Дом наизнанку. Традиции, быт, суеверия и тайны русского дома

На смотринах невесту расхваливали. Прилично было показать ее умения – рукоделие или как она хорошо готовит. Обсуждали девушку, чтобы она ни в коем случае не услышала ничего, а затем вели сватов и жениха снова в горницу.

Правда, иногда были не рады сватам. Случалось, что невесту тайно просватали за кого-нибудь другого, да не объявляли об этом раньше времени. Тогда сватов встречали с особым угощением – говорящим об отказе. Иногда выносили кисель. Иногда – пироги с особой начинкой. В Малороссии в ходу были тыквы, или «гарбузы». Взглянет сваха на такое подношение, и сразу даст сигнал: назад. На этом дворе жениху не рады. Пора искать другую невесту.

Наивно думать, что даже в такое время девушки не влюблялись и не мечтали об определенном парне. Разумеется, мечтали! И выйти замуж за того, кто по сердцу, тоже хотели. В «Повести о семи мудрецах», которую относят к XVII веку, приведен любопытный диалог между матерью и дочерью:

– Кого хошеши любити?

– Попа.

– Лучи дворянина, ино менши греха.

– Попа хощу.

Есть и более ранние свидетельства! В XIV веке Ульяница из Новгорода писала своему любимому Миките: «Поиди за мене. Яз тебе хоцю. А ты мене».

Итак, девушки, выходя замуж, переезжали в дом мужа. Но нередко бывало, что и муж шел в дом своей жены. Тех, кто уступал в положении своей супруге, кто переселялся под крышу тестя, называли в народе «примаками».

«Можно пойти в примаки в богатый дом», – рассуждает один из героев рассказа Максима Горького «Челкаш». Примак – в большинстве случаев – женился на дочери более состоятельного человека, чем он сам. Работал батраком, проявил себя с лучшей стороны, заслужил одобрение хозяина, а потом и понравился его дочери. Становясь зятем обеспеченного человека, батрак отныне работал еще больше: должен был показать, что не зря его пустили в дом. Следовало заслужить еще большее доверие семьи. Односельчане, правда, не всегда относились с пониманием. Для них примак – слабый человек, не пример для подражания. И посмеиваться могли, и выказывать пренебрежение.

Обычно в примаки шли не от сладкой жизни. Бывало, что семья оказывалась на грани разорения. Или хозяйство гибло в пожаре. Тогда родители старались избавиться от всякого лишнего рта – спешно пристраивали дочерей, а парни шли в примаки. Случалось, что неурожайный год загонял семью в долги или крестьянские восстания разоряли округу. После того как в Оренбуржье покуражился Емельян Пугачев, сожженные дома и погубленные поместья исчислялись сотнями. Вопреки устоявшемуся мнению, что действовал Емельян ради простых людей, факты его жизни говорят совсем не об этом. «Вольный казак» занимался и грабежами, и убийствами совершенно безвинных людей. От «походов» Пугачева пострадали и самые простые крестьяне, чьи поля вытоптали и выжгли.

По старой традиции, из родительского дома уходила именно девушка. Приносила с собой оговоренное приданое (хотя и бесприданниц тоже брали), а затем училась подстраиваться под уклад новой семьи. Примаков ожидала такая же участь: в кратчайшие сроки вызнать, как все устроено в доме, какие обязанности возложены на каждого члена семьи. Поперек слова тестя сказать ничего было нельзя.

По сути, примак был бесплатным работником. Тем же батраком, но только состоящим в родстве с хозяевами. Крепкого рослого парня брали охотнее, ведь тогда семейство приобретало руки, способные к любому труду. Если парень владел ремеслом, умел подковывать лошадей, складывать печь или ловко управлялся с топором, шансы его стать примаком возрастали. Особенно если у семейства не хватало своих сыновей. Бывало, что младенцы умирали, что подростки гибли от несчастного случая или уже выросшие дети попадали в рекруты. Кто тогда, в отсутствие мужчин, мог удержать в руках хозяйство? Вот в таких случаях примаков с радостью приглашали в дома. Собственным дочерям наказывали: приглядись к парням в округе. Авось кто и готов примаком пойти?

Но злые языки страшнее пистолета. Односельчане были рады позубоскалить над примаками. «Дома своего не срубил, и в чужой дом влез», – говорили они. Отсюда и еще одно слово, обозначающее мужчин, пришедших в семью, – влазень. Говорили иногда «приживал» или «вдомник», тоже явно с ироническим оттенком. Впрочем, ядовитые голоса умолкали, когда вчерашний примак превращался в главу семьи: умирал хозяин, и все, чем он владел, переходило в руки его дочери с мужем. Поэтому работа без права голоса была явлением временным. Всякий знал – придет его час. Так что терпели, тянули свою лямку и строили планы на будущее.

«Лучше на бороне спать, чем примаком быть», – гласила русская пословица. Дескать, и неуютно это, и опасно.

Правда, не всегда округа вела себя так зло и непримиримо. Если видели, что мужик попался работящий, что чтит семью, ходит в церковь и ладит с соседями, смеяться прекращали. Да и над чем потешаться, если выхода другого просто нет? Бывало, что от эпидемии или во время голода родители теряли всех детей сразу, и тогда звали к себе на житье дальних родственников – например, племянницу с детьми и мужем. Вместе работали, вместе старались преодолеть все трудности. Таких родных и примаками назвать язык не поворачивался.

Или не хотели отпускать от себя дочь, оставшуюся единственной опорой. Так, в XVI веке Иева Михайлов, житель Ухтострова (для понимания, это почти те же земли, где в 1711 году родился Михаил Ломоносов), составил грамоту, где буквально обязывал свою дочь оставаться рядом с ним. Все имущество, включая землю и дом, крестьянин был готов отдать дочери и ее мужу. Требовался только уход за пожилым человеком да выделить деньги на помин его души, когда настанет время уйти в иной мир. Иева Михайлов позаботился о себе и о дочери, ведь его Агафья быстро нашла мужа, когда стало известно, какое приданое за ней дают…

Ничего не имели против примаков и в тех домах, где невеста засиделась в девицах. В первую очередь, в деревнях разбирали работящих и пригожих (старались сначала устроить старших дочек, но не всегда удавалось). Хроменькая или рябая, слишком худая или вялая девушка популярностью не пользовалась. А кому хочется стать «вековухой», которую родители будут стыдиться? На картине Григория Мясоедова «У чужого счастья» отлично показана эта ситуация: младшая хорошенькая сестра нянчит белокурого малыша, она сидит в нарядно убранной комнате, вся в белоснежных кружевах, а напротив – старшая. Вся в темном, мрачная, для которой счастье сестры что нож острый. Наверняка дома родители уже махнули на нее рукой, а перед тем многократно упрекнули, что не сумела заставить ни единого парня постучаться с предложением руки и сердца… Так что, если ради крыши над головой и надежного куска хлеба находился желающий взять в жены «засидевшуюся», его принимали с большим почетом.

Во многих губерниях сохранялась традиция, чтобы младший в роду не покидал родительского дома. Кто позаботится о стариках, когда они сами не смогут выходить в поле? Коли сын был младшим, он вел в дом жену. А если младшей оставалась дочь, то ей выпадало унаследовать родительское имущество и свить свое гнездо там, где она сама качалась в колыбели.

Была еще традиция, чтобы младший ребенок оставался жить в доме со своими родителями. Если требовалось, то в самом буквальном смысле слова прописывали на бумаге, кто и чем должен заниматься. Какими правами обладает и в каком случае с него спрос.

А вот привычная для европейского обывателя история, когда совершались браки между кузенами и другими родственниками (король Людовик XIV был двоюродным братом своей супруги, Марии-Терезии, король Испании Филипп IV вторым браком взял в жены пятнадцатилетнюю племянницу, родственником английской королевы Виктории был ее муж, принц Альберт; впрочем, продолжать можно бесконечно), вот такая ситуация на Руси была практически невозможной.

Браки с кузенами считались кровосмесительными. Троюродное родство, родство через жену или мужа тоже не одобрялось – два брата не могли взять в жены двух девушек, приходившихся друг другу родными сестрами.

Таких правил придерживались с самых древних времен:

«Поляне бо, – свидетельствует летопись, – своих отец обычай имут кроток и тих, и стыдение к снохам и к сестрам, и к матерям и к родителям своим, к сверовем и к деревем велико стыдение имеху»^[8].

В старинной песне о том, как молодец пытается найти себе суженую, есть такие строки:

 
Ой сестрица, ой сестрица!
Если бы ты была чужая девица,
То была бы суженою по моему нраву,
По моему вкусу,
И не скакал бы мой конь
В чужую волость!
 

То есть, несмотря на всю невероятную красоту сестрицы, молодцу ничего другого не остается, как отправляться в дальние дали, искать невесту где-то еще. Ведь с «сестрицей» союз невозможен!

Безусловно, исключения случались. И тайные браки, и бегство с последующим венчанием у священника, которому предварительно заплатили, встречаются и в нашей истории. В XVIII веке две сестры из рода Бутурлиных вышли замуж за двух братьев из рода Долгоруких. Один брак был оформлен надлежащим образом, второй стал тайным. На протяжении многих лет его удавалось скрывать, и даже рожденных в нем детей выдавали за отпрысков другой пары. Все вскрылось, когда дети остались сиротами (умерли их названые родители) и могли вот-вот отправиться к дальней родне на воспитание. Тогда-то настоящим матери и отцу пришлось во всем сознаться императрице Екатерине II. На их счастье, она простила пару. Но, не забудем, дело происходило в XVIII столетии. Несколькими веками ранее такая ситуация могла сложиться в исключительном случае – священники просто не обвенчали бы беглых без благословения их родни. А если бы тайный брак все-таки состоялся, то после огласки его бы расторгли, а нарушителей церковных законов отправили бы в монастыри, с вечным запретом когда-либо венчаться.

Поэтому в былине про Соловья-разбойника момент кровосмешения – еще одно доказательство «поганого характера» этого персонажа. Илья Муромец в какой-то момент задает вопрос разбойнику: почему так выходит, что все его дети похожи один на другого, словно две капли воды. И Соловей отвечает: потому что он женит своих сыновей на своих же дочерях. Поступать таким образом мог только нечестивец, человек, не принявший веру. Отринувший все законы человеческого существования. Настоящий злодей.

Дать разрешение на брак с человеком в непозволительной степени родства представитель церкви мог лишь в том случае, если по-другому просто не получалось создать семью. Очень сложная ситуация с демографией сложилась в Сибири в эпоху ее освоения. Невероятные, огромные территории были населены столь скудно, что первопроходцам практически некого было брать в жены. Тогда устраивали семьи и с местными женщинами-язычницами, которых предварительно обращали в православие, и с каторжанками, сосланными для исправления. Даже в городах, постепенно выраставших в Сибири, населения было не так уж много. В конце концов практически все становились друг другу родней. Тогда-то и начали обращаться к священникам с просьбой поженить кузенов: неоткуда взять невесту! В таких условиях неохотно, но шли навстречу.

Родство до четвертой, иногда до пятой ступени, было препятствием для вступления в брак. Не имели право венчаться и связанные духовным родством: например, крестные отец и мать. Эта догма встречается не только в православии, но и в католицизме. Кумовья приравнивались к таким же родственникам, оттого семьи, которые присматривались друг к другу с планами обвенчать своих детей, не стремились идти в крестные друг к другу.

Не было возможности создать законную семью и с иноверцами. Во времена Ивана Грозного немало татар приняли православие и взяли русские имена. В противном случае путь к карьерным вершинам был для них заказан. Ни одно уважающее себя семейство не отдало бы дочь замуж за мусульманина.

Крестились многие, но только про князей Юсуповых ходила легенда, что для них переход в православие стал проклятием. Веками говорили: у Юсуповых в каждом поколении будет оставаться только один сын. Даже если судьба подарит им нескольких, все умрут, кроме одного.

Случилось так, что потомки Юсуфа-мурзы, хана Ногайской орды, перешли на службу к московскому государю. Проявляя гостеприимство, когда в их дом пожаловал патриарх Иоаким, Абдул-мурза накрыл богатый стол. Среди яств стоял и гусь, которого православные не могли вкушать из-за поста. Почувствовавший себя оскорбленным патриарх рассказал обо всем государю, Федору Иоанновичу (сыну Ивана Грозного). Ну а тот, в свою очередь, немедленно приказал лишить Юсуповых всех должностей. Исправить ситуацию можно было только одним способом – немедленно креститься. Абдул-мурза стал называться Дмитрием, но из-за своего вероотступничества на его голову обрушилась кара в виде проклятия.

Любопытно, но вера в это проклятие прочно укоренилась в сознании князей. Дошло до того, что в конце 1820-х княгиня Юсупова объявила мужу, что прекращает с ним супружеские отношения, потому что «не хочет рожать мертвецов». На тот момент наследник уже был и волноваться о продолжении династии не приходилось. Оттого-то князь с княгиней прожили оставшуюся жизнь параллельно друг другу, заводя отношения вне брака. И все потому, что Абдул-мурза в шестнадцатом столетии стал православным!

Можно сомневаться, что проклятие было, но в каждом поколении Юсуповых действительно оставался только один мальчик. Знаменитый князь Феликс Юсупов Сумароков-Эльстон, один из тех, кто повинен в убийстве Григория Распутина, стал наследником состояния только потому, что ранее был глупо убит на дуэли его старший брат…

Множество иноверцев оказались в России и в начале XIX века: тогда, после войны 1812 года, в русских городах и селах остались тысячи пленных французов. Многие из них, обретя свободу, решили не возвращаться на родину. У них были на то разные причины – у одних просто не было родни, другие не хотели жить во Франции, которая снова возвела на престол Бурбонов, третьим было стыдно глядеть в глаза семье за свое позорное поражение. Они начинали все с начала, устраивались на работу, заводили семьи с русскими женщинами. Известна история генерала Якова Бойе (впрочем, о его генеральском звании ведутся споры среди историков), который, будучи женатым, влюбился в молодую крепостную графа Толстого. Бойе испросил позволения у императора Александра I остаться в России, заступил на службу, принял православие и женился на бывшей дворовой Нютке.

А вот другому французу, не аристократу, венчаться с русской девушкой не позволили. Случилось это в маленьком селе под Казанью. История почти такая же, как у Бойе: молодой офицер попал в плен, был ранен и сильно простудился на морозе. Вдобавок он потерял одну руку, и его выходила простая русская девушка. Едва поправившись, француз решил – женюсь. Однако местный священник отказал ему в этом. Неизвестно, почему католик Жак не принял православия, но с любимой он прожил всю жизнь, имел от нее детей, которых в селе называли Яшкиными (от переиначенного имени француза – Жак). Потомки Яшкиных до сих пор живут в окрестностях Казани.

«У нас товар, у вас – купец» – одна из самых известных поговорок во время сватовства. Действительно, в обрядах невеста частенько называлась товаром, за который полагался выкуп. Он существовал в обычаях очень многих народов, в том числе и в русских обрядах. «Выкуп за невесту» до сих пор используется на современных свадьбах, хотя уже и не является обязательным. Скорее это часть игры, увеселительное действо для гостей. Но в средневековом обществе все было иначе. Оттуда до нас дошли «свадебные плачи» молодой:

 
Кормилец мой, батюшка!
Кинулся ты, мой батюшка,
На золото, на серебро…
На цветно платье…
 

Невесте вообще было положено плакать. Расставаться со своим домом, переходить в чужой – означало заново рождаться. Умирать для своей семьи, чтобы возродиться в новой. Перекличек с похоронами при подготовке к свадьбе немало.

Подруги плакали навзрыд, последний раз посещая девушку перед свадьбой. Расплетали косу (чтобы потом уложить волосы в две косы, ведь после замужества женщина больше не одна), убирали волосы цветами, пели печальные песни.

Все понимали: жена и мать семейства вряд ли вернется к прежним забавам свободы. Не до приятельниц будет, не до прогулок и танцев. Да и смеха в ее новом положении станет намного меньше. Иногда на такой вечер приглашали специальных плакальщиц, которые завывали во весь голос. Да что там! Даже нынешняя невеста, волнуясь перед венцом, нет-нет да и смахнет слезнику!

«Держи свечу повыше!» – говорили в Олонецкой и некоторых других русских губерниях. При венчании родные смотрели: кто из молодых выше свечу поднял? Считалось, что тому в семье и власть будет принадлежать…

Однако поверья и обычаи частенько расходились с делом. Если девушка приходила в дом супруга, а тот жил вместе с родителями, то распоряжаться ей не доводилось. Как свечу ни держи.

Сговаривались заранее. Редкие браки совершались быстро – хотя и такие исключения бывали. Художник Иван Айвазовский прошел путь от знакомства до предложения руки и сердца всего за неделю. Княжна Нина Чавчавадзе согласилась стать женой Грибоедова 16 июня 1828 года, а вышла за него 22 августа. А вот Александр Сергеевич Пушкин ждал два года, прежде чем его предложение восприняли благосклонно: с мая 1828-го по апрель 1830 года. Но обвенчаться удалось еще позже, в феврале следующего, 1831-го.

В крестьянских семьях редко откладывали на годы, но и в неделю вопрос не решали.

До того как венчание стало обязательной частью начала совместной жизни, свадебный обряд проходил в намоленном месте, где испокон веков поклонялись духам предков.

Обводили невесту вокруг дерева, оплетали лентами руки будущих супругов, давали они друг другу обещания перед родными и старейшинами. К большому сожалению, до нас сохранилось мало сведений о традициях языческой Руси. Однако мы точно знаем о многоженстве, которое было распространено до крещения 988 года. Князь Владимир, перед тем как взять в жены византийскую порфирородную принцессу Анну, привел в свой дом не одну супругу. В «Повести временных лет» сказано вполне однозначно:

«Бе бо женолюбец, яко же и Соломанъ, рече у Соломана женъ 700, а наложниц 300… Мудръ же бе Соломан, а наконец погибе, се же бе невеголос, а наконецъ обрете спасенье».

Не состоял в браке и отец Владимира, Святослав. Известно, что все трое его детей (чьи имена дошли до нас, а ведь их могло быть больше) появились от наложниц. Владимир, например, был сыном Малуши Любечанки, которую называют ключницей и рабыней. На самом же деле достоверных сведений о ее происхождении нет, и на этот счет ведутся споры. Некоторые исследователи настаивают на знатном происхождении Малуши. Но тогда это идет вразрез с историей жены Владимира, Рогнеды. Как известно, дочь полоцкого князя изначально не пошла за Владимира как раз по той причине, что тот был сыном рабыни.

Так что до становления христианства вопросы совместного жития решались совсем иначе, и даже князья считались законными сыновьями и наследниками, хотя появились вне церковного брака. В X веке, в то время когда жил и правил князь Владимир, во многих государствах уже проводилась четкая линия наследования: детей считали правопреемниками, если они были рождены от венчанных родителей. Все прочие – бастарды, чье положение ниже, чем у законных детей. Ну а со времен крещения Руси и у нас выстроилась такая же система: дети в браке могут стать продолжателями рода отца. Все прочие, «прижитые» со стороны, были понижены в правах.

Иногда перед свадьбой устраивали «праздник подушки». Лукаво глядя на смущенную избранницу, жених говорил: «Горьковат нынче мед. Надобно подсластить». Подруги девушки принимались петь, а молодой человек отсчитывал монеты – выкуп за приданое. А потом и вся деревня спешила к нарядно украшенному дому.

Подсчитывать приданое было рядовым делом. В купеческих домах к этому вопросу подходили деловито: родня жениха тщательно прикидывала, что увезет с собой. В комнатах раскладывали шубы и расставляли расписной фарфор, из открытых сундуков доставали шелк и бархат. Сверяли по бумагам, все ли отображено точно. Именно такая картина предстает нам на полотне Василия Пукирева «Прием приданого по росписи». За купеческую дочь давали не только утварь и наряды, но и оговоренную сумму деньгами, иногда могли выделить дом или земельный участок. Например, Агриппина Мусатова, выходя в 1849 году замуж за фабриканта Алексея Абрикосова, принесла ему пять тысяч рублей. Купец второй гильдии позаботился о благополучии дочери.

В крестьянских семьях все было намного проще: приданого не так много, а пир – в разы веселее и задорнее. В оговоренный час увешивали крыльцо невестиного дома лентами и цветами, что было сигналом – впереди радостный праздник подушки! Обычно самыми важными гостями становились родители жениха, но никого постороннего не прогоняли – заходи, поздравь да получи угощение!

Подруги невесты (старались, чтобы их число было нечетным, пять или семь) приезжали в дом заранее – с шутками и песнями должны были удостовериться, что все подобрано по списку. А потом тщательно выбирали, что показать гостям: вышивку, сделанную руками невесты? Сотканную ею скатерть? Или обнесет невеста гостей угощением, которое сама ставила в печь? Домовитые ценились высоко, к ним и сватались в первую очередь. Обязательно вышивали подушки – отсюда и название праздника. А у донских казаков было принято еще и придавать подушкам определенную форму. Делали подушки с ушками – словно морды собак и кошек, а потом расшивали цветными нитками, старались добиться хотя бы символического сходства с невестой: была светловолоса – и кошку делали светлой, с темными глазами – и собачка глядела с подушки янтарным взглядом…

В домах побогаче не утруждали невест – основную часть приданого готовили швеи. Невеста была обязана что-то добавить своего, но ей не приходилось сидеть с иголкой ночами напролет. А жених, который пришел на праздник подушки и полюбоваться на приданое, обязательно одаривал деньгами и швей-мастериц, и подружек невесты, которые трудились вместе с нею.

А потом, разумеется, было угощение. Родне жениха и самому будущему мужу подносили мед. И это был тот самый момент, когда нареченные на законных основаниях могли первый раз без утайки обменяться поцелуями: жених громко жаловался на горький мед и требовал его подсластить. Вокруг смеялись и пели песни – праздник подушки всегда проходил весело.

Ну а потом в дом жениха переносили все приданое. Растянуться это действо могло на целый день, ведь специально брали понемногу. Чем дольше носят – тем состоятельнее невеста. Или снаряжали несколько телег, чтобы отвезти за один раз, но только чтобы с шиком показаться всему селу: каждый должен был видеть, что дочь крестьянина такого-то везет в мужнин дом изрядное приданое.

После праздника подушки никаких изменений в договоренностях быть уже не могло. Момент невозвратный. Свадьбу не отменяли. В исключительных случаях могли отодвинуть венчание на день или два (увы, люди внезапно смертны^[9]), но, если приданое уже находилось в доме жениха, значит, дело было практически слажено. Пути назад в такой ситуации не предусматривалось.

А подушки, которые занимали в этой церемонии особое место, везде украшали по-разному: кружевами, вышивкой, аппликациями. Их несли впереди «делегации» и хранили потом всю жизнь.

Итак, пришла в дом молодая красавица. Для отца и матери мужа она теперь сноха и невестка. Многие и теперь избегают этого слова – сноха, – считая его постыдным и грубым. Однако изначально у слова не было ни малейшего негативного оттенка. Есть основание считать, что пришло оно из праславянского языка, общего предка всех славянских языков. И встречается до сих пор в болгарском, сербохорватском и словенском. Тот самый неприятный липкий оттенок звучания этого слова «прилепился» к нему значительно позже. Глагол «сношаться», от которого, по мнению некоторых, и произошла «сноха», приобрел тот самый смысл половых отношений практически в наши дни. И «сноха» не имеет к нему ни малейшего отношения.

«Сношение» – даже в словарях начала XX века – это всего лишь вид тесных отношений. Без намека на физиологию. Вот в «Памяти М. В. Остроградского» 1936 года, написанной А. Н. Крыловым, есть фраза: «В те времена банковские сношения не были развиты, и для пересылки денег в Париж приходилось… покупать у экспортеров хлеба в Ростове, Херсоне или Одессе вексель какого-нибудь марсельского купца».

А толковый словарь русского языка Д. Н. Ушакова дает следующее толкование слову «сношение»: действие по глаголу «снестись», связь, наличие каких-нибудь взаимоотношений, деловые сношения, почтовые сношения, дипломатические сношения, сношения с заграницей.

Иными словами: нет у «снохи» ничего постыдного! Как говорится в одной старой английской поговорке: «Пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает»^[10].

Сноха, она же невестка, должна была слушать свекровь. Та раздавала работу по дому, следила, как исполняется наказ. Нагрубить свекрови было немыслимо —

за этим непременно последовало бы наказание. Или свекор бы «проучил» сноху, или муж дерзкой молодой женщины поставил бы ее на место. Если свекрови не было (женская смертность оставалась долгое время очень высокой из-за частых родов), то ее функцию брала на себя старшая невестка.

 
Завязавши под мышки передник,
Перетянешь уродливо грудь,
Будет бить тебя муж-привередник
И свекровь в три погибели гнуть.
От работы и черной и трудной
Отцветешь, не успевши расцвесть,
Погрузишься ты в сон непробудный,
Будешь нянчить, работать и есть.
 

(Н. А. Некрасов)

Но покоряться свекрови что родной матери было делом привычным. В своем родном доме невестка тоже подчинялась. Однако в семье мужа у нее могли быть и другие родственники, стоявшие по положению выше – девери или золовки. Девери – братья мужа – напрямую в домашние дела не вмешивались. Их уделом было следовать указаниям отца. Домашние склоки их касались мало, и отношения с невестками выстраивались прохладно-равнодушными. Иное дело золовки – родные дочери свекрови.

«Золовка – злая головка» – звучит народная пословица. Или еще: «Золовка – хитра на уловки».

Положение золовки в доме было куда более выигрышным, чем положение невестки. Собственную дочь жалели, не старались поручить ей непосильной работы, понимая, что и ее черед придет уйти в другой дом, где ее станут нещадно использовать.

Золовкино слово всегда воспринималось как более верное, чем слово невестки, если возникал конфликт. Характерна в этом плане картина «Лихая свекровь» Василия Максимова. В ней – весь колорит межсемейных отношений в крестьянской среде.

В центре картины сразу видна пожилая женщина, свекровь. Максимов не показывает ее лица, только в профиль. Но ее поза и жесты так эмоциональны, что сразу видно, насколько сильно она рассержена. Видно, что встала не с той ноги. Что готова растерзать молодую невестку, сидящую за ткацким станком.

Невестка – юная, цветущая. Нежный румянец покрывает ее щеки. Она испугана и не знает, как ей реагировать. Конечно, придется смолчать. Как сказать слово поперек свекрови! На контрасте с ней толстая и беззаботная золовка, пьющая чай у самовара. Невестка работает, а дочь свекрови недавно встала. И все недовольство обращено на ту, что трудится… Меньшая золовка (а может, и внучка), совсем подросток, сидит спиной и даже не оборачивается. К чему? Она давно знает, что в доме кипят страсти…

Русская классическая литература тоже дает нам яркие примеры подобных отношений. Вспомним конфликт Кабаниха – Катерина в пьесе Островского «Гроза». Правда, Кабаниха – не крестьянка. Это совсем другое сословие. Но сама суть отношений остается такой же: у свекрови всегда виновата невестка. «Домашних заела совсем», – говорят про Кабаниху.

Правда, в этом доме, где все подчинено воле Кабанихи, тоже можно отыскать лазейку. Как Варвара отчитывает Катерину: «Ты вспомни, где живешь! У нас весь дом на том держится. И я не обманщица была, да выучилась, когда нужно стало». Но они разные – Варвара и Катерина. Первая легко мирится с ложью, а Катерине хитрить противно. Она чувствует себя вольной птицей. А если ей обрезают крылья, то для нее лучше выбрать погибель.

«Лучше семь деверей, чем одна золовка», – говорили в старину. Неизменно подчеркивая: золовка – всегда на стороне матери. Может и дружбу с невесткой водить, но, если заметит неладное, первая же и предаст. Таким образом, невестка в доме – самое бесправное существо.

Хотя и здесь бывали исключения. Старая немощная свекровь иногда ничего не могла сделать против молодой и хваткой невестки. Особенно если та оказалась на положении «любимой снохи». Такие ситуации складывались в том случае, когда юного сына женили на женщине намного старше его самого. Об этом писал и возмущался таким обычаем Михаил Ломоносов, остались об этом свидетельства и у сербского дворянина Саввы Текели, который переехал в Россию в XVIII веке. Нашел свидетельство об этом и русский этнограф Алексей Смирнов: он выяснил, что в 1749 году енисейский крестьянин Ковригин пожаловался священнику: что почти двадцать лет назад его отец, без всякого на то согласия, женил его на односельчанке. Нарушены были сразу несколько принципов: с 1716 года решением Петра I насильно женить запрещалось. Вдобавок Ковригин был всего лишь семилетним ребенком.

После смерти отца Ковригин пошел искать заступничества у нового приходского священника. Рассказал, что его престарелая жена давно не справляется с домашней работой, что между ними никогда не было никаких отношений, и теперь он, Ковригин, как с ярмом на шее – вековать до смерти с бесплодной и больной? Он-то крепкий, под тридцать лет. Ему бы развод!

Вся эта история сложилась потому, что в доме Ковригиных был только единственный мальчик, самый младший. Старшие дети – сестры Саввы – быстро повыходили замуж. И остался у стареющих родителей только малыш. Какую помощь он мог оказать? Конечно, к труду приучали рано. Но семилетнему ребенку не справиться со многими «взрослыми» делами. Потому и пошли на уловку – женили мальчика на девице много его старше. Так появилась в доме еще одна работница.

Такой случай был не единичным.

В качестве невесток звали вдовиц или засидевшихся в девках. Те уже не так «разбирались», и если семья заедала их поедом как «лишних» да ненужных, охотно убегали замуж за подростков.

Обе стороны довольно ударяли по рукам: одна приобретала взрослую умелую помощницу, другая избавлялась от лишнего рта. Почему лишнего? Если в доме пять-шесть девиц, не всегда для них достаточно женской работы. Единственным человеком, который мог впоследствии возмутиться, становился… юный жених.