Читать книгу: «Семейная сага. Сборник. Книга II», страница 3

Шрифт:

Глава 5

На Успенье, в аккурат после Яблочного Спаса, случился у Семена Прокопьича день рождения.

С самого утра Марья с Шурочкой хлопотали по дому: в большой комнате ставили столы буквой П, вдоль столов разместили лавки. На белую скатерть стали раскладывать угощения: аккуратными стопками толстые блины и миски со сметаной, молодую картошку с укропом и в сливочном масле, из печки вытаскивали большими кусками тушеное мясо, разливали в глиняные миски свежий мёд, а напоследок Марья шла в погреб и выносила холодец.

Гости собирались к полудню: городские как выспятся и доедут, деревенские – как управятся по хозяйству. Приехали сыновья и дочери с женами, мужьями и детьми, а старший, Фёдор, двух правнуков Прокопьичу привез. Так больше двадцати человек и набралось.

Заходили соседи и просто знакомые. Сядут за стол, выпьют за здоровье Прокопьича и начинают прощаться: «Мы к тебе уж потом, у вас тут дело семейное».

Поздравляют Прокопьича дети, а Гриша как улыбнется хитро, да как начнет:

«Ветер занавесочку

Тихонько шеве —шевелит…».

За ним сестры подпевают:

«А милый мой под окошечком

С другою говорит…».

Наконец, подтягивается басовитый голос братьев:

«Входит милый в комнату,

Закручивает он усы,

Сымает он да фуражечку,

Сам смотрит на часы…».

Так дружно пели, что даже дети оставили свои игры и стали слушать.

Провожали гостей поздно вечером. Стоя на крыльце, раздавал Прокопьич подарки и жутко гордился, что после войны и солью было поделиться жалко, а теперь вот хоть целый мешок муки отдать можно. Тому шмат сала положит, этому – бочонок с медом или банку топленого масла. Дочкам по мешку шерсти выделил.

– Это ж мне всю зиму прясть! – смеялась младшая.

– Пряди-пряди, а то ж батя приедет по весне и проверит, – отвечала старшая.

Ночью, засыпая, Гриша шептал Шурочке: «Вот такая у нас с тобой семья…».

То была Шурочкина молодость, когда и вода была слаще, и хлеб вкуснее.

Глава 6

Из детства у Илюши сохранились запахи: изба пахла вытопленной печью, мать – молоком и ветром, отец – баней и влажным деревом, а дед… дед пах воском и тёплым медом.

Семен Прокопьевич остался в памяти внука целой эпохой, когда можно было взяться за крепкую руку, шагать по большой незнакомой улице и ничего не бояться.

Особенно Илья любил разговаривать с дедом, когда тот сидел на лавке под большой березой у оврага и плел корзины из лозы. У старика была седая голова и белая борода до середины шеи, а глаза голубые-голубые, озорные такие и добрые.

– Видишь, Илюша, эту березу? Листьев много и ветки большие, а всё почему? Потому что корни сильные. Ты – как вон та веточка наверху, только расти начинаешь, а не было бы у тебя такого ствола и корешков, был бы хиленьким, будто былинка на ветру, – рассуждал дед, – Ты березку-то береги, внучок, память это.

Помнил Илья, как отправились они к тетке Нюре попариться в бане. Пять километров до соседней деревни прошли пешком по лесу, уморились, а как березовым веничком их отходил теткин муж, как напились они чаю липового, так до позднего вечера сидели частушки пели.

Оставляли Прокопьича с внуком ночевать – не согласился, тогда запрягли лошадь и поехали провожать гостей.

Скрипит телега, глухо стучат копыта по земле, а с лугов душисто пахнет разнотравьем. Ночное небо синее-синее, а впереди – полная луна, да так низко висит, что ещё чуть-чуть и зацепится за ветки, да упадет на землю.

Не забыть такое.

А ещё как-то Прокопьича вместе с соседом, дедом Афанасом, вызвали в военкомат, пенсию назначать, Илья увязался следом. Хоть соседи и ровесниками были, да дед Афанас всё хворым и беспамятным прикидывался, он и в колхозе-то пастухом еле-еле работал.

– Сколько, дедушка, Вам лет? – спрашивали Афанаса в военкомате.

– А кто ж их считать-то будет? Помню только, что на Николу Зимнего родился, а там уж много годов прошло.

– Дедушка, а Вам сколько? – теперь уже Прокопьичу вопрос.

– Так с 1893 года я. Ещё в первую мировую воевал, а на последнюю войну не пустили, сказали, что старый уже.

Да так бодро Илюшин дед вел беседу, что Афанасу, как немощному, пенсию назначили, а Прокопьичу велели трудиться в колхозе, мол, дед при полной силе ещё.

Это уже потом Шурочка мчалась в районный центр, чтобы затребовать пенсию свекру: «Человеку семьдесят лет, а вы его работать заставляете!» – возмущалась мать Илюши.

Как-то уже под зиму загрустил дед, вечером позвал к себе внука и говорит: «Помнишь, березку-то? Вот… Помни…».

На следующий день Прокопьича не стало.

Глава 7

Как умер родной отец, Шурочка не помнила, а вот когда не стало Степана Прокопьевича, то будто кусок сердца отрезали и похоронили. Рана со временем превратилась в рубец, но меньше от этого не стала.

Горевать же времени не было. Гриша пошел работать в соседний поселок на завод, смена длилась с трех дня до полуночи, обратно домой – шесть километров пешком, поэтому чаще всего ночевал в общежитии, в деревню приходил только на выходные. Хозяйством Шурочка занималась одна.

Встанет в 4 утра, может, к 10 вечера только приляжет. А что, как проснулась – бегом колхозных коров доить, а дома уже своя скотина ждет, тут же печь топить надо, детям приготовить и постирать.

Непростое это занятие – в чистоте себя содержать. Сначала воды из колодца наносишь, потом бельё в корыте замочишь и руками перетрешь, а там на речку везешь – полоскать; и так в любое время года.

Само собой, с весны огородные дела добавлялись: вскопать, посадить, прополоть, собрать урожай и убрать на хранение. Зимой тоже не до отдыха: из овечьей шерсти нитки напрясть, навязать семье теплой одежды; из утиного пуха наделать подушек.

Ближе к вечеру снова на дойку в колхоз, а потом домой: детей кормить, скотине зерно варить.

Хоть и полноправной хозяйкой в доме Шурочка стала, теперь её только Александрой Матвеевной и называли, а забот от этого меньше не становилось.

Однажды весной проснулась она раньше обычного, посмотрела в окно: вроде день как день, но почему-то не помчалась по делам, а открыла шкаф и посмотрела на платья. С тех пор, умерли свекровь со свекром, семейные праздники стали редкими, некуда было наряжаться. Шурочка выбрала самое любимое, крепдешиновое платье серого цвета в мелкий розовый букетик; надела, поправила рюшечки на груди, рукава фонариком, затянула пояс. В зеркале на шкафу отразилась подвижная стройная фигура молодой женщины, кокетливый изгиб талии, уверенный поворот головы, зеленые глаза смотрели полушутливо – полусерьезно. Так захотелось в ту минуту достать туфельки на каблуках и пуститься в пляс!

«Ну, хватит уже!» – решила Шурочка, надела своё обычно платье и вернулась в ту жизнь, где она была не привлекательной женщиной двадцати восьми лет, а усердной работницей, заботливой матерью и верной женой.

Глава 8

Двенадцатилетний Илья шагал по улице босиком и держал в руках черный хлеб, который был смочен водой и посыпан сахаром.

С утра мальчишка уже наносил воды в большую деревянную бочку, покормил кур и поросят. Частенько приходилось ещё и присматривать за младшей сестрой, но ту накануне укусила пчела, поэтому мать забрала дочь с собой.

Так что день сегодня определенно удался.

– Эй, Илюха, пойдем на речку купаться! – кричал из-за забора сосед Ванька.

– Только, чур, я первый прыгаю! – отвечал с набитым ртом Илья.

На берегу копошилось уже прилично народу. Здесь был невысокий обрыв, и, если хорошенько разогнаться, можно было даже сделать сальто. С гиканьем и свистом мальчишки по очереди ныряли вниз, раздавался всплеск, и довольная голова пловца показывалась на поверхности воды.

Обычно Илья сидел на речке до самого вечера, но сегодня на втором прыжке он неудачно развернулся, и корень прибрежного дерева распорол ему руку от плеча до локтя.

Не столько было больно, сколько страшно, что мать узнает и заставит сидеть дома. Решение было принято мгновенно: кое-как обмотав рану рубашкой, мальчик направился в соседнюю деревню к тетке.

– Батюшки святы, кровищи сколько! – заголосила с крыльца двоюродная сестра Люда.

Руку у Ильи промыли, залили зеленкой, выдали новую рубашку, а, чтобы утешить раненого бойца, даже налили в вазочку домашней сгущенки. Довольный мальчик сидел на стуле, болтал загорелыми ногами и был исключительно счастлив.

– Ты завтра на перевязку заходи, если что, – улыбалась и щурилась от солнца Люда.

К дому Илья подошел уже в сумерках, залез в палисадник и через заросли розовых флоксов пробрался к раскрытому окну. Было тихо, значит, мать доила колхозных коров и Лена с ней. Залез на подоконник, осторожно отодвинул тюль, и, стараясь не потревожить горшки с цветами, спрыгнул на пол.

Лежа в кровати, Илья успел подумать о том, как же ловко он придумал навестить тетку. «Лишь бы мать не заметила грязные ноги», – мелькнула мысль, и мальчик уснул.

Глава 9

Илья заканчивал школу, а Лене шел четырнадцатый год, когда не стало отца.

Пришел со смены из поселка, попарился в бане, сел на лавку, вздохнул и всё тут. Доктора сказали, что остановилось сердце.

Шурочка даже сначала не поняла, что случилось. Долго ещё потом просыпалась ночью, слушала тишину и плакала.

Провожать Гришу приехала вся семья Семена Прокопьевича, снова столы в комнате стояли буквой П, по бокам – лавки, только теперь гости были молчаливы и серьезны.

Сестры пели какую-то грустную песню, от которой становилось горше, но не плакалось.

После полудня стали расходиться. Старший брат Григория, Фёдор, подошёл к Шурочке, помолчал, собираясь с мыслями, и твердо сказал:

– Вот что, невестка, своих детей я уже вырастил, а мы с женой не старые ещё. Отправляй сына к нам в город, в институт поможем поступить, выучим, а там, глядишь, и человеком станет. Всё ж-таки одного ребёнка легче поднять, чем двух.

Что тут скажешь? Прав был Фёдор. Как ни жалко было расставаться с сыном, а отпустила.

Илья поступил в медицинский, втянулся в учебу, дни и ночи просиживал в библиотеке или дежурил в больницах. Домой вырывался только на месяц летом. Приезжал счастливый:

– Потерпи, мать, всего ничего учиться осталось, а там работу найду поблизости, буду к тебе часто-часто ездить!

– Илюшенька, сынок, похудел-то как, одни глазищи дедовы на лице остались. Может, ну её, эту учебу, на завод пойдешь, женишься…

– На заводе каждый может, а я пользу хочу приносить!

В этот единственный месяц Илья успевал заготовить дров, проверить крышу, починить в доме всё, что прохудилось, даже выкопать огород и вспахать землю под зиму.

В год перед интернатурой уезжал в город с твердым намерением вернуться работать в райцентр. Не сложилось.

Попал Илья по распределению на Волгу, в Куйбышев.

Напрасно пытался убедить комиссию, что мать у него в деревне с сестрой остаются. Председатель посмотрел поверх очков и медленно произнес:

– Вас, юноша, государство шесть лет бесплатно учило, поэтому извольте ехать не туда, куда Ваша душа пожелает, а туда, где Вы родине нужны. Куйбышев – это не Сибирь всё-таки. К тому же Ваша мать не инвалид и даже не пенсионерка, после войны и не в таких условиях выживали.

Очередной круг замкнулся. Опять остались мать с дочерью одни. Только теперь матерью была Шурочка

Глава 10

В отличие от брата, Лена требовала к себе внимания с самого рождения. Когда была маленькая – простужалась от любого сквозняка, а, как подросла, то выйти на улицу не могла, чтобы с ней чего-нибудь не случилось.

Спускается с крыльца – непременно споткнется и набьет шишку, подойдет к ульям – покусают пчелы, даже за водой идти – могла уронить полное ведро и ушибить ногу.

Не то, чтобы специально, а так вышло, что девочку берегли. Шурочке было жаль своего детства и хотелось, чтобы у дочери оно было счастливее.

Надо признаться, что с характером Леночке повезло: она всегда была в хорошем настроении, смеялась, и не утруждала себя обидами.

– Добрая ты, Ленка, но легкомысленная! – говорил Илья сестре.

Учиться Лена особенно не любила, поэтому после восьми классов поступила за компанию с подругой в техникум в райцентре. Брали на специальность «Радиоаппаратостроение», она пошла на это отделение. Не учла только, что по окончании учебы будет распределение, а уезжать из-под крыла матери девушке совсем не хотелось. Пришла домой в слезах. Шурочка всполошилась, побежала к директору техникума:

– Как же так! Девка молодая, деревенская, пропадет в незнакомом городе!

– Мамаша, Вы тут страху не нагоняйте. Попасть на рязанский завод —перспектива весьма хорошая. Дадим комнату в общежитии, не пропадет! Опять же, военное училище рядом, кто знает, может замуж за будущего генерала выйдет!

Генеральшей Лена не стала: Шурочка добилась, чтобы дочь получила свободный диплом.

А дальше что? Дальше только на завод в ближайшем поселке и личную жизнь устраивать.

Вообще, поклонников у Лены было много: только одного с крыльца проводит, как второй уже в дверь стучится.

Случалось, что почтальонша Варя прикатит на своем велосипеде, оставит его возле калитки, а сама сядет на крыльцо и хитро так улыбается:

– Что, Ленок, опять килограмм открыток прислали?

– Ой, тёть Варь, как в армию поуходили, так пишут и пишут, скоро в альбом фотографии перестанут помещаться!

– Как бы моей Наташке столько женихов, хоть было б из кого выбрать!

Тут Варя вытаскивала из сумки пачку писем, просила подать ей кружку воды и отправлялась к следующему дому

Однако, замуж Лена вышла скоропалительно, за простого парня – водителя КАМАЗа.

Шурочка очень сокрушалась, всё-таки видела зятя человеком образованным, но, когда через шесть месяцев родился внук Алеша, смирилась, стала помогать воспитывать внука.

И всё-таки, как ни просто было Лене жить в начале, так тяжело стало потом.

Через три года после Алёши родилась девочка, прожила месяц, потом заболела, и уже в больнице умерла. Ещё через два года погиб в аварии муж.

Потом начались лихие девяностые.

Как жить дальше, никто не знал…

Глава 11

В 1992 году Шурочка, теперь уже Александра Матвеевна, вышла на пенсию.

По старой многолетней привычке всё также работала на огороде, вела хозяйство, ходила на рынок продавать огурцы и яйца.

А времена в стране изменились, предприятия закрывались, людей сокращали, каждый выживал, как мог.

У Александры Матвеевны было две собаки, дворняжки, они имели природное свойство безошибочно определять своих и чужих, к своим бежали навстречу, чужих сопровождали до крыльца, всем своим видом показывая, что они начеку. Как-то хозяйка поехала в поселок к дочке и осталась там на всего одну ночь, когда вернулась, никто не встречал её у калитки, во дворе тоже было тихо. Дворняжек отравили. Потом уже, Лёша, приезжая к бабушке, никак не мог понять, почему собак здесь больше нет.

Вскоре после этого события со двора пропали старые чугунки и алюминиевые кастрюли. Ещё через неделю, ночью, Александра Матвеевна поняла, что по огороду кто-то ходит и что-то ищет, слышно было, как открывался сарай, потом схватились за ручку двери в избу. Шурочка закричала, стала звать сына, потом услышала голос: «Наверное, Илья гостит, пойдем отсюда».

Ещё страшнее стало после такого случая: окна в избе были старые, деревянные, стекла крепились к рамам на маленькие гвоздики. Однажды, вернувшись с рынка, Александра Матвеевна обнаружила, что гвоздики аккуратно отогнуты, стекло выставлено и кто-то забрался в дом. Исчезло всё, что можно было сдать, как цветной металл, пропали деньги из ящика в кухонном столе. Единственное, что уцелело – это алюминиевая кастрюля с тыквенной кашей, забытая в духовке.

Теперь Шурочка почти не спала по ночам: даже в стуке ветки яблони о деревянную стену дома ей слышались чужие люди.

Илья приезжал нечасто. Сначала в Куйбышеве его уговорили набраться опыта, потом женился, появились дети, не хотелось срывать семью с места, а в девяностые вообще всё встало с ног на голову. Уговаривал мать переехать к нему, она отказывалась, да и сам понимал, что, ей, прожившей всю жизнь на земле, сложно будет привыкнуть к четырём углам в квартире.

Дочь приезжала к Александре Матвеевне когда раз, когда два в неделю. Домой отправлялась с сумкой продуктов и с деньгами «для внука». Иногда привозила Лешу, но у бабушки мальчику было скучно, и ездить сюда он не любил.

А время летело… Лена смотрела на себя в зеркало и удивлялась, как она могла так быстро превратиться из жизнерадостной хохотушки в удручённую женщину с потухшими глазами? Заботы и правда шли одна за другой: завод то работал, то стоял, деньги то были, то нет. Молодая ещё женщина еле-еле сводила концы с концами, старалась, чтобы Лёша был одет и обут, но на воспитание, а тем более на разговоры по душам, времени и сил не оставалась. Заставляя сына помогать по хозяйству, Лена часто срывалась на крик, мало интересовалась тем, чего Лёша хочет, о чем думает, каким человеком растёт её сын. Каждый из них был сам по себе.

И это обстоятельство едва не привело к трагедии…

Глава 12

Прошло 15 лет, шёл 2014 год.

Жизнь вошла в новое русло, в поселке стали появляться новые дома, завод худо-бедно, но работал.

Сыновья Ильи закончили военные училища. Старший отправился служить в Мурманск, младший уехал на Дальний Восток. Через полгода Илья выходил на пенсию, поэтому к весне решил с женой перебраться поближе к деревне матери: детям всё равно куда в гости приезжать.

В самом начале осени в дверь Александры Матвеевны постучали: на пороге стояла Лена, за её спиной маячил Лёша. Лена зашла в дом, Лёша остался на улице и зачем-то принялся ходить вокруг дома.

– Чего-то он как неродной? – удивилась Шурочка.

– Мам, мы по делу приехали, – замялась Лена, – Сама видишь, время такое, что на заводе много не заработаешь, лес валить тоже сил не напасешься, хорошо живут только те, у кого своё дело есть.

Шурочка перестала выкладывать котлеты на тарелку, положила ложку и присела на стул.

– Лёшины друзья говорят, что места тут возле тебя хорошие, – ободренная молчанием матери, дочь заговорила увереннее, – Вот поставить бы баньку, беседку у оврага, да домик гостевой, народ толпой поедет отдыхать, если дело хорошо пойдет.

– Это ты хочешь, чтоб я внуку собственный дом отдала, а сама под забором померла? – Шурочка не ожидала, что сможет сказать такие слова дочери.

– Ну зачем же так, мама? Дом твой пусть стоит, Леша пока рядом баню построит. Тебе уже одной тяжело, когда-нибудь придется или ко мне, или к Илье переезжать.

– Жила сама себе хозяйкой в доме и буду жить, сколько ещё мне отмерено – не знаю, а хочу тут и помереть, – не соглашалась Шурочка.

Но Лена вошла во вкус, заплакала, запричитала, что Лёша без отца рос, никто ему не помогал, а тут такая возможность серьезным человеком стать, кому, как не родной бабке, доброе дело внуку сделать! Вот так, слезами и уговорами уломали Шурочку.

Лена позвала Лёшу с улицы, тот зашел, деловито сообщил, что на днях приедет поле под баню с беседкой расчищать, там, где вид с оврага особенно хорош.

Александра Матвеевна почти не слушала, она как-то съежилась вся и тихо смотрела в окно.

Через два дня нагрянула техника; старушка поспешила уйти из дома на кладбище, у могилок прибраться. Обратно шла еле-еле, у самого дома вдруг подняла глаза и ахнула: вместо березки на краю оврага остался пенек почти в полметра высотою, а лавочка исчезла.

– Березку-то… зачем…, внучок…? – прошептала Шурочка.

– Ба, она же вид загораживает! Ты не волнуйся, этот пень весной будем выкорчевывать! – с этими словами Леша хлопнул дверью машины и уехал.

Александра Матвеевна прижалась спиной к забору и медленно стала оседать на землю. Если бы не соседка, которая углядела из окна странно согнувшуюся фигуру Шурочки, то не было бы больше у Лёши бабушки.

А у сына Лены дальше ровного поля дело не пошло. Своих сбережений было всего ничего, друзья помогать не стали. В конце концов, бросил Лёша свою затею и уехал за длинным рублем на Север.

Ухаживать за свекровью примчалась жена Ильи. Ближе к зиме Шурочка отжилась, вернулась из больницы в избу, построенную тестем. Родные стены помогали ей почувствовать опору под ногами и жить дальше…

Эпилог

Было начало апреля. Начинала цвести ива. Птицы не пели, а голосили: «Меня послушай, послушай меня! Я вот как могу!»

Илья шел с чемоданом по деревне, вдыхал знакомый воздух и радовался новой весне.

Всего 20 лет назад вдоль улицы стояли в ряд разноцветные деревянные избы с глазами-окнами в резных наличниках, теперь всё больше кирпичные дома, иногда за глухими заборами. Но всё же где-то ещё оставались палисадники и видно было, как пробивались крокусы и синели первоцветы.

Изба матери приветливо улыбалась цветущей геранью в горшках и тюлевыми занавесками.

Всё было такое родное, но что-то было не так…

Илья посмотрел на овраг: как много лет назад, внизу желтела верба и бежал ручей, но не было на краю лавочки, и березы тоже не было, вместо неё из земли кособочился срубленный ствол. Земля питала подземные корни, и березовый сок тёк по коре и капал слезами на молодую траву.

Зашуршали шаги. Илья обернулся. Сзади стояла мать.

– Семён Прокопьевич ко мне по ночам приходит. Сердится и грозит пальцем: «Куда смотрела, старая? Али не знала, кого под той березой хоронил?»

Морщинистые руки затряслись и закрыли мокрое от слез лицо.

Илья прижал мать к себе, вздохнул, и, как в кино, увидел картинки из прошлого.

Вот дед сидит на бревнах у забора и закрепляет железный обод на деревянной бочке, работа идёт ловко и быстро, Прокопьевич довольно щурится и подмигивает внуку.

Вот родители возвращаются с ярмарки на телеге, поют: «Вот кто-то с горочки спустился…». Такие красивые, счастливые, останавливаются у калитки, выпрыгивают на землю и подхватывают на руки пятилетнего сына.

А вот Илья приезжает в свой первый отпуск. На крыльце показывается Леночка, ахает, взмахивает косой и исчезает в избе. Через минуту из дома быстрыми шагами выходит Александра Матвеевна, останавливается, опускается на ступеньки и смотрит на сына с такой любовью, как умеет смотреть только мать.

Так не бывает, чтобы это всё так просто исчезло!

И, глядя далеко, за овраг, Илья твердым голосом сказал: «Не плачь, мать. Мы ещё повоюем! Будут здесь на лавочке под молодой березой твои правнуки сидеть!»

Москва, 2019 год.