Горький сентябрь

– Там… – Боец неопределённо махнул рукой себе за спину.

В это время успевший подъехать к ним и всё слышавший командир 1-й батареи деловито спросил:

– Товарищ капитан, где будем разворачивать фронт?

– Какой на хрен фронт?.. Если этот драпальщик не врёт, – командир кивнул в сторону беглеца, – немецкие танки на подходе.

– Значит, делаем засаду? – догадался лейтенант.

– Да, – подтвердил командир и приказал: – Рассредоточить орудия, укрыть за плетнями, клунями и сараями. Упряжки отвести за село и все сколько есть бронебойные снаряды выложить.

– Есть! – лейтенант дал было коню посыл и вдруг сразу же резко осадил. – А рекогносцировка, как же?..

– Да чего гадать, – махнул рукой капитан. – Коню понятно, немцы по дороге идти будут… Ты вот что, давай тут сам, а я пока проскочу во вторую и третью, батареи предупредить…

Командир дивизиона потянул повод, чтобы развернуть коня, но его остановил так и торчавший на дороге беглец.

– Товарищ капитан, а как же я?.. Могу ехать?

– Ты?.. – командир немного подумал и решил: – Да поезжай, драпальщик. Доскачешь до моста, сообщи коменданту переправы. Мол, немцы на подходе, и ещё передай, что мы тут пушками дорогу перекрыли.

Боец обрадованно кивнул, дал шенкеля и поскакал обочиной, а командир дивизиона, сомневаясь, дойдёт ли сообщение, проводил гонца взглядом, а потом затрусил следом, объезжая уже начавшие рассредоточиваться орудия батареи. Лошади под зычное гиканье ездовых стаскивали пушки с дороги, номера торопились за ними, и командир дивизиона пришпорил коня. Капитан спешил, чтобы за имеющееся ещё в запасе время успеть рассредоточить подходившие на рысях вторую и третью батареи.

Тем временем первая батарея закончила оборудовать позиции, но немцы всё не появлялись, и укрывшийся за плетнём лейтенант начал подумывать, что беглец наврал, однако это оказалось не так. Сначала донёсся постепенно нарастающий слитный гул моторов, а потом из недальнего леса начали выползать танки. Лейтенант поднял бинокль и принялся считать вражеские машины. В поле зрения попало по меньшей мере двадцать танков с крестами на башнях.

Окинув взглядом замаскированные орудия своей батареи, лейтенант поднял руку и громко крикнул:

– Внимание!.. – а затем, снова прижав окуляры к глазам, стал следить за неумолимо приближающимися танками.

Как сразу определил лейтенант, всё это были средние Т-3. В бинокль хорошо просматривались и грязь, заляпавшая корпус головного танка, и блеск вытертых траков, наматывавшихся на ленивец, и чуть повёрнутая в сторону пушка, и возвышавшаяся над боковым люком, похожая на стопку металлических блинов, командирская башенка.

Лейтенант хотел было приказать, чтоб танки подпускали как можно ближе, но неожиданно со стороны села грохнул первый выстрел. Это не выдержал командир второго орудия, спрятанного за сараем стоявшей на отшибе усадьбы. Наводчик второпях промахнулся, зато головной танк, довернув башню, тоже выстрелил, и от крыши сарая во все стороны полетели обломки.

Теперь дружно начали стрелять и другие пушки, однако сначала попаданий не было. Прошла, наверно, целая минута непрерывной пальбы, прежде чем один танк дёрнулся и с перебитой гусеницей закрутился на месте. Почти сразу в его подставленный борт угодил второй снаряд, подбитый танк замер, и над его башней высоко взметнулся огромный закручивающийся язык пламени.

– Есть! – радостно выкрикнул лейтенант и в порыве чувств стукнул рукой с зажатым в ней биноклем по плетню.

Но тут, словно в отместку, на второе орудие, открывшее огонь первым, обрушился град танковых снарядов. Немцы стреляли точно. Командиру батареи без всякого бинокля было видно, как дымные клубки разрывов сорвали хилую маскировку и почти сразу один из снарядов угодил точно в щит. После прямого попадания пушка замолчала, и лейтенант бросился туда.

Пока спешивший к подбитому орудию лейтенант перебегал от хаты к хате, по нему не стреляли, но когда до завалившейся набок пушки оставалось совсем близко, рядом с ним хлестнула пулемётная очередь. Каким-то шестым чувством уловив опасность, лейтенант мгновенно залёг, а потом, буквально вжимаясь в землю, по-пластунски добрался к ближайшему укрытию.

Осторожно выглядывая отсюда, он попытался рассмотреть уничтоженную взрывом позицию второго орудия. Утешительного было мало. Искорёженный щит загнулся далеко назад, торчал так и оставшийся открытым затвор, и, уж ясное дело, прицел разлетелся вдребезги. Вдобавок правое колесо отлетело неизвестно куда, и перекошенный лафет даже немного приподнялся.

Рядом с подбитой пушкой никого из орудийного расчёта не было видно, и командиру оставалось предположить, что либо все погибли, либо оставшиеся в живых, бросив позицию, сбежали в тыл. Пока лейтенант прикидывал, как поступить, оттуда, где укрывались остальные орудия, раздались подряд несколько выстрелов, и ещё один танк, окутавшись дымом, замер на месте.

Из него выскочили двое уцелевших танкистов и, то припадая к земле, то петляя, как зайцы, побежали назад к лесу. От досады лейтенант зло выругался. Если бы в его распоряжении имелся хотя бы один ручной пулемёт, то обстреляв этих удирающих немцев, можно было или подстрелить кого-то из них, или хоть показать, что у батареи есть пехотное прикрытие.

Улучив момент, лейтенант стремглав перебежал к разрушенному, начавшему гореть сараю и замер. Наводчик с размозжённой головой полусидел, упершись мёртвым плечом в искорёженный щит, а сержант, командир орудия, оставался на своём месте, но не стоял, а лежал навзничь, глядя остекленевшими глазами в небо. Его правая рука, согнутая в локте, так и осталась приподнятой, будто он всё ещё собирался подать команду…

Лейтенант пошарил вокруг взглядом, проверяя, нет ли ещё убитых, и больше никого не увидев, понял, что сейчас на позиции он один. Подбитая пушка к стрельбе была явно непригодна, и тогда командир батареи, забыв об опасности, прямиком помчался к третьему орудию, продолжавшему вести, судя по паузам между выстрелами, прицельный огонь.

Перескочив на бегу какой-то плетень, лейтенант оказался рядом с позицией. Он уже видел людей возле пушки, машинально отметив, что расчёт вроде бы цел, как вдруг между ним и орудием вырос огненный столб. Он ещё успел понять, что это разрыв танкового снаряда, но его куда-то отшвырнуло взрывной волной, сознание уплыло, и всё вокруг охватила темень…

Когда лейтенант открыл глаза, он не сразу понял, где находится. Ему показалось, что его беспамятство длилось недолго, но рядом не было видно орудийной позиции. Не было и орудия. Вместо него лейтенант увидел круп лениво помахивающей хвостом крестьянской лошадки. Сообразив, что он лежит на телеге, лейтенант с трудом приподнялся и начал осматриваться.

Увидев стоявшего неподалеку обычного сельского мужика, командир батареи попытался его окликнуть, но голоса не было, и лейтенант, поняв, что позвать никого не может, бессильно откинулся на соломенную подстилку. Зато мужик, приметив, что лейтенант шевельнулся, громко позвал:

– Хлопцы, ваш командир до тямы прийшов!^[2]

Из-за хаты, возле которой стояла телега, выскочили несколько бойцов и подбежали к лейтенанту. Были они без касок, в изодранном обмундировании, а у сержанта, в котором лейтенант с трудом узнал командира третьего орудия, на лице ещё оставались следы толком не смытой копоти. Оглядев собравшихся у телеги, лейтенант еле слышно спросил у сержанта:

– Это все?..

– Не знаю я, товарищ лейтенант, – пожал плечами сержант. – Может, и ещё где-то прячутся…

– Целые орудия есть?

– Не, наши позиции в крошево. Немцы как навалились, мы еле ушли. Но и мы у них шесть танков подбили, сам считал, – с гордостью сообщил сержант.

– А со мной что?.. – Лейтенант снова попробовал приподняться.

– По всему выходит, контузия, а так вроде не ранены, – заверил сержант и обстоятельно пояснил: – Товарищ лейтенант, видать, вас там прямо возле нашей позиции снарядом шарахнуло…

Услыхав, что открытых ран нет, лейтенант, обрадовавшись, даже попробовал шевельнуться, но ничего толком не вышло, и он, снова обратив внимание на мыршавую лошадёнку, спросил:

– Этот-то скакун откуда?

– Да колхозный воз взяли, чтоб вас везти, – кивнул на телегу сержант и пояснил: – Мы к упряжкам побежали, а их нет. Мы туда-сюда, а селяне говорят, как немецкие танки наскочили, наши и погнали кто куда…

– Ясно… – Командир батареи прикрыл глаза, а сержант выждал и, понимая, что расспросы кончились, обратился уже по уставу.

– Товарищ лейтенант, какие будут приказания?

– Приказания? – переспросил лейтенант и, заставив себя сосредоточиться, после короткого раздумья сказал: – Давай выводи на ту самую дорогу, по которой сюда шли. Там наши части на подходе должны быть. Ты только гляди в оба: у немцев за танками пехота идёт…

Стоявшие рядом бойцы услышали приказание, один из них разобрал вожжи, и послушная коняга тронула воз…

* * *

Эта ночь в штабе Юго-Западного фронта выдалась относительно спокойной. Из-за крайне напряжённой обстановки все офицеры, практически находясь на казарменном положении, работали круглосуточно, выкраивая на короткий отдых лишь несколько часов урывками. Даже во время бомбёжки работа не прерывалась, и многие командиры оставались на своих местах, не спускаясь в подвал здания, оборудованный под бомбоубежище.

Самая большая нагрузка приходилась на оперативный отдел, но как раз сегодня два офицера-направленца – майор Дёмин и капитан Седых – справились с работой на удивление быстро. Вышло так, что донесения с мест поступили в полном объёме и, обработав их, оба командира почти одновременно закончили готовить каждый свою информацию за истекшие сутки.

До утра ещё было время, и Дёмин, заговорщически кивнув капитану на дверь, направился к выходу. Седых немного помедлил, а потом тоже вышел в коридор, где его уже дожидался майор. Как-то так получилось, что оба командира сошлись характерами и зачастую немногое свободное время, оставаясь в штабе, они проводили вместе.

В коридоре царила прямо-таки ночная тишина, если, конечно, не обращать внимания на почти непрерывный стрекот телеграфных аппаратов «Бодо» из помещения связистов. Там полтора десятка девушек-бодисток не отрываясь, стучали по клавишам, передавая срочные приказы и сообщения.

Майор Дёмин прислушался к этой трескотне и вздохнул.

– Как они бедняги не устают?.. Ведь всё печатают и печатают…

Капитан Седых тут же отозвался:

– Так за этим начальник связи самолично следит. У него девчата по графику отдыхают, а то, не дай бог, от переутомления перепутают что…

– Ну да, так и надо… – одобрил действия связиста Дёмин и спросил: – Ну что, пошли в комнату отдыха?

– Не… Разоспимся только, а там соображай спросонья, – возразил Седых. – Давай лучше в буфет, в утра ведь маковой росинки во рту не было…

– Дело говоришь. – И Дёмин, кивнув, первым начал спускаться по лестнице, выводившей прямо в специально выделенную комнату, где постоянно находились то одна, то другая буфетчица.

В эту ночь дежурила Дуся. Плотная, розовощёкая, несколько простоватого вида девушка сидела за стойкой на стуле и, привалившись щекой к шкафчику, дремала. Услыхав шаги, она встрепенулась и, увидев Седых радостно заулыбалась. Весь штаб был отлично осведомлён, что Дуся неравнодушна к капитану. Вот и сейчас, сорвавшись со стула и наскоро прихорашиваясь, она спросила:

– Что будете?..

– Чаю бы горячего, можно?.. – улыбнулся ей Седых.

– А как же, вон, всё время грею… – И Дуся показала на пузатый, украшенный медалями самовар.

Раньше его в буфете не было, и Седых поинтересовался:

– Откуда такое чудище?

– Так, говорят, от прежних хозяев остался, – ответила Дуся и затараторила: – Вам с бутербродами?.. А ещё у меня и печенье есть… Хотите?..

– Давай всё… – распорядился Седых и отошёл к столику за которым, прикрыв глаза, уже сидел майор Дёмин.

Дуся не заставила себя ждать, и уже через пару минут всё было на столе.

Для начала командиры молча подкрепились бутербродами, а уже потом взялись за чай, который и впрямь оказался горячим. Придерживая левой рукой мельхиоровый подстаканник и помешивая ложечкой, чтобы сахар быстрей растворился, капитан неожиданно пропел вполголоса:

– «Двадцать второго июня, ровно в четыре часа»…

– Ты чего это распелся? – удивился Дёмин.

– Да так… – вынув из стакана ложечку, грустно протянул Седых. – Последнее время чего-то мысли всякие в голове бродят.

– Ну так поделись. – Майор пригубил и поставил стакан на стол, ожидая, пока чай малость остынет.

– Чем тут поделишься? – вздохнул Седых. – Я вот всё думаю, немцы войну 22 июня начали, а 11 июля они уже к Киевскому обводу подошли. Всего-то за двадцать дней. Это как?

– Ну, так зарвались немцы, – решил ободрить товарища Дёмин. – Они ж думали с ходу взять Киев. Ну и получили. Власов их враз отбросил.

– Я не о том, – покачал головой Седых. – Уверен, Киевский укрепрайон им не по зубам. Если б не некоторые обстоятельства.

– Ты имеешь в виду ту случившуюся поначалу неразбериху, когда наши части порой без приказа отступали, а кое-где, бросив доты, в тыл отошли? – для порядка дунув ещё раз, Дёмин принялся пить чай.

– Вот это-то как раз ясно, – отмахнулся Седых. – Если правде в глаза смотреть, бойцы деморализованы отступлением и стремятся за Днепр. Понимают, что река – преграда надёжная, закрепиться можно.

– Тогда что? – не понял майор.

– А то, что у границы случилось. Ведь там же сколько наших танков было… Это ж такая силища…

– Танки, говоришь? – Дёмин поставил и зачем-то отодвинул стакан. – Вот только на кой ляд их в такие кучи собрали…

– Как зачем? – возразил Седых. – Если целая тысяча танков враз навалится, это ж ого-го! Попробуй такую лавину остановить…

– Вот именно, что о-ого-го… – криво усмехнулся Дёмин. – Ты сам подумай, как такой массой управлять? Да они ж все дороги позабивают, и опять же я про кучи не зря говорю. У одних машин скорость восемьдесят км, а у других едва шестнадцать. Как же они вместе идти могут и на сколько км эта твоя тысяча растянется?

– И что, по-твоему? – несколько растерялся Седых.

– Да на мой взгляд, кое-что учесть бы не мешало, – хмыкнул Дёмин. – Ты ж, наверно, помнишь: Т-28 и Т-26 пехотные танки, КВ-2 может разбивать доты, а КВ-1 проломят любую оборону. Зато Т-34 и БТ-7 незаменимы при броске вперёд. Что же касается лёгких танков, это всего лишь подвижные пулемётные точки…

– Ишь, как всё по полочкам разложил, – усмехнулся Седых. – Вот только ты про Т-35 забыл. Их-то куда определишь?

– Ну куда, куда… – покачал головой Дёмин. – Их вроде бы всего-то штук шестьдесят. Но опять же, если такую махину в землю укрыть, то сверху пять бронированных башен будет, а это считай готовый дот. Поставь по фронту таких штук двадцать, да в окопах бойцов посади, вот тебе и готовая линия обороны. А если что, за ночь можно и передислоцироваться.

– Значит, по-твоему, оборона лучше? – спросил Седых.

– Это когда как… – задумался Дёмин.

– Ну да… – Седых немного подумал. – А помнишь, в самом начале, как немец напал, на фронтовом уровне решали, как действовать?

– Помню, – зло скривился Дёмин. – Начальник штаба Пуркаев был за постепенный отход, а член Военного совета корпусной комиссар Вашугин настаивал, чтоб непременно вперёд. А потом приказ сверху: «Даёшь Люблин». Вот и дали… Результат, так сказать, налицо…

– Да уж, Вашугин застрелился, а мы здесь, в Киеве… – горестно подытожил Седых и, взяв стакан, принялся допивать остывающий чай.

В разговоре возникла весьма долгая пауза, и, только покончив с чаепитием, капитан задумчиво сказал:

– Может, то, что ты говоришь, возможно, и правильно, но всё-таки я думаю важнее всего связь. Ну, посуди сам. Будь у группы Поппеля связь с корпусом Рокоссовского, они могли там, под Дубно, ударную группу отсечь, и тогда немецкие танки, оставшись без горючего и снарядов, просто бы встали.

– Ну да. Если бы, да кабы… – с сомнением покачал головой Дёмин. Но немного подумав, всё-таки согласился с мнением капитана: – Оно, конечно, со связью у нас не ахти. Сведения порой запаздывают, но и другое есть. В донесениях, что к нам приходят, одно, а на самом деле…

– Да уж, это ты верно заметил, – невесело усмехнулся Седых. – Что-то мне кажется, кое-кто из наших генералов песенку «Всё хорошо прекрасная маркиза» порой исполнять пробует…

Разговор сам собой снова прервался, и тут неожиданно в буфет заскочил дежурный по штабу. Увидев Дёмина и Седых, он распорядился:

– Нечего тут сидеть… Живо к себе!

Тон дежурного не предвещал ничего хорошего, и Дёмин с Седых, понимающе переглянувшись, поспешно выбрались из-за стола. Догнав ушедшего вперёд дежурного, Дёмин спросил:

– Что-то серьёзное?

– Толком не знаю, мне не докладывали, – на ходу ответил дежурный и добавил: – Только я сам слышал, как Кирпонос бил кулаком по столу и кричал: «Как можно было допустить такое?!»

– Неужто, даже командующий разгневался?.. – удивлённо произнёс Дёмин и поспешил за торопившимся дежурным.

Хладнокровие и невозмутимость генерал-полковника Кирпоноса были хорошо известны каждому штабнику, и если командующий настолько вышел из себя, значит, должно быть, произошло что-то из ряда вон выходящее…

Командиры заторопились и успели как раз вовремя. Полковник, начальник оперативного отдела, стоял посередине комнаты и левая щека его нервно подрагивала.

Увидев вошедших Дёмина и Седых, он кивком приказал им пройти на свои места и только после этого заговорил:

– Получено срочное сообщение, что немецкие танки наносят сильный удар в районе Окуниново. Там как раз стык между 5-й армией и 27-м корпусом. Видимо, немцы сумели его нащупать. Командир корпуса имел предписание выслать туда достаточные силы. Что и как там сейчас – неизвестно, достоверных сведений нет. Но только что получено донесение, что мост через Днепр захвачен противником.

– Но он же заминирован, – не выдержал и произнёс вслух Седых.

– Так, заминирован, – подтвердил полковник, и его щека в очередной раз дёрнулась. – Начальник переправы запрашивал разрешение на подрыв моста. Причём дважды. По телефону и телеграфу. И оба раза связь прерывалась. Может, начальник переправы не решился взять на себя ответственность, а может…

– Может, диверсанты?.. – вполголоса предположил Дёмин.

– Думаю, вполне возможно, – согласился полковник. – Непонятно, что сейчас происходит в районе моста. Сведения крайне противоречивые. Но то, что немцы попытаются создать плацдарм, совершенно точно.

Стоявшие у своих столов командиры промолчали. Того, что сейчас сообщил полковник, было достаточно, и они знали, что от них требуется. В том же был уверен начальник оперативного отдела, а потому он, не добавив больше ни слова, провёл рукой по щеке и вышел.

* * *

Жаркий августовский день кончился. Вялая перестрелка прекратилась. На окопы, землянки и хода сообщения, врывшиеся в днепровский берег, наконец-то снизошла вечерняя прохлада. От широкого речного плёса потянуло свежестью, и по прошествии времени вокруг установилась вроде бы первозданная тишина, не нарушаемая ни единым выстрелом. Вызвездив тёмное небо, ночь вступила в свои права, и казалось, что больше ничего неожиданного не произойдёт.

Занимавшая левый берег дивизия, растянувшись по фронту на целых пятьдесят четыре километра, смогла выстроить только очаговую оборону. Что же касалось нескольких островов на левом фланге, отделённых неширокой протокой, то туда выслали лишь по роте бойцов, посчитав такую предосторожность вполне достаточной. Никаких переправ поблизости не было, и командование, нарезав дивизии такую широкую полосу, особых опасений не испытывало.

На самом большом из этих островков, близ уреза, в ложбинке, спускавшейся к самой воде, затаились ефрейтор и младший сержант. Подстелив собственные шинели, бойцы лежали прямо на земле и наблюдали за раскинувшимся перед ними плёсом. Это были уже понюхавшие пороха старослужащие, и потому именно их командир выслал в секрет с приказом всю ночь быть настороже.

– Благодать-то какая! – Ефрейтор потянул носом свежий воздух и неожиданно предложил: – Слышь, сержант, может, кемарнём маленько по очереди, а?

– Я те дреману! Нам следить велено. А то вдруг с той стороны сунутся, – строго осадил его сержант.

– Да кто сюда полезет? – хмыкнул ефрейтор. – Ночь ведь, и на реке всё видать аж до того берега.

– Вот-вот, тебе б только дрыхнуть, – проворчал сержант. – Слыхал, что командир говорил? Намедни ночью германская разведка к соседям заскакивала. Подлетели на моторках и только вылезать, а тут наши как дали… Но, полагаю, неспроста они на тот остров сунулись…

– Оно, конечно, можно и бдеть… – согласился ефрейтор, которому после слов сержанта спать как-то расхотелось.

Минут двадцать бойцы напряжённо вглядывались в противоположный берег, но за рекой всё было спокойно, никакого шевеления не замечалось, да и огоньки до этого мелькавшие то там, то там вроде как исчезли.

– Затаились, стервы… – выругался ефрейтор.

– То-то и оно, что тихо… Только германец, он хитрый. Не иначе, какой пакости под утро ждать надо, – согласился сержант, и оба бойцы, уже не помышляя о сне, насторожились.

В напряжённом молчании прошёл примерно час, прежде чем ефрейтору показалось, что где-то там, под тёмным откосом, мелькнул огонёк, и он тут же толкнул локтем сержанта.

– Смотри. Там на берегу вроде кто-то…

– Да смотрю, смотрю… Похоже, зашевелились-таки, – отозвался сержант и, чтобы лучше видеть, приподнялся.

Да, какое-то шевеление там точно возникло. Разглядеть что-нибудь пока не удавалось, но стлавшиеся над водой весьма характерные шумы, явно возникнув на том берегу, легко достигали острова. Сержант напряжённо вглядывался в темень дальнего откоса, но, видимо, обладавшим более острым зрением ефрейтор заметил там движение первым и громко прошептал:

– Идут…

Сержант протёр глаза и увидел, как под тем берегом стали возникать тени, приобретавшие всё более ясные очертания. Что это там плывёт, разглядеть толком не удавалось, и ефрейтор всё тем же шёпотом предположил:

– Вроде как баркасы какие-то…

Но сержант, сразу вспомнив, что им говорил командир на последнем инструктаже, уверенно сказал:

– Наверняка моторки немецкие… Только, видать, поперва на вёслах идут. – И принялся считать вслух: – Одна, две, три…

– Ясное дело, теперь нас разведать решили, – согласился ефрейтор и уже в полный голос сказал: – Давай, сигналь…

Сержант взял лежавшую рядом ракетницу и выстрелил. Шипя и оставляя за собой дымную полосу, ракета поднялась высоко вверх, чтобы там, уже на излёте, рассыпаться ярко-красным искромётным клубком. Сигнал общей тревоги наверняка поднял на ноги роту, оборонявшую островок, но и немцы, видимо, поняли, что скрытно подойти не удастся.

С той стороны послышался всё усиливающийся шум двигателей, движущиеся тени стали приобретать более ясные очертания, и находившиеся в секрете сержант с ефрейтором совершенно чётко увидели, как большие надувные резиновые лодки с десантом понеслись через Днепр прямо к острову. Теперь их подвесные моторы уже ревели во всю мощь, и от носа каждой лодки, оставлявшей за кормой белопенную полосу, в обе стороны расходились волновые «усы».

– Сержант, это не разведка, это штурм! – испуганно крикнул ефрейтор, на что тот, для начала обложив немцев отборным матом, приказал:

– Стреляй, дурак! – и приложившись к своей СВТ, нажал спуск.

Этот первый выстрел, прозвучавший с острова, словно послужил сигналом для немцев, и с правого берега, поддерживая штурмовой десант, слитно загрохотала их артиллерия. Однако и на острове тоже враз ожили молчавшие до этого огневые точки, покрывая речную гладь преграждавшими путь полосами брызг от густо ложившихся на воду пулемётных очередей.

Казалось, они вот-вот порвут в клочья уязвимые борта штурмовых лодок, и точно, сначала одна заметно осела в воду, а затем другая с заглохшим мотором начала сплывать по течению. Однако лодок было множество, и потеря даже десятка из них ничего не решала. Вдобавок немцы зажгли установленные прямо на берегу мощные прожектора, лучи которых должны были слепить защитников.

Один такой луч ударил прямо в лощинку, где затаился секрет, и ефрейтор, прикрывая глаза ладонью, выматерился:

– Вот гады, теперь ни хрена не видно, куда стрелять!

– Похоже, нам драпать пора, – зло сказал тоже щурившийся от нестерпимого света сержант и добавил: – Я считал, там лодок с полсотни и в каждой, почитай, десяток и боле. Секёшь?

– Так то ж батальон… – пробормотал ефрейтор и первым пополз из лощины к ближайшим кустам.

– Ништяк, наши сейчас подмогу вышлют, – подбодрил напарника сержант и пополз следом.

Укрываясь за кустарником, бойцы выбрались к бугорку, с которого был виден левый берег, где занимал оборону их полк, и поняли, что дело плохо. Там, по обе стороны протоки, отделявшей остров, чуть ли не сплошь вырастали кусты дымных разрывов. Это немцы, чтобы обеспечить успех штурмовым группам, открыли плотный заградительный огонь.

Пока сержант решал, как поступить, примерно от места, где только что укрывался секрет, донеслись легко угадываемые по темпу стрельбы очереди немецких пулемётов. Сержант прислушался и обеспокоенно сказал:

– Наши вроде как замолчали…

И точно, за частыми разрывами и пальбой стрельбы «максимов» больше не было слышно и только откуда-то издали, похоже с другого конца острова, ещё огрызался знакомыми очередями один пулемёт. Понимая, что всё складывается паршиво, сержант решал, то ли пробираться к позициям роты, куда уже наверняка вышли немцы, то ли ещё что предпринять, но всё время бывший с ним рядом ефрейтор, видимо, догадавшись, о чём думает напарник, сбивчиво заговорил:

– Ну чего ты тянешь? Ежели туда сунемся, перебьют как курей, – а потом, затравленно озираясь, сделал вывод: – Тикать надо, тикать…

– Куда тикать? – огрызнулся сержант и показал на протоку, где то и дело вскипали поднятые снарядами водяные столбы.

Пока пребывавшие в полной растерянности бойцы оглядывались по сторонам, за их спинами послышался треск ломавшихся веток, и, обернувшись, они увидели, как через кусты, держа свой карабин наизготовку, продирается немецкий солдат. От неожиданности бойцы на какой-то момент замерли, а увидевший их немец громко, явно призывая своих, выкрикнул:

– Руссише зольдатен! – И прицелился.

Бежать или идти всегда легче с винтовкой на весу, и сейчас вышло так, что для выстрела и сержанту и ефрейтору надо было вскинуть СВТ, а появившемуся из кустов врагу – всего лишь нажать спуск. Сообразив это, немец повёл стволом карабина и с издевательской ухмылкой приказал:

– Верфе ди ваффен век!.. Хенде хох!^[3]

Всё было понятно без перевода, и ефрейтор, не спуская глаз с пугающего зрачка направленного на него дула, первым положил винтовку на землю.

– Гут^[4], – кивнул головой немец, выжидательно глянув на всё ещё продолжавшего стоять сержанта.

И тут внезапно произошло неожиданное. Сержант незаметно положил палец на спусковой крючок и, даже не вскидывая винтовку к плечу, а всего лишь немного приподняв ствол, выстрелил. На лице немца мелькнуло удивление, тут же сменившееся гримасой боли. Солдат выронил карабин, нелепо взмахнул руками и тяжело навалился спиной на ближайший куст.

Секунду сержант смотрел на упавшего немца, а потом резко повернулся и бросился бежать. Ефрейтор же ещё какое-то время ошарашенно торчал на месте, а затем, наконец-то сообразив, что рядом могут быть другие немцы, подхватил винтовку и помчался вслед за уже далеко отбежавшим сержантом. С трудом догнав его, запыхавшийся ефрейтор спросил:

– Ты куда?..

– К своим, вплавь уйду, – на ходу бросил сержант.

– Так гляди, как бьют… – растерянно протянул ефрейтор, указывая на покрытую всплесками взрывов протоку. – И опять же я плаваю плохо…

– А мне плевать, – сержант остановился перевести дух и презрительно глянул на товарища. – И чего тебе? Опять винтарь бросишь и руки кверху.

– Да-к это, у меня магазин пустой… – забормотал ефрейтор.

– Не бреши! – сержант матюкнулся. – Сдрейфил, сука…

– Ну, прости, сробел, – ефрейтор опустил голову. – И опять же подыми я винтовку, немец бы враз пальнул…

– Так я ж стрелял, – в голосе сержанта послышалась примирительная нотка, и сразу уловивший её ефрейтор горячо заверил:

– Я им, гадам, ей-богу, не сдамся. Тоже стрелять буду. – И ефрейтор принялся торопливо менять и вправду пустой магазин своей СВТ.

– Ну, тогда идём, – сказал сержант и, сторожко обходя большой куст, пояснил: – Там на охвостье^[5] я колоду видел. Стащим в воду и сплывём по течению. Оно само к нашему берегу вынесет.

– Так это ж другое дело, – обрадовался ефрейтор и, крепче перехватив СВТ, пошёл за сержантом…

* * *

Стоя перед стратегической картой всего Юго-Западного фронта, начальник оперативного отдела полковник Баграмян напряжённо думал. Эту карту офицеры его отдела срочно изготовили к заседанию Военного совета фронта, нанеся на неё всё, что к настоящему моменту было известно о противнике. Карта получилась большая, в комнате, где намечалось проведение заседания, подходящего стола не было, и тогда оперативники повесили её просто на стену.

С пугающей ясностью она показывала, что на правом берегу Днепра, кроме Киевского укрепрайона, других плацдармов у Красной армии нет. Да и этот, единственный пока, успешно удерживаемый участок ограничивался первой линией оборонительного обвода, дуга которого длиной в семьдесят километров своим правым и левым флангами упиралась в Днепр.

На этой карте зримо вырисовывался опасный контур возможного немецкого наступления, грозившего окружением Киева. Для реализации такого плана у немцев предпосылки уже наметились. Особое беспокойство вызывали плацдармы: Окуниновский, с оказавшимся в руках немцев неповреждённым мостом, и Кременчугский, где противник, высадившись сначала на острова, сумел захватить и прибрежную полосу.

Звук открывшейся двери заставил поглощённого изучением карты Баграмяна отвлечься. Полковник обернулся и увидел пришедшего первым члена Военного совета невысокого и улыбчивого дивизионного комиссара Рыкова. Однако сложившаяся к этому времени обстановка не сулила ничего радостного, и потому, усаживаясь, член Военного совета невесело поинтересовался:

– Над чем колдуете, Иван Христофорович?

– Я наш последний правобережный плацдарм изучаю, – Баграмян показал на чётко выделенный обвод Киевского УРа.

– Пожалуй, нам его для будущего наступления сберечь надо бы, – вроде как спрашивая, сказал Рыков и испытывающе посмотрел на Баграмяна.

Начальник оперативного отдела вздохнул:

– Полагаю, о наступлении речь вести рановато. Нам надо думать, как в своих руках удержать Киев.

– А разве имеющихся в УРе сил мало? – забеспокоился Рыков.

– Ну почему же, там сейчас сконцентрированы достаточные силы, но тут другое, – с некоторым сомнением отозвался Баграмян.