал рюмки по карманам своего мешковатого пиджака и направился к гардеробной. Егор молча следовал за ним. Надежда Петровна, искавшая мужа на танцплощадке, решила подождать его за столом. Кюкюр с Егором опередили ее, выйдя в коридор незамеченными.

Ресторан занимал половину помещения дворца культуры. Места было хоть отбавляй. Не доходя до гардероба, Кюкюр и Егор расположились на обитой искусственной кожей кушетке возле высокой бархатной занавеси, за которой простирался еще один зал, тот, который нынче использовался как вместилище игровых автоматов, торговых палаток и букмекерской конторы.

– Здесь нам никто не помешает, – удовлетворенно констатировал Таныгин.

– Мы могли бы поговорить дома, – резонно заметил Егор, усаживаясь на кушетку.

– Слишком много ушей, – глаза Кюкюра превратились в две хитрые щелочки.

Он деловито достал из карманов рюмки, наполнил их водкой и протянул одну Егору.

– За что пьем? – весело спросил тот.

– Сначала выпьем, потом узнаешь, – загадочно усмехнулся Кюкюр.

Егор удивленно пожал плечами, но сделал так, как говорил Кюкюр. Таныгин выпил водку, и его узкие глаза повлажнели. Егор заметил какое-то дуновение из-под занавески. На них пахнуло гулкой глубиной торгового зала.

– Надо дверь прикрыть, – сказал Егор, но в тот же момент все смолкло, словно дверь закрылась автоматически.

– Слушай, – нетерпеливо хлопнул по руке Егора Кюкюр, – это старая история. Для начала еще выпьем.

Протестовать было бесполезно. Да и само пребывание здесь, на кушетке, казалось Егору бессмысленным. Вернее, смысл этих посиделок ограничивался возможностью потрафить детскому тщеславию якута. Кюкюр был Егору симпатичен, и возникшая у молодого человека симпатия заставляла его покорно сносить причуды будущего тестя. Егор ждал чего-то вроде дьиэрэтии ырыа, но был приятно удивлен, когда якут, опрокинув вторую рюмку, заговорил прозой.

– Знаешь Мирный? – для начала спросил Кюкюр.

Егор мотнул головой, мол, да.

– Так вот, когда-то... – он горестно вздохнул, повертел в руках пустую рюмку и только потом продолжил: – А точнее, в шестьдесят третьем году был такой случай...

И Кюкюр рассказал свою историю, полную странных совпадений и настоящего трагизма. Повествование якута то и дело прерывалось распитием водки. Егор и Кюкюр так увлеклись, что не заметили, как под конец рассказа на них снова пахнуло сквозняком из-за занавеса. Не услышали они и тонкого скрипа затворенной двери. Эти дуновения и звуки словно запутались в тяжелых складках занавеса.

Глава 4

Словно взятый в кольцо тремя реками – Леной, Вилюем и Нижней Тунгуской, форпост алмазодобывающей промышленности и стройиндустрии, Мирный, расположен в зоне среднетаежных лесов. Преобладающая здесь лиственница Гмелина соседствует с аянской елью, кедром и пихтой. Севернее Вилюя проходит граница северотаежных и среднетаежных лесов. На территории шириной в сто пятьдесят – двести километров происходит смешение растительности двух поясов. Ель сибирская снисходительно взирает на березу, иву красивую и багульник. Береза не теряется и смело занимает участки из-под выгоревшего леса, демонстрируя великолепную приспособляемость и нелюбовь к пустому пространству. Ближе к Вилюю теснится ольховый кустарник. Зеленые и сфагновые мхи одевают землю, ковровыми подушками выступая из-под нижнего древесного яруса.

Южнее Вилюя царствует лиственница. Кедровый стланик и береза занимают нижний ярус. Здесь же, хранимые кронами хвойных деревьев, толпятся всевозможные кустарники, стелются травы. Подрагивают синевато-пурпурные ягоды брусники и ежевики.

Пойма Вилюя изобилует озерами и болотами. В озера превратились отделившиеся от реки рукава и участки старого русла. Высохшие или полувысохшие озера образовали в пойме углубления – аласы. В большинстве случаев они заняты лугами или отведены под пастбищные угодья.

Разлив Вилюя приходится на летние месяцы. Надолго скованный льдами, Вилюй, точно вырвавшийся на свободу узник, бурно и по-варварски отдается паводку. Река затопляет низменности, луга, поселки.

Болота средней полосы однородны, в отличие от тундровых. Их берега оккупированы осокой ситничковой, пушицей узколистной, березой тощей, ивой черничной, кассандрой перицветничковой. Сфагновые и гипновые мхи зеленовато-бурым бархатом устилают разбросанные тут и там островки.

Опытный охотник Лйаал, знающий окрестную тайгу как свои пять пальцев, огибает на своей волокуше одно из таких цепких и хитрых болот. Лошадь ступает уверенно и спокойно. Лйаал по своему обыкновению поет, вернее, стонет. А то вдруг начинает протяжно и дребезжаще выть. А потом заливается птичьим щебетом, подражая то жаворонку, то крачке. Его сын, десятилетний Кюкюр, рассеянно прислушивается к песне. Он уже знает ее наизусть, а речь в ней идет о жестокой схватке древних богатырей с мамонтами. Заметив следы рыси, мальчик радостно вскрикивает и показывает отцу на осторожные, но четкие отпечатки – след в след. Лйаал улыбчиво кивает и взмахивает рукой. Его жест как стрела пронзает заросли осоки, березы и летит в глубь тайги. Туда, где высоко над землей смыкают кроны лиственницы и ели.

Идти за рысью он не намерен. Он зевает, впереди еще более тридцати километров пути. Справа доносится мерный промышленный гул. Идет разработка кимберлитовой трубки «Мир». Недалеко расположен рабочий поселок, которому пророчат будущее оживленного города. Но якут знает, что особого оживления в сердце тайги быть не может. Предприятия и фабрики навсегда останутся ничтожными островками посреди этого гигантского края. И Лйаала охватывает гордость, таящаяся обычно под вялой покорностью судьбе.

На своей волокуше он едет сквозь тайгу, пренебрегая идущей рядом дорогой. Повозка, этакий плот из натянутых на жерди оленьих шкур, хорошо скользит по траве, но не пригодна к путешествию по грунту.

Под короткой меховой курткой лежит двустволка. Никак нельзя знать, на кого нарвешься. Лйаал раньше брал двустволку, готовясь к охоте или отражению хищников, теперь в его лесах завелся другой опасный зверь – человек. Лйаал привык к его присутствию, но в этом сосуществовании ему всегда чудится опасность. И это при том, что Лйаал миролюбив и гостеприимен. И это несмотря на то, что русские переселенцы из ссыльных еще с семнадцатого века начали развивать в этих краях земледелие и прививать местным жителям сельскохозяйственные навыки.

Многие в деревне бросили охоту – старый промысел якутов. Еще только селясь по течению Лены, Вилюя, Олекмы и Алдана, его предки занимались исключительно охотой и рыболовством. Северные соседи разводили оленей.

Нынче же жители его деревни, состоявшей из семи домов, разводят лошадей и скот. Некоторые на своих сельхозучастках выращивают овощи, преимущественно картофель.

Амма, жена его, тоже подрядилась на это дело. Он ее не ругает, но и не одобряет.

Кюкюр зябко поежился. Лйаал, заметив краем глаза это движение, потянулся за курткой. Мальчик сам схватил куртку и набросил на плечи. Лето в этих краях нежаркое и короткое. Самое большее – плюс пятнадцать. Четыре дня из семи пасмурно, десять дней из тридцати – туманно.

У болота роится хищная мошкара.

Волокуша сворачивает прочь от болота, все глубже проваливаясь в зеленый сумрак тайги.

Сестра щедро напоила и накормила гостей, приказала мужу сгрузить на повозку Лйаала большой шмат оленины. Лйаал преподнес ей шкатулку из бересты, а ее мужу – расшитый чепрак. К этим сугубо эстетическим предметам он присовокупил подстреленную по дороге куропатку.

Лйаал все глубже увязал в дремотном покое. Его острый глаз не гнался за следом лося или косули, его чуткий слух оставлял без внимания треск ветки и уханье филина.

Но вдруг он резко вынырнул из вод забытья. Дремота рассыпалась сухой берестой.

Он тревожно посмотрел на сына.

– Слышал?

Вопрос был излишним, потому что Кюкюр, затаив дыхание, прислушивался к дальней дали, спрятанной за верхушками лиственниц и кедров. Сухой громкий звук повторился. Ни упавшее дерево, ни какое-либо животное не могло издать его. И словно в подтверждение догадки Лйаала грянула череда подобных звуков. Лавина выстрелов захлестнула на мгновение тайгу и, точно брызги водопада, рассеялась в ее сонной густоте.

Выстрелы доносились справа.

– Охотники? – спросил Кюкюр.

– Может быть. – Лйаал напрягал слух, но больше ничего не слышал.

Сам он намеревался обогнуть кимберлитовую трубку «Мир», как можно дальше отклонившись от нее. Лйаал не терпел людской суеты и шумихи. Выстрелы его насторожили. Это, конечно, могли быть охотники. Но кому могло прийти в голову охотиться неподалеку от котлована? По-звериному чуткое ухо Лйаала не просто определило характер звуков (он понял, что выстрелы боевые, но не стал говорить об этом сыну), но и примерное расстояние, с которого они доносились.

* * *

Оставив Кюкюра на волокуше за кустарником, Лйаал, движимый детским любопытством, выглянул из-за ствола ели. И тут ему в уши прянули два – один за другим – выстрела. Он вздрогнул и снова спрятался за ель. Раздвинув руками ее нижние ветки, он увидел на неширокой дороге «ГАЗ-66» с будкой, обитой листовым железом. На подходе к дороге, в кустах и рядом с машиной, лежали убитые. Всех их было человек пятнадцать. Лйаал не стал считать. Обагренные кровью гимнастерки одних заставляли думать, что это военные, скорее всего, конвой. Другие люди, одетые в ветровки, старые бушлаты и телогрейки, походили отчасти на заключенных. Одежда последних все же была весьма разношерстной, стрижка тоже не отличалась зэковским стандартом. Это навело Лйаала на мысль, что это либо взбунтовавшиеся рабочие с комбината, либо бандиты. Рядом с телами валялись обрезы и двустволки.

Лйаал высунул голову из-за ствола дерева. Потом выступил из тени и огляделся. Ни одного живого.

– Э-эй, – несмело позвал он.

В ответ ему ударила сквозная таежная тишина. Лйаал шагнул к дороге.

– Товарищ, – наклонился он к старшему лейтенанту, замершему в неестественной позе на обочине.

Рядом с офицером валялся автомат. Лйаал с жестоким любопытством дикаря смотрел в распахнутые глаза старшего лейтенанта.

– Стой, аксакал, – услышал он вдруг резкий хриплый голос и, вздрогнув, обернулся.

Из кустов выполз одетый в телогрейку, плюгавый мужик. Он зажимал бок одной рукой, а в другой держал «наган», направленный на якута.

– Ты мне послан богом, – улыбнулся он беззубым ртом.

Лйаал встревожился. Чуть поодаль его ждал Кюкюр на волокуше.

– Ну чего уставился, – скривился не то от боли, не то от презрения мужик, – жить хочешь?

– Конечно, хочу, – обмирая внутри, но демонстрируя мужику завидное спокойствие, ответил Лйаал.

– Папа! – выскочил на поляну Кюкюр.

– А-а, – зловеще и торжествующе промычал мужик с «наганом», – значит, ты не один... И лошадь небось имеется...

Он умолк, внезапно побледнев как полотно. Его обескровленные губы слабо шевелились.

Он изловчился и, перевернувшись на спину и немного привстав, снова направил оружие на Кюкюра. И без того напуганный Кюкюр остолбенел.

– Давай, аксакал, лезь в машину... Там ящик. Спускай его сюда.

– Хорошо, хорошо. – Лйаал, подняв руки, поспешил к машине.

Он залез в будку и около минуты не появлялся. Потом спрыгнул, подтянул ящик за ручку и, взяв его на грудь, кряхтя, поставил на землю.

– Тяжелый, – вымученно улыбаясь, заметил он.

– Ага, – усмехнулся раненый мужик. – Молоток! А теперь веди сюда лошадь, – приказал он, только пацана оставь здесь, я его постерегу, чтобы ты не вздумал сдернуть.

Лйаал пожал плечами и замялся.

– Ну! – прикрикнул раздраженный его нерешительностью мужик. – Быстро, а то твоему мальцу дырки в башке не миновать!

Лйаал дернулся и побежал за волокушей. Вскоре он вышел на поляну, ведя под уздцы лошадь.

– На какой хрени ездишь, – процедил бандит. – Ставь ящик, – он слегка кивнул в сторону повозки.

Лйаал беспрекословно наклонился и, подняв ящик за один край, поволок его к повозке. Потом сел на корточки и, подняв с усилием ящик, водрузил его на волокушу. Лошадь, точно что-то почуяв, пряла ушами, а потом вдруг издала короткое ржание, обнажив верхние зубы.

– А теперь, – мужик по-прежнему держал «наган» нацеленным на мальчугана, – садись, – скомандовал он ему. – А ты, – посмотрел он на Лйаала, – помоги мне взобраться на твою хрень.

Лйаал сделал знак Кюкюру, и тот, осторожно ступая, словно любое неосторожное движение могло повлечь за собой стрельбу из «нагана», пошел к волокуше. Он смиренно уселся на нее, не отрывая глаз от отца и бандита.

– Давай быстрей, чего замер? – прохрипел мужик, зло глядя на Лйаала.

Тот поспешил к нему. Он присел, просунул руку мужику под мышки и медленно приподнял его. Бандит пытался переставлять ноги, но у него плохо это получалось. При всей своей храбрости и ловкости, которые позволили бы Лйаалу вступить с бандитом в поединок и выхватить у него «наган», якут выказывал покорность. В ней было что-то от смирения аборигена перед властной волей белого человека.

Тем не менее бандит, стремясь избежать сопротивления, упер ствол «нагана» якуту в бок.

Наконец дотащив мужика до повозки, Лйаал помог тому взобраться на оленьи шкуры, образующие ее днище. Мужик повалился, зажимая рану рукой. Сочившаяся меж пальцев кровь капала на шкуры, въедаясь в них темными пятнами.

– Поехали, – простонал бандит, тщетно пытаясь принять нужную позу.

Оторвав руку от раны, он обнял стальной ящик, как будто в нем было его спасение.

Слегка тронув поводья, Лйаал пошел рядом с волокушей. Бандит не мог сидеть прямо, все время заваливался на бок, хрипя и глухо вскрикивая от боли. Движение волокуши заставило бандита буквально взвыть.

– Ничего, – улыбнулся он белыми губами, с вожделением поглядывая на металлический ящик, лежащий рядом с ним.

Несколько метров проехали молча. Вдруг Лйаал почувствовал толчок. Он обернулся и увидел, что Кюкюр испуганно таращится на лежащего на спине бандита. «Наган» валялся рядом, на шкурах, вяло подпрыгивая. Лйаал остановил лошадь и подошел к повозке.

Он тронул мужика за плечо. Тот смотрел в небо широко открытыми глазами. Точно так же, как тот старший лейтенант, над которым склонялся у дороги Лйаал. В том, что он мертв, сомнений не оставалось. Якут принялся стаскивать бандита с волокуши. Кюкюр соскочил с повозки и стал помогать отцу. Словно действие могло избавить его от страха. Когда тело мужика с мягким шелестом скатилось на траву, Лйаал отбросил носком ноги «наган» и озадаченно посмотрел на ящик.

* * *

Ни Лйаал, ни тем более Кюкюр не могли знать, что произошло перед тем, как они вышли на поляну. А произошло нечто трагическое и непредвиденное.

Каждый месяц с комбината вывозили необработанные алмазы. Приезжала машина с конвоем, под охраной которого и производилась эта операция.

Загрузив стальной ящик с алмазами, машина выезжала за ворота предприятия. Дорога шла через тайгу. До станции было верст сорок, и обычно этот путь проделывался без особых осложнений.

Спустя час грузовик с ценным грузом в кузове подъезжал к станции. Ящик с алмазами грузили в специальный вагон, который под усиленной охраной доставлял его в кладовые Гохрана.

На этот раз получилась накладка.

Стоит заметить, как развивался район, по которому пролегал путь грузовика с алмазами.

Западная Якутия занимает Среднесибирское плоскогорье, средняя высота которого 500—700 метров. На севере это плоскогорье ограничено Северо-Сибирской низменностью, а на востоке – Центрально-Якутской равниной, усеянной неглубокими замкнутыми впадинами (аласами). Между низовьями рек Оленек и Лена протягивается кряж Чекановского. Но Оленек – это уже север Якутии, а наше действие разворачивается на западе, чуть выше шестидесятого градуса северной широты.

Когда-то, еще в семнадцатом веке, зародилась в этих краях якутская ссылка. Была эта ссылка не только наказанием, но и средством принудительного заселения холодного края. В ссылку направлялись бунтовщики, участники крестьянских восстаний, раскольники.

В Якутию были сосланы некоторые декабристы, сто сорок участников Польского восстания тысяча восемьсот шестьдесят третьего года, деятели революционного народничества, члены «Народной воли». Около года в Вилюйском остроге содержался Чернышевский, а через пару лет после него в слободе Амга отбывал ссылку Короленко.

Начиная с девяностых годов девятнадцатого века якутская ссылка начала пополняться участниками марксистских кружков, а также сектантами и уголовниками.

К лету тысяча девятьсот семнадцатого года революция освободила основную часть политических ссыльных Якутии. Но уголовники-то остались. И время от времени этот богатый, но суровый край пополнялся новыми преступниками.

Часть из них смирилась со своей участью, но некоторые, а их оказалось не так уж мало, и там не бросили свое ремесло. Они сколачивали небольшие банды, грабившие как отдельных жителей, так и государственные предприятия.

Одна из таких банд и напала на грузовичок, везший алмазный груз.

Бандиты встретили грузовик на подъезде к станции. Как ни странно, там было местечко, как нельзя более подходящее для этой цели. Дорога выходила на поляну, со всех сторон окруженную вековой тайгой.

Первые выстрелы раздались в тот момент, когда «ГАЗ-66» выехал на поляну. Водитель и сидевший с ним в кабине сопровождающий были убиты сразу. Бандиты, которых было не меньше десятка человек, бросились к машине, но их встретил плотный автоматный огонь. Это сопровождающий ящик конвой выбрался из будки. Бандиты не ожидали такого отпора, но жажда наживы была слишком велика. Бой продолжался.

В конце концов бандиты одержали победу. Хоть их и осталось двое, они бросились к распахнутым дверям грузовика.

Ящик с алмазами был на месте. Тут-то и произошла самая большая непредвиденность. Бандиты не захотели делиться друг с другом. Даже не понимая, какое богатство попало им в руки, они затеяли ссору. Тот, что был постарше, приставил револьвер к груди своего товарища и, ни слова не говоря, спустил курок. Напарник, глядя на него полузакрытыми глазами, сделал несколько шагов назад и свалился в траву. Его убийца даже не взглянул на него. Все его внимание было направлено на стальной ящик, стоящий в глубине грузовика. Положив револьвер в машину, он закинул ногу, чтобы вскочить внутрь и завладеть невиданным богатством, но...

Его товарищ, в которого он выстрелил почти в упор, был смертельно ранен, но жизнь еще теплилась в нем. Ее хватило на то, чтобы поднять валявшееся рядом ружье, прицелиться и спустить курок.

Отдача после выстрела откинула его на землю, и, умирая, он уже был равнодушен к тому факту, что его пуля пробила напарнику ребра и застряла в груди.

Машинально этот второй бандит схватил попавший под руку револьвер и упал, зажимая рукой рану. После этого он уже не помнил и не осознавал, что делал и как очутился в кустах.

Очнувшись, он заметил на поляне якута, осматривавшего место побоища. Казалось, сам бог послал его. Раненый выбрался из кустов и направил оружие на якута.

Глава 5

Кюкюр наполнил маленькую рюмку и, не чокаясь, опрокинул ее в рот. Видно было, что рассказ дается ему нелегко. Но водка оказывает на человека странное действие. Иногда вводит в состояние ступора, иногда веселит, а иногда, что бывает гораздо чаще, развязывает язык. Снимаются какие-то барьеры, даже табу, и человек рассказывает о том, чего, может быть, не открыл бы под страшной пыткой.

* * *

Лйаал выбрал место и начал копать, помогая себе ножом. Стоя в стороне, Кюкюр с любопытством наблюдал за ним. Отец сделал могилу. На это ему понадобилось около трех часов. Солнце уже начало клониться к западу, когда он, опустив труп бандита в яму, засыпал ее. Перед тем как начать засыпать могилу землей, он еще долго стоял, переводя взгляд с ящика на труп и обратно.

Потом, что-то решив для себя, стал быстро забрасывать яму землей. Когда над поверхностью травы, окружавшей место захоронения, образовался холмик, Лйаал срезал с дерева ветку пихты и воткнул ее в вершину.

– Теперь звери не смогут достать его тело, – сказал Лйаал, закончив работу. – Он уйдет в царство мертвых, где мы с ним когда-нибудь встретимся. Тогда он не сможет сказать, что мы бросили его посреди тайги на съедение волкам.

Маленький Кюкюр испытывал какой-то трепетный страх, наблюдая за действиями отца. Его пассы напоминали шаманский ритуал, только без бубна и сжигания пахучих трав.

Новая власть, при которой родился Кюкюр, насадила свои порядки и обычаи, но ритуалы предков, несмотря на почти полувековое господство коммунистов, не ушли в прошлое. С прежней дикарской неистовостью свершались они втайне ото всех в отдаленных избах, пришедших на смену обмазанным глиной жилищам якутов.

Отец еще долго смотрел на стальной ящик, словно размышляя, как с ним поступить.

– Пока пусть будет с нами, – как бы про себя сказал Лйаал, трогая поводья.

В улус добрались уже затемно. Мать ждала их на крыльце. Мать у Кюкюра была красавица. Круглое лицо, будто полная луна, быстрые крепкие руки, горделивый стан. Кюкюр улыбнулся и подбежал к матери. Улыбнувшись, она прижала к себе его голову. Теплый запах жира и золы приятно щекотал Кюкюру ноздри.

Он вошел в дом и уже не слышал, о чем спорили мать с отцом. Плотные оленьи шкуры, протянутые от одной к другой балке, делили избу на несколько комнат-углов. В одном из таких углов, самых дальних и тихих, сном измученного путешествием на Землю ангела спал Кюкюр.

В другой «комнате», на куче медвежьих шкур, вытянулся Лйаал. Он отказался от позднего ужина, ограничившись крепким, круто посоленным чаем. Рядом с ковриком, на котором стояли чашки, поджав под себя ноги, сидела его жена и, осуждающе качая головой, увещевала Лйаала. Часом раньше, когда Кюкюр уже спал, он открыл при помощи зубила привезенный из тайги ящик. Минута шла за минутой, а Лйаал и Амма молча, завороженные ослепительным блеском камней, стояли перед ним, озадаченно переглядываясь.

– На эти камни можно многое выменять у русских, – наконец разжал губы Лйаал.

– Ты с ума сошел! – испугалась Амма. – Они так просто не расстанутся с ним, – кивнула она на залитый белым сиянием ящик.

Вышедший из ступора Лйаал присел на корточки и взяв один из наиболее крупных камней, прицельно взвесил его на руке.

– На такой алмаз можно несколько изб построить, – задумчиво сказал Лйаал.

Он подогнул под себя ноги и стал перебирать камни, то и дело вынимая по очереди их и поднимая двумя пальцами к свету. Даже в тусклом освещении избы алмазы полыхали неестественной слепящей чистотой.

– Отдай камни туда, где взял, – волновалась Амма, – не будет нам от них покоя.

– Да что ты понимаешь, – насмешливо поглядел на жену Лйаал, – никто не узнает о ящике.

– Я чую недоброе, – настаивала Амма, – зачем нам эти камни? У нас все есть – лошадь, корова, картошка! У нас есть изба и шкуры...

– Как была ты дикой, – продолжал рассеянно улыбаться Лйаал, – так и осталась. Я за этот ящик жизнью рисковал. И как ты себе представляешь это, как я его и кому отдам? Да меня обвинят в воровстве! Или ты не знаешь, какие у них порядки?

Узкие глаза Лйаала гневно блеснули.

– Тогда как ты будешь менять алмазы?

– Это не к спеху. – Лйаал держал в руках особенно крупный камень, карат в двести с лишним, и, таинственно мигая глазами, вглядывался в него, как в магический кристалл.

Одна из семей их деревни переселилась в Мирный. Навещая оставшуюся в деревне мать, Будамшу, приятель Лйаала, рассказывал, как ведется добыча алмазов. Начинали с экскаваторов, потом вскрыли кимберлитовую трубку и перешли к драгам с огромными, объемом в несколько изб, ковшами. Будамшу употреблял непонятные слова и обороты вроде «магнезирование алмазоносных пород в камере», «выдача на транспортные горизонты» и так далее. Будамшу пространно повествовал о методах переработки алмазоносной породы, добытой из трубки. Вначале порода подвергается дроблению и избирательному измельчению, потом обогащается до получения концентрата на отсадочных машинах. Лйаал из всего этого понял, что люди в поте лица добывают эти алмазы.

А глядя на сверкающие перед ним камни, он дивился их красоте. Такие крупные и полновесные, такие чистые. Словно кто-то, находя их, копил, складывал один к одному...

– Убери их из дому, – роптала Амма.

– Бестолковая ты, – огрызнулся Лйаал, – не знаешь пользы своей!

– Эти камни принесут беду, – не отступала жена Лйаала, – езжай в тайгу, брось его подальше...

– Не для того я его сюда вез. – Лйаал положил алмаз в ящик и, продолжая любоваться переливчатым великолепием кристаллов, тихо-тихо запел.

Он всегда так поступал, чтобы прекратить какой-нибудь неприятный разговор. Как ширмой отгораживался песней от ругани, причитаний и слез.

По щекам Аммы при виде такого упрямства побежали две узких влажных дорожки.

– Иди спать, – раздосадованно скомандовал Лйаал. – Все равно от тебя толку нет, – грубо добавил он и сделал рукой резкий пренебрежительный жест.

* * *

– Вставай, мой богатырь, – среди ночи услышал Кюкюр тревожный голос матери.

Продрав глаза, Кюкюр недоуменно уставился на мать, стоявшую на коленях перед его постелью.

– Вставай, одевайся, – мать говорила решительным тоном, и Кюкюр понял, что спорить бесполезно.

Он поднялся и принялся натягивать одежды.

– На выпей, – мать протянула ему жестяную кружку с кумысом.

Он послушно выпил, все еще не понимая, зачем его разбудили в такое время.

– Пошли, – мать направилась к выходу и поманила его за собой.

Лошадь, запряженная в волокушу, стояла перед избой. На волокуше в свете круглой луны он заметил тот самый ящик, который они с отцом привезли из тайги.

– Это плохо, – мать показала на ящик, – ты уже большой мальчик. Нужно далеко увезти и хорошо спрятать. Пошли...

Кюкюр посмотрел на дверь, как бы спрашивая, а как же отец? Но мать приложила к губам указательный палец.

– Иди, – подтолкнула она его в спину.

– Мама, а что в ящике? – шепотом спросил он.

– Беда наша, – так же тихо ответила мать. – Иди.

Действительно, Кюкюр взрослый мальчик. Десять лет уже. Он взял поводья и, поглядев на белую луну, тронул. С ружьем в руке мать сидела на волокуше, зачарованно глядя в черный змеящийся между лиственниц прогал.

Кюкюр не стал перечить матери. Хотя чувствовал в материнской таинственности и умолчании привкус неповиновения. Правя лошадью, он то и дело взглядывал на белый круг луны. Ему казалось, что луна насмешливо улыбается, манит, зовет... Содержимое ящика больше не волновало Кюкюра. Натянутый как струна, он ловил глухие отголоски леса. Звуки ночной тайги бередили его воображение, населяя бегущими тенями волков и лис. Он дышал прохладной тьмой, зыбкой от стрекотания цикад и уханья филина. Напрягал слух и зрение и казался самому себе древним богатырем из «Олонхо«, едущим на битву с мамонтом. А еще он чувствовал себя защитником матери. Да так оно и было.

Это уже потом, когда он повзрослел, Кюкюр начал задаваться вопросом: что же такое было в том злополучном ящике? А пока он ехал сквозь ночную тайгу, моргая слипавшимися глазами, и ни о чем не помышлял.

Неожиданно он задумался об отце. Что тот скажет, не обнаружив наутро ящика? Нужно спрятать ящик в таком месте, чтобы можно было при необходимости отыскать. На всякий случай.

Проехав несколько километров, они добрались до редколесья, переходящего в поляну. Вдалеке справа одиноко маячил разлапистый кедр с раздвоенным стволом. Дальше было болото, берега которого поросли осокой.

– Хватит, – Амма кивнула сыну, – копай здесь.

Она указала место под лиственницей. Но Кюкюр, проявив непослушание, покачал головой.

– Что ты задумал? – насторожилась Амма.

Кюкюр молча тронул. Они выехали на поросшую мелким кустарником поляну. Мальчик направил лошадь к раздвоенному кедру.

– Ни к чему это, – вздохнула Амма.

– Ты говорила, что я мужчина, – с достоинством произнес Кюкюр, – я хочу зарыть ящик там.

Он показал рукой на кедр.

Добравшись до дерева, он спрыгнул с повозки, взял лопату со сломанным черенком и стал копать. Но прежде чем приняться за работу, он взглянул на противоположную сторону ложбины, где на холме, освещенная луной, высилась разлапистая сосна. Он сделал несколько шагов в сторону. Теперь ствол сосны и основание раздвоенного кедра образовали прямую линию. Отсчитав по этой прямой десять шагов от кедра, Кюкюр наметил контуры ямы.

Он рыл долго и ожесточенно, обливаясь потом. Наконец яма была готова. Мальчик вернулся к волокуше, положил на шкуры лопату и, взяв поводья, повел лошадь к горке развороченной земли. Амма помогла ему столкнуть ящик в яму, и тот упал во влажную землю, громыхнув, точно жестянка с леденцами. Кюкюр закопал яму, потом вырыл ошметок земли с травой, вдавил в рыхлую почву над ямой и только потом старательно утрамбовал у корней.

Вернулись они домой, когда луна начала уже бледнеть и таять, почти опустившись к горизонту. Лйаал спал как убитый, глухо похрапывая. Амма распрягла лошадь, привязала ее к серге – резной коновязи и бесшумно вошла в избу. Кюкюр следовал за ней. Едва добравшись до постели, он провалился в выстланную мхом утробу глубокого сна.

* * *

А утром в деревне был переполох. Из Мирного приехала бригада дознавателей. Их приезд стал для Лйаала сюрпризом, не просто неприятным, а страшным. Амма заваривала утренний чай, Кюкюр спал, а сам Лйаал выделывал во дворе шкуру лося, когда в деревню въехала повозка, запряженная двумя лошадьми. С нее браво соскочил худой высокий мужчина в штатском и направился в первую попавшуюся избу.

Дома в деревне стояли полукругом. Увидев незнакомцев, двое из которых были в военных мундирах с погонами старших лейтенантов, люди высыпали во двор. Стали загонять в избы расшалившихся детей. Оглушительно лаяли собаки. Коровы и лошади к этому часу уже паслись на пойменном пастбище.

У Лйаала больно кольнуло сердце. В отличие от сельчан, он поспешил в дом. Амма сидела на циновке возле невысокого, отделанного берестой столика и разливала чай. Руки у нее заметно дрожали.

– Лйаал, – обратилась она к мужу, но не успела ничего сказать.

Послышался настырный стук в дверь. И прежде чем Амма успела подняться с циновки, в дом вошли трое мужчин.

– Здравствуйте, – с хищным блеском в глазах сказал человек в штатском.

Лйаал и поднявшаяся Амма замерли на месте.

– Мы из Мирного, расследуем вчерашнее происшествие, – едва расцепляя губы, произнес мужчина в брюках и укороченном сером плаще. – Имело место похищение ящика с алмазами. У нас есть показания одного из конвоиров. Он утверждает, что ящик был захвачен якутом средних лет с мальчиком. Вы были вчера в районе Мирного?