Пациент мафии

– Вот черт! – сказал я, едва сдерживая ликование. – До двух я никак не могу уйти. Давай минут пятнадцать третьего у Пушкина, а? Кстати, у меня к тебе тоже есть нетелефонный разговор...

– Надеюсь, это не слишком личное? – со смешком поинтересовалась Марина.

– Сама решишь, – ответил я со вздохом.

– Хорошо, я буду, – сказала Марина. – Не очень задерживайся!

О том, чтобы задерживаться, не могло быть и речи. Едва дождавшись конца смены, я поспешил исчезнуть из больницы. Больше всего я опасался, что по пути меня перехватит следователь Рыбин или потерявший терпение Артем Николаевич, – кто их там знает, как велико их терпение, – но, слава богу, этого не случилось. Кстати, появление таких мыслей меня немного встревожило – что ни говори, а некий зародыш мании преследования поселился в моей душе. Я не отношу себя к категории невозмутимых, стойких натур – я достаточно импульсивен и, как большинство горожан, подвержен неврозам. Прямой контакт с государственной машиной мог основательно поколебать мое душевное равновесие.

Единственный, кто все-таки слегка задержал меня, была нянечка Любовь Михайловна. Это женщина лет сорока с небольшим, но выглядящая старше своих лет. Я знал, что она давно живет без мужа, со взрослой дочерью, что у нее неустроенная личная жизнь и вечная нехватка денег. Жаловаться на их нехватку и было ее любимым занятием.

Я прекрасно понимал, что этой женщине приходится нелегко, но все-таки ее вечно недовольное лицо вызывало во мне раздражение. Сейчас Любовь Михайловна шла мне навстречу с очень хмурым выражением лица.

– Уже уходите? – спросила она меня, как мне показалось, неприязненно.

– Да, смена закончилась. А вы?

– У меня еще дел полно. Крутишься, крутишься – толку никакого!

Я не стал вдаваться в эту тему и утешать Любовь Михайловну, а, быстро пробормотав что-то неразборчивое, удалился. У меня было слишком хорошее настроение, чтобы выслушивать брюзжание неудовлетворенной женщины.

Как ни торопился я на свидание, характер которого был недвусмысленно определен Мариной как не слишком личный, цветы по дороге я купил – это были три раскаленных докрасна тюльпана.

Марина ждала меня, сидя на скамейке сквера. Мои тюльпаны бросились ей в глаза издалека – она тут же поднялась и пошла навстречу. Лицо ее, обрамленное темно-каштановыми, коротко стриженными волосами, казалось немного утомленным. Карие глаза смотрели на меня с обычным выражением, в котором грусть и ожидание причудливо сочетались с беззлобной иронией.

– Привет! – сказала она, протягивая маленькую теплую ладонь. – Ты опять притащил цветы! Зачем?

– Чтобы ты заметила меня в толпе, – объяснил я. – Видишь, какие они яркие?

– Звучит убедительно. Спасибо, – сказала Марина, взяв у меня тюльпаны. – Без них ты совершенно сливаешься с толпой. – Она слегка улыбнулась и добавила сочувственно: – Ты что-то неважно выглядишь... У тебя был трудный день?

– Зато ты выглядишь прекрасно! – соврал я. – И наряд этот тебя очень молодит. Я не дал бы тебе сейчас больше двадцати.

– Перестань! – досадливо поморщилась Марина. – Я торопилась. Надела, что было под рукой.

На ней был джинсовый костюм, действительно придававший ей сходство со студенткой-старшекурсницей, и черная шелковая рубашка, под которой был повязан шейный платок – неизменная маскировка.

– Кстати, может быть, перекусим? – предложил я. – Ужасно хочется есть. Тут поблизости есть пиццерия. Как ты относишься к пицце?

– Я ее ненавижу, – равнодушно сказала Марина. – Но, если ты настаиваешь... Все равно где-то надо присесть.

Мы медленно направились в сторону кинотеатра «Россия»: Марина – задумчиво опустив голову и словно любуясь цветами, и я – с тревогой и нерешительностью поглядывающий на нее. Собственно говоря, нерешительность моя объяснялась просто – в обществе Марины мне уже не хотелось вспоминать о неотложных делах, а хотелось болтать о пустяках и отвлеченных, но весьма многозначительных предметах. Но я начал с того, что спросил:

– Признайся, где ты была этой ночью? Я звонил тебе весь вечер и утром – телефон не отвечал... Я испугался, не случилось ли чего...

Марина искоса посмотрела на меня.

– А я должна была непременно быть дома? – невинно поинтересовалась она. – Почему ты вдруг решил позвонить?

– Ты мне срочно понадобилась. Это было очень важно.

– Если это было так важно, ты мог бы и приехать.

– Неужели мог бы? – с надеждой спросил я.

– Конечно, – кивнула Марина, добавив с сомнением: – Если это было так важно!

– Как же я приехал бы, – немного растерянно заметил я, – если тебя все равно не было дома?!

– Да была я дома! – отмахнулась Марина. – Просто провозилась до полуночи с твоей загадкой, а когда вернулась, отключила телефон, чтобы выспаться... Кстати, мне в три часа бежать нужно, – сказала она, взглянув на наручные часы.

После этих слов я приуныл, но высказать своего неудовольствия вслух не успел, потому что мы уже стояли у дверей пиццерии. Забегаловка оказалась с претензией на оригинальность, на некую домашнюю обстановку. В воздухе витал аромат очага, над головой смыкались стилизованные кирпичные своды, трещало полено в камине, с полки горячо и легкомысленно поблескивали бутылки с итальянскими названиями, и даже официанты здесь были – вылитые итальяно, со жгучими бакенбардами и выразительными смуглыми носами.

Мы уселись за столик, и я, в надежде, что Марина все-таки раздумает покидать такой уютный уголок, предложил:

– А не выпить ли нам какого-нибудь кьянти? Или, на худой конец, чинзано... Как в песне – «постоянно пьем чинзано...», а?

– Я с удовольствием выпью кофе, – заявила Марина, строго глядя на официанта с продувной итальянской физиономией. – Большую чашку, пожалуйста. С сахаром.

– Будет сделано! – горячо заверил «итальянец», и, честное слово, мне послышалось, что он прибавил слово «синьора».

Я уныло заказал себе пиццу с сыром и стакан апельсинового сока.

– Итак, зачем я тебе вчера так срочно понадобилась? – поинтересовалась Марина, серьезно глядя мне в глаза.

– Сначала скажи, что ты выяснила, – пробурчал я.

– Хорошо, – кротко ответила Марина. – Тот предмет, что ты передал мне для экспертизы, является кассетой с микрофотопленкой. Объектом съемки являлась в основном документация некой фирмы. Как официальная документация, так и неофициальные записки, заметки в календарях и записных книжках. Съемка велась, по-видимому, импортной аппаратурой, применяющейся для промышленного шпионажа. Аппаратура эта довольно старая, и пользовался ею скорее всего любитель, потому что качество изображения оставляет желать лучшего. Однако, насколько я поняла, содержание некоторых документов, особенно тех, где упоминаются довольно известные фамилии, является, в принципе, компроматом. Я не специалист в этом вопросе, но речь там идет о продаже военных технологий странам «третьего мира». По-моему, это запрещено международными конвенциями, но как на это смотрят наши законники, точно не скажу. Это не моя область. Впрочем, думаю, руководству фирмы обнародование подобных документов в любом случае будет некстати. Наверное, такие вещи не афишируются... Вот и все, что я хотела тебе сказать.

– Гм, ну и что ты сама об этом думаешь? – осторожно спросил я. – Как с этой пленкой следует поступить? Ею уже интересовались – следователь из прокуратуры и господин из службы безопасности президента... Да и те, кто угробил Казарина, тоже. Первым двум я соврал.

– Зачем?! – подняла брови Марина.

Я смутился.

– Ну-у... Пленку-то я отдал тебе. Мало ли что... У меня нет никакого желания вмешивать тебя в эти дела.

– Весьма любезно с твоей стороны, – признательно сказала Марина. – Тогда я советую тебе выбросить эту пленку. Раз начал врать, то ври до конца, это я тебе как криминалист говорю.

Официант принес большую чашку ароматного кофе и еще теплую пиццу. Но мне уже расхотелось есть.

– Понимаешь, – сокрушенно признался я. – Врать уже не выйдет. Во-первых, Артем Николаевич, что из службы безопасности, пообещал меня непременно навестить еще раз. Он и в первый-то раз мне не поверил... А во-вторых, есть еще один неприятный момент. Исчезла жена убитого – сразу же, как покинула больницу, так и исчезла. Наверняка эти события связаны между собой. А как ее найти, если продолжать врать? Если она, не дай бог, погибнет, я буду косвенно виноват в ее смерти...

Марина посмотрела на меня, и, честное слово, мне показалось, что глаза ее потемнели от тревоги. Она отставила в сторону чашку и сказала:

– Тогда просто отдай пленку этому Артему... как его? Только учти – это люди особого склада. Они наверняка решат, что ты как-то замешан в этом деле или, по крайней мере, сунул нос в чужие секреты... И будут, кстати, правы. Но вот какие выводы они сделают из этого?

– Да бог с ними, с выводами, – махнул я рукой. – Тут вся штука в том, что я телефон этого Артема потерял. Не попрусь же я в Кремль – где тут у вас такой-то?.. Придется теперь ждать, когда он сам нагрянет...

Марина отхлебнула глоток из чашки и поморщилась – видимо, кофе уже остыл.

– А ты уверен на сто процентов, что этот человек действительно из Кремля? – задумчиво спросила она.

Я замялся. Насколько я помнил, никто из визитеров не предъявлял мне своих документов.

– Вот то-то и оно, – сказала Марина. – Может получиться так, что пленка попадет не в те руки, и женщине ты ничем не поможешь. Отдай ее следователю, и пусть он при тебе оформит протокол... Трудно сказать, чем все это обернется, – задеты интересы высокопоставленных чиновников – сделки утверждались в правительстве... Но выше головы все равно не прыгнешь.

Марина ободряюще мне улыбнулась и с сожалением посмотрела на часы.

– Все-таки уходишь? – сумрачно спросил я.

– Мне пора, – сказала она. – Позвони, как все утрясется. А это вот твой загадочный предмет.

Она положила на столик стеклянную трубочку из-под валидола, в которой перекатывался черный цилиндрик. Я демонстративно обтер стеклянную оболочку носовым платком и положил в карман пиджака.

– Твои отпечатки, – многозначительно сказал я.

Марина засмеялась и по-приятельски накрыла мою ладонь своей.

– Ты превращаешься в матерого шпиона, – шутливо сказала она.

Звук ее голоса, тепло руки и живой блеск темных глаз, которые были так близко, вдруг подействовали на меня так, словно я переживал все это впервые. У меня перехватило дыхание, и в груди поднялась горячая сладко-болезненная волна. Чтобы не показаться смешным, я тоже поспешил отшутиться.

– Я не шпион, а защитник вдов и сирот!

Марина коротко рассмеялась и поднялась со своего места.

– Все! Я бегу! Не провожай меня... И ни пуха ни пера, защитник!

Она потрепала меня по голове и быстро пошла к выходу. Я смотрел, как за ней захлопывается дверь, а потом машинально выпил свой сок, не почувствовав вкуса, и подозвал официанта, чтобы рассчитаться.

– Вам не понравилась наша пицца? – с затаенной обидой осведомился он.

– Ну что вы, – любезно ответил я. – По-моему, это я ей не понравился...

Я вышел на улицу и огляделся по сторонам. Шпион не шпион, но, должен признаться, на все вокруг я смотрел уже другими глазами. Причастность к чужим секретам ставила меня в критическую ситуацию. Залитые послеполуденным солнцем лимузины с непроницаемыми стеклами подкрадывались к тротуару. Я не знал, что мне делать. Слова Марины о том, что пленка может попасть не в те руки, смущали меня. В былые времена я доверился бы с потрохами любому участковому. Но теперь даже следователь московской прокуратуры не представлялся мне достаточно надежной фигурой. Постепенно мной овладела навязчивая идея подстраховаться. Из криминальных фильмов я знал, что владеющий тайной остается целым и невредимым до тех пор, пока эта тайна у него в руках. Если я расстанусь с пленкой, рассудил я, может получиться так, что за мою жизнь никто не даст и гроша. Но и не отдать ее я не могу. И мне пришла в голову совершенно безумная идея, которая в тот момент показалась блестящей. Я решил снять с пленки копию.

Нужный человек жил совсем рядом – в Успенском переулке. Был он профессиональным фотографом и горьким пьяницей. В светлые минуты он подрабатывал в нескольких газетах и делал весьма выразительные портреты на заказ. Заработав некоторое количество денег, он уходил в запой, и его коммунальная квартира превращалась в вертеп, где собирались такие же запойные профессионалы – неудавшиеся писатели, непродвинувшиеся артисты и нестандартные фотомодели. Когда-то захаживал на эти богемные оргии и я, и даже по молодости пытался помочь Ефиму – так звали фотографа – вылечиться от алкоголизма. Затея моя провалилась, но Ефим был настолько изумлен моим порывом, что сделал мой фотопортрет в таком выгодном ракурсе, что в нем узнавали кого угодно – Алена Делона, Майкла Дугласа, но только не меня. Этот портрет до сих пор валяется у меня где-то на антресолях.

Мы не виделись уже года три, но я надеялся, что Ефим меня не забыл – он не забывал ни одного человека, которого снимал. Для налаживания более близкого контакта я купил в магазине литровую бутылку «Кристалла» и направился в Успенский переулок.

У входа в подъезд я воровато огляделся по сторонам, ожидая увидеть плетущихся за мной громил с поднятыми воротниками. Но никого, кроме стайки детей, играющих на асфальтовом пятачке между старыми потемневшими домами, рядом не было. Я вошел в сумрачный подъезд, пахнущий кошками, и по щербатой узкой лестнице поднялся на третий этаж. На облупившейся двери торчали два электрических звонка. Насколько я помнил, кухню Ефим делил с глухой, ко всему безразличной старухой, но была ли она еще жива, я не знал. Кроме того, я забыл, какой звонок принадлежит Ефиму, и нажал сразу на оба.

Ждать пришлось недолго. Послышалось тюремное лязганье цепей и засовов, дверь со скрипом отворилась, и передо мной выросла мрачная фигура Ефима в старой тельняшке и спортивных шароварах с лампасами. Насупленную физиономию фотографа покрывала кудлатая с проседью борода.

– Привет! – сказал я. – Ладыгин. Володя.

– Да узнал я! – поморщился Ефим. – Заходи!

Я вошел в прихожую. В воздухе витал запах старой обуви и химикалий. На двери Ефимовой соседки висела наискось бумажка с печатью. На мой вопросительный взгляд Ефим буркнул:

– Преставилась старушка! Мир ее праху! А с комнатой домоуправление никак не разберется... Ну, выкладывай, с чем пришел! Наверное, не просто так завалился?

Многозначительно протягивая пакет, я сказал:

– Дело у меня к тебе, Ефим, срочное! На миллион!

Ефим скептически взглянул на содержимое пакета и равнодушно заметил:

– Отстал ты от жизни, старик! Я ведь в глухой завязке. Год уже. – И, заметив мою растерянность, добавил: – Но можешь оставить. Мне тут трубу в ванной менять нужно – пригодится. А вообще, чем я тебе помочь-то могу? Тебя вроде моя специфика никогда особенно не интересовала?

– Теперь интересует, – сказал я и достал из кармана упаковку от валидола. – Вот здесь микропленка. Ты копию сделать можешь?

Ефим взял трубочку, посмотрел на просвет.

– Пошли, что ли, на кухню? – предложил он. – Обмозгуем.

На кухонном столе стоял большой фотоглянцеватель и тарелка с нарезанным хлебом. Под потолком сохла на бельевой веревке фотопленка.

– Жрать хочешь? – спросил Ефим. – Могу яичницу сварганить.

Я с сожалением вспомнил несъеденную пиццу, проглотил слюнки и все-таки отказался – не хотелось терять время. Ефим вытряхнул на ладонь черный цилиндрик и оценивающе посмотрел на него.

– И срочно тебе? – с сомнением произнес он, поднимая на меня глаза.

– Хотелось бы сегодня, Ефим! – умоляюще сказал я. – Вопрос жизни и смерти.

Ефим покачал кассету на ладони и отрицательно мотнул головой.

– Сегодня не выйдет! – заявил он. – Мне нужно еще пленку подобную разыскать... На это время нужно. Я же, старик, микросъемкой не занимаюсь!

Лицо мое заметно вытянулось, и Ефим сказал:

– Может, тебя устроит в другом формате? Тогда можно и сегодня сделать...

– Это как – в другом формате?

– Ну, я тебе пересниму это дело на обычную пленку – выйдет две-три кассеты... Или тебе обязательно, чтобы можно было в задницу спрятать?

– А можно, значит, на обычную? – обрадовался я. – Да ради бога! Мне главное, чтобы дубликат был. Только честно признаюсь – денег у меня с собой нет...

– Потом сочтемся! – махнул рукой Ефим. – Я же вижу, что у тебя горит. Только, – предупредил он, – часа четыре придется ждать. Имей в виду! Так что насчет яичницы хорошенько подумай! А хочешь – можешь один выпить, я на это не реагирую.

– Пить не буду, – заявил я. – А яичницей займусь. Где у тебя?

– В холодильнике, – сказал Ефим. – Пока я там возиться буду – не отвлекай. Звонить будут – не открывай. В общем, развлекайся от души!

И он удалился к себе в комнату, которая одновременно являлась у него и студией, и лабораторией. Оставшись один, я занялся яичницей – сначала приготовлением, а потом уничтожением. Потом вымыл посуду. Потом просто скучал.

Время тянулось невыносимо медленно. Из комнаты Ефима не доносилось ни звука, и у меня возникало ощущение, что я брошен в одиночестве. Наконец часа через полтора раздался шум, хлопанье дверей, и появился Ефим с фотобачками в руках. Он подмигнул мне и пристроил бачки в раковину под струю воды.

– Ванная у меня не функционирует! – с досадой сказал он. – Полный зарез! Приходится на кухне... – И деловито пояснил: – На двух пленках уместилось. Что-то около семидесяти кадров. Но... качество, брат, аховое! – Он с любопытством посмотрел на меня. – Сам снимал?

– А что? – невинно спросил я.

– Да, по-моему, фотограф – очень нервный человек, – объяснил Ефим.

– Нет, он сейчас очень спокойный, – ответил я. – А что, все уже готово?

– Ну! Еще закрепление, окончательная промывка, сушка, – ответил Ефим. – Часа полтора еще... Сейчас с растворами закончу, и мы с тобой чаю выпьем. С вареньем!

Чай у Ефима оказался таким крепким, что во рту долго сохранялся терпкий вяжущий вкус, не перешибавшийся даже ароматным абрикосовым вареньем. Ефим заметил, как осторожно я колдую над своим стаканом, и усмехнулся:

– Извини! Переборщил с заваркой. Это по привычке. Я теперь для утешения на чифирь налегаю. Природа, брат, не терпит пустоты!

– А ты как же... – осторожно начал я.

– Хочешь сказать, как завязал? – подсказал Ефим. – Да много чего тут было! Всего и не расскажешь... В тупик зашел, старик, капитально! Но пока держусь. «Капуста» появилась. Теперь на квартиру коплю. Сижу один, как бирюк. Старых прихлебателей всех разогнал. У меня давно уж никто не бывает... За этот месяц, считай, ты первый гость. Ну а у тебя как дела? Где теперь? – Да все там же, – пожал я плечами. – В обители скорби.

– А-а... – деликатно протянул Ефим. – А я уж было решил, что ты профессию сменил...

– Ты насчет пленки? – засмеялся я. – Нет, это просто хобби такое...

Ефим покивал головой

– Хобби всякие бывают, – спокойно произнес он. – Чего только люди не придумают. Недавно по телевизору видел – со скалы вниз головой прыгают. С парашютом. Тоже хобби... – Глаза его невинно уставились на меня.

– Это не по мне! – уверенно заявил я. – Мой потолок – седьмой этаж, на лифте, со страховкой...

– А то я уж было подумал – ты тоже из этих, из парашютистов! – сказал Ефим, вставая.

Внимательно осмотрев пленки, он, кажется, остался доволен результатами. Скатав пленки в два маленьких рулончика, он вложил их в пластмассовые футляры и протянул мне.

– Держи! Без нужды не вытаскивай – поцарапаешь! А это вот твоя фитюлька. – Он вернул мне оригинал в стеклянной трубочке.

Я рассовал все по карманам и пожал Ефиму руку.

– На днях забегу, – пообещал я. – Расплачусь. Сколько я тебе должен?

– Да ладно! – отмахнулся Ефим. – Литра хватит. Мне все равно трубу менять.

– Ну, спасибо тогда! – сказал я и предупредил: – Только ты все-таки, знаешь... Если что, не видел меня и не слышал, ладно?

Ефим серьезно посмотрел мне в глаза и покачал головой.

– Значит, все-таки с парашютом? – сказал он. – Ну, это не мое дело. Насчет всего прочего можешь не беспокоиться. Сам знаешь, я и в пьяном виде разговорчивостью не отмечался... Ну, прощевай! Забегай, если время будет!

– Обязательно зайду! – пообещал я.

Когда я вышел со двора в переулок, было уже половина седьмого. Город окрасился в особенный золотисто-румяный цвет, который предшествует закату и навевает расслабленное мечтательное настроение, располагающее к самым мирным и романтическим занятиям. В такой час хорошо спешить на свидание, на футбол или просто слоняться по шумному городу, глазея на хорошеньких девушек. Ни одно из этих занятий мне сейчас не подходило. Я ограничился довольно торопливым маршем до станции метро «Маяковская» и поехал домой.

По правде сказать, компромат, увеличившийся в размерах, начинал жечь мне карман. Воображение рисовало самые отчаянные и туманные картины с участием каких-то зловещих типов в черных очках, крадущихся по моим следам. Разозлившись на самого себя, я поклялся завтра же передать микрофильм первому же, кто его потребует. Взяв с него непременно расписку.

Это решение неожиданно успокоило меня, и домой я добрался в довольно благодушном настроении, которое не ухудшилось, даже когда я вспомнил, что так и не сделал никаких продовольственных запасов. Придется обойтись консервами, подумал я, а хлеба одолжу у Ксении Георгиевны. Она наверняка ходила сегодня в магазин, потому что накануне так и не дождалась обещанного мной кефира. Состроив покаянную мину на лице, я позвонил в соседскую дверь.

Едва увидев лицо Ксении Георгиевны, я сразу понял, что ее распирает от желания побеседовать. Поскольку ее благообразные черты несли на себе печать торжественности и тревоги, я решил, что разговор на сей раз пойдет о болезнях.

– Ксения Георгиевна! Дорогая! – торопливо заговорил я, пытаясь предупредить нежелательное развитие событий. – Тысячу раз извиняюсь, но не дадите ли мне немного хлеба? Так спешил, что совсем забыл забежать в магазин!

Разумеется, надежды мои были напрасны. Ксения Георгиевна поджала губы, подозрительно покосилась куда-то мне за спину и вдруг, цепко ухватив за рукав, поманила за собой в квартиру. Выглядела она при этом крайне загадочно. Недоумевая, я шагнул за ней в прихожую и прикрыл дверь.

Убедившись, что дверь заперта, Ксения Георгиевна приблизилась ко мне и, понизив голос, произнесла:

– Володечка, мы должны что-то наконец делать!

– Мы с вами? – удивился я. – А что такое случилось?

– Мы все – жильцы! – отрубила Ксения Георгиевна. – Слава богу, ничего еще не случилось, но, вот увидите, случится непременно, если мы не поставим на двери кодовые замки. У нас сегодня тут шлялись весьма подозрительные личности!

Я нахмурился и попросил объяснить подробнее. Оказалось, что сегодня днем Ксения Георгиевна, совершенно случайно выглянув в дверной глазок, обнаружила толкущихся на лестничной клетке двух подозрительных типов. Причем появлялись они дважды и ушли только после того, как Ксения Георгиевна, приоткрыв дверь на цепочке, пригрозила вызвать милицию.

– Они и к вашей двери подходили, Володечка! – трагическим шепотом сообщила она. – И присматривались к замку, честное слово! – Она саркастически засмеялась. – Они заявили мне, что пришли от домоуправления! Будто я не знаю, кто работает в нашем домоуправлении!

– А как они выглядели, Ксения Георгиевна? – полюбопытствовал я. – Был среди них такой высокий, серьезный, в хорошем костюме, похожий на офицера?

– Что вы, Володечка! – замахала руками соседка. – Какой там офицер. Самые настоящие бандиты! Один невысокий, в кепочке – глаза наглые, бесстыжие, и губы навыворот. А второй – нерусский, черный весь, а глаза так и сверкают!

– Ну, ничего, Ксения Георгиевна, – задумчиво проговорил я. – Может быть, они действительно из домоуправления... Хлебца-то дадите?

– Разумеется, Володечка, – кивнула старушка. – Но вы напрасно мне не верите. Жулики это были. А у нас с вами даже телефона нет!

Я старался не показывать вида, но хорошее настроение улетучилось как дым. Теоретически подозрительная парочка действительно могла оказаться десантом из домоуправления. Наконец, это могли быть вульгарные домушники. Но что-то подсказывало мне, что этих людей привела сюда не простая случайность.

Впервые я взглянул на свои дверные запоры с критической точки зрения. Критики они не выдерживали ни малейшей. Я не удосужился обзавестись даже дверной цепочкой. Оставалось надеяться на свои скромные силы, накопленные в спортивных залах и, увы, уже несколько подрастерянные в городской суете.

Вспомнив о своих спортивных достижениях, я невольно бросил взгляд на ружье для подводной охоты и приободрился – чем не оружие? Я немедленно разыскал под столом гарпун и вложил его в ружье. В таком виде мое оружие выглядело достаточно грозно, и я даже внутренне содрогнулся, представив себе, как стальная стрела впивается в человеческую плоть. В воображении это выглядело впечатляюще, но у меня не было уверенности, что мне хватит духу пустить его в ход.

Следующей проблемой было спрятать пленки. Стеклянную трубочку с микрокассетой я, недолго думая, просто оставил в кармане пиджака, а копии спрятал в отделении для батареек старого переносного радиоприемника «Океан», который давно уже не ловил ни одной станции.

Затем я поужинал рыбными консервами и жидким чаем, размышляя над тем, как я сам себе порчу жизнь непредсказуемостью и импульсивностью поступков. Эта черта присутствует в моем характере с детства. И даже мой тренер по боксу однажды сказал мне с безнадежностью в голосе: «Данные у тебя, Володя, прекрасные, но ты неисправимый авантюрист... Ты увлекаешься там, где должен быть расчет, и пугаешься там, где никакой опасности... Не выйдет из тебя чемпиона!» Сейчас я был с ним полностью согласен, но вся штука в том, что нелепость своего нелепого поступка я осознаю уже задним числом, а в момент его совершения он представляется мне вполне логичным и обоснованным, – такой вот замкнутый круг.

Поужинав и немного посмотрев телевизор, я вышел на балкон. Вокруг меня расстилалась залитая огнями Москва. Огни разбегались во все стороны, сливаясь с горизонтом, и возникало ощущение, будто им нет конца, и весь земной шарик заполнен ими, и ни для чего другого не осталось уже места.

Где-то в этой сверкающей мешанине страдает сейчас и ждет помощи женщина, потерявшая мужа, а я, вместо того чтобы помогать, размышляю о всякой чепухе и теряю драгоценное время. Мне вдруг стало так стыдно, что я едва удержался, чтобы немедленно не отправиться в прокуратуру. Я просто побоялся опять совершить чепуху и решил отложить дело до завтра, памятуя, что утро вечера мудренее.

Перед тем как отправиться в постель, я все-таки положил возле дивана ружье для подводной охоты – так мне было спокойнее. Вообще-то держать ружье на постоянном взводе не рекомендуется, потому что резина растягивается и теряет убойную силу, но я махнул на это рукой – вряд ли в ближайшем будущем мне доведется выбраться на море.

Заснул я, против ожиданий, довольно быстро и спал без сновидений, как новорожденный младенец. Даже шум ночного города, свободно доносившийся через раскрытую балконную дверь, не беспокоил меня. Пожалуй, за эти два дня я сильно перенервничал и переутомился.

И все-таки посреди ночи что-то меня разбудило. Я открыл глаза и вытаращился на фосфоресцирующий циферблат настольных часов. Шел третий час ночи. Какое-то неприятное тревожное чувство мешало уснуть. Мне показалось, что я слышу необычные, странные звуки. Откуда они исходят, я никак не мог сообразить.

Звук повторился. Теперь я слышал совершенно отчетливо, что он доносится со стороны балкона. Предательский холодок пробежал у меня между лопаток. Я посмотрел в окно, одновременно нащупывая рукой металлическое ложе ружья под диваном.

Перед раскрытой балконной дверью колыхалась кисейная занавеска, а за ней на фоне ночного неба, озаренная отблеском ночных огней, болталась в воздухе темная человеческая фигура!

Я быстро сел на кровати, сжимая в руках ружье, и выкрикнул непослушным осипшим голосом:

– Кто там?

Фигура скользнула вниз и оперлась ногой о перила балкона. Теперь я видел, что человек висит, придерживаясь за трос, спущенный с крыши. Он уже приседал, намереваясь спрыгнуть на балкон. Я вскинул ружье и, нацелившись немного левее зловещей тени, нажал на спуск. У меня не было намерения попасть в этого человека. Я был напуган и хотел напугать и его. Это удалось мне вполне.

Стальная стрела прошила занавеску и с шуршанием ушла в темноту. Незнакомец невольно отшатнулся в сторону, и ноги его соскользнули с перил. На секунду он повис в воздухе, вцепившись одной рукой в тонкий трос, а потом с коротким криком провалился вниз.

Леденея от ужаса, я услышал глухой удар тела об асфальт, а потом чьи-то торопливые шаги на крыше. Я спрыгнул с постели, быстро натянул брюки и, сунув в карман ключи, выбежал из квартиры. Сломя голову я помчался вниз по лестнице, только здесь уже сообразив, что вышел из дома босиком.

Первое, что я увидел, выскочив из подъезда на улицу, это – как отъезжает от тротуара светлая «Волга». Я диким взглядом посмотрел ей вслед, но машина уже мчалась прочь по пустой улице – я даже не успел заметить номер.

Я обежал вокруг дома и оказался во дворе, погруженном в тишину и полутьму. Впрочем, некоторые окна в доме уже горели – наверное, жители слышали крик и шум падения. Я прошел еще немного и наткнулся на распластанное по земле тело.

Опустившись на колени, я ощупал лежащего – каким-то чудом он был еще жив. Я наклонился поближе и услышал, как сквозь хрип и клокотанье доносятся какие-то слова.

– Кулак? – пробормотал незнакомец. – Нет?.. Где?.. – Его ускользающие глаза на миг остановились на моем лице, и он, кажется, поняв, что перед ним чужой, с усилием выдавил: – Путилковское... шоссе...

Клянусь, что в этот момент на его немеющих губах появилась злорадная усмешка. Но она тут же сменилась болезненным оскалом. Человек захрипел, закатил глаза – по телу его прокатилась судорожная волна, – и в следующее мгновенье он вдруг обмяк и затих. Я по привычке приложил пальцы к его сонной артерии, но этого можно было уже не делать.

Я медленно поднялся и оглянулся по сторонам. С балкона третьего этажа меня окликнули.

– Что там случилось? – Голос мужчины в трусах и майке звучал взволнованно и напряженно.

– У вас телефон есть? – спросил я. – Вызывайте милицию! Здесь человек разбился.

Мужчина торопливо кивнул и, подтянув трусы, шагнул к балконной двери.

– А «Скорую»? – вспомнил он, оборачиваясь. – «Скорую» вызывать?

– «Скорую» уже необязательно, – ответил я.

Маленькая спальня на втором этаже загородного дома была погружена в темноту. Через раскрытую форточку в комнату проникал прохладный ночной воздух, насыщенный смолистым сосновым ароматом, смешиваясь с запахами человеческого пота и табачного дыма. Огонек сигареты периодически высвечивал из тьмы жесткое замкнутое лицо Темина и его голые мускулистые плечи – он курил, молча глядя в потолок.