Изменить будущее

Глава 4.

На доске в фойе школы вывесили объявление:

«Производится дополнительный конкурсный отбор на факультет предварительного обучения по программе «ВУС – 106» – войсковая разведка. Заявления принимаются в комитете комсомола. К заявлению кандидата иметь характеристику для допуска к военной подготовке. Не могут участвовать в конкурсе лица: не соответствующие требованиям, предъявляемым к учащимся факультета; имеющие судимость за совершённое преступление; стоящие на учёте в ИДН МВД СССР. По всем вопросам отбора обращаться к инструктору райкома ВЛКСМ Шелесту Михаилу (9-а класс).»

Рядом висел «Примерный учебный план работы факультета «Юный разведчик»»:

Прикладная физическая подготовка;

Лёгкая атлетика;

Акробатика;

Атлетизм;

Рукопашный бой

Ориентирование и основы выживания;

Тактическая подготовка;

Действие разведгруппы в тылу противника;

Действие разведчика в условиях непосредственного боевого столкновения;

Огневая подготовка;

Полевая медицина.

Группу набрали быстро. Кандидатов было не так уж много, но мы не раскрывали их число и никого не приглашали.

Факультатив начал работать первого февраля, а второго я улетел на соревнования.

В Москва я был впервые, но ничего увидеть не смог. Мы сели в электричку и поехали в Калугу. Мы, это два брата Кауфманы, я и Толик Зорин, все младше меня на год. И наш тренер Городецкий Георгий Григорьевич. На кубке мне позарез надо было взять второе место, чтобы получить КМСа, чего мне так и не удалось в той жизни. Но я не очень-то и напрягался, честно говоря. Я всё воспринимал, как игру, и очень долго, к моему дальнейшему сожалению. Я и не готовился тогда особо. Сейчас я старался.

В тот раз я столкнулся с каким-то кавказцем, и он меня поразил своей дикой яростью и щетиной на лице. Он меня буквально истрепал в клочья и исцарапал. Я чувствовал себя, как школьница, попавшая в лапы маньяка. Это была моя первая схватка на кубке. Я её проиграл с минимальным преимуществом, но после неё я чувствовал себя тяжело. Потом тренер пытался доказать судьям, что не может быть таким юноша в шестнадцать лет, но по документам всё сходилось. Остальные схватки я выиграл, а он проиграл одну, но в следующий круг прошёл он. Теперь у нас должен был состояться матч-реванш, но он об этом не знал. Остальных шестерых соперников я не помнил.

Его звали Гасан Услунбеков из Азербайджана, и он точно выходил за категорию до 18 лет. Всё его телосложение говорило об этом. Или он что-то не то жрал с детства.

Мы пожали руки, и он сразу попытался схватить меня за куртку прямым захватом. Я убрал плечо и отдал ему левый рукав у запястья. Он схватил его, но на удалении и его рука осталась прямой. Провернув своё левое запястье, я натянул свой рукав вокруг его кисти и шагнув вперёд правой ногой, ударил по сгибу его локтя.

Выкручивая его руку наружу, я начал разворот вокруг своей правой ноги, и он полетел кувырком. Это была чистая победа, но мне дали четыре очка.

Противник шагнул мне навстречу и кинул в меня сначала левую, потом правую кисти, пытаясь пальцами зацепить хоть какую-то часть моей куртки. Убирая его руки вовнутрь и отступая, я ждал прохода в ноги, потому, что «отдавал» ему левую ногу. И он клюнул.

Кинув в очередной раз левую кисть, он нырнул правой рукой за моей левой пяткой, пытаясь толкнуть меня в грудь. Я прихватил его левую руку за предплечье захватом снизу и, скручивая и опуская вниз, почти до пола, резко убрал свою левую ногу циркулем назад. Когда он пролетал мимо меня, я захватил его левое плечо левой рукой и крутанул вперёд.

Он упал на спину без переката, потому что я его зафиксировал.

Мне присудили чистую победу.

– Ты что тут выкручиваешь?! – Возмутился Георгий Григорьевич, когда я присел на скамейку рядом с ним. – Тебя дисквалифицируют. Вон они вокруг арбитров суетятся.

– Я ничего не нарушал.

– Нельзя выворачивать суставы.

– Я кто выворачивал. Я за куртку держал. Хрен им.

– Миша, не выражаться!

– Понял, Георгий Григорьевич, вырвалось.

Тренера вызвали к арбитрам и объявили о претензии. Тренер спокойно показал, как я захватывал и как бросал. Я и во втором случае успел подставить своё тело. В данном случае – плечо. И я специально бросал коряво, не с прямой спиной.

Победу мне засчитали, и в итоге я вышел в финал, где почти специально проиграл. Тренер рвал и метал и орал: «Ты что катаешься! Ты что катаешься!», а меня уже кубок не интересовал. Победители ехали на чемпионат Союза, а у меня не было ни времени, ни желания полностью отдавать себя этому спорту. Тем более, что в моём весе отлично боролись такие Приморские ребята, как Витя Аксёнов и Аркадий Бузин – мастера международного класса и действительные чемпионы мира. Их бы я не прошёл даже на отборе.

В классе меня поздравляли, лишь Грек бросил: – А! Вечно второй! – и скривился, показав язык.

Я усмехнулся и вздохнув ответил:

– Я-то может быть и вечно второй, а ты – никакой, – потом улыбнулся и тоже показал ему язык.

Учиться было тяжело. Если тело меня слушалось, быстро приобретая мои прежние навыки и осваивая новые, знакомые мне только в теории, то мозг мне не подчинялся. Вернее, как…

Мозг помнил всё, что я накопил. Частично, естественно, не как компьютер, а вот новые знания, например, из учебников, впитывал тяжело. Особенно трудно было с математикой. Я если чего не могу понять «физически», разложив на простые функции, я этого не понимал по сути.

И интегралы с производными и логарифмы. То, что на простую логику, то давалось легко, а философские рассуждения, как я их называл, не укладывались. А просто зубрить я не мог. А надо было. И я пришёл к физику.

– Иван Иванович, к вам просьба.

– Какая просьба? – Спросил физик.

– Не могу запомнить глупые тексты.

– А надо?

– Так… Алгебра.

– О, как! Не укладывается в голове картина цифрового абстрактного мира? О-о-о, брат, если вдруг дальше пойдёшь…

– Не-не-не… Уж лучше вы к нам, – замахал я на физика руками.

– А почему ты обратился ко мне? Степаныч проболтался?

– Нет. Мне почему-то показалось, что вы работаете с подсознанием. Маятники… Шепеткова…

–Ты очень логичный, – усмехнулся физик. – Я использую некоторые… э-э-э… техники… э-э-э… для запоминания текста дословно. Откровенно говоря, мне скучно повторять одно и тоже. А читать по учебнику или конспектам совесть не позволяет. А так… Отбарабанил, как по писанному, и свободен.

– И на долго запоминается?

– Пока следующий текст не наложишь. А то, того… стирается.

– Грустно, – сказал я.

– Не… Я-то помню физику. Учил ведь и знал. Но что-то как-то… – Он поморщился. – Скучно, брат.

– Понятно. Депресняк…

– Чего?

– Фигня, говорю. Рассказывайте свою методику.

– Да простая она. Только не знаю, получится у тебя или нет? Настроиться надо.

– На что?

– Что ты фотоаппарат или кинокамера. Так и говоришь себе: «Я кинокамера…». И представляешь, как у тебя движется плёнка и всё снимает. Смотришь на маятник часов, или метроном. Лучше метроном. А ниже длинный лист текста, аж до самого живота. Потому что, когда голова будет опускаться на грудь, взгляд должен двигаться по тексту. Главное, чтобы глаза раньше времени не закрылись и взгляд не туманился. А то, было у меня такое поначалу… Смех и грех.

– По тексту или по листу?

– По тексту, только быстро.

– Ладно, попробую, – сказал я, а сам подумал: «Херня всё это. Он эти тексты уже заучил за десять лет преподавания, и просто обновляет память. А мне… Не прокатит. Надо зубрить.»

Попробовал. Точно. Не прокатила шара.

С химией стало получше. Оболочки электронов хоть представить можно. Да и Татьяна меня больше не доставала. Приходилось самому напрашиваться на ответ.

На химии все как-то присмирели. Даже Юрка Алексеев и Андрей Ерисов не дурачились и стали получать четвёрки. Татьяна, как-то пошутила, что скучно стало, но класс шутку не поддержал.

Вообще… Класс притих. Затаился класс, как испуганная птица. Видимо, я сильно изменился, и я не мог стать прежним, потому что я не мог быть, как прежде. Я не знал и не помнил, какой был я.

Да, во мне кипели гормоны и крышу сносило от урагана мыслей и чувств, которые я умом пытался контролировать, но удержать не мог, ни тело, ни эмоции. Вот и грузил я себя то спортом, то учёбой, то факультативом. Хотя… На факультативе я отдыхал. Всё, что нам рассказывали, я это знал. Факультатив мне был нужен по нескольким причинам: контакты в райкомах, в ДОСААФе, получение де-юре имеющихся у меня навыков, формирование и подготовка разведаппарата, и дальнейших отношений по принципу скаутских организаций с теми, кто не войдёт в разведаппарат и пятое – формирование ближнего круга.

Контакты в парторганах давали шанс пойти по партийной линии, если комитет отторгнет меня.

В той жизни я был серой мышкой, которую воспитала система, а здесь я уже сам, переделывал систему. Как воспримут кураторы мою инициативу, кто знает? Хотя, надежда на то, что они примут это, за продолжение вложенных ими же «инстинктов». Но, вряд ли. Система не любит ничего, что слишком. Даже если это – слишком хорошо.

Зная это, я «нырнул в тину». Факультатив работал. Я пропускал некоторые его занятия, под разными предлогами. С трудом сдавал зачёты. И даже имел по этому поводу разговор с военруком. По учёбе я нахватал двоек, некоторые исправил, некоторые портили картину успеваемости. Потихоньку влился в хулиганскую жизнь класса, и даже помог сорвать урок химии, незаметно для химички подменив ингредиенты для опыта.

Класс после этого оттаял полностью, но меня от меня затошнило.

Я стоял в коридоре перед кабинетом химии, пока Татьяна разбиралась, что произошло, а ко мне подошла Ира Новикова.

– Ты, Миша, зря пошёл на это.

– На что? – Спросил я.

– На это… – Выразительно посмотрела на меня Ира.

– Это не я, – сказал я, потупив глаза.

– Ты зря сделал это. Они, – Ира показала на сбившихся в кучку пацанов о чём-то шушукающихся и поглядывающих на нас с Ириной. – Они малолетние балбесы, а ты вроде бы стал взрослеть. В их глазах ты может быть и поднялся, но в моих упал.

Она посмотрела на меня снизу-вверх с прищуром и сурово. Иришка училась очень хорошо и слыла тихоней, но всегда мужественно давала отпор любому классному хулигану. Я скривился и опустил взгляд.

– Да… Это я погорячился. Больше этого не повториться. Обещаю.

– Я очень на это надеюсь, – произнесла она учительским тоном.

Я улыбнулся.

– Ты станешь учителем, Ира, – не выдержал я.

– Вот ещё! – Фыркнула она. – С чего ты взял? Каким учителем? Чтобы вот это всё… – она махнула рукой на «гудящий» в коридоре класс и покачала головой.

– Хорошим учителем, Ира. Русского языка и литературы.

Я знал это точно. Ира стала учителем русского языка и литературы. Очень строгим учителем. Но справедливым. Я даже как-то был приглашён ею на урок «мужества» и рассказывал её пятиклашкам про «Родину».

– Не уводи разговор в сторону, – погрозила она мне пальцем. – Помни, ты мне обещал.

– Помню, Ира. Занесло что-то… Извини.

– Ха! Извини… Татьяне сейчас класс мыть придётся. А то и ремонтировать. Шёл бы помог, лучше.

– Поймёт же, что это я…

– Вот и пусть… Иди-иди. Как пакостить…

Она дотолкала меня до открытой двери, из которой всё ещё вытекал дым и впихнула в кабинет.

– Вот, Шелест вам хочет помочь, Татьяна Валентиновна.

– С чего бы это? – Спросила химичка.

Халат и резиновые перчатки Татьяны были запачканы в копоти, на лице надета прозрачная маска.

– Так, – сказал я, разводя руками.

– Что это было, Шелест? – Спросила химичка хищно.

– А я знаю? – Спросил я. – Вам помочь?

– Если это ты… убью.

– Это честно не я, Татьяна Валентиновна.

Новикова пнула меня коленом под зад и закрыла за мной дверь.

Глава 5.

Закончилась зима. Побежали ручьи. Лес раскис, и наши в него «разведвылазки» прекратились. Мы с толком использовали на удивление снежную зиму для тренировок по выживанию и приобретения навыков перемещения разведгруппы в зимних условиях. И даже провели что-то похоже на «Зарницу» с ориентированием, захватом крепости и флага. К слову, помогли военнослужащие, стоящей тут же на сопке воинской части.

Один раз мы выезжали на поезде «Снежинка» покататься на лыжах в Тигровую Падь. Очень неплохо провели время. Брали с собой родителей. Мой папа очень хороший лыжник, хоть и не занимался в секциях, но с детства и до армии участвовал в разных соревнованиях и с удовольствием присоединился к нашему факультативу.

– Вот это молодцы, – сказал он, когда я ему сообщил о нашей поездке. – В кои веки сын отца в лес вытаскивает. Дожил наконец…

Он потрепал меня по волосам. Отец – страстный любитель природы, в детстве постоянно таскал меня с собой то за грибами, по просто так, а я лес не любил. Не любил ходить. Красоту нашей тайги не понимал.

Сейчас я воспринимал окружающее пространство совсем по-другому. Помнится, такое мировосприятие возникало, когда я в той жизни возвращался из командировок: то из долгого морского рейса, то из горячих точек, то из-за границы. Но это происходило, когда я уже стал взрослым, а сейчас мне было шестнадцать. А нет, уже семнадцать. Но всё равно. В этом возрасте я был, не понятно почему, пожизненно глуп, и не понимал элементарных жизненных вещей.

Я не думал, как тяжело родителям даже одеть меня в болоньевую куртку не советского качества. Болонь в СССР был твёрд, особенно на морозе, как сам СССР.

А мама, где-то «выцыганила» мне японскую куртку… Правда коричневого цвета. В топе был синий цвет. Сейчас это называется – пуховик, но в моей куртке пуха не было это точно. Они продавались, скорее всего, в нашем «бонном» магазине для моряков «загранплаваания». И как моя мама мне купила такую куртку… это был большой секрет за большие деньги.

Вообще с «фирмой» во Владивостоке было одновременно и просто, город портовый, и сложно. На «балочке», как называли барахолку, ОБХСС ловил жен моряков пачками. А потом вербовал их мужей и любовников.

ОБХСС отдела милиции управления внутренних дел Приморского края по водному транспорту жировал. Во всех смыслах. И по реализации, и по агентурным сообщениям. Они могли себе позволить «глубокую разработку объекта» под контролем конторы, будучи их агентами, чем и пользовались, прикрывая нужных им «снабженцев».

Контора «дурой» не была никогда и фиксировала всё и всех. Документировала, как говориться.

Но это я отвлёкся. Пока я ещё маленький, и думаю совсем о другом. Мне тягаться с ОБХСС? Не дай боже. К этому времени система МВД воспитала настоящих борцов с коррупцией, в смысле – взяточничеством. Это только водный отдел МВД шиковал под крышей КГБ, а другие пахали как «савраски». Но это моё личное мнение.

Вроде, как, к сожалению, для «конторы», город Владивосток был закрытым городом, и тут не могли появиться шпионы в принципе. Но… Они появлялись… В виде наших, завербованных «там» моряков. Их ловили пачками. Чаще это были курсанты ДВИМУ.

Психика редкого советского человека выдерживала увиденных вдруг в магазине сорока видов разных колбас, или сыров, изобилия мяса и других продуктов. Это мы в две тысяче двадцать первом году понимаем, что не всё что блестит – золото, а тогда… Обывателю башку сносило сразу и вербовать его можно было тут же в супермаркете, но до этого ЦРУ не допёрло. Тупые… А может быть и нет… Вербовка «на колбасе», это ещё тот «хит», но идеологической основы не несла.¶К маю я, с помощью мамы, пошил сорок пять камуфляжных костюмов. По моим эскизам и выкройкам.

И мама, и бабушка хорошо шили. Мама закончила курс кройки и шитья, бабушка… не знаю, как научилась, но обе шили… ого-го себе. Это называлось – подрабатывали.

Бабушка в деревне обшивала всех, мама обшивала знакомых. Я, с малолетства привыкший к стрёкоту швейной машинки, шил своим «медведям» штаны и рубашки, понимал принцип «выкройки», и легко нарисовал нужный мне костюм.

– А… Карманы… Не нужны?

– Может быть потом… Не знаю где и как. Протачивать потом…

Мама погладила меня по голове, что делала очень редко, почему-то. Папа был строг, но мама была умна.

– Да мы это прострочим в… шесть подходов.

– Мам, я бы хотел сам…

Я сшил самостоятельно сорок восемь спецкостюмов из тонкого зелёного брезента. Куртки геологические, называемые в народе – «энцефалитки», ещё купить можно было, иногда, но штанов не имелось в продаже – точно.

Я пытался сделать ткань – камуфляж типа «цифры», но не получилось, поэтому я прокатал по закупленному мною брезенту «обычное лето», сделанное из большой консервной банки, оклеенной линолеумом с нужным рисунком.

К тому времени я уже пришёл к многокрасочной печати своих трафаретов, которые я рисовал аж с шестого класса. И это всё правда.

Просто, я сейчас, в девятом классе, вернулся к тому, чем занимался в пятом. Единственное что я изменил, это принцип печати и технологию.

С помощью трудовика я соорудил деревянный печатный станок. С его помощью мы прокатали всю купленную мной ткань три раза. Я так прорисовал барабаны, что соединительная трёхцветная кромка не замечалась. Типографской краски у нас было много.

К майским мы смотрелись красиво. Я сразу настоял на общей форме, эмблемах и знамени факультета и не отпускал их изготовление на самотёк. Что-то, например, форму, сделал сам, но не сказал об этом никому. Даже в райкоме. Райком ВЛКСМ оплатил форму из своих средств пошивочной мастерской на Строительной.

Просто я зашёл перед тренировкой в соседнюю дверь и спросил:

– Можно сшить походный костюм из брезентухи?

И всё. Потом я принёс уже готовые костюмы и… всё… Если знаешь, как, – это просто. Они всегда так делали. Шили сами на дому, но пропускали через ателье. Кооперативы Хрущёв закрыл… Надомников разрешил только Леонид Ильичь Брежнев в 81 году…

Мы на первое мая шли двумя шеренгами, а на девятое, отдельным блоком Первомайского райкома ВЛКСМ. Мы выпросили две машины, и исполняли на них «показуху».

– Трибуну проходят районные комитеты Коммунистической Партии Советского Союза и Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи Первомайского района города Владивостока. В дружной связке они готовят подрастающее поколение и настоящих патриотов Родины.

Мы кувыркались, стреляли из ППШ и исполняли «смерть фашистским оккупантам».

Мои костюмы очень понравились самим райкомовцам, и они обратились в то же ателье за пошивом ещё нескольких штук, но получили вежливый отказ.

– Слушай Михаил, с кем ты там договаривался, чтобы пошили? Они говорят, что ни ткани такой нет, ни выкроек, ни сетки москитной, – гнусавил штатный инструктор РК ВЛКСМ.

– Правильно говорят, – сказал я. – Ткань я им достал через рыбкооп, нитки – тоже, окрашивал сам.

– В смысле?

– В прямом.

Я рассказал про технологию печати камуфляжа на зелёном палаточном брезенте, умолчав про индивидуальный пошив.

Я с детства увлекался вырезанием трафаретов и печатания их на майках. Индейцев всяких… Волков с зайцами из «Ну, погоди!». Рисовал я неплохо. Печатал типографской краской. Здесь же я превзошёл самого себя. С таким жизненным опытом-то…

Вторая «партия» формы получилась с цифрой. Квадратным пробойником нарубили «пикселей» и вуаля… Троекратная пропечатка дала неповторимый рисунок. Даже трудовик сказал, что жизнь прожил не зря. А работники райкома выкупили все сто комплектов за наличные, по десять рублей за комплект.

Зелёную ткань получилось перекрасить в синюю, она приобрела хороший цвет с тенью лазури, и я задумался о пошивке джинсы. Нужна была швейная машинка «Зингер». Наша домашняя, толстый шов не брала, и мама категорически возражала. Была ещё старая ручная бабушкина, но та тоже… сопротивлялась.

Потом я подумал, ты хочешь себе джинсы? Так иди и купи! Денег, вроде заработал на шитье формы. За минусом расходов, получилась почти тысяча рублей за две партии. Это с учётом расходов на зарплату трудовику.

– Пап, давай застеклим балкон?

– Как это?

– Выстроим деревянный каркас и вставим в него окна.

– И зачем? Закупоримся… И так моря не видно. Мать всё шторами своими закрывает.

– А ты, перестань их наматывать на трубу батарейную, мнутся же. Гладить потом…Знаешь, как снимать трудно.

– Знаю, – с вызовом сказал отец. – Сам снимаю, сам вешаю.

– Вот ещё гладил бы сам, – буркнула мать. – Красоту такую и на трубу. И тюль…

– Про тюль вообще молчи лучше. Висит как… бельмо… Красоты не видно… Вон красота! Вон! – Отец ткнул пальцем в зеленеющие сопки, кое-где окрашенные багульником. – А не здесь. Не вытянешь вас…

Отец резко махнул рукой и уставился в газету. Я пачкал бумагу, как высказывался папа. Дело было вечером, делать было нечего, и я рисовал красками.

Я приболел и на факультативную тренировку не пошёл. Физрук, быстро схвативший основы, тем паче, что я не отвергал бокса, справлялся. Не собираясь учить молодёжь «боевым искусствам», тем паче – драться, мы учили их перемещаться во всех плоскостях, одновременно защищаясь. Это было интересно, но, в общем-то, бесполезно для улицы. Пока.

Хотя, я помню, как те, кто немного узнал каратэ дрались в стойке киба и выходили на гоп-стоп с двумя известными им ударами. А что ещё надо для неожиданного удара встречному человеку? Отжимались от пола по сто раз, кулаки, набитые об макивары.

Книжки мною были прочитаны по многу раз. Да и не шли они в мой преобразованный мозг. Ефремов ещё туда-сюда, а остальные фантасты, которыми я зачитывался в это время, отторгались как инородное тело. Я их не отрицал и не хулил. Они уже в моей голове выполнили свою функцию.

Начал читать Доржа Санд, но тоже не пошла, хотя меня интересовал период гуситских войн. Да и вообще… Я так страдал без интернета с его возможностью заглянуть в историю, что я прочитал все имеющиеся у нас мемуары. Пытался чем-нибудь поживиться у школьной исторички, но оказалось, что у неё дома исторических книг нет, кроме Дюма. Историк, тоже мне… Это я о Дюма.

Я понял, что тема про застеклённый балкон сейчас не пройдёт, но маме тему для размышления я дал. Не хватало мне полезной площади для моей мастерской. А с лоджией было бы неплохо. Если бы ещё окно и балконную дверь убрать, подумал я. Но об этом можно только мечтать. ЖЭУ выбебет и высушит. Даже за деревянную конструкцию, наверное. А уж если увидят, что дверь убрали, точно комиссию пришлют. Сейчас с самостоятельностью строго.

А у трудовика заниматься «рукоблудием» уже опасно. Мы и раньше иногда упрашивали Гаврилу Афанасьевича построгать клюшки, корабль парусный выточить на токарном станке, табуретку домой. Он поощрял таких ребят. Я был не из них. Но когда мы с ним стали «делать деньги» и Афанасич пришёл в новом костюме и в шляпе, Светлана стала к нему захаживать чаще и пару раз застала меня за печатью «цифры». Она ничего не сказала, решив для себя, что лучше в мои дела не погружаться, как она сказала, «по…» и провела себя по горлу.

В принципе, мне достаточно было сшить пару лёгких рубашек из «оцифрованной» или перекрашенной в синий цвет бязи, чтобы нашей семье жить в достатке: матери не напрягаться со студентами, а отцу не подрабатывать на второй работе. Да и из тонкой брезентухи, из которой рыбакам шили спецодежду, тоже могли получится приличные вещи. Попасть бы на швейную фабрику «Зарю»…

Так я размышлял, пока не заметил, что за моей спиной стоит отец. Я бросил мазать.

– А неплохо получается, – сказал он. – Гуашь?

Он взял баночку с краской и прочитал:

– Гуашь… Хитрый. Гуашью легче. Молодец. Очень неплохо.

Я рисовал лес и на картине уже прорисовавал багульник и отблески заката на небе. Я не первый день рисовал на ватмане формата А-4, прикреплённом к мольберту, собранном в кабинете туда.

– И мольберт у него настоящий. Где взял?

– Сам собрал. На уроке труда.

Отец удивлённо качнул головой.

– Удивил два раза. Может что-то из тебя и выйдет, – задумчиво протянул он.

– Не что-то, папа, а кто-то. Что-то из меня выходит каждое утро. Делов то…

Мама вскинула глаза, заморгала и прыснула в кулак. Отец хмыкнул.

– Юморит, мать. Смотри ка… Может Райкиным станет? И будет: «В греческом зале, в греческом зале…»

– «Мышь белая», – добавил я, очень похожим на Аркадия Исааковича голосом.

Мама не выдержала и залилась смехом. Отец захекал. Потом, вытерев глаза от слёз, спросил:

– Что у тебя в школе?

– Да, нормально, вроде.

– Ну принеси дневник.

Я принёс. Он пролистал.

– Ты смотри-ка, мать. Вроде замечаний поменьше, а?

– Поменьше-поменьше, – подтвердила она.

Отец в последнее время приходил поздно. Авралили они на ТЭЦ, и он оставался на вторую смену.

– А ничего так. Действительно «нормалёк», а не как раньше.

Он сунул мне дневник в руку и нежно хлопнул меня ладонью чуть ниже спины.

– Это тебе… всё равно… Для профилактики. Молодец.

– Я тебя, пап, хотел попросить…

– Чего, – удивился он.

– Ты не мог бы позаниматься со мной… э-э-э… На ключе работать. Я азбуку морзе выучил…

– Твою ж… Что за день такой? День приятных удивлений. Третий раз удивил, а, Надь… В разведчиков играете? Молодцы. Неси ключ. Знаешь где?

– Знаю. Я на этом… На вертикальном могу, мне бы на полуавтомате…

– Он меня сейчас до инфаркта доведёт, – почти крикнул отец. – Не жалеет меня сегодня совсем. То не заставишь его, а то, – может он… Давай, показывай… Может он…

Я принёс оба ключа и приставку – пищалку с квадратной батарейкой, собранную отцом. Он раньше служил на флоте радистом, а потом даже работал радистом в «портофлоте» на буксире и в торговом порту. Очень любил радио дело. У нас даже одно время стояла дома радиостанция, но без передающего устройства. Он стучал ключом увлечённо и пытался меня увлечь, но слегка «пережимал палку», заставляя, а не заинтересовывая. Поэтому я и «кочевряжился». Поэтому он и удивился.

Навыки работы на телеграфном ключе у меня были вбиты инструкторами плотно, но это в том теле. Это тело с некоторым трудом, но осилило нехитрые действия. Всё-таки отец же меня учил класса с пятого. Азбуку я тогда не хотел учить. Сейчас знал.

Простучав несколько строк из газетной статьи, я посмотрел на отца и увидел в его глазах слёзы. Он отвернулся и вышел, сначала из комнаты, потом щёлкнул и входной замок.

– Ты, точно его… сегодня… – Тревожно сказала мама.

– Не о том, мам, тревожишься. Радость он как-то переживёт. Дай бог… А вот вторые смены… Надо, чтобы он бросил свои вторые смены.

– Да какая тут радость, – почти зло сказала мама. – Ты ведь над ним сколько издевался. Выучил бы ты эту проклятую азбуку… Ведь выучил, когда захотел!

– Именно, мам… Когда захотел… Извини…

Я встал и оделся. Мама тихо плакала сидя в кресле.

– Я пойду прогуляюсь. Всё будет хорошо.

Мама махнула на меня рукой.