Личный поверенный товарища Дзержинского. В пяти томах. Книги 1—3

Глава 23

Дома Мария упросила меня надеть военную форму. В принципе, всё мне было впору. Брючным ремнём и портупеей исправили широковатость галифе и гимнастёрки. На портупее кобура с пистолетом. На шее бинокль. В это время в дверь постучали. Мария открыла дверь. Вошёл домовладелец. Увидев меня, он стал открывать и закрывать рот, из которого не вырывалось ни слова. Мария сбегала на кухню и принесла воды.

– Вы никуда не собираетесь уезжать? – спросил обрётший свой голос домовладелец. – А то революция собирается переезжать в Москву.

– Нет, – твёрдо сказал я, – и если я куда-то отлучусь, то держите квартиру за мной. За ВЧК, а тем, кто будет на неё претендовать, напомните, что я ещё не потребовал от него возмещения украденных ими и пропитых моих вещей. И если что-то со мной случится, то квартира переходит товарищу Марии. Вам всё понятно?

Домовладелец кивнул и ушёл.

Что же, я засветил себя окончательно. Домовладелец человек словоохотливый, но знающий, что и где можно сказать, а говорит он только некоторым людям, которые разносят всё не хуже радиоточки. Нехай клевещут.

В особом пакете особоуполномоченного была бутылка «шустовского» коньяка, ветчина, колбаса копчёная, солидный кусок сала, чёрный хлеб, горчица, банка маслин и две копчёные селёдки. Две коробки папирос «Дукат». Пачка индийского чая и пакетик молотого кофе. Пилёный сахар. Давно я не видел такой роскоши.

Мария чуть пригубила коньяка и закусила деликатесами. Потом сидели около печки на кухни и смотрели на огонь. Мы потомки язычников и огонь для нас всегда являлся и является чем-то священным.

– Буржуйская еда, – сказала она, – вы вот колбасами объедались да коньяком запивали, а мы на вас мантулились, как проклятые, – и она заплакала.

Я сел к ней поближе и стал тихонько поглаживать по голове, успокаивая без слов. Не подумайте, что я делал всё, чтобы достигнуть близости с ней. Хотя очень хотел это сделать, но я прекрасно понимал, что имею дело с дикой кошкой, которая может ласково мурчать и тут же вцепиться в вас когтями и кусать всё, что не защищено одеждой.

– Как я могу поехать вместе с ней за границу, – думал я про себя, – ведь это просто «баба а-ля рюсс», красивая, но не воспитанная, которая будет бросаться в глаза точно так же в бальном платье, как и в красной косынке и в кожаной тужурке. Торопиться за границу не будем. К Питеру рвутся войска генерала Юденича, не исключено, что всё встанет на свои места и все разойдутся по своим местам: кто к станку на завод, а кто в вицмундир чиновника 9 класса или в армию в чине капитана.

Я проводил Марию в её комнату и укрыл полученным шерстяным одеялом.

– Спи девочка, – пронеслось у меня в голове, – кто знает, на радость или на горе мы встретились с тобой. Всё идёт так, как угодно Богу. Возможно, что наша встреча записана в Книге судеб на предпоследней странице. Завтра будет день и нам придётся распоряжаться своей жизнью или противостоять тому, кто хочет по-своему распорядиться ею.

Я ходил по комнате, разнашивая сапоги и привыкая к новой для меня одежде.

Утром я встал пораньше, на таганке вскипятил чай, заварил его, сделал бутерброды с ветчиной, поставил всё это на тарелку и постучал в дверь спаленки.

– Да, – послышался заспанный голос девушки.

Я вошёл с импровизированным подносом, поставил его на колени девушке и поправил подушку, чтобы ей было удобнее полусидеть.

– Это что? – удивлённо спросила она.

– Завтрак в постель, по-буржуйски, – с улыбкой произнёс я и вышел, чтобы не смущать её.

Минут через десять Мария вышла из комнаты, отнесла посуду на кухню, помыла её, умылась сама и свежая вышла в залу.

– Спасибо вам за завтрак, – сказала она, – только больше так не делайте.

– Почему? – удивился я.

– Боюсь привыкнуть к буржуйской жизни и забуду про пролетарскую бдительность, – покраснев, ответила она.

– Эх, девочка, – подумал я, – ты не ещё знаешь, что приготовил тебе райский Змей-искуситель.

Глава 24

После завтрака я экипировался по полной чекистской форме и в сопровождении Марии отправился в Зимний дворец.

То, что было всем, сейчас стало ничем. Никто не знал, подо что приспособить дворец.

В феврале 1917 года пытались явочным порядком разместить во дворце штаб командующего войсками Петроградского военного округа, но обслуга дворца своим телом отстояла охраняемоё здание. Штаб округа разместили в Адмиралтействе.

С воцарением Керенского в кресло председателя совета министров в июле 1917 года заседания правительства проводились Малахитовой гостиной дворца. Но, если залез один, то за ним полезут и другие. Зимний дворец превратился в учрежденческое здание.

Господин Керенский лично для себя занял комнаты Александра III. Канцелярию разместил в комнатах Александра II. В библиотеке Николая II принимал доклады.

Что бывает с музеями при размещении в них посторонних лиц, известно всем. Созданная специальная комиссия по учёту и приёмке ценностей обнаружила многие факты утраты и повреждения художественных и исторических ценностей. А размещение во дворце целых воинских частей превратили его в казарму.

После большевистского «штурма» были буквально разгромлены кабинет и приёмная Александра II, комнаты Николая II. Надо сказать, что большевики быстро опомнились и все воинские формирования были выведены из дворца, а во дворце разместилась Комиссия по охране памятников искусства и старины.

– Пропуск? – строго сказал стоящий на входе солдат.

Пропуск Дзержинского сработал безотказно. Мы шли знакомыми коридорами к моему кабинету. Дубликат ключа хранился у меня дома и сейчас лежал в кармане галифе. В кабинете было всё так же, как и было во время моего ареста. Кое-что исчезло, да Бог с ним, в новую жизнь нужно входить без старых вещей и привычек.

– Давай договоримся, – сказал я Марии, – ты стоишь и молчишь без всякой пролетарской ненависти и бдительности. Я знаю, как выполнить то, что нам поручено, поэтому я здесь главный. Договорились или нет? Если нет, то мы сейчас едем в Москву, и я ставлю вопрос о том, чтобы тебя отстранили от работы со мной.

Обиженная Мария кивнула головой.

Я подошёл к облицованной изразцами стене, где размещалась отопительная печь. Нажал известный мне изразец, щёлкнул запорный механизм, и изразец выдвинулся из стены, удерживаясь на металлических петлях. Маленький сейф. Никаких кодовых замков. Нужно просто знать, что здесь есть металлический ящик. Можно сбить изразец и не найти тайник. Конечно, код был, но такой, который сейчас не применяется. Как говорится, дело прошлое, открою секрет закрывания сейфа. Последний код был установлен Борисовым. Число 1914. Год начала мировой войны. Четыре цифры. Четыре угла. Нужно знать, какой угол считается первым. Нажимаем на первый угол один раз, на второй – девять, на третий – один, на четвёртый – четыре, нажимаем на дверцу, и она сама открывается. Просто и никаких верньеров с цифрами, с поворотами вправо или влево и прочими атрибутами всех секретных замков.

Я выгреб всё в большой кожаный портфель, который, похоже, валялся лет сто на высоком платяном шкафу. Я его как-то видел и сейчас заглянул туда для проформы. Это был не портфель, а какой-то пылесборник, не потерявший своих кожаных качеств.

– Это тебе подарок, – сказал я Марии, протягивая ей дамский «браунинг» 1906 года выпуска. – Не пристало женщине ходить с «наганом».

Пока Мария разглядывала пистолет, я аккуратно упаковал и уложил в портфель деньги, бланки паспортов и справок, клише печатей и пузырёк спецчернил. Блокнот я положил в карман гимнастёрки. Многое дали бы некоторые люди за этот блокнот. Денег было достаточно много в валютах, которые не боятся ни войн и кризисов.

С кожаным портфелем в руке я был настоящим особоуполномоченным ВЧК.

Проходя по коридору, я увидел две картины, прислонённые к стене. На одной была изображена девушка с гладкозачёсанными волосами и с опущенным мечом. Девушка одета в лёгкую тунику золотисто-кровавых оттенков, полуобнажённая до средины бедра нога поставлена на отрубленную бородатую голову. На второй молящаяся девушка, пышного телосложения с полуобнажённой грудью, прикрытой лёгкой просвечивающей материей.

– Ты знаешь, кто это? – спросил я Марию.

Девушка отрицательно покачала головой.

Картины были небольшими, чуть больше метра в высоту и мне пришлось присесть, чтобы удобнее было показать, что и где изображено.

– Девушка с мечом – это Юдифь, – начал я рассказ, – целомудренная и богобоязненная молодая вдова, героиня Иудеи. Когда огромная армия Навуходоносора под командованием полководца Олоферна осадила город Бетулия, в котором жила Юдифь, она отправилась в стан врага и сделала так, что Олоферн проникся к ней доверием. Когда в один из вечеров он заснул пьяным, она отрезала ему голову. Завоеватели без начальника разбежались в разные стороны. Юдифь вернулась домой и никогда больше не выходила замуж. А картину нарисовал итальянский художник Джорджоне где-то в начале шестнадцатого века.

– А вторая картина? – тихо спросила Мария.

– На второй картине великого Тициана изображена кающаяся Мария Магдалина, – сказал я. – Одна из самых загадочных героинь библейского времени. Кто-то её называет Магдалиной, кто Магдаленой, кто блудницей, кто исцелённой от вселившихся в неё бесов, кто простой мироносицей. Она постоянно следовала за Иисусом Христом, присутствовала при его распятии и была свидётельницей его появления после воскрешения.

По преданию, именно она отправилась в Рим и поднесла императору Тиберию простое яйцо, сказав при этом «Христос воскрес!». Но император не поверил в это и сказал, что это так же невозможно как белому яйцу стать красным. Пока он это говорил, на глазах у всех изумлённых людей белое яйцо стало красным. Вот поэтому мы на Пасху и говорим: «Христос Воскресе» и дарим друг другу крашеные яйца.

Некоторые люди считают, что у Марии Магдалины и Иисуса Христа были особые отношения. И я в это верю, потому что Сын Божий был человеком. Даже евангелие от Луки говорит: «И вот, женщина того города, которая была грешница, узнав, что Он возлежит в доме фарисея, принесла алавастовый сосуд с мирром и, став позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала мирром». Так может поступать только любящая женщина. Какая из картин тебе понравилась больше?

– Мария, – сказала девушка. Посмотрев на меня глазами, полными влаги, она спросила, – мы ещё придём к этой картине?

– Придём, – уверил я её.

Что другое я мог сказать девушке, которая лишь после революции начала соприкасаться с огромным окружающим миром и познавать то, чего были лишены десятки миллионов жителей России? Я не знал, что будет завтра, послезавтра, где буду я, где будет она, но у человека всегда должна быть надежда на светлое будущее.

Глава 25

Вторая половина дня прошла в хозяйственных заботах и обучении Марии пользованию пистолетом. Всё шло хорошо. Я объяснял, что после стрельбы нужно извлечь магазин из рукоятки пистолета, передёрнуть затвор для проверки наличия патрона в патроннике, щёлкнуть курком, поставить пистолет на предохранитель и вставить магазин в рукоятку пистолета.

Всё было сделано так, как и было рассказано. Только магазин был вставлен до проверки патрона в патроннике. Передёрнутый затвор загнал патрон из магазина в патронник, спущенный курок воспламенил гремучую смесь в капсюле, капсюль воспламенил порох, который при горении создал избыточное давление газов и вытолкнул из ствола пулю, которая пролетела над моей головой и впилась в стену.

Мне даже показалось, что она вырвала несколько волосков из моей головы. Я поднял руку и погладил голову. Мария подскочила ко мне, схватила меня за голову и стала рассматривать. Не найдя раны, она заплакала и пнула пистолет ногой. Пистолет выстрелил ещё раз. Назревала истерика. Я посадил девушку на диванчик, быстро принёс остатки коньяка и прямо из горла заставил выпить её несколько глотков.

– Мне не нужен этот пистолет, – кричала Мария, – он убивает людей. Он сам убивает людей. Я чуть не убила тебя.

Если человек хочет плакать, ему нужно дать проплакаться. Как человеку, страдающему жаждой, нужно дать воды напиться. Или с похмелья опохмелиться (и помнить, что частый опохмел – это прямой путь к алкоголизму). Так и постоянный стресс должен иметь какой-то выход.

Если вас прижмёт стресс или постоянное раздражение будет скапливаться в вашей груди, возьмите и крикните как можно громче и кричите как можно дольше. Вы увидите, как после этого крика поменяются краски вокруг вас, и даже солнце будет светить ярче, несмотря на то, что оно будет скрыто за тучами. Частенько помогает секс. Хорошая порция секса. Или две порции подряд. Но с Марией это не пройдёт. Старое русское воспитание ещё не превзойдено никакой цивилизацией в мире.

Я дождался, пока рыдания будут меньше, и сказал ей ласково:

– Возьми пистолет, перезаряди его и положи в карман, он нам завтра пригодится.

Заинтригованная девушка, всхлипывая, подняла с пола пистолет, безошибочно перезарядила его и положила в карман.

– А что мы завтра будем делать? – спросила она.

– Буду из тебя царицу делать, – с улыбкой сказал я, – сейчас ложись спать.

Утром меня разбудил запах кофе. Едва я успел открыть глаза, как мне на подносе был подан завтрак – кружка кофе и бутерброд с селёдкой. Кофе, конечно, это не кофе, а молотые зерна, залитые кипятком. Для первого раза пойдёт и так, потом научу варить кофе, но буржуйские привычки заразительны.

– Где твоя кружка? – спросил я девушку. – Вместе завтракать будем, – сказал я, – и ножик захвати.

Мария пила кофе и морщилась, стараясь меня не обидеть.

– Не нравится? – с улыбкой спросил я.

– Не вкусно, – созналась моя тень.

– Погоди, – успокоил я её, – я тебе расскажу, в чём прелесть кофе, и ты ещё сама будешь изобретать рецепты его варки.

– Как суп, что ли варить его? – скривилась девушка.

– Суп не суп, но варка нужна, – пообещал я. – Давай одеваться, у нас с тобой сегодня насыщенный день.

Дамы поставят мне в минус то, что я не стал подробно рассказывать, какие магазины мы посещали, что купили и какую причёску сделали Марии. Скажу одно, что когда я расплатился с парикмахером и вышел на улицу со свёртками чекистской одежды, то впереди меня шагала молодая дама в собольей шапочке, коротком пальто с меховой оторочкой, беличьей муфте, длинной чёрной юбке из тонкой шерсти и шнурованных ботинках на высоком венском каблуке. Картинка. И вдруг перед этой картинкой выросли три налётчика, вынырнувшие из подворотни. Двое стояли перед ней, а второй зашёл сзади, чтобы отрезать путь к возможному бегству.

– А ну-ка, барышня, снимай-ка все эти буржуйские шмотки, освободи тело своё от остатков царизма, – сказал старший из них.

Я только сунул руку в карман пальто за своим пистолетом, как вдруг раздались подряд три выстрела. Стоявший сзади Марии бандит взмахнул рукой с ножом. Я достал пистолет и выстрелил в него. Мог и попасть и в девушку. Другого выхода не было. Мне повезло, я попал в налётчика. Многие сильно ошибаются в том, что из пистолета легко стрелять навскидку и попадать точно в цель. Это только в кино. Да и то все «снайперы», которые не промахиваются в стрельбе по пустым бутылкам, не могут попасть в «корову», которая стоит прямо перед ними.

Я бросился к Марии. Это она первой стреляла прямо через муфту. Один из лежащих перед ней бандитов пошевелился и получил ещё два выстрела в голову. Возможно, он получил бы и больше, если бы у Марии не закончились патроны. Это я не дозарядил пистолет после случайной стрельбы дома. Марию трясло. Я отобрал у неё пистолет и положил его к себе в карман. Подозвал извозчика, схватил свёрток, и мы поехали домой.

Следующие два дня Мария приходила в себя. Я поил её настойкой пустырника, мятным чаем, купленным коньяком, читал ей книги. Всё-таки убийство человека – это перешагивание через себя. Практически был бой. Три врага напали на одного человека, который заведомо слабее их.

Люди, посягающие на личность человека, должны рассматриваться как враги и преступление против личности должно быть самым высоко наказуемым. Против врагов не может быть понятия превышения пределов необходимой обороны. Давайте привлечём к ответственности Михайлу Илларионовича Кутузова, который превысил эти пределы и изгнал французских захватчиков из России.

Чем наполеоновские солдаты отличались от тех трёх налётчиков? Почти ничем. Разве тем, что это были российские граждане, которые не признавали российские законы. Так и французам было наплевать на российские законы. Если человека начинают убивать, и он избежит смерти, поразив своих врагов камнем, которого не было у врагов, то его у нас будут судить за то, что он превысил пределы обороны, защищаясь камнем от пистолета или ножа. Такое ощущение, что законы российские писали бандиты, чтобы избежать ответственности за преступления против личности.

Кое-как я привёл Марию в порядок. Новой властью нам дан карт-бланш на выбор, служить или не служить новой власти. Уедем мы с ней за границу и заживём там, в условиях нормальной демократии, которая российскому обывателю и не снилась. Начала демократии вроде бы и начали приживаться, да только процесс этот был прерван октябрьским переворотом.

Глава 26

Для Марии я нашёл преподавателя, баронессу Екатерину фон Гляйвиц унд Штеренберг. Баронесса займётся с ней правилами поведения и столового этикета. Несмотря на звучную фамилию, она была истинно русской немкой. То есть той немкой, для которой родина – Россия, за которую она глотку порвёт любому, даже представителю её исторической родины.

Много было и есть в России этнических представителей других стран, которые давно стали русскими не только по языку, а по образу жизни и образу мышления. Самой русской немкой была Екатерина Вторая. Кто как не она много сделала для величия её новой родины – России. Да и императоры наши чистотой русской крови тоже не могли похвастаться, но были истинно русскими людьми с русскими недостатками и достоинствами.

Нашёл действующий класс бального танца и записал туда Марию. Лёгкость и грация в походке никогда не бывают лишней для женщины, а умение танцевать из любой Золушки делает принцессу. И, кроме того, будем посещать литературные вечера, которых расплодилось видимо-невидимо в пламени разгорающейся гражданской войны и начала испанки.

Как я и ожидал, составленное мною расписание занятий вызвало бурный протест.

– Мои товарищи сражаются с контрреволюцией, а я тут хожу в рюшечках и оборочках, в шёлковом белье, учусь держать вилку и нож одновременно в двух руках, разучивать эти всякие ихь вайс нихьт вас золль эс бедойтен, – почти кричала на меня Мария. – Это предательство идеалов революции, я отказываюсь с тобой работать. Товарищ Дзержинский приказал мне прекратить твою контрреволюционную активность…

– На, прекращай, – сказал я и подал лежащий в ящике стола чекистский наган. – Стреляй и на этом твои мучения закончатся.

– Зачем ты меня мучаешь? – Мария сидела на диванчике с револьвером в руке и плакала как ребёнок, огромными прозрачными слезами.

Я сел рядом с ней.

– Пойми, война не будет продолжаться вечно, – утешал я её. – Мы с тобой тоже находимся на войне, но наша война особая и в ней не стреляют из ружей и пушек. Твое оружие – это твоя красота, манеры, обхождение, знание иностранных языков. А кто после войны будет учить людей всему красивому? Только тот, кто всё это знает и умеет. Успокойся, у тебя кризис от переизбытка информации. Такое бывает со всеми. Сегодня мы с тобой пойдём в салон госпожи Цветаевой. Там собираются поэты разного толка. Если тебе и не понравится, то делай нейтральный вид, они оттачивают стихи свои на народе, которому всё равно, что слушать, лишь бы было читано речитативом.

В салон мы пошли вечером. С собой принесли хлеб и немного селёдки. Это как плата натурой за участие. Хотя, формы оплаты натурой бывали разные, и окончательный расчёт производился поутру.

Все литературные вечера оформлялись одинаково. Полумрак. Свечи. Иногда ладан. Налёт таинственности, мистики. Ностальгия по ушедшей жизни.

Сегодня выступал Бальмонт.

 
Решает миг, но предрешает час,
Три дня, неделя, месяцы и годы,
Художник в миге – взрыв в жерле природы,
Просветный взор вовнутрь господних глаз…
 

Аплодисменты дамочек, возгласы шарман, браво, бис, охи, ахи, закатывание глаз…

– Это и есть ваша культура? – прошептала мне Мария.

– Это больше ваша культура, – так же шёпотом ответил я, – что-то среднее между Серебряным веком и пролетарской культурой.

– А что такое Серебряный век? – спросила Мария.

– Потом расскажу, послушай Цветаеву, от неё все женщины млеют, – шепнул я девушке.

 
Ночи без любимого – и ночи
С нелюбимым, и большие звёзды
Над горячей головой, и руки,
Простирающиеся к Тому —
Кто от века не был – и не будет,
Кто не может быть – и должен быть…
И слеза ребёнка по герою,
И слеза героя по ребёнку,
И большие каменные горы
На груди того, кто должен – вниз…
 

Я удивился, когда увидел аплодирующую Марию.

– Тебе понравилось? – удивился я.

– Очень, – сказала она.

– Как это могло вам понравиться, – не унимался я, – это же не стихи, это…

– А-а, что вы понимаете, – махнула на меня рукой девушка.

– Здравствуйте, – подумал я, воспитанный на стихах Пушкина и Лермонтова, – я знаю толк в поэзии и всякие верлибры прошу с поэзией не мешать.

Мы шли вечерним Петроградом в конце зимы. Город жил своей жизнью. Кто-то грабил, кого-то грабили, кто-то читал стихи, кто-то рождался, кто-то умирал, кто-то плакал, кто-то смеялся.

На третьем этаже бывшего доходного дома раскрылось окно, из окна вылетела на мостовую пустая бутылка и разбилась, и задорный девичий голос пропел под гармошку:

 
Мама платьице мне сшила
И сказала: «Не марай!»
А ребята-хулиганы
Утащили за сарай.