Зима

После плевка естественным образом наступила пауза, в которой «хозяйка» едва сдерживала слёзы. Но Вадим уже не мог остановиться:

– Не нужна мне она, я вообще в женщинах не нуждаюсь. Мой отец всю жизнь прожил один, и я проживу.

– Вадим… Но ты живёшь не один. У тебя жена и дочь.

Но из Вадима мощным ключом била и хлестала ненависть. Там было много бранных слов. Много бранных слов. Очень много бранных слов.

«Что это? – спрашивал себя Коля– Неужели это я? Неужели это мои невысказанные слова по отношению к Гуле? Или это её слова по отношению ко мне? И сейчас показывают нас?»

Но он уже не думал об этом, он переключился на режим контроля состояния Нины, как будто всю жизнь был врачом. Он ни с кем не спорил, понимая, что дело плохо, не пытался никого остановить и никого не осуждал. Он просто слушал пульс Нины, тот был очень частым – воздух вокруг мигал, словно был увешан новогодними гирляндами. Стук сердца слышали даже соседи. Соседка сверху, бабушка Валя, и так засыпала плохо, всё думала о сыне, который в очередной раз сидел в тюрьме, а тут на тебе, этот стук. Соседи сбоку по вечерам выпивали и не обратили на него внимания, но их собака скребла пол, повизгивала, вскакивала и лаяла, глядя на стену, разделявшую квартиры.

Нина ушла в свою комнату. Вадим быстро сник и уснул прямо на стуле. Стало тихо. Коля не понимал, что делать дальше. Хотел помочь, а получилось как всегда.

– Нина! – позвал он.

Никто ему не ответил.

– Ниночка!

Было холодно, так холодно, что зубы перестали смыкаться и отстукивали странную барабаннуюдробь.Это от живых такой могильный холод? За окном падал снег. Справа от него на стуле спал человек. Слева, в глубине комнаты лежала женщина. Плотным, очень плотным воздухом нельзя было дышать. Николай вдыхал, а внутри всё отзывалось болью. Вдруг он ясно и чётко увидел себя со стороны. Зачем он здесь? Что он хочет изменить? В своей жизни? Или в жизни этих людей? Мысли замедлились, всплыли в верхний слойвоздуха и исчезли.Он остался без мыслей. Чувства, которые были связаны с шоком и с сопереживанием, тоже. Он остался без чувств. Все моментыреакции и печали исчезли, не было и самой рефлексии. В эти мгновения что-то менялось очень быстро, и он сам был причиной этой перемены, и он знал, что разрушает стены тюрьмы, сооружённой мужчиной и женщиной. За границей отчаяния, в глубоком колодце тоски Нинауслышала, что её кто-то позвал, потом протянул ей руку, обнял, провёл рукой по её волосам, поцеловал ладони. И не сразу, но в её пустоту и холодмедленно стала переливаться чья-то жизнь. С ней делились, вытесняя сомнения, страхи, ужас и безысходность.

Говоря просто, Нина переспала с мужем собственной подруги в непосредственной близости от пьяного Вадимазимней звёздной ночью. Потом Нина заснула, а Николай сидел на полу, оглушённый охватившим его чувством. Он плакал. Последний раз он плакал двадцать пять лет назад, когда умер его маленький сын. В два часа ночи он как будто опомнился, вышел на пустую улицу и вызвал такси.

Между седьмым и восьмым этажом четырнадцатиэтажнойбашенки тусовалась разношёрстная разновозрастная компания. Там были подростки-переростки, дизайнеры, медики, фотографы и даже затесался театральный реквизитор. Именно в этой тусовке «дышала» Гуля, и, как ни странно, она находила там что-то такое, чего не водилось у них с Колей. А у них с Колей не водилось ссор, конфликтов, выяснений отношений, пьянок, измен, мордобоя, истерик и отсутствия денег. Коля был идеальным мужем. Хвалил стряпню жены, читал газеты, хорошо зарабатывал, понимал её и дарил подарки, а по праздникам – цветы. Все девчонки завидовали Гуле. Гуля вытащила выигрышный лотерейный билет! Гуле повезло! Ох, уж эта Гулька! Но, как говорится, где семья, там и спрятанный скелет. И этим скелетом оказалась бездетность. И Гуля «срывалась». Не сразу, но после пяти лет совместной бесконфликтной жизни она поднималась на седьмой этаж на лифте, проходила ещё один пролёт, садилась на розовый кафель прямо на пол и открывала бутылку с пивом. Кто-то всегда оказывался рядом. И этого кого-то звали Игорь.

Игорь, как и Гуля, работал в театре и, как и Гуля, не был актёром. Гуля вела спектакли: готовила площадку, давала звонки, выкидывала актёров на сцену, следила за гримёрами, осветителями, звуковиками, то есть руководила большим муравейником, имя которому – театр. Игорь же работал монтировщиком, но недавно его перевели в реквизиторы. Он был предан театру, он его любил. Он чуть-чуть не дотянул, не окончил режиссёрский курс в высшей школе. Заболела мать, надо было работать и выхаживать её. В своей жизнион как будто всё время пытался впрыгнуть в отходящий поезд, но чуть не успевал и оставался стоять на опустевшейплатформе. От него часто пахло вином, он был худ и сутул, но глаза, удивительно умные и живые, выдавали в нём человека, наделённого талантом, а талант, как говорится, не пропьёшь. Гуля это поняла с первой встречи. Они вместе ехали в метро. Она – из своего, а он – из своего театра. Она поздоровалась, ибо узнала соседа сверху. Они разговорились. Её решение, что будет скучно, нечего и не о чем, сразу отменилось. А потом произошло чудо – стало легко. Но от станции к стации удивление её нарастало. Во-первых, было интересно. Во-вторых, она вдруг почувствовала себя умной женщиной, чего с ней не было никогда в жизни. В-третьих, всё показалось ей смешным. Её не интересовала его внешность, достаток и здоровье. Если можно так сказать, само воплощённое вдохновение сидело перед ней. Что-то в ней удваивалось, а то и утраивалось, во всяком случае, её безумие возрастало даже вчетверо. Рядом с Игорем не требовался даже мотоцикл. И периодически она искала этого человека, шла на запах, хотела выжить, но когда она находила его восхищённые глаза, то успокаивалась и искала его руку. У него была тёплая, чуть шершавая рука. Они болтали без умолку, рассказывали театральные сплетни, смеялись, травили анекдоты и были безнадёжно счастливы. Как можно быть счастливым, не имея надежды?

– Я не люблю мужчин. Не в этом смысле. Я не люблю писать мужчин! Они меня не вдохновляют. Женщины – другое дело! Женщины… Я их завлекаю, они мне позируют, а я их развлекаю! Я им пою, читаю стихи, кормлю фруктами, пою чаем, что-то спрашиваю, шучу. Они смеются! Отвечают невпопад, что-то мне рассказывают или сидят надувшись. Как можно не любить женщин? Посмотрите, какая линия спины, шеи, бёдер, какие у них кисти рук, как они поворачивают голову и смотрят! Вслушайтесь в звуки их голосов! Какая музыка! Какая музыка! Я не люблю мужчин потому, что они мне завидуют. Не смейтесь, правда. Я – счастливый, пишу ежедневно, ко мне приходят женщины, одна красивее другой. Моим рукам помогают краски, свет, а в основном– природа! Это она шепчет мне: «Напиши её так, а не иначе, добавь золота в волосы, сделай их лёгкими, сделай кожу тёплой и прозрачной, такой, чтобы хотелось к ней прикоснуться. Сделай её живей, чем она есть! Обнаружь в ней сокровище!» Боже, что это за работа! Недаром мне завидуют. А вы? Завидуете? Ну вот, я же говорил. А мужчины почти все норовят ухватить, взять себе, сказать «моё». Они все агрессивны, а если они не агрессивны, то это не мужчины.

Как можно что-то сделать незаметно? Незаметно изменить, незаметно предать, незаметно украсть? Улыбаться другому, а самому носить за пазухой камень. Быть «примерным» мужем или женой, а самому презирать другого. В нас так силён инстинкт охотника! Мы можем не есть грибы, но мы будем их собирать! Нам хочется ту или иную игрушку, но когда мы получаем её, мы сразу теряем к ней интерес. Человек во все времена был одинаков. Неужели ничего не поменялось? Неужели?

Однажды Гуля осталась у Игоря на ночь. Коля принял ситуацию, стиснув зубы, и ничего не сказал Гуле, которая пришла только утром. Он сварил кофе себе и ей, молча выпил, чмокнул её в нос и уехал на работу. Это «спокойствие» дорого ему стоило. Руки не слушались, ему пришлось припарковаться и поехать в метро. В вагоне кто-то разлил масло, и пахло семечками. Болела душа, но где, в каком месте она болела? Скользили на масле, но никто не упал, пассажирам было даже весело.

Рано или поздно человек оказывается в одиночестве с самим собой и своими вопросами. В полной пустоте, которая, возможно, и есть истина? Хочу ли я долго жить? Жить в пустоте. Могу ли вообще сделать кого-то счастливым, если сам… Зачем я? Существуют ли варианты выхода из таких… ситуаций? Расстаться? Простить и идти дальше? Пересмотреть свою жизнь? Не выдавать себя. Простить. Ничего страшного не произошло… Болело сердце.

– Мужчина, что с вами? Вам помочь? – кто-то уже поддерживал его под локоть.

– Спасибо, я сам.

Странно, так тяжело не было никогда. Когда разгребали завалы и из-под обрушившихся балок и плит вынимали мертвецов в Ленинакане, былобольно, но не так. Ты служил целому, ты был нужен, смерть ходила везде и пила спирт вместе с остальными. Ты сам мог умереть внезапно, но не было так тяжело. Когда служил на подлодке и постоянно дрался, и не хотел прислуживать чужой тупости и злобе, и в любой момент мог быть отстреленным, как больное животное, и смерть ходила рядом – не было так тяжело. Эти «простые» вещи, из которых складывается наша жизнь, оказываются нам не по зубам. Самое сложное – прожить один день твоей длинной скучной жизни, которая на поверку оказывается слишком… короткой. Там, в щели, где болело, Николай постигал безмерность и бессмертие мира. Кому ещё этот мир мог быть так интересен?

Никаких выяснений взаимоотношений у них с Гулей не было, но почему-то дома стало холодно, неуютно, сквозило. И ночью, лёжа в постели с собственной женой, Николай замерзал. А однажды, возвращаясь с работы, он увидел на детской площадке одинокую танцующую фигуру женщины. В этот момент Николаю было уже пятьдесят. Гуля многого не знала о нём. О том, что он уже был женат, в той далёкой молодости и жил в небольшом Алтайском городке, имел ребёнка… Ребёнок на его глазах вылил на себя чан с кипятком. Они с женой похоронили сына и развелись.

Во все времена люди были одинаковыми. Нам свойственно добавлять флёр и вносить романтику во времена, которые давно прошли, в былое. Испытывая недовольство, мы думаем, что мир и человек в нём стал хуже, но стоит заглянуть в прошлое, тотчас же мнение о сегодняшнем дне меняется, и мы благодарим Бога, что родились сегодня, а не вчера.

Нина узнала, что беременна, очень скоро. Две недели прошло со дня визита Коли, и она пошла за тестом в аптеку. Всё время хотелось спать. Нина могла заснуть, сидя на стуле. Когда тест оповестил её о беременности, она купила второй. И только потом сильно испугалась. Как ни странно, человек может испытывать одновременнои сразу несколько чувств. К страху прибавляется отчаяние, ужас, неуверенность в завтрашнем дне. Но удивительно, к отчаянию прибавляется ещё противоположное чувство, которое борется с отчаянием, вызывает слёзы, жар и заставляет верить.

И Нина уже искала телефоны клиник, где в кратчайший срок и безболезненно избавляли от зародышей, и куда нужно было явиться с халатом, пелёнкой и тапочками. Одна рука держала телефонную трубку, а другаярисовала на листочке лучистые глаза и кучеряшки мальчика. Но сжимая в этой самой руке контрабандные таблетки, она отправилась к своему врачу-гинекологу.

– Нина Ивановна, – сказала врач, – захочешь аборт, я тебе его сделаю, но на положенном сроке, через месяц-полтора, а за это… – она кивнула на таблетки, – ответственности не несу. Подумай хорошо. И приходи.

Нина, пошатываясь, вышла на освещенные солнцем улицы города.

– Спит что ли, – сказал кто-то за спиной.

– Да пьяная, – ответил женский голос.

Мужчина и женщина обогнали Нину и свернули налево, по дорожке, ведущей в храм. Ноги её пошли следом и зашли в полутьму церкви преподобного Серафима Саровского. Не было сил, и она присела на лавочку рядом с бабушками. Служба уже заканчивалась.На проповедь вышел молодой священник, отец Борис. Бабушки боялись Бориса, потому что он мог прикрикнуть, невзирая на возраст, и сказать правду, не смягчая голос. Именно поэтому Бориса всё время переводили из одного приходав другой. Проповеди он читал вдохновенно, никогда не смотрел на слушающих, глаза его устремлялись то ли в пол, то ли сквозь пол, то ли в глубину себя. Говорил он быстро, тихо и по существу. И Нина поняла, что сегодня он говорит для неё, уж точно не для бабушек, сидящих рядом. Его речь была о молодых людях, которым Бог послал «несвоевременное» зачатие, но ничего для Бога не является несвоевременным. И человеческая жизнь ничего не стоит в мире людей.

Есть ли выбор у Солнца? Оно подчиняется неуклонному закону светил, и дочерние планеты собирают на спины капли его любви. Через месяц Нинарешила рожать, и когда она приняла это решение, все события её жизни сложились в абсолютно последовательную картинку. Но были некоторые трудности.

Однажды она вернулась с вечерней прогулки домой и обнаружила, что её картины, все, кроме одной, висящей на стене, изрезаны и выброшены на снег через балконную дверь. Стараясь быть спокойной хотя бы внешне, Нина вышла под яркое тёмное небо, собрала останки картин и вынесла на мусорку.

– Соседи! – вдруг до Нины донёсся чей-то голос из соседнего окна.

На балконе стояла пожилая женщина и курила.

– Соседи, у вас коляска осталась? Ещё цела?

– Цела, – ответила Нина

– Отдадите нам?

– Не отдадим. Пока нужна.

– Понятно, – женщина вздохнула и осталась на балконе, вынимая из пачки сигарету за сигаретой.

Во время приступа Вадим не нашёл, что бы ему разобрать на составные части, а внутренний жар поднимался к горлу и душил. Он лежал и стучал ладонями по полу. Играла симфония Малера, чтобы заглушить крики. И вдруг Вадима осенила блестящая идея! Её картины. Это они создавали помехи и сдавливали его голову кольцом. Это от них он сходил с ума. От них немедленно надо было освободить дом. Он взял кухонный нож, табуретку, открыл балконную дверь и принялся за дело. Были ещё трудности. Он не понимал, почему они до сих пор вместе. Почему эта курица взяла на себя и тащит этот «крест» – его, Вадима? Он её не любит и не любил никогда. Он всегда любил только одну женщину – свою мать. А эта коза заискивает перед ним, ласково смотрит, притворяется тихой… Ненавижу! Удушил бы. Грязная она. Помыть бы. Так и хочется помыть. В постели – дерьмо. Готовить не умеет. Изображает из себя жёнушку и мамочку. Дочь… Не моя это дочь. С кем нагуляла, не понятно. Вадим нарисовал на стене два сердца, вписал в них два имени– Нина и Арина, взял дрель, посверлил в сердцах глубокие дыры и вогнал туда шурупы.

Всё проходит. Может и тёмная полоса в их жизни тоже пройдёт? Когда это было? Они путешествовали по городу пешком, взявшись за руки, и в своей любви были убийственно красивы. «Боже, какая красавица», – говорили вслед мужчины. «Какой красавец», – восхищались женщины. А они, отражаясьдруг в друге, шли всё дальше.

Утром Нина нашла в детской коляске сваленную в кучу обувь. Аришкин ночной горшок был перевёрнут, и жёлтая лужа растеклась по полу. Не было электричества, воды, газа. Всё было отключено. И Нина стала собирать чемоданы. Она насобирала три большие сумки своих и Аришкиных вещей и позвонила Гуле:

– Гулечка! Мне нужно найти комнату. Срочно! Сегодня же.

– Нинка! Я поняла, я сейчас всех подключу. Ты там как? Я сейчас приеду, помогу, держись!

Гуля работала быстро. Искали все, и к полудню они с Игорем уже ехали смотреть комнату, а к трёмк Ниночкиному подъезду подъехало грузовое такси.

– Так. Загружаемся. Ты кастрюли, тарелки забрала? Нет? Дурочка! Игорь, заноси коробки!

Работа спорилась, и сковородки, чашки, крупы, мёд, кастрюли, тарелки, электрический чайник, мультиварка и прочее были упакованы.

– Всё, поехали, – Гуля обняла Нину покрепче, – прости, к нам не зову. У нас с Колей кризис среднего возраста. Это шутка. Аришка, едем в новую жизнь!

ИАрина улыбнулась во всю ширь своего беззубого рта.

Говорят, что человек, привыкший к насилию, уже больше без него не может. Ему просто необходимо, чтобы его немножечко «придушивали», иначе он уже не чувствует себя полноценным и у него застаивается энергия. Но как ни странно, Нина освоилась в новой комнате очень быстро: всё вымыла, побелила потолок, поменяла занавески. Аришка разложила свою коробку с игрушками: тряпочки, посуду, кукол, мишек, зайцев. Были, конечно, и трудности: последний раз Нина продала свою картину три года назад. Её накопления заканчивались, и надо было думать о работе. Не было надежды, что Нина напишет быстро что-то новое. Мало было написать, нужно было ещё и продать. О Вадиме думать не хотелось. Как он там, предаётся ли тоске или бьётся в родовых муках? Кажется, самое страшное в жизни было уже позади, или ей так хотелось? Иногда можно за три года прожить тридцать лет. И теперь, сидя на полу в полупустой комнате в коммунальной квартире, без денег, с малышкой на руках, беременная, она была невероятно счастлива и довольна жизнью. Рядом на полу устроились Гулька и Игорь. Все с удовольствием уминали купленную по дороге печёную курицу, запивали её крепким зелёным чаем, и, кажется, из этой крохотной комнатки по всей земле распространялось умиротворение.

– Знаешь, Нин, я к Кольке не вернусь, не могу больше.

– А где жить будешь?

– У Игоря. А с мужем соседями теперь будем, – она хихикнула.

– Спасибо тебе.

– За что? Солнышко моё! Спасибо тебе за здравые идеи. Завтра же заберу вещи, когда он будет на работе.

Когда Игорь пошёл курить, натянув на свой хвостик шапочку, и его сутулая долговязая фигура скрылась за дверью, Гуля спросила:

– Как тебе он?

– Мне кажется, что он похож на клоуна. Немножко сумасшедший. Гулька, вы похожи.

– У него в крови есть что-то, что делает меня счастливой.

– Ты больше его не любишь?

– Колю? Отношусь хорошо, уважаю и даже восхищаюсь, но не люблю.

– А шикарная жизнь? Квартира, дача, зарплата?

– Я не заложница у всего этого. Ты вот сама четыре года с уродом прожила, не понятно зачем.

– Три. И он не урод.

– Прости.

– Ты серьёзно разводиться собралась?

– Да. Замуж хочу. И не останавливай меня. Не важно, что мы с ним три копейки зарабатываем. Мотоциклы оставлю себе. Да он и не возьмёт. «Ямаху» отдам Игорю, а сама буду гонять на «Урале».

– Я за тебя боюсь.

– Не дрейфь, Нинка, живём один раз. А ты что? Что дальше будешь делать?

– Рожать.

Гуля схватилась за сердце и расширила глаза:

– Ненормальная! Дай же я тебя обниму, Ниночка! Ах ты… Боже мой! Милая моя!

В сумерках завершающегося дня медленно растворялись и чуть покачивались обнявшиеся женские фигуры. Когда с курения вернулся Игорь, Гулька о чём-то страстно шепталась с ним на кухне, потом они опустошали свои бумажники и вкладывали деньги в конверт. Конверт вскорости оказался в руках Нины, и Гуля сказала уверенно и спокойно:

– Нинэль, мы ещё заработаем, а это – тебе.

– Знаете, художники такой народ не надёжный. Я ведь гулял, выпивал, только Диана могла такое вытерпеть. Помню, дело было на пленэре, в деревне, напились мы с друзьями, да так, что думал, помру. Сами понимаете, молодое вино, брынза, перцы… Утром еле разомкнул глаза – лицо отекло, сердце болело, ноги еле двигались. Ну, думаю, всё равно помирать, надо написать что-нибудь на дорожку. Разложил на столе как попало фрукты, овощи… Их подсветило утреннее солнышко. Я пишу, и легче мне становится! На душе и в теле. Дописал и ожил! Вот, поглядите, что получилось. Люди, люди, странные они…

Коленька не знал, что ему делать дальше и как ему дальше жить. Гуля ушла от него. Второй раз ему не удалось создать семью. А может, её невозможно создать априори? Может, их не существует, этих счастливых семей? Соседи напротив – тоже бездетная пара. Первый аборт. Соседи рядом развелись,будучи пожилыми людьми. У сослуживцев в семьях тоже не клеилось. Вокруг было очень много одиноких женщин и мужчин, которые не собирались заключатьбрак илижить вместе с кем-либо. Казалось, другой человек рядом составлял огромную проблему,обременение, и семья не могла осуществиться как возможность помощи и поддержки. А о любви иговорить не приходится. Гульнаре Николай никогда не изменял. То, что произошло у него с Ниной,выходит за рамки его понимания. Он был в состоянии аффекта, у него по отношению к Нине не было даже влюблённости. А может, была? Тогда это является реальной изменой и предательством, и Гуля права во всём. По выходным долго находиться в пустой квартире он не мог. Он долго ходил по дорожкам в близлежащем парке. Ходить надо было как минимум часа три, чтобы смута и тоска поутихли. Потом он заходил в маленькую церквушку на окраине парка, где служил Андрей Орлов, и многие называли его «Графом». Его отличительной чертой была способность жертвовать для других собственным временем жизни. Очереди на исповедь к нему были длинные и долгие. С каждым он беседовал обстоятельно и подробно, и казалось, что человек не выходил после разговора с ним – выпархивал, вылетал в мир ангелом. Он был худ, а во время постов худел донельзя, он был высок и готов был спрятать под своё крылонуждающихся в совете и поддержке, сколько влезет, короче говоря – он искал Бога. Он не кичился им и не использовал. Он жил многотрудной священнической жизнью. У него было четверо детей, и один из них был инвалидом, и отец Андрей нёс тяготы и подвиги любви. Если ему звонили ночью, он вставал и ехал – отпевать, причащать, соборовать, беседовать, спасать душу от погибели. Он был весь какой-то вытянутый, долговязый, у него были пальцы пианиста, и он умудрялся быть отцом не только своим детям, но и всем остальным, окормлявшимся в доброй Орловской пастве. За несколько лет «правления» графа всё преобразилось. Церковь подновили и отреставрировали, церковный двор почистили, недостающие стены восстановили, высадили деревья, цветы, приход увеличился вдвое. Батюшка был очень умён и общителен, в прошлом – действующий юрист, пришедший к вере и рукоположенный в священство пятнадцать лет назад. Ныне, сорока пяти лет от роду, он имел жену – матушку Елизавету и четверых чад. К вере его привела матушка. За это он несказанно был ей благодарен и благодарен Богу, ниспославшему ему её. Младший сын был тяжело болени периодически ложился на операционный стол. Его оперировали лучшие хирурги Москвы, но состояние мальчика было хуже и хуже.

«На всё воля Божья. На всё – Твоя святая воля, – повторял про себя отец Андрей, – ежели суждено отроку Арсению стать ангелом, что поделаешь, с терпением и верою приму от тебя всё». Но мучения его души были велики и несказанны, и чем сильнее болела его душа, тем с большим рвением он служил, отправлял таинства, проповедовал и приводил к вере.

Коля приходил к отцу Андрею всё чаще. Он ждал, пока очередь на исповедь не закончится, и всегда становился последним, чтобы никого не смущать и не заставлять ждать. Отец Андрей принимал его как старого дорогого друга, и они долго говорили о любви, о вере, о смирении и только потом приступали к исповеди. И отец Андрей вынуждал перед исповедью волноваться:

– С Богом сейчас встречаться будешь! Богу и говори! А я только свидетельствую. Меня нет. Есть ты и Бог. Давай, давай, пронзай своих демонов прямо в грудь! Вызывай их на бой!

Для Андрея каждая исповедь была схваткой, где человек оголялся перед Богом, обнажал душу, полную страстей, и пронзал свои страсти вниманием и бесконечным желанием измениться и очиститься. После исповеди священник обычно говорил:

– Но это не всё. Ты понимаешь? Нет тебе дороги назад. Нельзя ко греху вернуться. Надо себя превозмочь, перемолоть, чтобы неповадно было обратно возвращаться!

После исповеди Николай много спрашивал о том, что сильно волновало его и мучило.

– Семейная жизнь к Богу должна вести. Вот ты, пока был женат, хоть раз в храм заходил? Исповедовался, причащался, вопросы себе задавал? Вот. А теперь заходишь. Жизнь твоя меняется в лучшую сторону. Всё остальное – призраки. Ты делаешь, что должен. О душе заботишься. Всё остальное должно помочь! А если не помогает, уходит оно из жизни верующего.

Любовь… О любви спрашиваешь. Так если ты сам полон любви, кто же от тебя уйдёт? Кто тебя оставит? А если уйдёт – туда ему и дорога! За женщину надо сражаться, но бой это другой. Сам с собою воюешь. Со своей косностью, слабостью, ленью. Для Бога нужно жить, не для людей, к Вечности готовиться. Любовь – не там, где жарко. Там, где светло. Ты вот к матушке моей подойди, к Елизавете, она тебе про семейную жизнь расскажет. Про то, как я встаю среди ночи, если зовут к умирающему, и еду соборовать, и храм открываю, если нужно, всякое бывает. Для верующего отдых – в радости, в служении. Ты спроси, как она Арсения выхаживает, как мы дежурим рядом с ним по очереди, как мучается он и мы вместе с ним, а надо идти к людям, их поддерживать, наставлять, спасать. Что и говорить…

Елизавета рассказывала, что они с батюшкой бранились один раз в жизни, а как пришли к вере, тут и вовсе некогда браниться, только любить успевай и служить.

– Мирно мы живём, – говорила Елизавета, и её лицо наполнялось светом.– Что говорить?

– А какая у него вера? – спросил Николай

Она, немного подумав, ответила:

– Хрустальная.

Наступило утро, когда Нина впервые повела Арину в детский садик. Сад был обнесён зелёным забором, а за забором, в глубине территории с обилием деревьев и кустов, белело трёхэтажное здание. Нине всегда казалось, что в саду должны работать только ангелы. Но даже ангелы в саду работать бы не смогли, учитывая зарплату, нагрузку и полное отсутствие свободного времени. Воспитатели и нянечки приходили в садик в семь и уходили в семь, если какая-нибудь загруженная мамаша не забывала малыша ине прибегала за ним, запыхавшаяся, ровно к восьми часам вечера. Итак, детский садик оказался пребольшой семьёй детей и взрослых, которых было намного меньше, чем детей. Всё начиналось с яслей, где дети ещё ползали и только начинали ходить, и заканчивалось выпускным балом подготовительной к школегруппы. Это были уже бывалые, видавшие виды «старики», лениво выпускающие шарики в небо, и с гораздо большим азартом поглощающие выпускной торт, и целующиеся за навесом группы, с тыльной стороны. Ариша попала в самое начало лестницы, на первую ступень, в ясли, где воспитательницей временно была сама заведующая –большегрудая, стриженая женщина в очках с зычным голосом, густым смехом и добрым нравом. Нину выгнали, и она украдкой смотрела на дочку в окно: как она сидит за столиком рядом с другими малышамии не ест. В тарелке лежит нетронутый омлет и кусок хлеба. Другие малыши тоже возят омлет по тарелке и не едят. Но «коллективное сознание» побеждает. В рототправляется первая ложка, а потом и весь омлет, и даже запивается сладким чаем.

«Вроде не плачет, можно идти домой». Была оттепель, и накрапывал мелкий дождик. Ничего себе – зима! Маленький мальчик убежал от зазевавшейся бабушки и уже был по колено в луже:

– Твою мать! Мать твоя нас теперь домой не пустит! – причитала бабушка, вылавливая внука из лужи. Нина медленно шла в сторону дома, потом передумала, дошла до киоска «Союзпечать», купила газету «Работа», дома заварила себе чай и углубилась в чтение. И газета привела её в недра многоуровневого сетевого маркетинга.Торговали духами, носками, пижамами, БАДами, средствами для похудения, всякой одеждой, разной разностью, постельным бельём и нательным бельём. Нина поставила галочку рядом с нательным бельём, уж больно это было несуразно, но какая разница? Нина позвонила и поехала на фирму, или в «офис». Офис располагался в центре города, в тихом живописном переулке рядом с синагогой, куда собирались благочестивые евреи мегаполиса, а совсем рядом в незаметную, без опознавательных знаков дверь заходили скромные труженики бельевого фронта, просветители женской части населения того же самого мегаполиса. Двухэтажный офис сверху донизу был увешан обрезанными для экономии места манекенами. Манекены были без рук, без ног и без головы, но зато одеты в красивые прибалтийские комплекты белья. Её встретила красивая ухоженная женщина и с ходу начала объяснять суть системы:

– Вы регистрируетесь и получаете номер и двадцатипятипроцентную скидку, вы покупаете каталоги, покупаете бельё, а продаёте чуть дороже.

– Кому? – спросила Нина

– Женщинам, – ответила консультант.

– Где я их найду?

– Где хотите.

Выяснилось, что красивая ухоженная женщина в прошлом работала следователем, но с радостью поменяла нервнуюработу и сейчас абсолютно счастлива. Она улыбнулась:

– Когда вы продадите белья на двадцать тысяч рублей, мы дадим вам скидку тридцать процентов. Но чтобы получить скидку сорок процентов, вам самой нужно создать дочернюю сеть.

– Что такое «дочерняя сеть»?

– Это те люди, которых вы приведёте к нам, которые будут работать и приносить вам доход.

– Мне?

– Конечно! Допустим, вы сейчас будете приносить доход мне, потому что это я привела вас сюда, это на моё объявление в газете вы откликнулись.

– Хорошо, – сказала Нина, – перейдём к делу. Где бельё?

– Бельё висит на стендах и манекенах. Оно представлено в каталогах. Вы предлагаете каталоги, клиенты заказывают, вы покупаете заказанные модели, клиенты выкупают у вас.

Дома Нина систематизировала знания, опросила своих знакомых, и работа закипела. Через некоторое время Нина уже на глаз определяла, кому что нужно, выясняла пристрастия и те необходимые, не имеющиеся в магазинах «нестандартные» величины лифчиков, свойственные русским женщинам. Несколько раз в день она ездила «на фирму», выкупала бельё, предлагала ипродавала его заказчикам, опять систематизировала знания и таким образом зарабатывала на то необходимое, что им было нужно с Аришкой. Хватало даже на краски и холсты, которые небольшой стопочкой росли в их комнате нетронутые. Как ни странно, работа ей нравилась. Но были некоторые трудности. Лифчики стали сниться ей.

Она старалась не думать о Вадиме, но время шло, раны затянулись, и в сердце не осталось боли. Осталась тревога за него. Тревога и желание хоть одним глазком посмотреть: как он там, справляется ли, голоден или сыт, болен или здоров? Если бы она подошла поближе к дому, откуда она уехала три месяца назад, она увидела бы Вадима, который крушил стену,разделявшую коридор и комнату. Он был весь в каменной пыли, что-то вымерял, записывал у себя на листочке. Наверное, он не на шутку решил поменять жизнь, и единственным препятствием к его новому будущему было отсутствие денег. С работы он очередной раз ушёл – были дела поважнее. На ремонт ещё нужно было как минимум тысяч пятьсот, а ещё на одежду. Надо бы обновить компьютер ителефон. Он знал, что у отца есть деньги. Знал.