Кажется, некоторое время назад, он уже думал об этом, но так, вскользь… А сейчас, взбегая по лестнице на четвертый этаж, летя, с бешено стучащим сердцем и темнотой перед глазами, снова подумал: «Какой-то один звонок может убить нахр*н все его спокойствие и в ошмётки порвать любой самоконтроль».

И это может быть не только один звонок, сообщение по электронной почте, а просто какое-то значимое слово или фраза. Костя вообще в последнее время часто стал задумываться о каких-то странных философских мыслях или, наоборот, таких жизненных, что зубы оскоминой сводило. Но по поводу «одна фраза – одна изменённая жизнь» точно решил, что так и есть, на своей шкуре ощутил в полной мере. Причем не раз.

То письмо по электронной почте подарило ему прекрасного сына, второй шанс, семью. Любимую женщину.

Один звонок разрушил его мир, и чуть было не лишил его желания жить.

Еще один такой звонок лишил его родителей и пусть непутевого, но брата.

И теперь снова «звонок», и просьба срочно приехать в больницу.

У него чуть сердце не остановилось, пока он не услышал продолжение того, что ему говорил парень из охраны. Костя чуть не умер!

Стоял перед руководителями отделов и говорил о необходимости добавления нескольких обязательных пунктов в новом контракте на строительство крупного заказа, а потом звонок… Дима со своего места подорвался, видимо, увидел, что Костя побледнел, и шатнуло его в сторону. А у Кости потемнело перед глазами, забыл вдох сделать.

Ничего не объясняя, сорвался с места и побежал на выход, к машине. Не думал и не считал нужным что-то объяснять другим, а Дима и так все понял, по одному взгляду.

Но этот звонок не изменил его жизнь. И, слава Богу, что так!

– Какого хр*на, ты, сука, тут делаешь?!

Костя понимал, что своим ором он напугал людей: пациентов, медсестер и врачей. Но не мог он держать себя в руках, когда увидел эту гниду живую и здоровую, без единой царапины, хотя мог руку на отсечение дать, что парни с ним церемониться не стали и хорошо ударили по корпусу.

Он чувствовал себя бешеным зверем, загнанным в угол, и позволил это свое внутреннее состояние ощутить другим людям.

Подлетел к Разецкому и хорошенько приложил его головой об стену, и только потом, обхватил рукой его горло, сжал настолько сильно, насколько мог. Ему плевать было, как это выглядит со стороны, и что могут подумать другие, что могут вызвать ментов, и ему придется отвлекаться еще и на них.

Он сжимал горло своего врага, человека, который предал его жену и, возможно, убил ее. Смотрел ему в глаза и ждал, пока эта тварь захлебнется в предсмертном хрипе.

– Это не я, клянусь! – лицо Разецкого все залилось краснотой, вены проступили под кожей, и он задыхался, пытался отцепить Костину руку, но силы были неравны. – Я последний, кто желал ей смерти!

– Ты подставил ее под удар, предал!

– Я не хотел ее смерти, я был зол на нее! – прохрипел Разецкий.

И Костя почему-то ему поверил. Увидел глубоко в глазах то, что тот столько лет прятал ото всех. Этот рассерженный и злой взгляд, полный отчаянной боли, вперемешку с верой и обидой, были ему прекрасно знакомы. Сам видел его по утрам в своем отражении в зеркале, наблюдал в

глазах собственного ребенка.

– Это был не я, но я помогу ее найти!

– Откуда ты знаешь, кто это был? – снова сжал горло посильней. – Говори, мразь, или я тебя собственными руками придушу и закопаю так, что никто не найдет!

– Убери руки, я расскажу!

Костя отпустил его, отошел на два шага, чтобы искушения не было, и кивнул охране. Парни без слов поняли и встали так, чтобы могли его оттащить, если Костя сорвется и довершит начатое.

Андрей Разецкий съехал по стенке, ноги его подвели и не держали, он делал жадные глубокие вдохи, но при этом не отрывал от Кости своего взгляда. Буквально пожирал глазами, что-то пытался рассмотреть, словно хотел ему всю душу просканировать, непонятно только, что он там

хотел найти?!

– Значит, не ты? А кто тогда?

– Я пока не знаю, кто! Но помогу выяснить.

– Да? – Костя заметил абсурдность этого предложения или даже всей этой ситуации. – И каким образом? Я не буду подставляться ради тебя перед Савой или перед компанией «людей», которых ты так мастерски вздрючил.

– Я об этом и не просил.

– Ты, типа «добрый самаритянин»? – иронично спросил, оглянулся вокруг и заметил, как на них поглядывает с поста, дежурившая медсестра. – Давай-ка выйдем на лестницу и подробно обсудим все твои «добрые» намерения, – посмотрел на парней. – Кто сейчас в палате?

– Маргарита недавно сменила Нелю, – хмуро бросил Игорь, с опаской глядя на Костю.

– Не буду я его убивать, расслабься, – заметил непринужденно. – Но Рите, или кому-то еще, лучше ничего не говорить, лады?

– Понял, сделаю.

– И остальным скажи, чтобы помалкивали. Приедет Артем или Сава, им можешь сказать, если сам не успею.

Парни кивнули и вернулись на свой пост возле дверей палаты. Чудо, что Рита еще не выскочила в коридор с криками и причитаниями,– она это дело любит.

Разецкий, держась за стенку, встал и на нетвердых ногах пошел к выходу на лестницу, откуда появился сам Костя. Он бы и сам сейчас на стенку облокотился, потому что адреналин кончился, и его самого начало пошатывать и темнеть перед глазами, сердце уже не стучало как бешеное, а давило камнем за грудиной. Просто он зверски устал. Устал от ожидания, от сочувствующих взглядов своих

подчиненных, некоторых друзей. Устал от постоянного напряжения. Устал от неизвестности. Ту бабу так и не нашли, хотя Костя и подозревал, кто это мог быть, но пока в упор не понимал ее мотивов, стал копать, запряг людей. Но это не делается быстро за день или два. Нужно еще время. И он снова

вынужден ждать и ничего, по сути, не делать. И сегодняшний звонок его чуть не убил. Говорил Илье, что нужно быть готовым ко всему, только этот «звонок» наглядно показал, что он сам не готов к плохим новостям. Не готов! Пока смирился с обстоятельствами, сидит и покорно ждет ЕЕ, но

расставаться навсегда… От одной мысли об этом ему хотелось пойти и сделать что-то ужасное.

Они вдвоём вышли на лестницу и прямо там сели на бетонную ступеньку. Оба молчали какое-то время, собирались с духом, что ли, чтобы заговорить. Но каждый дорожил Маришкой, думал о ее безопасности и благополучии.

– Знаешь, она спасла меня, – вдруг тихо и отрешенно, улыбаясь, заговорил Разецкий. – Вытащила из дерьма, в которое я по глупости вляпался. Я никогда не спрашивал у нее, почему она так поступила, боялся услышать в ответ что-то про жалость и все такое. Утешал себя мыслью, что будь у нее ко мне только жалость, она бы скорей закрыла меня в психушке, чем вытащила со дна и устроила на работу, а потом дала свое дело, – Костя по голосу слышал, что говорить Андрею нелегко, но он себя заставлял. – Мы за годы стали друзьями, я так думал. Знал, что у нее есть ребенок, и что старший умер прямо в больнице. Понимал, через какой ад она проходила каждый день, и уважал ее безмерно за выдержку и силу, восхищался ее умом, ее красотой. Но, естественно все эти мысли вслух не озвучивал. Она ведь тебя не любила. Она влюбилась, но полюбить не успела. Ты ее

растоптал и все ее чувства тоже. Я думал, что ей время нужно раны зализать, а потом она увидит…

– Увидит, что ты рядом и ее любишь, да?

– Примерно так, – Разецкий кивнул, даже, не пытаясь стереть с лица горькой разочарованной улыбки. – Но у нее были другие мужчины, она ходила на свидания, с кем-то даже могла закрутить роман. Но я всегда оставался ее другом, хоть она меня, скорей считала деловым партнером, а «друг» – это слишком. Но не суть. Ты спросил, как я узнал. Может ты и не в курсе, но в нашем тандеме никогда в управление особо не лез, руководила Марина. Я искал информацию. Грязное белье клиентов, конкурентов, их слабости и так далее. В этом я был хорош, так что узнать, кто был за рулем

той тачки не проблема, и с остальным я тебе помогу.

– Я понял. И про безответную любовь, и про остальную бодягу. Только, с какого перепугу ты начал играть против нее же?

Вот вроде Костя и сам сообразить мог, но почему-то вопрос все-таки задал. Ему нужно было, чтобы этот мужик четко и ясно для самого себя прояснил все причины по всем вопросам и недомолвкам.

– Она столько лет скрывала от меня правду, ты себе представить не можешь, каково это узнать, что женщина, которую я столько лет ждал и любил, вот-вот умрет и даже не собирается мне рассказывать об этом.

Потому что, на самом деле все это время она меня жалела, считала слабаком, не доверяла и не верила мне.

Костя не стал ему говорить, что тоже в такой ситуации был, пусть и обстоятельства были немного иными, но суть осталась такая же. Он тоже был в ужасе и тоже был в гневе, когда Марина ему рассказала. И ему не хватало времени, чтобы все осмыслить и понять, просто потому, что каждая

минута и каждая секунда могла оказаться для него последней. Для них, последней. Поэтому он отбросил в сторону все свои обиды и претензии,– а они были, – и начал думать, что и как он может сделать, чтобы спасти ее, свою семью и себя самого.

– И дай я догадаюсь, ты разозлился, был в ярости и решил подложить нам всем большую жирную «свинью»?

– Нет, ты не понял. Я разозлился и пошел спустить пар туда, куда мне соваться было нельзя.

Костя был не особо в курсе тонкостей отношений между Мариной и Андреем, да и Маришка сама не сильно стремилась ему что-то подробно рассказывать, но, сопоставив некоторые факты, брошенные вскользь слова, мог предположить, что это было подпольное казино. В городе таких осталось немного, и все были достаточно закрытыми, и попасть туда мог не каждый.

– Я проиграл крупную сумму, но денег, чтобы покрыть, у меня не было. Только я на этом не остановился и круто подставился. Ошибка за ошибкой, и когда Марина обо всем узнала, меня просто сорвало. Я поддался эмоциям, Костя, я хотел ее вывести из себя, но я никогда бы не навредил ее здоровью.

– Что ж… – Костя хлопнул себя по коленям, размял шею, встал, – если ты ждешь от меня сочувствия или жалости,– я не Марина, и на такое не способен. Ты можешь сколько угодно убеждать себя, что ты просто «поддался эмоциям», но, правда, в том, что ты хотел ей отомстить, потому что ревновал.

Костя по его глазам видел, что попал в точку, в самое яблочко. Потому что сам тоже ревновал до бешенства и до того, что кровь вскипала, а ярость разрывала грудь, кислотой в желудке плескалась, обжигая все.

– Я тебя понимаю, пожалуй. Ты столько лет был рядом, а тут появляюсь я и все порчу, так? Только мстить нужно было мне, а не ей. Она ничего тебе не должна, и не ей нести ответственность за твои чувства.

Разецкий на него так смотрел… Убийственную ярость старался затолкнуть куда подальше, но у него это плохо получалось. Слабоват игрок, не чета самому Косте или Марине. Понятно, почему Марина его близко к управлению не подпускала, теперь точно все ясно и разложено по полочкам.

Для себя смысл этого разговора Костя исчерпал, поэтому развернулся к дверям, чтобы идти обратно. Думал, заглянет на пару минут в палату. Побудет там, успокоится немного и поедет обратно, на работу, дел по горло теперь было. Но одна догадка его остановила и заставила замереть на

следующей ступеньке.

Какая-то мысль, слово… Что-то болезненно кольнуло сознание. Разецкий сказал «психушка». Точно! Только… Ему несколько лет назад сообщили, что она с собой покончила, и он от этой новости вздохнул спокойно.

– Почему ты сказал, что тебе место в психушке?

Разецкий вдруг весь замер и резко развернулся к нему лицом.

– Я в баре сидел, надирался, и ко мне подсела одна краля. Предложила меня угостить, я согласился…

– И вывернул этой «крале» всю свою душу, да? Рассказал кто такая Марина, наверняка упомянул меня, Илью, вашу работу, так? Она задавала какие-то конкретные вопросы?

– Я не помню, Костя. Я надрался, как свинья. Но, возможно, если она что-то спрашивала, я мог и ответить.

– Как она выглядит?

– Ты не первый, кто заинтересовался ею.

– Кто еще? Ну?! – рыкнул, а сам в бессильной злобе сжал кулаки до боли, суставы захрустели,– он идиот, если раньше не догадался.

– Марина приставила ко мне человека, чтобы следил за мной, и на тот случай, если я соберусь навредить Илье и перейду черту, этот человек, скорей всего, устранил бы меня. Когда стало известно про Марину, Зима тоже решила уточнить про эту блондинку, расспрашивала, как выглядит, что

она говорила. Но я не помнил ни черта, а Зима не успела заснять ее на камеру.

– Зима? Ты про того самого киллера сейчас мне говоришь? Это женщина?

– А Вы, Константин Алексеевич, имеете что-то против женщин? – приятный женский голос раздался пролетом ниже.

Костя подошел к перилам, заглянул вниз, даже немного через них перегнулся, но увидел только часть стройных ног, затянутых в плотные черные джинсы и армейские ботинки.

– Вы, надо полагать, Зима?

– Можете звать меня Зимой, – милостиво разрешили ему. – Я не успела заснять ту красотку. Но успела опросить бармена, парочку посетителей, что сидели рядом с ними, и еще просмотрела записи с камер видеонаблюдения на входе. В зале у них было плоховато с качеством.

– Вы узнали, кто это?

– Я думаю, Вы и сами уже догадались.

– Мне сказали, что она умерла.

– Не стоит верить всем, кто умирает. Я лично тоже такой фокус проделывала. Дважды. И ничего, жива, пока что.

– И все же, я не понимаю, почему через столько лет она решила что-то предпринять? Да и с какой стати?

– Вот тут я вам ничем помочь не могу. В официальных учреждениях мне лучше не светиться, да и моей задачей является присмотр за господином Разецким…

– Вы вышлите мне ту запись и все ваши материалы?

Но спрашивал он уже пустоту. Стоило, наверное, спуститься вниз и проверить все, но Костя был уверен, что найдет только пустую лестничную клетку и отделение интенсивной терапии, полное пациентов и медперсонала. Но не успел он об этом, как следует, подумать и всю

полученную информацию обмозговать, как ему на мобильник пришло уведомление, что на почту пришло новое сообщение от пользователя «Зима».

***

Костя раз десять пересмотрел это чертово видео. Сначала один. Потом к нему присоединился Руслан, но сразу ушел, только сделал себе предварительно копию. Потом приехал Сава, посмотрел, скопировал и уехал.

А Костя всматривался в знакомые черты, искал какие-то изъяны, рассматривал тени. Пытался в этом видео найти ответы на свои вопросы, но так ничего путного в голову не пришло.

Не хотел он ехать домой.

Не мог смотреть сыну в глаза. Чувствовал себя виноватым. Хотя, так и было на самом деле.

По правде, он не помнил даже ее имени, отчества, фамилии. Но зато прекрасно помнил ее саму, и как его брат сходил с ума по этой малолетней дуре. Как он пытался ее спасти. Как у него начинали гореть глаза, когда говорил о своей то ли Насте, то ли Кате. Видел ее один раз, и только. После

аварии. Но эта девка ему в мозг впечаталась. Злобные детские глаза, полные яростной ненависти.

Он отправил ее в больницу на принудительное лечение, потом она пыталась покончить с собой, и ее перевели в психиатрическую лечебницу.

Через три года ей как-то удалось вскрыть себе вены. И Костя поверил в это. Вздохнул с облегчением, что ему больше не будут каждый месяц врачи докладывать о ее состоянии, как человеку, оплачивающему ее счета.

Хр*н знает, зачем он это делал. Но считал себя, обязанным попытаться сделать хоть что-то.

Молодец.

Сделал.

Это он виноват, что Марина на больничной койке. Что его сын сходит с ума от тоски и ожидания.

Его вина. И ему с этим еще придется как-то жить. Но теперь ясно одно.

Скрыть эту информацию от Марины не удастся. И тут даже к гадалке ходить не стоит, чтобы представить ее реакцию.

Черт! Твою мать! Как так могло выйти?

Как ему теперь в глаза Илье смотреть? Себе, в отражении? Как?!

Если бы только он мог оказаться в той машине вместо Марины, он бы согласился на это. За нее он мог умереть!

Ярость, бессильная злоба, кислотой жгли вены, прожигали мышцы и кости. Он внутри весь горел и не мог остыть, не получалось. К черту полетел всякий самоконтроль и спокойствие. Ему хотелось убивать. Своими руками убить ту дрянь, которая все это затеяла, пока по неизвестной ему причине.

Хотя, вряд ли найдется обстоятельство, которое заставит его признать ее право на месть ему и его семье. Нет таких причин. Это просто окончательно спятившая сука, которая возомнила себя Богом.

Осталось только ее найти и решить, что с ней делать.

А еще подумать, что делать с Разецким. По сути, он виноват только косвенно, а в остальном разбираться и говорить с ним нужно Маришке, а уж никак ему самому.

Саву и Руслана он предупредил, чтобы пока мужика не трогали. Когда смог успокоиться и приехать домой, было уже за полночь.

Домашние спали. Он даже с Ильей к Марине не поехал, не был уверен, что сможет держать себя в руках, и не напугает сына своей яростью.

Не хотелось есть. Ничего не хотелось делать. Может, если только лечь и уснуть, забыть обо всем, что узнал, а проснуться и понять, что всех этих месяцев не было. Что Марина приняла его и полюбила, что стала его женой.

Илья растет и не знает горя. Ему бы очень этого хотелось, но это все просто фантазия уставшего сознания.

А среди ночи,– он даже не заметил, как уснул,– его снова разбудил звонок. На ночь, в этот раз с Мариной осталась Таня:

– Она очнулась, Костя! – Таня всхлипывала в трубку, говорила, глотая слезы. – Мариша очнулась!

Весь сон, как рукой сняло. Будто на него ведро ледяной воды вылили.

– Она в сознании?! Говорит?! Как она себя чувствует?! Таня, не молчи, ради Бога! – начал метаться по спальне, натягивал джинсы одной рукой, второй держал телефон возле уха. Потом застыл, подумал: – Что говорят врачи? Они ее осмотрели?

– Осматривают сейчас, но говорят, что все в порядке. И нет, она пока не говорит, она еще очень слаба, Костя. Но уже чудо, что она очнулась!

– Таня, я не хочу давать Илье ложную надежду! Ему и так досталось! Если к утру ей станет хуже, мой ребенок сойдет с ума!

– Я понимаю-понимаю, конечно! Но врачи говорят, все будет хорошо, и она поправится!

– Врачи всегда так говорят! Но я не буду рисковать спокойствием своего сына!

– Хорошо-хорошо, – быстро проговорила, снова всхлипнула. – Они говорят, что она еще проспит до утра, и им нужно сделать какие-то тесты…

– Мы приедем утром, хорошо? Ты сможешь пробыть там одна?

– Да, конечно, пробуду. Не волнуйся!

– Если что-то будет не так, звони мне, поняла?! Звони! И Санычу с Нелей не говори до утра!

– Хорошо, я все поняла и все сделаю! – она замолчала, а потом безумно счастливым шепотом выдохнула, – Она очнулась, Костя!

– Я очень надеюсь, что утром будет так же, Таня!

Он отключился. Остановился посередине спальни, как был, полураздетый. Застыл. От счастья может башню снести. Сердце может остановиться. В обморок можно упасть. Вот и он был на грани чего-то такого.

Сердце в бешеном ритме зашлось, и пальцы подрагивали, а голова кружилась, и хотелось рассмеяться во все горло. Чтобы все слышали. Чтобы все знали, какое чудо произошло!

Его женщина! Его любимая будет жить! Теперь уж точно будет! Она борец, и если очнулась, значит, спуску не даст ни себе, ни другим. Будет бороться и стараться. Будет жить! А он – всегда рядом, даже если придется заставить ее терпеть свое присутствие в ее жизни.

Он слишком долго был вдали от нее и от Ильи. Понял, и принял непреложную истину.

Они- его семья! И он не позволит никому и ничему ее разрушить и лишить его их!

Никогда!

ГЛАВА 16

Марина не понимала, кто она и где она находится. Не чувствовала своего тела. Не ощущала никакой боли, даже холода или тепла не чувствовала. Долгое время была в какой-то пустоте: серое марево с белесым туманом, и она в нем парила. А еще она слышала голоса. Разные: женские и мужские, иногда детские. Они были смутно знакомыми, но она не могла различить слова, зато каким-то образом ощущала настроение этих голосов. Все они были чем-то опечалены, им были грустно и больно. Каким-то краем своего сознания приходило понимание, что причиной их страданий и грусти была она сама.

Два голоса особо выделялись. Они, кажется, грустили больше остальных. Там был ребёнок. Мальчик и взрослый мужчина. Точно.

И она бы хотела их как-то утешить и сказать, что она их слышит, но тело ее не слушалось. Или у нее вовсе не было тела?

Странная мысль, но интересная.

Нет, если она подсознательно помнит, что у нее просто пока нет сил, чтобы ответить, значит, тело все же есть. Уже хорошо! Осталось только понять, почему она его не ощущает, и что вообще произошло, как она оказалась в этом странном месте.

Она умерла?

Если бы умерла, наверное, не слышала бы никого. Точно-точно. Тогда бы не слышала. Окей. Значит, что-то другое?

Кома? Летаргический сон? Спячка? Бредовое предположение, она же не медведь, чтобы в спячку впадать. А летаргический сон? Может, она оказалась, как в том ужастике, погребенная заживо? Тогда ее плохо закопали в могиле, слишком близко к поверхности, а иначе, как объяснить то, что она слышит чужие голоса?

Может, она просто свихнулась, а это просветление в больном мозге – явление не частое, но бывает иногда?

Она бы такого не хотела. Ни за что!

Остается вариант с комой. И тогда возникает вполне закономерный вопрос: какого такого хр*на с ней случилось, что она оказалась в чертовой коме?!

Что-то было. Она помнила какой-то странный скрежет, будто гнулся метал, – неприятный звук. И еще хруст. Очень глухой, но она помнила, кажется, у кого-то ломались кости. А потом… Что было потом?

Ей было больно. Да. Точно. Было адски больно, все горело и пекло, она задыхалась. А еще было страшно. Не только за себя. За кого-то другого.

А потом появилась пустота и голоса.

Она не сразу начала их слышать. В начале, были только какие-то ощущения. Будто кто-то постоянно за ней наблюдал, смотрел и ждал чего-то. Но она не могла даже думать, просто интуитивно чувствовала людей рядом. Что они смотрят на нее и чего-то ждут. Не знала, как быстро время течет в пустоте, но голоса она услышала гораздо позже.

Странно все это.

Чего они ждут?

Ей надо очнуться? Но как-то не очень хочется, судя по всему, там ее ждет мало радостных новостей.

А с другой стороны: здесь ее вообще ничего не ждет.

Да, нужно как-то очнуться. Вопрос в том: как это сделать?

***

Как бы театрально это не звучало, но, как только ее больное сознание вернулось в привычное русло своего естественного существования, первое, что она почувствовала, это то, что она просто дико хочет в туалет по естественной нужде. И только потом появилась боль: не непривычная резкая и острая, а тянущая и тягучая. Тело занемело, хотя она не могла пошевелить ничем, кроме век, но все остальное ощущалось таким… ватным и едва ощутимым.

Она веки и то, с трудом открыла, казалось, на этом простом движении закончились все запасы ее сил.

Но когда разом запищали приборы, она испугалась, и они запищали еще сильней.

Откуда ни возьмись, появилось напуганное и одновременно безумно счастливое лицо Тани, она что-то говорила, трогала ее, но Марина могла только тупо на нее смотреть и моргать.

Она отчего-то вдруг сильно устала. Прямо накатило, и глаза стали закрываться, но в палату вошел молодой врач и начал зачем-то держать ее веки открытыми, светил фонариком и тоже что-то говорил, но она не понимала, что именно.

Ее всю ощупали, чуть ли не обнюхали, послушали дыхание, сделали еще что-то. Зачем-то трогали ее ступни и пальцы на ногах, щекотно, кстати, было так, что ноги сами собой дернулись, и это привело врача и Таньку в восторг. Идиоты, блин! Но, видимо, она многое пропустила, а то с чего бы им так радоваться, что у нее ноги от щекотки дергаются?!

Вот-вот. Кажется, когда ей все расскажут, она будет не в восторге!

Ее напоили и, наконец, оставили в покое.

Но она не была спокойна, ни капельки!

Она оказалась в больнице. Неизвестно сколько провела здесь времени. У нее не было сил, чтобы заговорить и спросить, где ее ребенок. Что с Ильей? Как он? Ей снова стало безумно страшно за своего мальчика. Он мог испугаться. Ему было плохо, а она не могла ему помочь!

Но, странное дело, несмотря на все эти мысли и страхи, она уснула.

****

Второе пробуждение было другим.

Можно было бы сказать, что она, наконец, вернулась, стала настоящей. Потому что теперь она ощущала себя по-другому. Тело было не ватным, а обычным: оно болело, но эта боль была слабой, правый бок затек, правая рука занемела и плохо слушалась. Голова кружилась, и перед глазами летали разноцветные пятна, больше напоминающие мелких мушек, горло нещадно драло и хотелось пить. Но она видела себя и, о чудо, даже могла говорить, правда, с трудом, и хрипя так, будто у нее ангина.

К ней все так же были подключены всякие приборы, датчики, капельницы и еще Бог знает, что.

Но она была живая! Уже хорошо!

Почему у нее на пальце обнаружилось кольцо? Красивое, конечно, но наличие украшения вызвало нешуточную тревогу и сомнения в реальности происходящего. Как-то она не помнила, чтобы кто-то делал ей предложение руки и сердца, или чтобы она замуж успела выйти. Такого в ее памяти точно не было.

А еще здесь снова не было Ильи, и даже Кости. Так что, вопросов становилось много, сомнения в реальности происходящего увеличивались слишком быстро.

– Ты проснулась! – Таня сидела напротив, на стуле, и внимательно наблюдала за Мариной, сидела, видимо, долго, начала разминать плечи и шею. – Я уж думала… снова уснешь.

– Г-де И-илья? – у нее вышел невразумительный хрип, но Таня ее поняла и улыбнулась сквозь слезы.

– Он дома пока что, но Костя с ним приедет часа через два, не волнуйся!

– Почему не сейчас?

– Костя не хотел давать ему ложной надежды и решил дождаться утра.

Ложной надежды? Да кто он такой, чтобы не пускать ее сына к ней в больницу?! У нее, видимо, участился пульс, и этот поганый прибор явно продемонстрировал ее состояние.

Таня понятливо кивнула и аккуратно сжала Маринину ладонь, призывая успокоиться.

– Ты не приходила в себя больше двух месяцев. Костя был единственным, кто мог удержать Илюшку от безумства, и он решил обезопасить вашего сына от боли, если ты вдруг снова уснешь.

– То есть… «усну» на длительный срок?

– Да, я не стала говорить никому, кроме него. Мы хотели убедиться, что ты окончательно пришла в себя!

Марина была ошарашена. Просто в шоке!

Больше двух месяцев?!

Господи, что здесь творилось, пока она была в коме?!

Как Илья это время пережил?! Если Таня говорит, что Костя… значит, он был все это время рядом с сыном, не давал ему отчаяться? Верил? Ждал?

Немыслимо!

А компания? Ее сотрудники? Разецкий?

Что вообще произошло?!

– Расскажи мне, что тут творилось, и что со мной случилось?!

По Тане было видно, что ей не особо хотелось что-то рассказывать. Может, Марина и была пока слаба настолько, что руку самостоятельно поднять не могла, но навыки давления на людей не потеряла, и даже, лежа на больничной койке, могла смотреть на кого угодно свысока, давя своим авторитетом.

Так что подруга со вздохом сдалась и начала рассказывать все, абсолютно все…

****

Она была в замешательстве. Чувства все смешались, не было какого-то определённого понимания вещей и ощущений.

Марина была в прострации, в ступоре. Когнитивный диссонанс. Или коллапс. Можно подумать, ей не сердце пересадили, а мозги. Вскрыли черепную коробку, засунули туда скальпель и перемешали, будто ложкой кашу. Вот так она ощущала себя.

Когда Таня сказала про пересадку, она не поверила. Просто не поверила, что кто-то посмел принять это решение за нее. Хотя, почему кто-то? Она прекрасно знала, кто это организовал, и кто дал добро.

Сава… его она с какой-то стороны могла понять и простить. Просто потому, что он знал ее, как облупленную: все ее сомнения, страхи, неуверенность. Он действовал не столько в ее интересах, сколько в своих. Для него Марина была в первую очередь деловым партнером, и только после, являлась другом, готовым терпеть его характер, закидоны и откровенный деспотизм. Одна из немногих, кто мирился со всеми его чертами, просто потому, что за долгие годы привязалась настолько, что могла без слов понимать его мотивы.

Но вот Костя…

Тут она терялась в своих ощущениях и чувствах. Начинала паниковать от того, что абсолютно не понимала его поступков, его отношения.

Да, Костя был отцом. Таким отцом, которого она всегда хотела для своего сына. В этом он был прекрасен!

Но все это не перекрывало той злой ярости, которую она оказалась способна испытать к нему за то, что он решил за нее. Все решил! И с пересадкой! И с замужеством!

Глупый и опрометчивый шаг с его стороны! Чем бы он ни руководствовался, какой бы «любовью» не страдал, она не давала ему такого права – решать за нее.

Это была ее жизнь! Ее, и только! Она не хотела рисковать, и он знал об этом. Знал! Она ведь доверилась ему, рассказала все. Но он решил, что имеет право распоряжаться ее жизнью.

Чертов самоуверенный дурак!

Если он думал, что после одного страстного недосекса, она сразу растает и станет другой, будет делать все, что он ей скажет только потому, что он хорош в постели… Хр*н ему, а не сладкую жизнь!

Не ему решать!

Никто не будет за нее решать!

У нее не находилось слов. Бешеное чувство растоптанности. И почему-то саднило в груди, чужое сердце бешено колотилось, и она не могла сделать вдох.

Ей казалось, что он ее предал. Снова.

Хотя, как он мог ее предать, если она так его и не любила? Выходит, что все-таки что-то было? Потому что, от этой боли в груди ее разрывало, из горла рвался хриплый крик, и жгло глаза злыми обиженными слезами. И хотелось швырнуть со всей силы стойкой от капельницы. Жаль, сил на такие радикальные протесты не было.

Она не могла понять саму себя.

Злилась на него, бесновалась, а кольцо все равно не снимала. Пялилась на него как-то совсем по девчачьи, глупо улыбалась и при этом злилась, но не снимала.

То, что Таня говорила, какие выразительные взгляды кидала на нее и на это кольцо, то, что Марина читала между строк,– это пугало. Теплом отзывалось в груди, сбивало дыхание, и хотелось снова растянуть губы в глупейшей улыбке. Но пугало сильней. До нервной дрожи и холодных потных ладошек. Сама себе противоречила, не верила, пока не увидела его в дверях палаты. И его взгляд, полный такой невообразимой дикой отчаянной надежды. И когда они взглядами пересеклись, ее, как током шибануло от того, что у него в глазах плескалось: бешеная, почти безумная радость, чистое, ничем не замутненное счастье, и только там, в глубине серых омутов, она разглядела спрятанную любовь.

Вот в тот миг она ему поверила, хоть это никак не умерило ее злости и ярости, бессильной обиды. Не служило оправданием для нее.

Но все эти мысли ушли на задний план.