Черный куртец или приключения Ромы Зубренко

В Роме загорелось желание найти хоть что-нибудь новое в жизни, хоть незначительное увлечение… и, как вариант, он решил пройтись по магазинам – ему не помешало бы купить весеннюю куртку.

«Разумеется, даже если я и найду красивую куртку – это всего лишь тряпка… пустяк, который ровным счетом ничего не значит пред моим горем. Хотя, с другой стороны, прогулка поможет мне отвлечься от дурных мыслей. Не зря ведь говорится: душу нужно лечить ощущениями…» – и дар речи его пропал.

За стеклянной витриной он увидел черную меховую дубленку; она была необычного фасона, с желтыми рисунками во всю длину: с правого бока выглядывал череп, а на плече по другую сторону красовался знак анархии. Рома зашел в магазин и попросил примерить ее. Облачившись, он взглянул в зеркало и ахнул – она сидела на нем идеально. Рукава, нижняя окантовка и ворот были покрыты черным овчинным мехом. Золотые застежки звенели друг об друга и поблескивали на свету. Рисунки заиграли новой жизнью, стоило ему лишь пошевелить руками. Дубленка была эксклюзивна, в единственном экземпляре.

Рома долго думал: стоит ли тратить свои последние сбережения на эту вещь? Да, он решился купить ее, чему был несказанно счастлив. Это была самая дорогая покупка, первая щегольская и в то же время элегантная вещь в его сером и неприметном до сего времени гардеробе.

Часть вторая

11

Если бы кто захотел сыграть с нами злую шутку, в раз перечеркивающую принципы тонкой натуры нашего главного героя, то он непременно б сказал, что шопинг способен снять все горести Ромы Зубренко. И, даже я, автор этого рассказа, готовый к самым неожиданным поворотам сюжетной линии, выпучил бы от негодования глаза и, скинув оковы благоразумия, как плюнул б эдакому шутнику в лицо за подобные глумления!

Но кто же знал, что скрыто во времени и какое значение несет в себе сатирическая линия жизни, кто же знал – наступит момент, и шуткой раскроются пред нами замыслы судьбы? Кто же знал, что Рома, выйдя на улицу после покупок, почувствует себя совершенно другим, будто бы заново родившимся человеком? Мысли, которые зимней стужей сидели в нем, которые сковывали все его существо, теперь развеялись и явились теплым ветерком. Лучи солнца играли на Ромином лице и он, довольно прищуривая глаза, двигался по главной улице своего города. Кончики его ботинок свистели в воздухе, руки болтались без остановки, голова крутилась по сторонам. За ухом торчала сигарета. Он был в своей новенькой дубленке.

Рома видел, что каждый прохожий обращает на него внимание, и он отвечал тем же. Мужчин он приветствовал своей походкой «вразвалку» и прямым, вызывающим на дуэль взглядом. На женщин он смотрел снизу вверх, а в конце плутовски улыбался. Все это делал потому, что обрел небывалую уверенность в своих способностях, не сильно заботясь, откуда вдруг взялась эта смелость, решительность и даже дерзость.

Л.Н. Толстой писал, что никакая сила не имеет такого разительного влияния на направление человека, как наружность его, и не столько сама наружность, сколько убеждение в ее привлекательности. И это суждение так звонко откликнулось мне, ведь в жизни я много раз имел дело с людьми некрасивыми, которые делились на два вида; первые знали о своей уродливости, стеснялись ее и от этого становились еще некрасивее; вторые же совсем не находили в себе изъяна, жили припеваючи и даже были убеждены в своей обаятельности так искренне и сильно, что убеждение это передавалась и мне, отчего я каким-то удивительным образом влюблялся в них. Я подозреваю, что уверенность в собственной силе есть харизма человека.

Рома выкурил две сигареты подряд, и отправив их на козырек остановки – хоть рядом находилась урна, – сел в автобус. Все вдруг зарычало, затряслось, мелочь подпрыгнула в руке; он поспешил приземлиться на любое свободное место. В окне замельтешили дома, голые деревья, здание администрации, кинотеатр, памятники и фонтаны – все это он уже видел тысячу раз. Тогда он посмотрел по другую сторону и нашел там не менее увлекательное зрелище: бабку, женщину с ребенком и еще одну бабку. Девушку с каре он заметил не сразу. О! Она в тот же миг понравилась Роме, и он не стал скрывать этого. Юбка, ножки в темных колготках, курносый носик. Рома откинулся на спинку кресла и, склонив голову буквой «г», взглянул ей в лицо.

«А она ничего такая, может познакомиться? Ну да, чего ж мне стоит? Правда, отвлекать ее не хочется… так сосредоточенно читает. Наверное, что-то учит. Главное, чтоб на следующей остановке не вышла… тогда и подойду. О! Вроде бы оторвалась от своей тетрадки… Интересно, о чем же она сейчас думает?» – мысленно разговаривал с собою Рома.

Девушка же разбирала каракули в тетради, которую дала ей подруга для подготовки к экзамену, и была действительно погружена в написанное, пока в автобусе не появился парень в модной черной куртке. Она с любопытством посмотрела на него, на желтые рисунки-каракули на рукаве, но как заметила, что он направляется в ее сторону, опустила глаза и сделала вид, будто читает. Но что-то влекло, и она снова покосилась на него сквозь просвет в волосах. О! Весь его образ – эта расхлябанность, с какою он сидел, эти отбивающие ритм пальцы, этот шнурок на ботинке, который ему удалось завязать лишь с пятого раза; все движения его были такими чудными, что по коже у нее пробежали мурашки. Хоть она и не боялась встретиться взглядами – и даже хотела этого, – однако тут же уткнулась в тетрадь, как только он закрутил головой.

«А он хорошенький. Решится ли он познакомиться? Но если он надумает подойти ко мне с этой дурацкой фразой «привет давай познакомимся», как подходили сотню раз, то он упадет в моих глазах. А он… да, он смотрит на меня. И уже достаточно долго. Интересно, о чем он думает?»

И в это же мгновение Рома поднялся с сидения.

– Привет, – он подождал, пока она поднимет глаза. – Ты самое красивое создание в этом автобусе.

От улыбки у нее образовались две ямочки на щеках. Она хлопнула ресницами и убрала волосы за ухо, хотя они тут же вернулись в прежнее положение.

– Спасибо большое.

– Ты не против познакомиться? Меня зовут Рома. А тебя? – выпалил он без остановки, не давая ей времени опомниться.

– Полина. У тебя красивое имя – Роман…

– Поверь, у тебя не менее, – и он сразу же протянул руку за спинку ее кресла.

Таким образом они разговаривали об одном, а думали о другом.

Полина была в восторге от простоты и естественности своего нового знакомого. С ним было так приятно беседовать, что порою она забывалась и позволяла себе лишнего, хоть и разговор был, в сущности, о вещах самых обыкновенных. С другой же стороны, она негодовала на себя за то, что никак не могла понять, отчего же его стереотипная фраза подняла в ней такую бурю эмоций, ровно как и этот взгляд его, который без слов говорил о неблагопристойных намерениях, который всегда в душе вызывал чувство отвращения – теперь же ей был в крайней степени приятен.

Рома, рассматривая то ее личико, то ножки в колготках, подмечал, что в этом мире нет ничего легче знакомств с противоположным полом. Как гром среди ясного неба открылось ему, что все-таки намного лучше относиться ко всему легкомысленно, нежели то, как делал он это раньше – копался и зацикливался на проблемах. Но все же основные лучики разума направлены были в сторону одной простой мысли: «как бы мне сойтись с ней поближе?».

12

В ту ночь Рома Зубренко дома так и не появился. Первый раз, когда он посмотрел на часы и вспомнил о своих обязанностях, было шесть утра. Рабочий день, как огонек в печке, лениво раскочегаривался, готовясь через мгновение залить все окружающее жаром и копотью.

Рома, которому годами довелось находиться в четырех стенах, теперь уж никак не хотел пропускать праздника жизни, и он спросил себя: «Почему бы мне не сходить в университет?» Подобного рода идея могла прийти человеку, который не только пил и гулял всю ночь, но еще и кемарнул часок под утро, отчего полностью потерял голову, стал пьянее и сумасброднее.

И, действительно, почему бы и нет – осоловевший Рома Зубренко в едином вальсе движений покачивался с людьми в электричке. На кончике его рубашки красовались кровавые брызги, а на ноге пятно, размером с рублевую монету. Меховой воротник, стянутый на шее золотой застежкой, был поднят и доходил до ушей. Рома зевал да улыбался, изучая спящих. Люди дремали по-разному: кто-то клевал носом каждые десять секунд, а кто-то бился щекой о стекло. Вот девушка открыла рот и пустила слюну. Мужик склонил голову на плечо другого мужика. Рома сиял, пока глазки его не начали слипаться тоже; он тряхнул головой и чтобы взбодриться переменил позу.

Он прикладывал максимум усилий для борьбы с потребностью, ибо боялся проспать свою остановку, но в конечном счете так и не смог обуздать эту силу. Сам того не понимая как, он сомкнул глаза. Минутное помрачение. Сквозь темноту ресниц предстал перед ним вагон, и вновь наступила тьма. Мысли его стали путаться, воспоминаниями поползли события прошедшей ночи, громкая музыка, улыбки, поцелуи – и вдруг чей-то женский голос врезался ему в сознание, ножом прорывая туман дремоты, и произнес до боли знакомое слово.

Рома подпрыгнул, схватил портфель и выбежал прочь. Это была его станция.

13

Первой парой стояла экономика. Практическое занятие проходило в маленькой аудитории с тремя рядами парт, где сидело семнадцать из восемнадцати студентов.

Преподаватель, Владимир Владимирович, был успешным и деловым человеком в возрасте тридцати пяти лет. Три дня в неделю он разъезжал по университетам, и всюду таская за собою багаж знаний, рассказывал истории из практики да поучительную теорию; в остальные дни он посвящал себя конференциям, решал самые сложные экономические вопросы региона, мотался по командировкам в разные страны, а также не забывал устраивать собственный бизнес.

И вот он, радостный и серьезный – оттого что занимается благим, даже несколько альтруистическим делом – пробегается по списку присутствующих.

– Братишкин?

– Здесь!

– Бесш… Бесху…

– Бэсшхумамедовъ, – как труба, раздался сердитый голос с последних парт. – Я здэс.

– Бесшхумамедов, значит, – сказал Владимир Владимирович, все так же покойно глядя в сидевшие на носу очки и занося отметку в тетрадь. – Прошу прощения. Так неаккуратно написано, что и прочитать сложно. Ладно, продолжим. Зубренко?

В ответ тишина.

– Рома Зубренко!

Студенты многозначительно переглянулись между собой: на первом курсе еще не принято прогуливать без причины. Владимир Владимирович поднял глаза, пробежался по лицам, и, не обнаружив своего любимца, хотел уже ставить «н» в графу пятерок, как посторонний звук отвлек его – дверь распахнулась, и в аудиторию ввалился непричесанный, с тремя расстегнутыми верхними пуговицами Рома Зубренко.

– Можно… – машинально сказал он и тут же запнулся, никак не припоминая имени преподавателя.

– Опаздываешь. Проходи.

Рома сделал было шаг в сторону последних парт, но мест там не оказалось. Чертовщина! На втором ряду тоже. Лишь на первом был выбор: расположиться перед самым носом Владимира Владимировича или же несколько сбоку.

Оба места были просматриваемыми, и Владимир Владимирович прекрасно видел, как Рома вскинул портфель на парту, как долго он туда глядел, копошился, и как в конце, не вытащив ничего, соединил руки в замочек и сел мертвецом.

14

День этот, как Геркулесу гора, обещал быть тяжелым для Ромы Зубренко. Нет ничего мучительнее состояния, когда организм не слушается своего хозяина и вместо того, чтобы выполнять его приказы, делает вещи совершенно противоположные.

Рома понимал, что находится на первом ряду, что все его зевки есть неуважение к преподавателю, что ведет себя по-свински – однако повлиять на ситуацию, как и на самого себя, не мог. Веки его ослабли и улитками ползли друг к дружке. Он моргнул, дабы прогнать дремоту, как тотчас же заметил резкую перемену в обстановке: студенты начали потягиваться, подниматься, загремели стульями и заговорили полным голосом; одни хохотали, другие жали руки, звонко шлепая ладонями. А Рома все сидел на месте и озирался, как загнанный в клетку медведь. Опомниться ему помогла дружеская рука на плече, которая резюмировала: первая пара пролетела в два счета.

На десятиминутном перерыве Рома и Никита – тот самый дворовый парень – галопом неслись по лестнице. Глаза их блестели детской радостью. Они выскочили на улицу, забежали в ларек и пропустили по бутылочке пива за круглыми пластмассовыми столиками. Хмельной напиток забулькал, пузырики полетели кверху, и когда показалось нагое дно кружки, Рома с Никитой отправились обратно в университет; однако делали они это уже не так быстро, как раньше по двум причинам. Во-первых, у них были полные, надутые газами животы; а во-вторых – что является более весомым аргументом – под мышками находились бутылочки. Рома с Никитой приберегли яблочный сидр на пару.

Лекция по высшей математике шла полным ходом. Разбиралась тема «Интегральное исчисление», и профессор выносил на рассмотрение у доски несколько примеров интегрирования методом замены переменной, когда в дверях появилось две сияющие морды. Приятели без особых церемоний кивнули преподавателю и, отбивая ботинками каждую ступеньку, с грохотом покарабкались на «камчатку». Это была здоровая лекционная аудитория, в которой находились все студенты с потока, то есть сто с лишним человек. Не менее половины из них проводили Рому с Никитой недовольным взглядом; остальные зашушукалась между собой и осуждающе покачали головами.

Если бы вся эта ситуация произошла на третьем или четвертом курсе, то на наших двух ребят смотрели бы с улыбкой; сейчас же их считали врагами народа просто потому, что они своими басистыми голосами, в особенности когда пытались говорить вполголоса, перебивали профессора.

Однако Роме и Никите не было никакого дела до всеобщего мнения студентов, как нет дела быкам до мошкары: те вроде бы крутятся, жужжат перед рогами, и больше ничего из себя не представляют. Все сидевшие ниже студенты были для них очкариками и ботаниками, то есть самого презренного рода людьми, которые высказывают своё недовольство друг другу и не в состоянии выразить его тому, кому бы это следовало. И правильно, что не решались. Рома так и ласкал в душе желание выбить кому-нибудь очки, а также все прикидывал: в какую же сторону следует увернуться, дабы миновать чужой кулак и прибавить силы своему удару за счет инерции? Очевидно, если противник правша, а так происходит в большинстве случаев, то надо брать влево и бить с ле…

– Ну что, начинаем? – вопрос, который вывел его из задумчивости.

Рома предпочел ответить без слов. Он прижал бутылку к парте, зацепился крышкой об уголок, дернул вниз. Крышка чпокнула и отлетела куда-то в сторону. Подобно гейзеру вздыбилась пена над горлышком, и Рома как можно быстрее отстранил бутылку от своих белых брюк.

– Разумеется начинаем!

Приятели чокнулись… чокнулись как на свое, так и на всеобщее удивление чересчур громко. Звон дрогнул в стенах и покатился вниз. Первый ряд обернулся, украдкой взглянул на профессора и вновь повернул голову. Даниил Альбертович, профессор докторских наук, хоть и был человеком древних укладов да туговат на ухо, пропустить такого нахального звука не мог. Он побагровел в секунду, скинул очки и, не считаясь с возрастом, подлетел к первой парте. Во всю глотку, каким-то бесовским, обезумевшим голосом завопил он.

– Кто чихнул? Я спрашиваю: кто чихнул?! – пробегаясь по трибунам глазами, он вглядывался каждому студенту в лицо. Весь вид его показывал, насколько ненавистны ему нарушители порядка.

– Вы пытаетесь сорвать пару, паразиты?! Сколько раз говорить, что при мне чихать запрещено!.. Запрещено – и все тут, – заговорил он смягченным и писклявым от старости голосом, уже несколько опомнившись. – Понятно вам, вредители? Ишь, чихают, бацилл на меня раскидывают… Нет, на лекции нельзя чихать, это недопустимо. Вы должны блюсти дисциплину, пресекать попрание на корню… где вообще видано, чтобы студенты чихали на преподавателя. Вот в наше время такого не было: чихнул кто нахально, то сразу в шею гонят, все, – он пискнул на последнем слове от усердной жестикуляции, – сразу! В шею! В шею! Без каких-либо разговоров!

Даниил Альбертович развернулся, показав со всех ракурсов свой измалеванный мелом костюм, и зарычал, закряхтел, издал ужасный звук, какой обычно производят старики, когда пытаются привести в порядок голос. Он попятился к доске… как в этот же самый момент по аудитории разлился чих – раскатистый, дребезжащий в воздухе. Никита поправил каштановый чуб, который свалился ему на лоб после внезапного чиха, и покосился на своего соседа. Тот сидел с влажными глазами, разинув рот, смотрел вверх на потолок. В одной руке у него была бутылка, а другая в судороге сжимала носовую перегородку. У Ромы щекотало в носу с такой силой, что никакие народные способы не помогали сдержать порыва. Лицо его скорчилось. Он зажмурился. Рука подпрыгнула. Бутылка плюнула пеной. Стекла в аудитории дрогнули.