Всякая часть законодательства представляется важною и спасительною под мудрым пером Екатерины. Она первая изобразила все великие должности сберегательной власти или Благочиния. Во многих землях имя Полиции означает единственно наушников Правительства и ужас не только злых людей, но и самых добрых. Монархиня превращает ее в благодетельное судилище нравов и порядка для всей Империи. Полиция, соблюдая тишину, обуздывает вредную роскошь, старается искоренять и даже предупреждать нравственное зло, бесчинство, обманы; печется о безопасности, физическом благосостоянии народа, чистоте воздуха, здравой пище, твердости знаний, украшении городов и сел, о приятной удобности путешественников, – наконец, печется о бедных и больных. Сия деятельная часть Правительства, – сей, так сказать, неусыпный Аргус его, не присваивая себе уголовного и гражданского суда, исправляет людей легкими наказаниями и спасает порок от преступления (527–566).

Предложив в сем «Наказе» самую лучшую основу для политического образования России, Екатерина заключает его священными, премудрыми мыслями, которые, подобно фаросу, в течение времен должны остерегать все Монархии от политического кораблекрушения. Сограждане! Да обновится внимание ваше: Ее глас вечной Судьбы, открывающей нам причину государственных бедствий!

«Империя близка к своему падению, как скоро повреждаются ее начальные основания; как скоро изменяется дух Правления, и вместо равенства законов, которые составляют душу его, люди захотят личного равенства, несогласного с духом законного повиновения; как скоро перестанут чтить Государя, начальников, старцев, родителей. Тогда государственные правила называются жестокостию, уставы – принуждением, уважение – страхом. Прежде имение частных людей составляло народные сокровища; но в то время сокровище народное бывает наследием частных людей, и любовь к отечеству исчезает (502–506). – Что истребило наши две славные Династии, говорит один Китайский Писатель: то, что они, не довольствуясь главным надзиранием, единственно приличным Государю, хотели управлять всем непосредственно и присвоили себе дела, которые должны быть судимы разными государственными Правительствами. Самодержавство разрушается, когда Государи думают, что им надобно изъявлять власть свою не следованием порядку вещей, а переменою оного, и когда они собственные мечты уважают более законов (510–511). – Самое вышнее искусство Монарха состоит в том, чтобы знать, в каких случаях должно ему употребить власть свою: ибо благополучие Самодержавия есть отчасти кроткое и снисходительное правление. Надобно, чтобы Государь только ободрял и чтобы одни законы угрожали (513–515). Несчастливо то государство, в котором никто не дерзает представить своего опасения в рассуждении будущего, не дерзает свободно объявить своего мнения (517). – Все сие не может понравиться ласкателям, которые беспрестанно твердят земным Владыкам, что народы для них существуют. Но Мы думаем, и за славу Себе вменяем сказать, что Мы живем для Нашего народа. Сохрани Боже, чтобы, по совершении сего законодательства, какой-нибудь народ на земле был счастливее Российского! Тогда не исполнилось бы намерение Наших законов – несчастие, до которого Я дожить не желаю!» (520).

Я верю своему сердцу: ваше, конечно, то же чувствует… Сограждане! Сердце мое трепещет от восторга: удивление и благодарность производят его. Я лобызаю Державную руку, которая, под божественным вдохновением души, начертала сии священные строки! Какой Монарх на троне дерзнул – так, дерзнул объявить своему народу, что слава и власть Венценосца должны быть подчинены благу народному; что не подданные существуют для Монархов, но Монархи для подданных? Мы удивляемся Философу, который проповедует Царям их должности; но можно ли сравнять его смелость с великодушием самодержавной Екатерины, Которая, утверждая престол на благодарности подданных, торжественно признает Себя обязанною заслуживать власть Свою? Ядовитая лесть, которая вьется и шипит вокруг Государей, могла ли уязвить такое геройское сердце? Нет! Гнусный гад, пресмыкаясь во прахе, не ужалит орла, под небесами парящего!.. И сие великое движение пылкой души, сии в восторге произнесенные слова: «Сохрани Боже, чтобы какой-нибудь народ был счастливее Российского!» – не суть ли излияние и торжество страстной добродетели, которая, избрав себе предмет в мире, стремится к нему с пламенною ревностию, и самую жизнь в рассуждении его ни за что считает? Так, Екатерина преломила бы скипетр Царский, свергла бы венец с главы Своей, возненавидела бы власть Свою, если бы они не служили Ей средством осчастливить Россиян!

Ее «Наказ» долженствовал быть для Депутатов Ариадниною нитию в лавиринфе государственного законодательства; но он, открывая им путь, означая все важнейшее на сем пути, содержит в своих мудрых правилах и душу главных уставов, политических и гражданских, подобно как зерно заключает в себе вид и плод растения.

Уже Депутаты Российские сообщали друг другу свои мысли о предметах общего Уложения, и жезл Маршала гремел в торжественных их собраниях. Екатерина невидимо внимала каждому слову, и Россия была в ожидании… Но Турецкая война воспылала, и Монархиня обратила Свое внимание на внешнюю безопасность государства.

Сограждане! Принесем жертву искренности и правде; скажем что Великая не нашла, может быть, в умах той зрелости, тех различных сведений, которые нужны для законодательства. Да не оскорбится тем справедливая гордость народа Российского! Давно ли еще сияет для нас просвещение Европы? И мудрость Ликургов была ли когда-нибудь общею? Не всегда ли великое искусство государственного образования считалось небесным вдохновением, известным только некоторьм избранным Душам? Оставляя суеверные предания древности о Нимфах Эгериях, можем согласиться, что Нумы всех веков имели нужду в чрезвычайных откровениях Гения. Сколько мудрости потребно Законодателю? Сколь трудно знать человеческое сердце, предвидеть все возможные действия страстей, обратить к добру их бурное стремление или остановить твердыми оплотами, согласить частную пользу с общею; наконец – после высочайших умозрений, в которых дух человеческий, как древле Моисей на горе Синайской, с невидимым Божеством сообщается, – спуститься в обыкновенную сферу людей и тончайшую Метафизику преобразить в устав гражданский, понятный для всякого!

Но собрание Депутатов было полезно: ибо мысли их открыли Монархине источник разных злоупотреблений в государстве. Прославив благую волю Свою, почтив народ доверенностию, убедив его таким опытом в Ее благотворных намерениях, Она решилась Сама быть Законодательницею России.

Едва умолкли громы войны, в самый первый год счастливого мира Екатерина обнародовала новое «Учреждение для Губерний», которое составляет вторую важную эпоху в Ее правлении и которое, мало-помалу, удивительным образом пременило Россию как в умах, так и во нравах.

Государства, подобно человеку, имеют разные нравственные возрасты: мудрый Законодатель следует взором своим за их изменениями, и от времени до времени обновляет систему свою, прибавляя или иначе располагая части ее. Что в века Петра Великого было достаточно для скорого производства дел, то во дни Екатерины уже не ответствовало новым потребностям Россиянина. Сограждане! Опыт и размышление открывают нам сию любопытную истину: «Что быстрые шаги человека к Философии и к гражданскому совершенству до некоторого отдаления бывают самые беспокойные». Разум, помраченный невежеством, есть тихое, заросшее травою блато, которого сонные воды не знают никакого бурного волнения; но первые лучи Философии, пробуждая мысленную силу, рождают сомнение за сомнением, которые волнуют душу в Океане неизвестности: время заблуждений и дерзких систем! Но вихрь, наконец, утихает, и разум, обогащенный идеями, находит для себя счастливую пристань, где тишина и мирные наслаждения ожидают его. Так и в гражданских обществах. Легко Законодателю управлять народом грубым и полудиким, которого нужды, понятия и страсти малочисленны; которого душа недеятельна и разум дремлет. Тогда новый гражданин в случае обиды скорее прибегает к человеческой управе, нежели к гражданской; тогда бывает более ссор, нежели дел тяжебных. Но когда гражданин, так сказать, осмотрится в политическом обществе; когда, узнав новые потребности, новые выгоды стяжания, он уже привыкнет к власти законов, отнимающих и дающих, тогда рождается охота к тяжбам, рождается ябеда, сия хитрость простых, которая, беспокоя других, сама себя изнуряет и, стремясь к неправым приобретениям, ведет за собою разорение. Дальнейшие успехи просвещения исцеляют гражданина от сей болезни, открывая каждому пользу справедливости, честности и мирной жизни; но пока сия счастливая перемена не совершится, Законодатель умножает способы правосудия для скорейшего успокоения невинности и наказания ябедника. Со времен Петра Великого до царствования Екатерины число тяжебных дел беспрестанно возрастало, и Монархиня должна была установить новые судилища^[21].

Но творения великих умов, подобно творениям Природы, не ограничиваются благом единого рода, и новое «Учреждение» Екатерины представляет нам в своем намерении различные пользы для России. Одна из великих мыслей сего «Учреждения» есть ввести в правление все три гражданские состояния, приучить людей к законоведению, утвердить правосудие на собственном их благе. Всякий может быть судьею для равных ему и должен знать уставы государственные; всякий для своей безопасности избирает достойнейшего, поручая ему некоторым образом жребий свой; всякий, зная тяжбу, знает и судящихся, будучи товарищем их в гражданской жизни; всякий боится употребить во зло общую доверенность, ибо через три года возвратится он в состояние частного гражданина и будет наказан общим презрением, если не исполнит обязанностей чести.

Монархиня повелела – и Россия, дотоль не соразмерная в частях своих, подобно дикому произведению Натуры или слепого случая, прияла вид гармонического размера, подобно творению совершенного Искусства; части сравнялись между собою, и каждая Губерния ограничилась удобнейшим для нее пространством. Монархиня повелела – и глас Ее, как лира Амфионова, творит новые грады, если не великолепием художества, то своею пользою украшенные. Уже земледелец не принужден надолго расставаться с мирными Пенатами, чтобы в отдалении искать защиты от притеснителя, суда на хищного соседа или потребностей для жизни своей. Уже каждое селение означает близость города, где правосудие берет под свою эгиду пастыря и оратая; где торговля удовлетворяет их главным потребностям и где свободно меняются они плодами трудов своих. Благоразумный Политик видит в начальном недостатке сих юных заведений будущие их успехи и богатство. Так юное древо, с трудом пробиваясь сквозь твердые глыбы земли, едва-едва приметно на ее зеленой поверхности; но время возвышает его – и величественный дуб осеняет землю.

21. См.: Манифест при «Учреждении».