Софья Николаевна Беловодова

Но если, заменяя в характере Софьи Николаевны эту пахотинщину каким-нибудь другим изуродованным чувством, они получали целый ряд уродов, ряд олицетворенных ходячих чувств, то ясно, что в душе Софьи Николаевны нет ничего, кроме пахотинщины, что она сама олицетворенная пахотинщина.

Если мы заменим эту пахотинщину лихорадочною жаждою деятельности, мы получим Ольгу, которая есть также односторонний тип.

Софья Николаевна и Ольга, несмотря на их видимое, по крайней мере кажущееся с первого взгляда различие, весьма близки между собою: в основе обоих характеров лежит эгоизм; но Ольгу этот эгоизм побуждает к деятельности, а Софью Николаевну, напротив, к полному бездействию. О причинах такого парадокса здесь говорить не место.

Всякий разбор сочинения, всякая критика оканчивается решительным отзывом о разбираемом сочинении. Что же, спросят нас, хороша Софья Николаевна Беловодова или нет? Что прибавит она к заслуженной славе г. Гончарова? Если бы меня не пугал авторитет певца обломовщины, я бы сказал: немного…

Г. Гончаров, кажется, и сам сознает это. В затруднительных случаях он избегает говорить о внутренней жизни Софьи Николаевны; он проходит такие места молчанием. Например, при чтении этого рассказа, представляется следующий вопрос, на который г. Гончаров не дает ответа. Почему Софья Николаевна не желала, не пробовала узнать, в чем состоит жизнь ее отца, человека ей весьма близкого? Почему она не хотела этого узнать хотя бы из простого любопытства, которое составляет, говорят, у женщин шестое чувство? Надо сказать, что старик Пахотин был человек добрый, но весьма недалекий и имел слабость прикидываться ловласом. Он постоянно рассказывал, не стесняясь присутствием дочери, различные скандальные анекдоты, говорил о своих победах и т. п. Неужели Софье Николаевне никогда не приходило в голову узнать, что его занимало, в чем состояла его жизнь, по-видимому, веселая и счастливая, потому что Николай Васильевич был юношески весел? Этого чувства любознательности не мог истребить деспотизм матери, мать не употребляла и не могла употребить против него никаких средств, потому что не подозревала возможности его существования; это такое чувство, которое таится в глубине души и легко может не высказываться.