Читать книгу: «Тату», страница 5
Сына единственного своего, которого соседи приютили и выкормили в тяжелые годы. Но старость ему досталась сиротская, он пережил сына на целых пять лет. Так что лежал теперь в морге ветеран сирота-сиротой, когда вооруженные инструментами Таня и Герман склонились над его телом. Час за часом они старательно выводили на спине старика-ветерана надписи на немецком и украшали готическим и кельтскими орнаментами, они старательно маскировали рисунком следы от боевых ранений времен Великой Отечественной войны. И уже в полночь по плечам истязаемого старого бойца раскинулся орнамент с развивающимися лентами, на которых отчетливо прочитывались витые надписи, выведенные колючим и строгим готическим шрифтом:
«Die Finsternis der Nacht – die Heimat Wahrhaft der got», «Die Finsternis der Nacht im Herz der got». По его позвоночнику взметнулись стебли и листья чертополоха, которые обвивала тщательно прорисованная разными цветами саламандра. Закрученная саламандра в короне и смотрела на своих создателей исподлобья, по-готически мрачно, опираясь изогнутым хвостом на старинный немецкий кортик, обвитый плющом и языками пламени. Этот выразительный, даже, может быть, красивый рисунок с кортиком расположился последним вдоль крестца того ветерана-старика, покинувшего этот мир накануне праздника. Но на рассвете 9 мая, улыбаясь после бессонной «трудовой ночи», Таня и Герман удовлетворенно рассматривали свою работу. Пора было отнести покойника на место. И уложить инструменты, потому что с горько пьющим сторожем морга, они договорились о том, что к пяти утра они всё должны закончить и тихо уйди. И Герман отошел помыть инструменты, как вдруг страшный и отчаянный крик Тани пронзил жесткий холод морга.
Герман помчался обратно. Там он увидел, что, онемевшая от ужаса Таня, которая буквально распласталась по стене морга – держась за нее обеими руками и вжавшись спиной. Она побелела от страха, и вместо произносимых слов из горла слышалось только бульканье нервно хватаемого губами воздуха, превращавшегося вместо спасительного вдоха в пустоту. Расширенными, остановившимися глазами она неподвижно смотрела на спину мертвого, истязаемого ими всю ночь ветерана. Герман посмотрел туда же. От их кропотливой работы не осталось и следа. Спина старика стала багрово-красной. Последние очертания их тату с немецкими надписями расплывались по человеческой коже, как мокрая акварель по листу, смешивая при этом все краски их старательно-тщательного разноцветного тату в одну общую мутную фузу. Видя это, Герман подбежал к Тане и обнял ее. От этого ей сразу стало легче, и она наконец глубоко и облегченно вдохнула спасительный глоток воздуха. Герман стал успокаивать её, хотя и сам почувствовал, что от этой жути у него закружилась голова, когда в этом момент, вдруг послышался металлический лязг ключа, которым поддатый с утра сторож не сразу смог попасть в замочную скважину. Таня и Герман, не сговариваясь, нервно повернули головы в сторону открываемой двери, но тут же в ужасе перевели взгляды обратно на одиноко лежащего старика. То, что они увидели, и потрясло их больше всего: это было мутное пятно на спине, много страдавшего в плену и в концлагере старика-ветерана. И все это вдруг разбилось на три пятна, которые стали быстро обретать неясные очертания букв и слов. И последние буквы, которые сложились во вполне отчетливые три русские буквы, образовав знакомое слово. И надпись эта гласила: «А ну, пошли-ка, вы, гады, на ….». На месте кратки над буквой «И» красовался треугольный – штыковой – шрам, оставленный немецкими фашистами перед тем, как храбрый воин попал в плен в 1944 году. Вместо знака восклицательного после буквы "Й" значился шрам от пулевого ранения, словно невидимая рука вывела эту резкую надпись. Остолбеневший от увиденного, замерший в дверях сторож дядька Митяй, увидев, что сотворили с его подопечным, мгновенно протрезвел и закричал на них: – Да вы что тут, гады, наделали?!!! А наврали мне, старику: "Медицинский институт»! Нам практику пересдать нужно! Мы – «будущие патологоанатомы!". Да видали мы и не таких в войну!!! А ну, изверги, с вас еще четвертной! А ну, гоните! А то не выпущу! Тут запру! – орал на них сторож, успев мельком взглянуть на часы. Прикидывая в уме, что успеет и этих «гавриков» попугать, и обмыть, и приготовить покойника, привести человека в приличный и достойный вид человека к похоронам.
