Остров спокойствия

Глава 3

Когда Сиси вернулась, Симона встала, чтобы мистер Юнг мог сесть рядом с женой. Она еще не успела сесть на другое кресло, когда сестра Ми, Нари, взяла ее под руку.

– Помоги мне принести чай.

Симона пошла с ней в дальний конец большой комнаты к столику, где стояли термосы с горячей водой, стопки одноразовых чашек и лежали кофе и чай в пакетиках.

Тоненькая Нари, прилежная студентка второго курса Массачусетского технологического института, ловко расправила складной картонный лоток.

– Они не скажут тебе, – тихо проговорила она, взглянув на Симону темными глазами из-за темных очков. – Все очень плохо. Ми получила три пули.

Симона открыла рот, но слова не шли. Не было слов.

– Я слышала, как полицейский говорил с медсестрой, когда ее повезли на операцию. Она потеряла много крови. Такая маленькая и потеряла столько крови. Ты пойдешь со мной, чтобы сдать для нее кровь? Может, не прямо для нее, но…

– Да. Что нужно делать? Куда идти?

Симона была несовершеннолетней, поэтому ее сопровождала Сиси. Они ждали в очереди – сдавать кровь пришли многие.

В кресле Симона отвела взгляд – при виде игл ее всегда подташнивало. Потом она отпила из стаканчика апельсинового сока, как было велено.

На обратном пути она сказала Сиси, что хочет зайти в туалет.

– Я пойду с тобой.

– Все в порядке. Я сама.

От апельсинового сока ее затошнило.

Войдя внутрь, Симона увидела женщину, стоящую возле одной из раковин. Женщина плакала.

Мать Тиффани.

Миссис Брайс была ее учительницей английского языка в седьмом классе. В том же году – и все это знали – мистер Брайс с ней развелся, чтобы жениться на другой женщине (намного моложе), которая была от него беременна.

Симона внезапно поняла, что до этой минуты не вспоминала ни о Тиффани, ни о Тренте – мальчике, которого, как ей казалось, она любила.

– Миссис Брайс…

Не переставая рыдать, женщина обернулась.

– Простите. Я Симона Нокс. Я училась у вас в средних классах. Я видела Тиффани сегодня вечером перед… до того, как…

– Ты там была?

– С Ми-Хи Юнг и Тиш Олсен. В кино. Ми делают операцию. В нее стреляли, она получила три пули. Тиш погибла.

– О Боже. – Они стояли, глядя друг на друга, по их щекам текли слезы. – Тиш? Тиш Олсен? О Боже, Боже. – Миссис Брайс обняла Симону. – Тиффани в операционной. Она… они ничего не говорят…

– А Трент? Она была с Трентом.

Миссис Брайс отступила на шаг назад, прижала ладони к глазам, помотала головой.

– Я буду молиться за Ми. – Она отвернулась к раковине, включила воду, плеснула себе на лицо. – А ты помолись за Тиффани.

– Я помолюсь, – искренне пообещала Симона.

Ее больше не тошнило. Внутри и так была пустота.

В комнате ожидания Симона уснула, положив голову на колени Сиси. Потом проснулась и продолжала лежать с такой мутной головой, что в комнате, казалось, плавал тонкий слой тумана. Сквозь этот туман она видела мужчину с седыми волосами и голубым от щетины подбородком. Он говорил с миссис Брайс.

Миссис Брайс снова плакала, но теперь не так, как тогда, в туалете. Она сжимала руки на коленях, сжимала губы, но все кивала и кивала. И даже сквозь слой тумана Симона видела облегчение.

Тиффани не умерла. Как Тиш. Или как Трент.

Ми тоже не умрет.

Она не может умереть.

Они ждали. Симона вновь уснула, правда, неглубоко, и поэтому почувствовала, как Сиси напряглась.

Вышла женщина-доктор с иссиня-черными, стянутыми в узел волосами. У нее был акцент – возможно, индийский. Впрочем, акцент растворился в тумане, когда Симона осознала слова и вскочила.

Ми пережила операцию.

Пуля задела правую руку. Мышцы не повреждены.

Пуля задела правую почку. Прооперировано. Вероятно, повреждений не останется.

Пуля в груди. Легкие полны крови. Дренаж, операция, переливание крови. Следующие двадцать четыре часа будут критическими. Ми – молодая и сильная.

– Когда ее переведут из хирургии в реанимацию, мы разрешим посещение. На короткое время, только по два человека. Она под седативными препаратами, – продолжала врач. – Пусть поспит несколько часов. А вы должны немного отдохнуть.

Миссис Юнг плакала.

– Спасибо. Спасибо. Мы подождем и потом придем к ней. – Мистер Юнг обнял жену за плечи.

– Я отведу вас в отделение реанимации. Только родных, – добавила доктор, глянув на Симону и Сиси.

– Эта девушка – наша семья, – сказал мистер Юнг.

Доктор, смягчившись, посмотрела на Симону.

– Мне нужно ваше имя для утвержденного списка посетителей.

– Симона Нокс.

– Симона Нокс? Первая позвонившая в «девять-один-один»?

– Не знаю. Я звонила.

– Симона, вы должны знать: позвонив так быстро, вы дали Ми шанс выжить. Я внесу ваше имя в список.

Когда Симона вернулась домой и погрузилась в беспокойные сны, Майкл Фостер сидел возле больничной койки своей жены.

Она спала. Когда проснется, она снова спросит о Брэди. У нее нарушена краткосрочная память, но память, сказали ему, восстановится. А пока ему нужно заверять ее снова и снова, что их сын цел и невредим.

Рид Квотермейн. Они обязаны этим Риду Квотермейну.

Она проснется. Она жива.

Однако из-за пули в позвоночнике больше никогда не сможет ходить.

Одна пуля попала чуть ниже лопатки, а вторая – в нижнюю часть позвоночника.

Майкл Фостер пытался убедить себя, что им повезло. Надо верить, потому что нужно убедить в этом жену. Если бы пуля попала выше, ее могло парализовать полностью. Ей могла бы понадобиться дыхательная трубка, она не сумела бы даже повернуть голову.

Им повезло. Она не потеряет контроль над мочевым пузырем и кишечником. Со временем и с помощью терапии научится управлять моторизованным креслом, даже сможет водить машину.

Но его прекрасная жена, которая так любила танцевать, не сможет ходить.

Никогда больше не будет бегать по пляжу с Брэди, гулять с ним в горах и ходить вверх и вниз по лестнице в доме, на который они так долго копили.

Все потому, что трое чокнутых эгоистичных ублюдков решили развлечь себя бессмысленным убийством.

Даже неизвестно, кто из троих выстрелил в его жену, мать его ребенка, любовь всей его треклятой жизни.

Не важно, кто из них, думал Майкл. Они все это сделали.

Джон Джефферсон Хобарт, он же Джей-Джей, семнадцать лет.

Кент Фрэнсис Уайтхолл, шестнадцать лет.

Девон Лоуренс Полсон, шестнадцать лет.

Подростки.

Социопаты, психопаты. Плевать, какой ярлык навесят на них психологи.

Майкл знал число погибших – по крайней мере, на четыре утра, когда он в последний раз проверял.

Восемьдесят девять.

И его Лиза была одной из 242 раненых.

Потому что три извращенца, вооруженные до гребаных зубов, пятничным вечером вошли в торговый центр с миссией убивать и калечить.

Миссия выполнена.

Он не считал их среди погибших – они не заслуживали того, чтобы их считать, – но был благодарен тому полицейскому, который убил Хобарта, и был рад, что другие двое застрелились сами или застрелили друг друга. По состоянию на четыре утра эта деталь оставалась невыясненной.

Он был рад, что не будет суда. Рад, что ему, человеку, посвятившему себя спасению жизней, не придется проводить бессонные ночи, воображая, как он убивает их сам.

Лиза пошевелилась. Майкл наклонился к ней ближе. Она открыла глаза, и он поднес ее руку к губам.

– Брэди?

– Он в порядке, милая. Он у твоих родителей.

– Я держала его за руку. Я схватила его и побежала, но потом…

– С ним все в порядке, Лиза, милая, он цел и невредим.

– Я так устала…

Она снова заснула. Майкл продолжал смотреть, как она спит.

Рид проснулся на рассвете. В голове гудело, глаза жгло, горло было сухое, как пустыня. Самое жуткое похмелье без капли алкоголя.

Он принял душ – в третий раз с тех пор как вернулся домой к своим измученным беспокойством, но обрадованным родителям и плачущей сестре.

Он никак не мог избавиться от ощущения крови Энджи, которая пропитала его брюки и попала на кожу.

Рид закинул в рот таблетку «адвила», запил водой прямо из крана. Потом включил компьютер. Истории о стрельбе в торговом центре занимали первые страницы всех новостей.

Он внимательно прочитал три имени, посмотрел фотографии.

Ему показалось, что он где-то видел Уайтхолла раньше, но не мог вспомнить где.

Он узнал Полсона – видел, как тот, смеясь, стрелял в мертвое тело.

Один из них убил Энджи. В новостях сообщали, что третий, Хобарт, не вышел из кинотеатра.

Один из них убил Джастина, водителя в «Манджи», впервые пошедшего на летнюю подработку.

И Люси, официантку. Она планировала уволиться в конце года и вместе с мужем путешествовать по стране в трейлере.

И посетителей. Он не знал сколько.

Дори в больнице. И Бобби, и Джек, и Мэри.

Рози сказала ему, что парень с винтовкой вошел через стеклянные двери, обстрелял главный зал и снова вышел. Десять секунд, двадцать. Больше и не надо.

Он читал рассказы очевидцев; дважды перечитал статью про «Гейм-стоп».

Мы услышали стрельбу, но не поняли, что это. В магазине шумно. Потом прибежал мужчина и стал кричать, что кто-то стреляет в людей. Он был весь в крови, но, кажется, даже не осознавал, что ранен.

И тогда продавец магазина – не знаю его имя – начал говорить всем, чтобы шли в заднюю комнату. Некоторые хотели бежать из магазина, но выстрелы зазвучали ближе. Мы их слышали, и продавец звал людей в заднюю комнату. Там было очень тесно, магазин был полон народу. В жизни мне не было так страшно, как в той комнате. Люди плакали и молились, а он говорил, чтобы мы вели себя тихо.

Потом мы услышали выстрелы, очень громко. Прямо в магазине.

Стекло разбилось. Я думал, мы все умрем, но потом он перестал стрелять. Или, наверное, пошел дальше. Продавец хотел, чтобы мы сидели там, пока не придет полиция, однако кто-то запаниковал и выбежал за дверь. Несколько человек выбежали. Потом пришла полиция и вывела нас на улицу. Этот парень, молодой продавец в толстых очках, спас нам жизнь.

 

– Молодец, Чаз, – прошептал Рид.

В крохотной кухне своей маленькой квартирки Эсси заварила полный чайник кофе.

Времени его выпить хватит, потому что ее отстранили от работы.

Командир заверил ее, что она вернется – и, скорее всего, получит медаль, – но разбирательство может затянуться. Она не только стреляла из служебного оружия, она убила человека.

Эсси верила командиру и знала, что просто сделала свою работу, однако решила оставаться в курсе всех дел, пока ее не призовут обратно. Она не понимала, насколько для нее важно быть копом, пока не возникла опасность, что ее могут уволить.

Престарая кошка спала на подушке. Эсси взяла бублик и последний банан. Размер и планировка квартиры позволяли ей видеть экран телевизора от кухонного стола, который служил также и рабочим столом. Она села за стол и включила телевизор.

Эсси уже поняла, что репортерам известно ее имя: чуть раньше, выглянув из окна, поняла, что они ее разыскали. Она не собиралась выходить из квартиры под залпы вопросов и фотокамер. Кто-то слил номер ее домашнего телефона, поэтому она его отключила. Беспрестанный звон действовал на нервы.

Номера ее мобильного репортеры пока не знали. Если напарник или командир захотят с ней связаться, то позвонят. Плюс у нее есть электронная почта.

Она открыла ноутбук и просмотрела утренние новостные передачи.

В ноутбуке Эсси составила список имен. Симона Нокс, ее мать и сестра. Рид Квотермейн. Чаз Бергман. Майкл, Лиза и Брэди Фостер. Ми-Хи Юнг. С ними надо держать связь, даже если придется делать это в свободное от работы время.

Она записала имена стрелков. Она собиралась собрать на них все, что сможет: их семьи, учителя, друзья, работодатели, если таковые были.

Она зафиксировала данные – текущие: сколько погибших, раненых. Вписала известные ей имена; недостающие она выяснит.

Она делает свою работу, думала Эсси, пока слушала новости, пока ела, пока печатала. Но это не значит, что дело не касается ее лично.

Сиси Леннон жила по собственным правилам. Два главных правила – «Старайся никому не сделать больно» и «Имей смелость говорить то, что думаешь» – часто сталкивались и конфликтовали друг с другом, но результат вполне соответствовал третьему правилу: «Если нужно, будь стервой».

Сиси выросла в Рокпойнте, респектабельном пригороде Портленда, штат Мэн, с родителями-методистами, убежденными республиканцами. Ее отец, финансовый директор, и мать, домохозяйка (о чем говорилось с гордостью), были членами загородного клуба, каждое воскресенье посещали церковь и устраивали званые обеды. Отец раз в три года покупал новый «Кадиллак», по субботам с утра играл в гольф, по воскресеньям днем – в теннис (в паре с женой) и коллекционировал марки.

Мать по понедельникам ходила к парикмахеру, по средам играла в бридж и была членом клуба садоводов. Дебора (ни в коем случае не Деб и не Дебби) Леннон хранила свои деньги «на булавки» в белой перчатке в верхнем ящике комода, никогда в жизни сама не выписывала чеки и не оплачивала счета и встречала вернувшегося с работы мужа в свежем макияже. Она готовила ему вечерний коктейль – обычно мартини с сухим джином и одной маслиной, в летний сезон он переходил на джин-тоник с долькой лайма, – чтобы муж мог расслабиться перед ужином.

У Леннонов была ежедневная домработница, еженедельный садовник, а в летние месяцы – мальчик, обслуживающий бассейн. Они имели летний дом в Кеннебанкпорте и считались столпами местного общества.

Естественно, Сиси восстала против всего, чем они были и за что стояли.

Что могло сделать дитя 60-х, дабы ужаснуть родителей-консерваторов, как не отдаться в страстные объятия контркультуры? Сиси осуждала патриархальность церкви, активно выступала против правительства, против войны во Вьетнаме и в буквальном смысле сожгла свой бюстгальтер.

В 17 лет она собрала чемодан и отправилась автостопом до Вашингтона на марш. Оттуда – секс, наркотики, рок-н-ролл – отправилась по стране. Весну Сиси провела в Новом Орлеане, в ветхом доме с группой художников и музыкантов. Она рисовала для туристов – у нее был талант.

Потом уехала в Вудсток в фургоне, рисуя психоделические чудеса. Где-то во время мокрого от дождя блаженства зачала ребенка.

Поняв, что беременна, Сиси отказалась от наркотиков и алкоголя, отступила от вегетарианской диеты (как будет делать еще множество раз по самым разным причинам на протяжении десятилетий) и присоединилась к коммуне в Калифорнии. Там она рисовала, училась вязать, сажала и собирала овощи в саду, попыталась построить лесбийские отношения – впустую, но, по крайней мере, попыталась.

На маленьком диване в полуразрушенном фермерском доме прекрасным весенним днем она родила дочь под магнитофонные записи Дженис Джоплин, а за раскрытым окном покачивались на ветру тюльпаны.

Когда Тюлип^[1] Джоплин Леннон было шесть месяцев, Сиси, скучая по зелени Восточного побережья, отправилась туда с группой музыкантов. По пути она завела короткий роман с певцом, который, под кайфом, предложил ей три тысячи за свой портрет.

Она рисовала его нагишом и в ботинках, с гитарой «Фендер стратокастер» в руках.

Сиси уже позабыла о нем, когда певец получил контракт на запись альбома и использовал для обложки ее картину. Сингл «Прощай, Сиси» попал в топ-40 хитов, и альбомом стал золотым.

Спустя два года, когда Сиси и Тюлип жили в Нантакете, автор песен скончался от передоза. Оригинал картины пошел на аукцион и был продан за три миллиона долларов.

Так стартовала художественная карьера Сиси.

Через семь лет после того, как она отправилась автостопом до Вашингтона, у отца Сиси обнаружили рак поджелудочной железы. На то время их общение было скудным, хотя время от времени она посылала родителям по почте фотографии внучки и два или три раза в год звонила.

Но когда мать расплакалась в телефонном разговоре, Сиси последовала другому своему правилу: «Помогай, когда можешь».

Она взяла дочь, кисти, краски и свой велосипед и поехала домой.

Сиси узнала несколько вещей.

Она узнала, что ее родители очень любят друг друга. И что большая любовь вовсе не означает, что ее мать самостоятельно справлялась с грязной работой.

Она узнала, что ее отец хотел умереть дома. А поскольку она его любила – к ее собственному удивлению, – она решила проследить, чтобы его желание было исполнено. Она отмела настойчивые советы матери отдать Тюлип в частную школу-интернат и записала девочку в обычную местную школу. Пока она возила отца на химиотерапию, на приемы к врачам и вытирала рвоту, ее мать с радостью нянчилась с Тюлип.

Сиси наняла медбрата, чье сострадание, доброта и любовь к року сделали их друзьями на всю жизнь.

Двадцать один месяц она ухаживала за умирающим отцом и вела домашнее хозяйство, пока ее мать пребывала в мире отрицания и баловала Тюлип.

Отец умер дома, рядом с любящей женой, свернувшейся калачиком подле него в постели, и дочь держала его за руку.

За следующие несколько месяцев Сиси признала, что ее мать никогда не станет самостоятельной, никогда не научится подводить баланс в чековой книжке или чинить подтекающий кран. И признала, что она сойдет с ума, если останется в пригороде, в этом немаленьком особняке, с женщиной, не имеющей представления, как поменять перегоревшую лампочку.

Отец оставил ее мать более чем финансово обеспеченной, так что Сиси наняла управляющего, приходящего по вызову сантехника и трудолюбивую молодую домработницу (поскольку прежняя ушла на пенсию), которая также могла быть ее компаньонкой.

Вскоре она узнала, что отец изменил свое завещание и оставил ей миллион долларов – после уплаты налогов, – и ее первой реакцией была ярость. Она не хотела его консервативных денег. Она могла – и собиралась – зарабатывать своим искусством.

Но ярость поутихла, когда она с Тюлип поехала на пароме на остров Спокойствия и увидела тот дом. Ей полюбились его широкие террасы – на первом и втором этажах. Вид на океан, узкая полоска пляжа, изгиб каменистого берега.

Она может рисовать здесь вечно.

Табличка «Продается» была для Сиси словно знак свыше.

Сорокаминутная поездка на пароме от Портленда – достаточно далеко (слава богам!) от ее матери и в то же время достаточно близко, чтобы не испытывать чувства вины. До поселка, населенного веселыми художниками, – короткая поездка на велосипеде.

Она купила дом – после жесткой торговли – за наличные и начала следующую главу своей жизни.

А теперь она вернулась в богатый пригород – хорошо бы ненадолго, – в дом дочери, больше похожей на бабушку, чем на мать, которая пыталась привить ей жажду приключений, независимости и свободы.

Потому что правило «Помогай, когда можешь» было все еще в силе.

Сиси приготовила завтрак для дочери и Уорда в их элегантной современной кухне. Она отключила телефоны и опустила шторы на окнах, за которыми собрались репортеры.

Она смотрела новости по телевизору в гостевой комнате и слушала запись телефонного звонка Симоны в «девять-один-один», от которого ее бросало в дрожь. Кто-то слил в прессу не только звонок, но и имя Симоны.

А потом она села с Уордом и Тюлип за кухонный стол и изложила свое предложение:

– Позвольте мне забрать Симону на остров, по крайней мере, до начала школы.

– Ей лучше быть дома… – начала Тюлип.

– Пресса не оставит ее в покое. Она сделала первый звонок о помощи, и она красивая шестнадцатилетняя девушка. Одна из ее подруг погибла, другая находится в больнице. Ми выжила.

Уорд прерывисто вздохнул.

– Они не дали мне информации о ней, когда я звонил.

Сиси посмотрела на него. Он хороший человек, подумала она. Хороший человек, хороший муж, хороший отец. Сейчас он выглядел измученным.

– Хван внес мое имя и имя Симоны в список членов семьи. – Поскольку он был хорошим человеком, Сиси положила свою ладонь на его руку. – Позвони ему.

– Позвоню. Да, я позвоню.

Теперь Сиси положила руку на руку своей дочери.

– Тюлип, я знаю, сейчас тебе нужны твои девочки, а ты нужна им. Симона не уедет, пока не будет уверена, что ты в порядке, и Ми поправляется. Думаю, полиция придет с ней поговорить.

– Мы должны сделать заявление для прессы, – добавил Уорд. – Ты права. Они не оставят ее в покое.

– Верно. А вот после всего этого позвольте мне забрать ее, дать ей несколько недель тишины и покоя – и Ми, когда она поправится. Я позабочусь, чтобы нам никто не докучал. Симоне нужно будет с кем-нибудь поговорить обо всем этом, помимо нас. У меня есть друг, психотерапевт из Портленда. Он проводит часть лета на острове. Можешь встретиться с ним, Уорд, поговорить.

– Непременно.

– И ты поймешь, что он хороший профессионал. Ей надо будет выговориться. И тебе, Натали, детка.

– Я не хочу ни с кем говорить или видеться. Я хочу просто быть дома, с семьей.

Сиси хотела было что-то сказать, но Уорд предостерегающе покачал головой.

– Ладно, просто подумай об этом. Несколько недель на острове помогут Симоне забыться. Натали тоже, если она захочет. Впрочем, я знаю, что она собирается ехать в конный лагерь через пару недель.

– Хорошо, мы подумаем, – сказал Уорд. – Спасибо, Сиси, за…

– Не надо. В семье надо делать то, что нужно семье. А сейчас, полагаю, семье не помешает еще кофе.

Когда она поднялась, вошла Симона.

Темные круги под ее припухшими глазами резко выделялись на бледной коже.

– Ми очнулась. Ее отец сказал… сказал, что она хочет меня видеть. Я должна поехать к Ми.

– Конечно, только сперва позавтракай. Ми ни к чему видеть тебя такой бледной. Это не поможет ей чувствовать себя лучше, правда, Тюлип?

– Садись, милая, – сказала ее мать.

– Я не хочу есть.

– Ну, немножко. Сиси тебе что-нибудь приготовит.

Симона села, посмотрела на лицо матери. На эти пластыри, синяки.

– Ты уже лучше себя чувствуешь?

– Да. – В ее глазах заблестели слезы.

– Не плачь, мама. Пожалуйста.

– Я не знала, где ты, – сказала она. – Я ударилась головой, и бедная Нат… я совершенно растерялась и была напугана. Я слышала выстрелы, крики и не знала, где ты, в безопасности ли. Я понимаю, Ми хочет тебя увидеть, но сначала я хочу немного побыть с тобой.

– Я не знала, что с тобой и с Нат. Не знала. – Симона села рядом с матерью, прижалась лицом к ее плечу. – Когда я сегодня проснулась, я решила, что мне приснился страшный сон.

– Теперь с нами все в порядке.

– Но не с Тиш.

Тюлип погладила дочку по голове, обняла.

– Я позвоню ее тете. Я позвонила бы ее матери, но… думаю, лучше тете. Спрошу, можем ли мы чем-нибудь помочь.

– Трент тоже погиб.

– Ох, Симона.

– Я видела в новостях – смотрела перед тем, как спустилась. И видела имена и фотографии тех, кто это сделал. Они учились в моей школе. Я их знаю, встречала. Один из них был в моем классе. И они убили Тиш и Трента.

– Не надо сейчас об этом думать.

Реакция отрицания, подумала Сиси. Прямо как ее бабушка. До последнего закрывает глаза на все плохое.

Симона встала и пересела за другую сторону стола, лицом к родителям.

– В новостях назвали мое имя. Я выглянула в окно, а там люди, репортеры.

– Не беспокойся, – сказал Уорд. – Я ими займусь.

– Мое имя, папа. И мой голос… они проиграли запись моего звонка в полицию. У них есть моя фотография из школьного альбома. Я не хочу говорить с ними, не сейчас. Мне нужно увидеть Ми.

– Твой отец с ними поговорит, – бодро сказала Сиси, ставя перед внучкой тарелку с омлетом, двумя полосками бекона и куском тоста с маслом. – А мама поможет тебе с макияжем. Моя Тюли всегда умела обращаться с косметикой. Спрячем твои волосы под бейсболкой, наденешь темные очки, и, пока папа отвлекает репортеров, мы с тобой выйдем из задней двери. Перебежим по двору к подъездной дорожке Джефферсонов, где я оставила машину. Я звонила им вчера вечером, договорилась. Потом останется лишь позвонить в больницу и попросить впустить нас через боковой вход.

– Чертовски хороший план, – пробормотал Уорд.

– Когда тебе часто приходится сбегать из отелей, мотелей, откуда угодно, вырабатывается навык. Мы доставим тебя к Ми. – Сиси провела рукой по спутанным волосам Симоны. – Но сначала поешь.