Беги, Василич, беги. Путевые заметки про рай и ад

Глава 19

Я выглянул наружу и обомлел. Вокруг была вода. Ровная поверхность спокойной воды. По всей вероятности, это озеро шириной метро тридцать и заросшее густым кустарником по обоим берегам. Высокая тёмная зелень отражалась в воде и делала воду прямо-таки черной, в которой были какие-то проблески света, и ещё казалось, что в воде снуют туда и сюда какие-то тени.

Прямо от крыльца в воду уходили деревянные мостки, сделанные из березовых обтесанных кольев, на которые настелены узенькие дощечки. У мостков были поручни с обеих сторон и сооружение выглядело достаточно крепким. Иметь рядом со своим домом целое озеро, это неслыханная роскошь в наше время. Может, где-то в кустах спрятана и лодка.

Я закрыл дверь и пошёл готовиться к прогулке по мосткам. Как говорят, собираешься на день, бери запасов на неделю. Жена мне сварганила «тормозок» в виде свертка с бутербродами и термос с чаем. В кладовке я видел пробковый спасательный жилет. Это такой матерчатый жилет, в который вшиты квадратики пробки или пенопласта, которые помогают человеку удержаться на воде. Взял свой охотничий нож, сварганенный умельцами в местах не столь отдалённых, надел джинсы, кроссовки, спортивную куртку и штормовку. Взял немного денег и коробочку с рыболовными приспособлениями. Если будет где-то удобное место на берегу, то нужно обязательно закинуть удочку. Рыбная ловля это такое увлекательное занятие, что каждый, кто хоть раз выловил малую рыбину, стремится повторить свой рыбацкий подвиг и поймать вот эту самую большую.

Жену я предупредил, где буду, но категорически запретил самой пускаться в путь, пока я не вернусь.

Перед походом я снял с шеи ключ от второй двери и хорошенько его спрятал в амбаре. После этого я вышел за ограду нашего дома и зашел в лесок, чтобы ещё раз осмотреть тыловую часть дома, вместе с амбаром. Никакого озера там не было и в помине. Чертовщина какая-то.

Вернувшись в амбар, я снова открыл правую дверь и увидел озеро там, где его только что не было. Просмотрев вокруг, я нашел камень, поднял его и бросил в воду. Камень плюхнулся в воду, издав характерный звук, и как будто какая-то неведомая сила унесла его на дно. Мало ли что покажется.

Я осторожно ступил ногой на мосток и покачал его ногой. Держится прочно. Встал на него обеими ногами и пошёл по мостку по озеру. На Иисуса Христа, шедшего по воде аки посуху, я был совершенно не похож, потому что мостки были выше уровня воды примерно на один метр.

В принципе, это не хуже, чем на лодке. Идешь над водой, по бокам густые деревья, но не слышно ни птичек, ни дуновений ветерка.

Я шел вперед, а озеро не кончалось, не было даже видно его края где-то вдали, потому что оно было сильно извилистое. Ещё было одно странное обстоятельство. За листвой я не видел неба. Свет сквозь листья проникал, но он проникал в виде света, а не виде светлого неба.

Я шёл и шёл и не знал, сколько мне ещё нужно будет идти. Посмотрев на часы, я увидел, что нахожусь в пути примерно сорок минут. Остановившись, я развернул «тормозок», достал бутерброд и стал его кушать, запивая хорошо заварившимся в термосе чаем. На свежем воздухе всегда отменный аппетит. Отвалившаяся от бутерброда крошка упала вниз между досками мостков и какая-то крупная рыбина схватила его почти что на лету.

– Я же говорил, что здесь прекрасная рыбалка, – подумал я про себя и бросил в воду кусок хлеба, на который не хватило кусочка колбасы.

За хлебом выскочило какое-то чудовище, похожее то ли на акулу, то ли на крокодила, то ли на сома с головой огромной щуки. И на это чудовище напали ещё два чудовища, и в воде закипела схватка не на жизнь, а на смерть. Одно чудовище пыталось схватить и меня, но я успел отскочить и побежал вперед.

Пробежав метров двести, я остановился и осмотрелся. Присмотревшись внимательно к дощечкам мостков, я увидел, что они тоже покусанные. Вероятно, на тех, кто находился на этих мостках, регулярно совершались нападения этих хищников на потенциальную пищу.

– Тут не до рыбалки, – лихорадочно думал я, – как бы самому не оказаться наживкой.

Я достал сотовый телефон и попытался позвонить жене, но он не показывал зону приёма, даже девушка, которая фиксирует этот факт, молчала. Вероятно, я был вообще вне всяких электромагнитных полей.

– Надо рвать отсюда когти, – думал я, – назад по мосткам не пройдешь, там хищники караулят. Нужно идти по берегу. Хотя, неизвестно, что может поджидать меня на берегу. А чего дедок ничего не писал про это? Вот злыдень, приготовил ловушку для чересчур любопытного горожанина. А зачем я попёрся сюда? Искать на свою задницу приключений? Вероятно, это так и есть. А как добраться до берега? Самому не допрыгнуть. Броситься в воду и плыть до берега? А успеешь ли выскочить из зубастых пастей хищников? Остается одно – найти близко спустившуюся к мостками ветку дерева, ухватиться за нее и на ней перепрыгнуть на берег. Другого выхода нет.

Глава 20

У каждого спортсмена есть три попытки для взятия высоты, длины, веса. У меня была всего одна попытка и на кону стояла не спортивная медаль, а собственная жизнь. Если бы за бегуном мчался гепард, то олимпийские рекорды были бы такими, какие не мог бы поставить никакой тренированный человек. Так и у меня. Я перебрал с десяток ближних ветвей и остановился на одной, которая не была сильно толстой, но она и не была сильно старой, чтобы сломаться в самый неподходящий момент. Пусть она изогнется, но зато спружинит и выкинет меня на берег.

Была не была. Я схватился за выбранную ветку, подпрыгнул, оттолкнулся от поручней мостков и полетел в сторону берега. Я видел хищные и злобные пасти чудовищ, провожавшие меня маленькими глазками в полете на спасительный берег.

Я не долетел до берега самую малость, и ветка вернула меня на то место, откуда взяла. Спасибо ей, что не сломалась на изгибе. Я осмотрелся и увидел, что дальше по мосткам дощечки наклонены в одну сторону. Как будто сломалась палка, к которой они крепятся.

– Всё понятно, – подумал я, – хищники подгрызли стойку, и, если я пойду туда, то я, как добыча, самопроизвольно упаду в воду. Врешь, не поймаешь.

Я снова схватился за ветку и снова она, не доведя меня немного до берега, вернула на место.

– Да что ж ты, сволочь, – пронеслось у меня в голове, – работаешь на них против меня?

Я вскочил на мостки, подпрыгнул повыше и снова полетел в сторону берега. Но тут ветка сломалась и я вместе с ней упал на берег. Если бы она не сломалась, то я был в воде. Не надо думать ни о чем плохом. Плохо, что мой термос так и стоит на мостках, хочется немного пить, а вот к воде подходить опасно. Первое. А вдруг вода отравленная? И второе. Хищники ждут свою жертву на водопое. А что нам готовит неведомый берег, заросший деревьями и кустарником?

Я взял в руки свой нож и пошёл в сторону от берега. Метров через пятьдесят я вышел на залитый солнечным светом луг, на котором росли ромашки, а по краям виднелись синие головки васильков. Ещё дальше виднелась березовая роща, где вполне вероятно могла быть вода.

Воду я действительно нашел. Небольшой родничок журчал в корнях большой березы, питая ее и тех, кто подходил к ней. Вода была вкусная и холодная.

Напившись досыта, собственно говоря, старый принцип гласит – если сильно хочешь кушать, попей водички и голод уйдет, я растянулся в тенёчке и стал смотреть на небо, выискивая в кучевых облаках те или иные фигурки, создающиеся то ли сами по себе, то ли верхние люди играются с облаками, создавая причудливые картины, изумляющие нижних жителей.

Глава 21

Во сне мне снилось, что кто-то меня ворочает и перекладывает на какую жесткую деревянную кровать, чтобы я спал не на земле, а в постели.

– Понятно, – подумал я, – мне всё это приснилось, а жена с Кларой Никаноровной укладывают меня в кровать.

Я дернулся, но почувствовал, что дёргаться не могу. Распят, лежа на земле, но распят так, что ноги у меня привязаны к жердине, а руки свободны, но расставлены в разные стороны и палка под спиной не даёт мне свести их вместе. Метод старый, одна палка продевается через рукава, а вторая – через воротник и штаны. И человека связывать не надо и никуда он не убежит, если не хватит сил сломать палки и порвать на себе одежду.

Около меня копошились четыре крепких мужичка с русыми бородками и говорившими примерно так же, как говорят нынешние сербы, но понять им можно.

– Гли-ко, Кольча, как оне одёжу скрепляют, таких кругляшков с дырками можно из чего угодно уделать, и получается ловко, – сказал один.

– Кружки-то эти они делают из коровьих рогов, – сказал другой, пробуя мою пуговицу на вкус, – только скус у ней какой-то другой.

– Будя баить-то, – сказал тот, что постарше, – понесли его к волхву, пока не стемняло.

Меня как пушинку подняли за четыре конца палок и легко понесли куда-то по полю.

Шли мы долго, минут тридцать или сорок, как я примерно отсчитал. Подошли к какому-лесу и острогу из тёсаных брёвен. Меня положили у забора из заострённых брёвен и куда-то ушли.

Из проёма в бревнах вышел бородатый мужик примерно моего возраста с палкой в руках. Постояв около меня и потеребив бороду, он оглянулся по сторонам и сказал:

– Шпрехен зи дойч (говоришь по-немецки)?

Я удивился, но ответил:

– Я, я, ихь шпрехе дойч (Да, да, я говорю по-немецки).

– Мать-перемать, – выматерился мужик, – одна нерусь по округе болтается, человеческим словом перекинуться не с кем.

– Вы говорите по-русски? – спросил я? – Сам я русский и язык этот мой родной.

– Ты смотри-ка, – оживился мужик, – русским духом потянуло. Откуда такой будешь?

– Да как откуда, – сказал я, – как все, из Московии. Ты палки-то вытяни, а то ни сесть, ни потянуться.

– А давай-ка, мил человек, мы тебя на живот перевернём, я палки-то и выну, да только ты без моей команды не думай встать, – сказал мой собеседник. – И заруби себе на носу, Московия это не наша придумка, это всё проклятые империалисты придумали для пропаганды.

– Без проблем, – сказал я и даже перевалился на бок, когда одна палка освободила мою левую руку. Мужик вытащил обе палки и я ждал его команды вставать. Кто его знает, какие у них здесь порядки. Вероятно, это я к староверам попал, а у них там от чужаков освобождаются быстро, ни один ещё жалобы на них не подал.

После растянутых в сторону рук трудно приходить в привычное состояние, когда руки касаются друг друга. Пришлось даже прилагать усилия, чтобы руки пришли в нормальное состояние.

– Ладно, вставай, – услышал я над собой голос, – да только не вздумай шутить, а то у меня разговор короткий.

Я встал и обомлел. В руках у мужичка поблескивал потертостями на вороненых частях «маузер-большевик».

Глава 22

– Чего уставился? – сказал мужик. – Садись на пенёк, разговором закончим денёк. Гли-ко, стихами заговорил. Наш-то язык складнее и звучнее, а то я пока привык к тому, так думать даже разучился. У тебя, кстати, патронов для маузера нет?

– Нет, патронов для маузера у меня нет, – сказал я, чувствуя какую-то несообразность во всём том, что происходило со мной и вокруг меня.

– Ладно, – согласился мужик, – раз патронов нет, так рассказывай, кто ты таков и как здесь очутился.

– А чего рассказывать? – сказал я. – Купил я дом у внучки какого-то Громова и нашел ключ, а под ключ нашел дверь в амбаре, открыл дверь и по мосткам пришел сюда. Вот и всё.

– Точно, – закричал мужик, размахивая маузером, – он гад, Громов, привёл и меня сюда на разведку того, что пригодится нашему пролетарскому государству. Мы тогда вместе с ним в ЧК служили. Как под нами мостки стали проваливаться, а твари эти стали нас за ноги хватать, так мы на ветках и выпрыгнули на берег. Потом людей вот этих обнаружили. Громов говорит: «Гудыма, это предки наши, ты в них не стреляй, а то у нас чего-нибудь нехорошее сотворится. И побежали мы с ним к озеру. Он-то запрыгнул на мосток, а мне никак не удается, а люди всё ближе. Громов мне и кричит – разоблакайся до исподнего, за них сойдешь, а пистолет спрячь, пригодится, а я за подмогой побегу. Сейчас роту ЧОНа, части особого назначения, приведу». И убежал. А я здесь остался, подмогу ожидаю. Мне раньше-то Громов сказки рассказывал про нашу историю, что жили мы в многобожии и главным у них был Перун. А потом стали князя Владимира, что сейчас святым почитается, соблазнять разными религиями, а он и говорит, что помимо греческой религии я никакой не хочу. Она, мол, самая правильная и я её славить буду. Вот и стали мы по воле Владимира православными. А Громов, так значит, преставился уже, раз внучка его хоромину его продала? Да как же это может быть, если я здесь всего лишь три года обитаю?

– Да давно уже преставился, – подтвердил я, – в ВэЧэКа он служил, ордена имеет за службу. А что дальше-то у вас было?

– А что дальше было? А то и было, – как-то нехотя стал говорить мужичок, думая о чём-то о своём. – Стою я в исподнем и в сапогах яловых, а на боку маузер в деревянной кобуре на ремешке висит. Бегут на меня мужички в льняных рубахах и кто с палкой, а кто с вилами деревянными. Стоой, – кричу я им, – вы так посланца вашего главного бога встречаете? Да как стрельну в воздух, так они и попадали все в страхе. А мне что делать прикажете? Попинал я сапогами зачинщиков, да потом приказал всем идти за мной. Они и пошли. Подошли мы сюда, к лесу и говорю я им, что вот здесь будем строить молельный дом для Перуна нашего. Они только «за». Приехал князек ихний, ему я тоже показал, как маузер стреляет, говорю, что вот помощник мой снова к Перуну побежал, чтобы рать мне прислать для моей защиты и разорения всех, кто мне будет в почестях отказывать. Гляжу, сробел князь-то и говорит, что не надо на него небесную рать присылать, молись только за нас, а уж мы тебя защитой не обделим. Вот так и живу здесь. Как священник. Разные тут церемонии делаю, с волхвами, знахарями ихними, дружбу вожу. Недавно половецкий разъезд приезжал. Парочку половцев я подстрелил метров с пятидесяти. Теперь не появляются, а обо мне слава разнеслась, что я перуновым огнём издалека врагов поражаю. У тебя курить-то есть чего?

– Не курю, бросил, – сказал я, – курение для здоровья вредно.

– А ты сам-то из какого года будешь? – спросил мужик. – Как-то всё у тебя не по-нашему.

– Я из 2013 года, – сказал я.

Глава 23

Я не сразу нашел воду и ковшик для того, чтобы принести воды Гудыме. Он очнулся раньше, чем я пришел с водой. Отхлебывая воду из ковшика, он грязно матерился и проклинал всех и вся. Взяв обратно ковшик, сделанный из цельного сучка сосны, причём ручка была искусно вырезана в виде огромного фаллоса, я отхлебнул воды сам и подумал, что нужно бы обрызнуть и матерящегося мужика, что я и сделал.

– Ты чего брызгаешься, – закричал новоиспечённый волхв, – ты хоть представляешь то, что мы пришли сюда в одна тысяча девятьсот двадцать третьем году, а у вас уже две тысячи тринадцатый год. У меня здесь прошло три года, а у вас там девяносто лет. Куда я нужен там таким? Что там у вас за это время произошло?

– Давай мы об этом потом поговорим, когда ты к этому известию привыкнешь, – предложил я, – а то ещё окочуришься, не дай Бог, а как я без тебя буду тут обживаться?

– Ладно, – согласился Гудыма, – попривыкну и расскажешь мне всё постепенно, как и что. А у тебя документ-то при себе есть какой-нибудь.

– А зачем мне документ, – сказал я, – я ведь не в банк иду за деньгами. Вот, разве что, – и достал из кармана недавно приобретённый смартфон.

Для читателя я не буду объяснять, что такое смартфон. Все уже знают, а многие и пользуются ими постоянно.

Я показал Гудыме несколько фотографий, снятых в последние дни, сфотографировал его в фас и в профиль, пока питание в телефоне не село.

– Давайкось мы тебя обрядим в сегодняшние одежды, чтобы не выделяться тебе, а то, неровен час, к князю большому вызовут, – сказал хозяин, – у нас тут, понимаешь, послы иностранные шастают, всё в свою веру русичей зовут. Ты-то как, насчет веры определённый или как мы, воинствующие атеисты, как говорил нам товарищ Ленин и приказывал товарищ Троцкий.

– Как тебе сказать, товарищ Гудыма, – сказал я, – когда пал коммунистический режим и к власти пришли демократы, все правоверные коммунисты спрятали свои партбилеты и выстроились в церквях со свечками в руках. Крестились так истово, что на лбу синяки себе набили щепотью. Стали называться воцерковлёнными. Это когда грешники вдруг становились истово верующими. Таких всегда назначали на должности для борьбы с бывшими товарищами. Бывшие марксисты становились хорошими начальниками охранки, а богохульники становились главными инквизиторами. Бывший меньшевик Вышинский был назначен генеральным прокурором и уничтожил половину командного состава Красной Армии, а потом армия без командиров откатилась под самую Москву.

– Ни хуя себе, – только и мог вымолвить Гудыма. – ну и наворотили вы делов.

Как-то в нескольких словах мне удалось рассказать почти всё, что у нас произошло в последние пятьдесят лет.

– Все наворотили делов, – сказал я, – вы с товарищем Громовым тоже не ангелами были. Царя с семьей расстреляли, а в наше время их объявили святыми и везде иконки с мучениками продают. У нас тут патриарха недавно избрали, из монахов-послушников, так тот по золоту прикалывается и по квартирам большим с дворцами живописными и чтобы на подворье куропатки были, а на завтрак свеженькие яички с молочком и творожком подавались.

– Как царь живет, – причмокнул Гудыма, – может, он ещё и председателем совнаркома управляет?

– Не управляет и даже не или находится с ним на равных должностях, потому что тот деньги патриарху отсыпает полной пригоршней, – сказал я, – охрану ему государственную дал, машину бронированную с госномерами…

– Это что, у вас наркомы на танках ездят? – искренне удивился Гудыма. – Распустили вы контрреволюцию, раз у вас никакой чиновник в безопасности себя не чувствует.

– Эти танки сейчас называются бронированными автомобилями «мерседес», – начал я разъяснять нашу действительность, – в народе их называют «меринами». Наверху у него мигалка с сиреной, чтобы все разбегались в разные стороны перед ним. Раньше, когда царь ехал по дороге, то впереди мчались опричники, били всех нагайками, сталкивали кареты с дороги, а всем встречающимся кричали: «Пади!», чтобы они на коленях стояли вдоль дороги. У нас почти тоже, только на колени не ставят, хотя, когда людям приходится часами сидеть в машинах, пережидая проезда царя, то это очень похоже на крики опричников «Пади!».

– Ты смотри, едрит твою лять, – выматерился Гудыма, – и на хрена мы тогда революцию делали, чтобы одного царя сменить на другого? Сколько же мы людей постреляли, многих вообще ни за что. Мы трупами выстилали дорогу к счастливой жизни, а вы всё испоганили. И как я себя должен чувствовать? Как герой? Да я преступник перед народом своим. Как я в глаза родственникам расстрелянных людей взгляну? Всё буду объяснять революционным запалом? Пойдём в дом, курнуть хочу, я тут травок насушил разных, иголок еловых добавил и трубку себе вырезал. Расстроил ты меня, землячок.

Глава 24

Дом был рубленый, настоящий и стоял он как бы в стороне от кострища, находившегося в центре огороженного бревнами двора. Бревна сруба были проложены мхом, хорошо забитым в щели. Всё было массивно и экологически чисто.

По всем показателям, это было святилище местного служителя богов, который здесь проводил ритуалы и сам же здесь жил.

Обстановка в доме простая. Вешалка в углу. Обыкновенная доска с сучками, на которых висела лопотина и одна шубейка, на которой, вероятно, Гудыма и спал, и которую носил в ненастную погоду.

Деревянная горка для посуды представляла собой несколько жердин, на которые почти вертикально укладывалась помытая посуда, состоявшая из трёх глиняных и двух деревянных плошек.

Покуривший Гудыма достал из загашника деревянную дощечку, на которой ножом было вырезано изображение, отдалённо напоминающее Иисуса Христа, поставил её в угол и стал усердно молиться.

К Богу приходят люди, которым откровенно не везет в жизни и те, кто поураганил в своё время так, что грехи стали давить не только на грудь, но и на голову. И Гудыма молился Христу в то время, когда христианства на Руси ещё не было

– Господи, прости нам все прегрешения, дай нам хлеб насущный на каждый день и избавь от козней лукавого, – бубнил мужичок, – а ещё сделай так, чтобы соратники мои по революционной борьбе с контрреволюцией никогда не пришли к власти, ибо тогда они натворят столько дел, что России нашей никогда не отмыться от них…

– Раньше молиться надо было, – сказал я Гудыме, – дружки твои как раз пришли к власти, вцепились в неё зубами и тянут страну в логово Феликса Дзержинского, раздирая её на лакомые куски для кормления.

– Это в твоей жизни так, а в моей жизни, о которой я молюсь, такого не будет никогда, – ответил Гудыма, как бы не прерывая молитвы, – ибо сила Твоя и царствие Твоё во веки веков. Аминь!

– Ты когда молитвы-то вспомнил? – спросил я. – Уж не во время ли расстрелов в подвалах ВЧК? И скольких священников ты самолично застрелил?

– Я в расстрелах не участвовал, – сказал мужичок, – а вот арестовывать приходилось изрядно. И многие из них домой не вернулись. А к священникам я не прикасался. Ризы с икон обдирали, чтобы голодных накормить, это было, но ведь священники ничего не производят и за счет народа кормятся. Мироеды они.

– А сам-то ты кто? – снова спросил я. – Разве не мироед? Маузером махал, рассказывая, что посланец Богов, и сейчас как бы священником работаешь, ничего не производишь, а питаешься за народный счет. Мироед ты и есть, и тебя нужно раскулачить.

– Ладно, ты говори да заговаривайся, – миролюбиво сказал Гудыма, – я тут сам веду свое хозяйство, девки иногда прибегают в доме порядок навести, а я вот на охотку с рогатиной хожу, самоловы и самострелы ставлю, да и сам люблю стрелу в дичь пустить. Погоди-ка, мы с тобой ещё на охоту сходим.

Топот лошадиных копыт прервал нашу беседу. В святилище на коне въехал всадник.

– Гудыма, – закричал он, – давай собирайся к князю, гости к нему едут по твоим делам. И дружка своего захвати. И не мешкай, – и он сразу ускакал.