– На случай, если мама не проснется… – послышался тихий всхлип. – Она, ведь может и не проснуться. Я читал статистику, с цифрами сложно спорить, папа. Они говорят правду.

Подушку сдвинул в сторону, потом совсем откинул, правда спокойно, хоть внутри все клокотало, яростью в кровь плеснулась боль за сына, за Марину, за их семью.

– Нашу маму нельзя назвать обычной. Она не попадает ни под какие статистики и вычисления. Она особенная, а значит очнется!

– Ты же понимаешь, что все люди по физиологическим и анатомическим критериям являются равными?!

– Знаю, но также знаю, что в каждом человеке есть душа. Она делает каждого особенным. Наша мама самая особенная из всех особенных! Понимаешь?

Сын неуверенно кивнул, стер слезы с бледных щек.

– Мне страшно. Мне все равно страшно, папа!

– Я знаю, малыш, мне тоже страшно.

Илья так и уснул в его руках, а Костя уснуть не мог. Смотрел на темный потолок, на луну на небе, и не мог сомкнуть глаз. Казалось, стоит ему только уснуть и все, случится что-то страшное и непоправимое.

А ближе к следующему вечеру его сын узнал, что жизнь – та еще сука. И окунулся вместе со всеми в ад ожидания.

Марина не очнулась.

И на следующий день тоже.

И через два.

Неделю.

Месяц.

И сегодня она тоже не очнулась.

Лежала. Живая. Но, спящая, крепким сном.

А он смотрел на нее. Как грудь вздымается, дыша. Как бьется под тонкой кожей жилка пульса.

Ее пульс стал для него ориентиром в этом мире, в жизни – звук биения ее сердца. Его ломало конкретно. Он боялся от нее отходить. Думал, уйдет и все, ее сердце остановится. Не мог работать. Есть. Спать. Все делал на автомате и только ради Ильи, чтобы не переживал еще больше. Костя задалбливал всех родных. Когда его не было рядом с Мариной, но был кто-то другой, он звонил им каждый час, если мог, и просил дать послушать ее пульс. Звук. Всего лишь звук, который не дает ему сойти с ума.

Теперь их жизнь вот такая. Каждый вечер он приезжал сюда, привозил с собой Илью, и до одиннадцати они были тут, смотрели, слушали, говорили.

Ждали.

Они теперь жили, ожиданием.

Потом приезжал кто-то из родных и оставался на ночь на тот случай, если Марина вдруг очнется. Или…

Сегодня была очередь Саныча, он приехал немного раньше.

Тихо отворил дверь палаты, зашел:

– Как вы?

– Без изменений.

– Ясно, – мужчина пододвинул к кровати стул от окна, и кивнул на Илью. – Езжайте домой, отдыхайте, Любаша там наготовила вам.

Саныч тоже с Мариной говорил, рассказывал что-то, делился проблемами по поводу ресторана, про ссору с Ритой, ссору с Нелей. Про все.

Так они все делали. Держали ее в курсе дел.

– Завтра будут извлекать трубку.

– Так скоро?

– Хотят узнать, будет ли она дышать самостоятельно.

– Если хотят узнать, это, наверное, хорошо, да?

Костя не мог его успокоить или заверить, но говорить, что есть вероятность, что его дочь всю оставшуюся жизнь проведет на аппаратах искусственной вентиляции легких, – жестоко.

– Да, наверное, хорошо.

Не хотел врать, видит Бог, но не мог говорить отцу дочери такие вещи. Костя сам отец, и каждый раз вздрагивает, когда видит, как его парня ранят на тренировке. Ему самому больно становится.

– Мы поехали тогда.

– Аккуратней на дороге, Кость.

Костя подхватил удобней, крепко спящего Илью, рывком поднялся, попрощался и ушел.

Теперь они все говорили «аккуратней на дороге» и жили в адском, выматывающем всю душу, ожидании.

ГЛАВА 14

Жизнь, ко многому, Костю не готовила, ну, а к такому, уж точно!

Проблемы посыпались оттуда, откуда их стоило бы ожидать, но тех крох знаний, полученных от парочки книг по детской психологии, прочитанных вдоль и поперек, оказалось мало, чтобы действительно понять. Никудышный он отец, если не смог предугадать срыв сына!

Да, думал об этом. Даже какие-то слова в уме держал, что сыну должен сказать. Было, ведь, было чувство, что еще не все хлебнуть успел. Но он упустил ситуацию, что тут сказать, и кого обвинить, если только на нем вина лежит?

Надо было сразу «рубить с плеча» и говорить правду. Только не смог. Не было сил моральных, чтобы собственного ребенка жизни учить, жестко и правдиво, «без прикрас». Кто в здравом уме может так с самым дорогим поступить? Он не мог, вот.

Слабак!

Читал, что в таком возрасте дети могут быть злыми, агрессивными. Что это переходный возраст, что это нормально.

Что нужна любовь и забота двух родителей. Что отец – это пример для сына.

Костя старался. Ей Богу старался, как мог: успевать везде и всегда, не перекладывать на кого-то свои проблемы, и, тем более, свои обязанности.

На нем теперь не только его юридический отдел держался, но и Маришкина компания. Пришлось вникать в новую, для себя, область работы, изучать нюансы и мелочи, систему управления, которую Марина выстроила за годы. Спасибо Тане, не бросила, помогала, чем могла, взяла на себя большую часть обязанностей руководителя, работала со старыми клиентами и заказами, доводила уже заключенные сделки до самого конца. И избавила его от англичан и этого долбанного представителя, которого хотелось по стене размазать или живьем закопать.

– В случае смены руководства компании, мы имеем право изменить условия договора, – напыщенный индюк смотрел на Костю своими презрительными глазенками и думал, видимо, что перед ним Костя спасует. Ща-аз, прям! Мечтай, джентльмен хр*нов!

– Вы, видимо, что-то не так поняли, или ваши специалисты неправильно перевели. Вы можете попробовать изменить условия контракта только в том случае, если меняется руководство компании, а оно не изменилось: у нас форс-мажорные обстоятельства. Поскольку этого не произошло, я не вижу смысла в нашем с вами разговоре. Если Вы хотите разорвать контракт, тогда смотрите пункт 21, который оглашает выплату неустойки с вашей стороны, поскольку мы уже начали полноценную работу над вашим проектом.

– Как это у вас говорится? – задумчиво, на ломаном русском проговорил Джон. – Муж и жена – одна сатана? Забыл поздравить вас со свадьбой, жаль, что так получилось!

Ни х*ена ему не было жаль! Ни капельки! Собственными кулаками затолкал бы ему эти слова в глотку, но не мог, не имел права так поступать. На компанию Марины стервятники накинулись со всех сторон.

Приходилось наступать себе на горло и просить совета: у Савы, по поводу бывших клиентов и настоящих; у Димы, как у руководителя крупного предприятия с большим опытом. Служба безопасности работала в авральном режиме. Кто-то из сотрудников «бежал», как «крысы» с тонущего корабля, и при этом, эти «люди» не гнушались попробовать унести парочку секретов компании.

Идиоты!

Жизнь пестрила слишком яркими красками. А ситуация с Разецким и той «бабой», так и не была разрешена до конца.

Удалось выяснить только то, что Разецкий к покушению никакого отношения не имеет, но вот утечка информации у некой Аллы Евгеньевны Глушко, да, его рук дело. К счастью, и здесь все удалось решить малой кровью. Не без того, чтобы потом они с Савой не напились, как свиньи, и до такого состояния и разговоров типа «Ты меня уважаешь? Я тебя, да!».

Напились. Нервы успокоили.

Новые вершины Костя покорил.

Собрать людей, связанных одним большим и грязным секретом в одном месте, – реально. Только с такими «людьми» нужно очень аккуратно подбирать формулировку и слова, следить за тоном. Костя себя объективно оценивал, понимал, что его могут прожевать и не подавиться. Но они справились!

Никто не хочет скандалов такого масштаба. У всех есть дети, жены, любимые, любовницы. А связи с проститутками, пусть и элитными, с такой оглаской… позор. Сразу упадут акции, партнеры отвернутся, чтоб не замараться в грязи, жены подадут на развод и оттяпают половину, дай Боже, совместно нажитого, «честным» трудом и потом.

Собрались все вместе, не без угроз в адрес самого Кости и Савы, но сели за стол переговоров и смогли прийти к общему решению данной проблемы.

Дело закрыли, даже не успев открыть. Парочке журналюг, успевших пронюхать сенсацию, прищемили не только любопытные носы, но и еще кое- что. За Разецкого, по своим каналам, назначили хорошую награду, и теперь его ищет очень-очень много людей, включая уличных бомбил, проституток, барыг и весь остальной контингент. А значит, найдут.

С людьми такого полета дел никогда не имел, зато пользу принес не только Марине, но и себе, и Диме. Новые крупные клиенты, заказы. Сарафанное радио сделало такую рекламу, что хочется пойти и удавиться, от зависти к самому себе. Они вышли на новый уровень. Прибыль бешеная, прогнозируется еще больше, в перспективе выход на зарубежные рынки.

Страшно от того, что могут не справиться. Надорвутся.

Но обоим есть, что терять.

Люди работают проверенные, все, как часовой механизм отлажено, только успевай направлять, где нужно.

Если Марина жила в таком бешеном темпе последние восемь лет, то не удивительно, что здоровье подкосилось, и сердце сдало.

Домой буквально приползал. После работы и больницы был пустой. Не было у него желания кушать и говорить. Только лечь на кровать и не вставать до утра, пока не зазвенит будильник.

А каждое утро начиналось с завтрака с сыном, натянутых улыбок, притворного радостного настроения.

Он из кожи вон лез, чтобы дело всей Марининой жизни не кануло в лету, было на плаву и приносило прибыль.

За Илюхой следил, старался быть ему не только отцом, но и другом. Не пропускал его тренировки, отвозил утром в школу, даже начал с ним учить языки, чтобы было больше точек соприкосновения между ними. Но все равно не углядел, не увидел, не заметил, что сын на грани.

Когда стало ясно, что Марина не приходит в себя, и в ближайшее время этого не случится, Илья замкнулся в себе. Его не радовали ни тренировки, ни занятия, ни увлечения. Он не хотел говорить ни с кем. На откровенный разговор всегда приходилось его выводить.

Начинать издалека, подбираясь окольными путями…, и только тогда Костя смог понять, что на самом деле у ребенка на душе и в голове.

Илье было плохо. Ему было страшно. А еще он сильно злился на всех. И ненавидел себя.

Но до крайностей не доходило никогда.

Сколько помнил из слов самой Маришки, да и всех остальных, для Ильи любая форма насилия должна быть оправдана только самозащитой, и никак по-другому.

А вот сейчас… парень стал взрослым и пытается усвоить свой второй жизненный урок.

Начался сентябрь, новый учебный год в школе.

Костя думал, возникнут проблемы с охраной, потому что от своей идеи защитить самое дорогое не отказался, и теперь Илья передвигался везде на автомобиле с водителем и охранником. Подбирал всех Руслан, мимоходом обронив, что оба умеют стрелять и уходить от погони. Директриса пошла ему на встречу, вошла в положение и позволила охране постоянно находиться на территории учебного заведения. Еще бы она этого не разрешила,– за такие-то деньги!

Костя купил свое спокойствие хотя бы в том, что касалось безопасности сына.

Стоило Илье пойти в школу, не прошло и двух недель, как его вызвали в середине рабочего дня к директору. И теперь он сидел в просторном кабинете, пялился на портрет Толстого и медленно закипал, выслушивая всю чертову ахинею от этой пигалицы, заслуженного учителя России, учителя какого-то там года и еще с кучей регалий:

– … это недопустимо, такая агрессия – это совершенно ненормально для ребенка его возраста! Мы пошли вам на встречу, но поймите, я не могу больше оправдывать его поведение тем, что у него умерла мама!

У него перед глазами все потемнело после этих слов, но когда ощутил, как сын после всего вздрогнул, а на ладонь Кости упали злые жгучие слезы мальчика, не выдержал.

– Выйди! – короткий приказ, и сын снова вздрогнул, но встал, не поднимая головы, вышел из кабинета, тихо притворив дверь. Костя проследил глазами за тем, как дверь плотно закрывается, и перевел бешеный взгляд на директрису. – Я сейчас задам вопрос, и лучше Вам ответить предельно честно! Как долго Вы и другие преподаватели сочувствуют моему сыну по поводу смерти его матери?

– Что… что Вы имеете в виду? – запинаясь, торопливо проговорила эта мымра и обошла свой стол, стараясь быть от него как можно дальше.

Видит Бог, он был готов кинуться на нее, и собственными руками придушить эту гадину.

– То, что спросил! Как долго?! Ну?!

Он спокойно поднялся, подошел к столу, оперся на него руками и оказался очень близко к этой мымре.

Смотрел в бегающие туда-сюда маленькие черные глазки, спрятанные за оправой дорогих очков. И понимал все без слов. Его ребенок учился больше двух недель с людьми, которые открыто ему выражали соболезнования и сочувствие, кто-то наверняка злорадствовал и отпускал злые саркастичные замечания или шуточки. И когда ребёнка перемкнуло, мозги набекрень поехали, он сорвался и всю свою злость и обиду выпустил наружу. И тот, кому повезло стать его спусковым механизмом, сейчас ехал в травмпункт накладывать гипс на руку и делать снимки челюсти, а еще пострадало оконное стекло и, в бешенстве, кинутый стул.

Для себя Костя решение уже принял, осталось только обсудить с Ильей и организовать все, как полагается.

Оттолкнулся от стола, но взгляд от директрисы не отрывал. Пусть боится и опасается: в следующий раз будет лучше слушать то, что ей говорят и просят сделать.

– На тот случай, если Вы не поняли, моя жена в больнице! Она жива, и не дай Вам Бог думать и говорить по-другому! Всему преподавательскому составу от меня пламенный привет, и ждите гостей, я Вам их устрою!

– Константин Алексеевич, Вы все не так поняли! – она бросилась к нему, заламывая руки и, с трудом подбирая слова, но ему было плевать на нее. Его волновал только Илья, как он сейчас, что чувствует, сумеет ли Костя додавить, чтобы сын выговорился.

– О, я понял как раз правильно! Ваша прямая обязанность заботиться о детях, здесь учащихся, а не доводить их до нервных срывов! Счет за окно пришлете мне на работу, всего доброго!

Дверью бахнул напоследок так, что штукатурка посыпалась.

Вылетел в приемную, краем глаза заметив, как секретарша от громких звуков ниже к столу пригнулась, вздрогнула, но на лице хранила дебильный приветливый оскал, а не улыбку. Не школа, а богадельня какая-то!

Илья понуро сидел на стуле возле стены, болтал ногами туда-сюда и на него смотреть отказывался. То ли стыдно ему за свой срыв, то ли, наоборот, нет. Не пойми, что творится!

– Пошли!

Илья кивнул, встал, взял свой портфель и поплелся к выходу. В коридоре их ждал, подпирая стену, Игорь, охранник. Без всяких слов мужчина двинулся за ними, на лице ноль эмоций, но вот глаза… В глазах было что-то, какое-то понимание и желание высказаться, но Игорь молчал, оно и к лучшему. Косте нужно было немного продышаться и успокоиться, перестать кипеть.

Ему хреново было, паскудно! Он ждал и верил, что в конечном итоге все будет хорошо, но не был уверен, что к тому моменту, как Марина очнется, он сам не слетит с катушек и не утянет за собой всех остальных.

Он тосковал по ней. Каждый вечер. Каждую ночь. Тосковал.

Думал о ней. Мечтал. Представлял, что скажет и как. Воображал себе ее реакцию на скоротечное замужество.

Кольцо купил зачем-то. Даже два. Одно помолвочное: из белого золота с маленьким розовым бриллиантом, гладкий ободок и красивая огранка камня. И обручальное: без надписей и украшений, простой ободок из белого золота. Только одеть ей на палец правой руки почему-то боится. Есть внутренний страх, останавливает его каждый раз, как Костя собирается в палате достать коробочку из кармана и, наконец, окольцевать ее. Сам кольцо обручальное не носил, хотел, чтобы, как положено… чтобы Марина сама надела ему на палец и сказала свое «да» в ЗАГСе.

Не повезло им. Была перемена, и шли они трое, под внимательными взглядами ребятни. Неприятное чувство ощущать сразу столько взглядов на себе.

А когда, наконец, дошли до машины, Илья остановился:

– Я не хотел сделать ему больно… просто… просто он…

– Давай, ты не будешь мне врать! Ты хотел сделать ему больно, я это знаю, ты это знаешь! Не ври мне!

Илья вскинул на него гневный разозленный серый взгляд. Там не горел стыд, в них была безумная обида и боль, ненависть.

– Да, да! – закричал мальчик во все горло. – Я хотел сделать ему больно, хотел! Он не имел права говорить, что моя мама умерла! Моя мама жива! Она скоро проснется! Понятно?! Проснется, потому что она меня все равно любит!

Илья кричал это все Косте в лицо, глядя в глаза с такой ненавистью и злобой, что не понимай, почему сын так себя ведет, Костя бы среагировал совсем иначе, но пока просто стоял и слушал, как его сын душу перед ним выворачивает, вскрывает гнойные раны, чтобы потом суметь жить дальше:

– Лучше бы ты не появлялся! Я без тебя прекрасно с мамой жил, понимаешь?! А ты появился, и мама… мама… она ревновала! Я знаю, что ревновала! Она подумала, что я ее больше не люблю! Она на меня обиделась! И больше не просыпается! Это ты! Ты все! Зачем ты вернулся?! Я ее люблю! Больше, чем тебя! Она самая лучшая! – Илья слезами захлебывался, урывками воздух заглатывал, чтобы дальше продолжить орать во все горло, криком показывая свою боль и злость, ненависть на весь мир, на эту жизнь, на несправедливость. – Я ее люблю, а она перестала в это верить, и теперь ее ничто больше тут не держит! Я не хочу, чтобы она умирала! Не хочу! Почему она мне не верит? Почему она меня не слышит?! Мама меня больше не любит?! Почему она не просыпается?!

Костя не выдержал, быстро подошел к нему и рывком к себе прижал, впечатал в собственное тело и руками обхватил всего, сжал крепко. Начал по спине успокаивающе гладить, шептал ему первое, что в голову приходило, глупости всякие: как фото его на почту получил, и свой ступор, как осознанием бабахнуло, что у него есть сын, что семья есть. Как понял, что его мама для Кости очень много стала значить. И что он влюбился. Что любит. И что ему тоже больно и плохо. Что он тоже готов с кулаками бросаться на каждого, кто только посмеет сказать, что Марина может не проснуться.

Он говорил и говорил. Может долго. Может, нет. Но перестал хрипло шептать только тогда, когда сам Илья успокоился и перестал сипло дышать и плакать, а начал икать. Громко так. Смешно.

И они оба минуту слушали это икание, а потом начали смеяться. Грустно и тоскливо, но смеялись. Обнимали друг друга и смеялись.

Костя немного отодвинул сына от себя, ровно настолько, чтобы можно было в глаза смотреть друг другу:

– Так получается в жизни, Илюх, что никто и никогда не может дать нам гарантий о том, что и как будет дальше. Мы можем планировать, и наши планы могут даже осуществляться, но это никак не значит, что так будет всегда. Я понимаю, почему ты злишься. Почему ты обижен. И почему тебе больно. Я тоже по ней скучаю, очень скучаю, малыш. Но мы живем в реальном мире. И я не могу тебе обещать… не могу обещать, малыш, что наша мама очнется, а если очнется, то будет прежней. Мне бы этого хотелось, но я не могу, – он говорил, а душа вся в пятки ушла, и холодно стало, сердце перестало биться, а все потому, что в его руках Илья весь сдулся, поник. – Я верю, малыш, как умею и как могу, верю, что мама будет с нами! Что мы все проживем еще много лет, все вместе! И я буду ждать до последнего! Твоя мама достойна, чтобы ее ждать хоть целую вечность! И я буду ждать! И ты должен!

– За-за-зачем ты все это говоришь? Если я должен ждать, зачем ты ЭТО говоришь?!

– Сын, ты должен быть сильным, ради мамы! Но должен понимать, что, независимо от наших желаний и надежд, может случиться абсолютно другое, плохое, что причинит нам много горя и боли. Мы от этого не застрахованы. Но ты должен знать это! Ты живешь в реальном мире, где не все делится на белое и черное, или плохое и доброе. На чьей-то смерти твоя жизнь не заканчивается, даже если это мамина смерть, понимаешь?! Ты должен стараться жить так, чтобы она тобой гордилась! Всегда! Ты – центр ее вселенной! Она безумно тобой дорожила и дорожит!

– Но она не просыпается, папа! Я вроде все знаю, все понимаю. Я много прочитал информации о ее травмах, о ее болезни, правда. И я понимаю, что это реальность, и всякое может произойти с кем угодно. Но почему именно с мамой?! Почему с нами?! За что?!

– Ни за что! Не смей винить себя в этом, слышишь?! Ты читал, я знаю, и думаешь, что она работала только ради тебя, что загоняла себя, чтобы у тебя было все! Так и есть, но это не делает тебя плохим или виноватым, сынок! Мама просто хотела для тебя лучшего, хотела дать тебе все, хотела защитить, как свое самое дорогое сокровище! Она делала это из любви к тебе! Жила, как умела!

– Я хочу, чтобы она проснулась! Папа, я так хочу, чтобы она проснулась!

– Я знаю, малыш, я знаю… – Костя укачивал его в объятиях, стирал слезы со щек и не знал, как ему еще помочь и облегчить эту муку ожидания.

Но очень рассчитывал на то, что встряска подействует, и новая обстановка даст ему гораздо больше пищи для других размышлений.

В тот день они еще много говорили. И на ночь остались в больнице. Костя спал, полусидя в ужасно неудобном кресле, а Илья залез к матери на постель, положил ей голову на грудь и слушал, как там внутри под его ухом тихо стучит здоровое сердце.

Костя смотрел на все это и мечтал, чтобы Марина вдруг очнулась, увидела их и поняла, как сильно они оба ее любят.

Но чудеса случаются не в этой жизни.

Костя говорил сыну правду. По возможности.

Марина работала так, чтобы в первую очередь обеспечить сына и, уже во вторую потому, что ей так нравилось работать: загонять себя в такие ситуации, кайфовать от того, какие проблемы она способна решить.

Он уже работал, как она, и понял, что так нельзя. Она не была руководителем, как таковым. Она совала свой нос везде, сама делала все, а ее сотрудники только помогали, работали на расслабоне. И ее все устраивало. Главное, что работала она сама. А так недолго и сгореть.

Марина сгорела.

И когда очнется, будет то же самое. Снова ринется с головой в проблемы, договора, сделки, продажи. Не сможет утерпеть.

Но ей придется меняться. Придется! У нее теперь есть не только сын, который многого не замечает и не понимает, но и муж. Пусть без ее согласия и любви с ее стороны, но пока его чувств хватит с лихвой на двоих. А дальше он сделает все, чтобы ее здоровью и благополучию ничего не угрожало, и чтобы мыслей о разводе даже не возникало.

А Илью он решил перевести в обычную среднестатистическую школу, без всяких закидонов и запросов со стороны, как учителей, так и учеников.

Парню нужно научиться приспосабливаться к обстоятельствам и людям. Уметь общаться. Улаживать конфликты и ситуации, а то, как показала наглядная практика, парень дерется хорошо, но надо и думать прежде, чем ударить. Теперь пусть научится не доводить ситуации до кулаков, а решать все словами.

Его это должно взбодрить и отвлечь на какое-то время.

Когда они утром уезжали, Костя понял, что не давало ему покоя. Какой- то страх.

Илья его уже озвучил и даже потом извинился за свои слова.

Костя выпроводил Илью из палаты, а сам подошел к бледной Маришке, присел на краешек кровати, взял ее правую руку, аккуратно, чтобы не задеть датчик на указательном пальце, поцеловал едва теплую ладонь, провел по синим венкам:

– Не знаю, слышишь ли ты меня сейчас, но ты должна вернуться! Я могу не справиться без тебя… Я могу без тебя не справиться с собой! С сыном! С жизнью! Возвращайся, пожалуйста!

Холодный металл колец скользнул по тонкой коже пальца и сел как влитой, – с размером все четко вышло.

Снова поцеловал ее пальцы, но уже с кольцами. Потом посмотрел на бледное лицо, убрал прилично отросшие волосы ей за прелестное ушко, поцеловал в губы, мимолетным касанием, и отошел, а потом вспомнил, что за все это время главного ей так и не сказал:

– Если ты вдруг не поняла: мы с тобой женаты, счастливо, у нас замечательный сын со своими проблемами и характером! И я тебя безумно люблю! Надеюсь, что ты меня слышишь и, когда проснешься, от души швырнешь в меня первым, что под руку попадет, а потом поцелуешь!