В следующей жизни

Похороны в двенадцать. Она поедет сразу на кладбище. Спрячется там, где-нибудь за деревом. Понаблюдает издалека. А почему собственно издалека? Законной жены у него нет, а бывшие подружки имеют на него прав не меньше, чем нынешняя. Хотя, какая она нынешняя? Тоже теперь уже бывшая. Они все теперь бывшие. Его же больше нет. Это, наверное, очень страшно, увидеть его в гробу. Нужно ли? Нужно. Нужно проститься по-человечески. Сказать последнее «прости». Может быть, его смерть лишь иллюзия? Неправда. Выдумка. Вот приедет она на кладбище, а там никого нет. Лишь кресты, занесенные снегом и ни одной живой души. Нет ни только что вырытой могилы, ни венков, ни цветов, ни гроба, ни тела. А он сидит где-нибудь живехонький в теплой маленькой кухне, пьет горячий чай с бергамотом или мятой и посмеивается над своей шуткой и над теми, кто в нее поверил. Вот если бы все так и было!

А на похороны нужно надевать черный платок? Или так уже не принято? А кто обычно носит траур по покойнику? Вдовы и близкие родственники. Она ни то, ни другое. Просто наденет черную вязаную шапку и черный пуховик. Потом их выкинет или отвезет в какой-нибудь монастырь. Может, кому-то ее вещи пригодятся, а она носить их больше не сможет.

Тяжело справляться с горем в одиночку. Все подруги отказались пойти с ней на похороны, сославшись на неотложные дела. Может, и нет у нее никаких подруг? Так, красивые девочки, с которыми приятно в кафе за бокалом шампанского обсудить мужчин, путешествия и новые наряды. Друг познается в беде. Алина в беде осталась одна, выходит, нет у нее друзей. Еще одна потеря. Снова слезы. Ох, не по себе она должна плакать, не себя жалеть, а его. Впрочем, ему, может быть, уже все равно. Как справиться со слезами?

Алина натягивает на себя теплый джемпер, штаны от лыжного костюма, угги, черный пуховик, черную шапку, выходит из дома, садится в машину и едет на встречу с реальностью. В багажнике ее машины лежит траурный венок с надписью: «Единственному».

Город на Волге. Кладбище.

На берегу моря стоит кабинка лифта. Выглядит она сиротливо и неуместно в этом пейзаже. Борис резво сбегает по ступеням крыльца и направляется прямо к лифту. Его ноги, обутые в черные туфли, утопают в песке. Он оборачивается и жестом показывает, чтобы Алеша и Люба следовали за ним.

Кабинка лифта совсем обычная, как в каком-нибудь отеле: пластик под карельскую березу, хром, зеркала. Только кнопок с номерами этажей нет. Вместо них – большой дисплей. Борис быстро набрал на дисплее: город N, новое кладбище, аллея 7. В тот же миг лифт пришел в движение. Алеша не понял, куда он идет, вверх или вниз. Через несколько секунд двери лифта плавно раскрылись…

Борис первым ступил на занесенную снегом аллею, окруженную памятниками, крестами и оградками.

– Хорошо, хоть снег немного убрали, можно нормально ходить. – Сказал он. Алеша и Люба тоже выбрались из лифта. – Помните, что для живых людей мы призраки. Они не могут нас ни видеть, ни слышать. Вы можете с ними разговаривать, даже касаться их, если захотите, но они ничего не почувствуют. Правда, среди живых людей иногда встречаются экстрасенсы. Вот они могут что-то заподозрить. Но это не страшно. И все же, я рекомендовал бы вам быть осторожными и держаться в сторонке.

– Там будут мои сыновья и моя внучка, я бы хотела к ним подойти, посмотреть на них. Столько лет не видела! – возразила Люба.

– Как вам будет угодно, но, пожалуйста, без крайних проявлений эмоций.

– Постараюсь. – Люба улыбнулась.

Все трое медленно пошли по аллее. Алеша молчал. В последний раз он был на похоронах несколько лет назад, в день, когда провожали в последний путь бабу Любу. Он никак не мог предположить, что в следующий раз он попадет сюда на собственные похороны. Он не мог этого осознать. Происходящее было выше его понимания.

– Почему я не мерзну? – спросил он, наконец, растерянно, – мороз, я в одном костюмчике, а мне совсем не холодно.

– Вы больше не состоите из плоти и крови. – Ответил Борис. – Вам может быть тепло или холодно в нашем мире, а в этом – нет.

– А из чего я состою?

– Из совсем других материй. Земной науке они не известны.

– Понятно, – буркнул Алеша, хотя ему было совершенно ничего не понятно.

– Нам туда! – сказал Борис и свернул вправо от главной аллеи.

Там посреди белого снега чернела могила. В холм мерзлой земли были воткнуты две лопаты.

– Это здесь меня закопают? – спросил Алеша. Борис утвердительно кивнул. Алеша заглянул в могилу.

– За что? За что мне этот кошмар? Что я такого сделал?

Бабушка молча обняла своего внука.

– Собственно, абсолютно все проходят через этот кошмар. Ничего особенного. А вам еще повезло, у некоторых и могил-то нет. – Борис усмехнулся.

– Как можно быть таким циником? – Закричал Алеша. Ему нестерпимо захотелось ударить этого бесчувственного человека. Дать кулаком в глаз. Испортить его распрекрасную физиономию. Сдержался. Бабушка, будто это почувствовала и крепче сжала Алешу в объятьях. По его щекам ползли слезы.

Вскоре в начале аллеи показалась похоронная процессия. Четверо мужчин: отец и трое друзей Алеши несли гроб. За гробом шло человек тридцать. Не густо, подумал Алеша. Сколько у него было знакомых? Несколько десятков, а то и сотен, а на похороны, значит, пришла лишь горстка людей. Алешу захлестнуло чувством обиды. Сердце сжалось от злости.

Мать, сестра. Обе плачут. Бабушка и дедушка по материнской линии. Дядюшка с тетушкой. Двоюродные братья и сестры, племянники и племянницы. Коллеги. Друзья. Машка, девушка, с которой он встречался последние несколько месяцев. Она хорошая, жалко ее – заботилась о нем, в больницу к нему каждый день бегала, все надеялась, что он выживет. Да он и сам надеялся. Черт! У него же столько баб было! Где они все? Он умер, а им все равно? А говорили: люблю – не могу! Страдали, когда он от них уходил, бегали за ним! А сейчас все, не нужен никому? Сучки! Лицемерки! Никому нельзя верить!

Гроб поставили на табуретки рядом с могилой.

– Теперь можно попрощаться с покойным! – объявила Алешина тетка со стороны матери – она всегда занималась организацией семейных торжеств. Она первая подошла к гробу, наклонилась, поцеловала Алешино тело в лоб и громко произнесла, – спи спокойно, Алешенька! Ты был хорошим мальчиком, добрым, отзывчивым. Мы будем помнить о тебе всегда!

– Можно я тоже подойду посмотрю на себя мертвого? – спросил Алеша у Бориса. Тот кивнул. Алеша двинулся к гробу. Он шел среди близких ему людей, а они не видели его, не знали, что он рядом. Алеша заглянул в гроб. Там лежало его мертвое тело. Он себя не узнал. Это совсем не то, что смотреть на себя в зеркало. Там можно улыбнуться, как хочешь, гордо задрать подбородок, хитро прищуриться. Лицо человека в гробу было неподвижным. Оно застыло в гримасе боли. Было оно худым, имело зеленоватый оттенок. Этот человек, лежащий в гробу, был старше Алеши лет на пятнадцать.

      Алеше было невыносимо даже смотреть на себя мертвого, но он все же нашел в себе силы поцеловать собственный труп в лоб. Он должен был попрощаться с собой прежним. Алеша не успел отойти от гроба, как прямо сквозь него прошла его мать. Алеша застыл от ужаса. Надо привыкать, теперь у него нет тела в земном понимании. Нет, оно есть, вот оно лежит мертвое перед ним, но через несколько минут оно будет погребено под двумя метрами земли. Мать обняла мертвого Алешу и разразилась рыданиями.

– Мама, я рядом! Я здесь! Я умер, но я жив! – кричит ей Алеша, но она его не слышит. – Мама! Мама!

Это невозможно вынести. Алеша бежит куда-то в сторону между оградками чужих могил, валится в снег и плачет. Он возвращается через несколько минут. Будто бы уже спокойный. Он видит, как бабушка переходит от одного родственника к другому, что-то им говорит, гладит их по голове, плачет. Еще он заметил трех новых персонажей, которые появились на кладбище, пока он лил слезы, лежа в снегу.

Одна из них та самая Алина, путешественница, которой он так люто завидовал. Выглядит она неважно – лицо совсем без косметики, опухшее. Неужели плакала по нему? Почему? Они ведь расстались много лет назад. Он ее бросил. Сбежал без объяснения причин. А она на похороны пришла. Всегда была ненормальной. Двое других были явно из того мира, к которому принадлежал сейчас Алеша, то есть из потустороннего. Один высокий худой мужчина лет сорока пяти с желчным выражением лица. Другой, наоборот, пухлый коротышка с добродушным лицом и румянцем во все щеки. Оба они бродили между участниками похорон и что-то записывали в блокноты.

Алеша подошел к Борису.

– Кто эти люди?

– Эти господа? – Борис усмехнулся, – боюсь, именно от этих господ во многом зависит ваша дальнейшая судьба. – Алеша вопросительно посмотрел на Бориса. – Дело в том, что тощий – это помощник прокурора, а толстяк – помощник адвоката.

– А что они здесь делают?

– Они здесь на работе. Записывают разговоры ваших близких, фиксируют их реакцию на вашу смерть: кто плачет, кто не плачет, кто искренне скорбит, кто просто делает вид.

– Это еще зачем?

– Как зачем? Все это будет использовано в суде.

– Когда будет суд?

– Через две недели. Мой вам совет – не думайте пока об этом. Лучше попрощайтесь с родными. Когда еще снова увидитесь?

Алеша хотел было возразить просто из духа противоречия, Борис с его советами и цинизмом порядком его раздражал, но не стал. И в самом деле, когда он еще увидит своих родителей, родственников и друзей? Алеша подошел к каждому из них, попросил прощения, сказал теплые слова. Между тем, гроб подняли с табуреток и начали опускать в могилу. На это Алеша смотреть уже не мог. Он снова побежал между оградками куда-то в сторону, подальше от собственной могилы. Возле одного старого, ржавого покосившегося креста он наткнулся на Алину. Она сидела в сугробе. Лицо ее было закрыто руками. Она плакала. Достала из кармана бумажную салфетку, шумно высморкалась и начала шептать.

– Леша! Лешенька! Ну почему ты умер? Почему? Это не справедливо! Ты же такой молодой! Если бы я знала, что ты болен! Я не знаю, что бы я сделала, но я бы что-нибудь сделала. Я бы сидела у твоей постели и читала бы тебе вслух твои любимые книги. Я бы покупала тебе самые дорогие лекарства. Почему ты умер? Как я теперь совсем без тебя? Зачем мне жить? Зачем? Зачем? Господи, почему ты так с ним поступил? Я же молилась за него! Каждый день молилась!

Она снова залилась слезами.

– Она что, все еще меня любит? – удивился Алеша. – Как такое может быть? Столько лет прошло. Он ее ненавидел, а она его любила? Она не звонила ему, не писала. Он думал, она о нем забыла. Выходит, она просто не хотела лезть в его жизнь, не хотела ему мешать. Выходит, она простила ему то, что он ее бросил. Она не держала на него зла, а он ее ненавидел.

Алеша вдруг почувствовал себя подлецом. Ему захотелось сделать что-то хорошее для этой женщины. Он присел перед ней. Провел рукой по лицу, пытаясь утереть слезы. Ничего не получилось. А она вдруг посмотрела прямо ему в глаза.

– Леша, ты здесь? – спросила она.

– Да, я здесь. – Отозвался он.

Она его не услышала, но будто поняла, что он находится прямо перед ней.

– Леша, я люблю тебя, слышишь? – сказала она, продолжая смотреть ему в глаза. – Люблю и буду любить. Я тебя за все прощаю и не держу на тебя зла. Надеюсь, ты тоже меня за все простил.

– Простил, – соврал Алеша.

– Я напишу книгу о тебе, и ты останешься жить. Обещаю.

– Прощай.

– Прощай.

Город на Волге. Квартира Алины.

Она готова была поклясться чем угодно, что он был там, на заброшенной могиле. Она ничем не могла подкрепить эту свою уверенность. Ни одного аргумента в пользу его присутствия. Она не видела его, не слышала, не осязала, не обоняла. И все же. Она знала, что он был там, что он слышал ее слова, обращенные к нему.

Безумие. Этого не может быть. После смерти жизнь заканчивается. И человек жив только до тех пор, пока кто-то о нем помнит. Она обещала написать книгу. Это все, что она может сделать для него сейчас. Пусть лицо распухло и покраснело от слез, пусть в голове ее пьяный туман – она выпила полбутылки водки на своей кухне после похорон, не стоит откладывать. Прямо сейчас. Лучше писать о нем, как о живом, чем плакать о нем о мертвом.

Мы одурманены литературой и кинематографом. Нам кажется, что судьбоносные встречи должны быть декорированы ореолом особенности. Выдумки авторов мы путаем с вероятной реальностью. Нам кажется, что любовь всей нашей жизни должна приплыть к нам под алыми парусами, встретиться средь шумного бала, по крайней мере, или сидеть на соседнем кресле в самолете, несущем нас в облаках в чужую прекрасную страну. А в жизни все бывает не так.

Мы, как школьники с занятий сбежали с пресс-конференции. Мы шли по улице, перепрыгивали лужи и дрожали от холода и ветра – слишком холодное – это тепло первых дней весны. А потом он просто сказал:

– Пойдем, кофе выпьем. Можно ведь на «ты»?

Разве можно было предугадать, что это неожиданное легкомыслие, эта детская шалость взрослых людей и проявление непрофессионализма как раз и есть перст судьбы? Разве можно было представить, что этот юный красивый мальчик, который шел тогда рядом со мной, так надолго засядет в моем сердце? О чем я тогда думала? Мне было приятно идти по улице с таким красавцем. Меня забавлял он сам и это миленькое приключение, в которое он меня втянул. Еще я очень надеялась, что с приходом весны, что-то изменится в моей унылой жизни, что она наполнится событиями.

Еще я думала, что скоро весь этот грязный снег растает, и можно будет ходить в ярких босоножках и цокать по сухому асфальту каблуками. И носить веселые коротенькие платьица и чувствовать себя юной и прекрасной. Еще я думала, что мне нужно бежать в редакцию, а не шляться без дела по улице. Что мне нужно сдать материал уже сегодня. Что редактор будет мною недоволен. Еще я думала, что, возможно, этой весной я влюблюсь. Мне бы очень этого хотелось. Это ведь возможно, что мое замороженное долгой зимой и былыми неудачами в любви, сердце, наконец, оттает. Да, я хотела влюбиться, но не могла догадаться, что влюбиться мне суждено в парня, что шел сейчас рядом и рассказывал мне о фильме, который смотрел вчера. Он предложил выпить кофе, а я снова подумала о своем редакторе. Представила ее недовольную физиономию и… согласилась. Что за безрассудство!

– Кофе? А почему бы и нет.

Мы забежали в ближайшее кафе. Как же здесь тепло! Мы уселись за столик друг против друга. Заказали кофе и пирожные. Вот тут-то я и рассмотрела его хорошенько: наивное лицо, большие зеленые глаза, длинные густые ресницы. Как у девочки. Точнее, не все девочки могут похвастаться такими ресницами. Я вот – не могу. А губы такие пухлые! Хочется их поцеловать. Гоню от себя эти распутные мысли. Я вижу его в первый раз в жизни. И может быть в последний. Но не могу отвести взгляд от этих губ. А он спрашивает:

– Тебе нравится журналистика?

Пожимаю плечами:

– Нравится. Я люблю писать. Мне нравится общаться с людьми. И я любопытная. – Улыбаюсь.

– Ты думаешь в этом твое призвание? – Он смотрит мне прямо в глаза. Слишком личные вопросы для людей, которые видят друг друга впервые. Мне не хочется отвечать. Я как раз начала сомневаться в том, что правильно выбрала профессию – мне наскучило писать о бессмысленных пресс-конференциях, открытиях выставок, концертах, людях, которых называют звездами. Почему-то это все перестало мне быть интересным. Но я еще не дошла до распутья дорог и продолжала двигаться по колее, в которую встала несколько лет назад.

– Ты что, заснула? – Голос собеседника вернул меня к реальности. – Журналистика – это твое призвание?

– Не знаю.

– А я вот точно знаю, что журналистика – это не мое. Скучно это – писать о ком-то. Мне хочется, чтобы писали обо мне.

– Думаешь, ты кому-то интересен, кроме тебя самого и твоих близких? – скептически усмехаюсь.

– Вот в этом-то и вся штука, я хочу стать тем, кто будет интересен тысячам, миллионам людей! – Его зеленые глаза заблестели еще сильнее.

– Ты хорошо поешь или ты отличный актер?

– Не… Петь не умею вообще: ни слуха, ни голоса. Да и актера, наверное, из меня не получится. Но ведь славы добиваются не только актеры, певцы и музыканты.

– Сколько тебе лет? – спрашиваю и думаю, какой смешной мальчик.

– Двадцать два. В этом году университет заканчиваю. А как думаешь, телеведущий из меня получится? На телевидение только по блату можно попасть, да?

Он смотрит на меня, как на человека более опытного и взрослого, чем он сам. А я старше то его всего на четыре года. Чувствую себя старухой.

– Несколько моих знакомых просто пришли на телевидение и их взяли. – Отвечаю сухо.

– Просто так?

– Просто так.

– Тогда нужно и мне пойти, – произносит он задумчиво. – Не интересно в этой газетенке-то работать. Заметочки эти. Чушь. – Оживляется. – Слушай, ты говоришь, у тебя знакомые есть на телевидении, может, ты поговоришь с ними обо мне? Чтобы я пришел не с улицы, а по рекомендации.

– Как я могу тебя порекомендовать, я же тебя совсем не знаю. Не знаю, на что ты способен, даже заметочек твоих не читала.

– А давай сегодня вечером встретимся, я принесу тебе свои статьи, и ты почитаешь. – Он задумывается на секунду. – Хотя нет, не сегодня. Сегодня я занят, давай завтра.

Я представила свой очередной одинокий вечер перед телевизором или под пледом с книжкой и решила, что лучше уж сидеть где-нибудь в кафе с этим наглым, но очень привлекательным мальчишкой. Пусть даже придется читать его писанину. Мне почему-то казалось, что ничего путного этот человек написать не мог. – Хорошо, давай встретимся завтра. – Соглашаюсь я.

– Вот здорово! – обрадовался он. В его взгляде, обращенном на меня, вдруг что-то изменилось. До этого мгновения он смотрел на меня просто как на коллегу, а сейчас он, кажется, разглядел во мне женщину. – А ты красивая, – произносит он тихо. – Только сейчас заметил.

– Ремарочку «только сейчас заметил» больше никогда не употребляй в общении с женщинами. – Говорю я надменно. – Но спасибо за этот неоднозначный комплимент. – Улыбаюсь. Он краснеет.

– Хорошо, больше так не буду. Ты очень красивая, я заметил это сразу, еще на той дурацкой пресс-конференции. Поэтому с тобой и заговорил.

– Так-то лучше. – Усмехаюсь.

Официантка принесла нам счет. Он взял его посмотрел и произнес с невинной улыбкой:

– С тебя сто пятьдесят рублей.

И вот я снова не красивая женщина, а всего лишь бесполая коллега. Сглотнула свое разочарование. И в самом деле, почему он должен за меня платить? Мы ведь едва знакомы, и он не демонстрировал своих намерений приударить за мной.

– До завтра! – бодро крикнул он мне на прощание, и мы разошлись по своим редакциям. Весь остаток дня я беспричинно улыбалась. Желания сбываются! Сбываются! Захотела влюбиться, и на тебе – влюбилась! И надо же – завтра я снова его увижу! Весна! Счастье!

Царствие небесное. Сектор досудебного ожидания.

Они вышли из лифта на пляже возле Алешиного дома. Над океаном горел закат.

– Вы хотите побыть один или нам лучше остаться? – спросил Борис.

– Останьтесь, – ответил Алеша.

Мысль о том, что сейчас ему придется остаться одному, показалось невыносимой. С другой стороны, так о многом нужно подумать. У него перед глазами стоит видение: Алина сидит в снегу возле заброшенной могилы, смотрит ему прямо в глаза и говорит о своей любви к нему. Потом, как в каком-нибудь слайд-шоу, картинка меняется, и вот Алеша уже видит то себя, лежащего в гробу, то мать, проходящую прямо сквозь его новое тело. Безумие! Как избавиться от этих картин? Он смотрит на океан. Он видит алое небо, видит, как оранжевое солнце тонет в багряной воде. Величественное зрелище. Прочь земные призраки прошлой жизни! Сейчас он здесь, в месте, похожем на рай. Алеша медленно идет к дому. Любочка и Борис бредут за ним. Они поднимаются на террасу, устало садятся в кресла.

– Мальчики, вы кушать хотите? – спрашивает Любочка, и, не дожидаясь ответа, удаляется на кухню. Алеша заметил, что в глазах ее сверкнули слезы.

Мужчины молчат. Борис смотрит на волны. Хорошие волны. Сейчас бы встать на доску и… Но ему это запрещено в Царствии небесном. Он должен бороться со своей склонностью к неоправданному риску. Это постановление суда. Его, разумеется, можно нарушить, но тогда Бориса уволят с работы и переведут в сектор искупления. Может быть, в этом и нет ничего страшного – и там люди как-то живут, но тогда его возвращение на землю отсрочится на неопределенное время, возможно, на несколько столетий. А ему так хочется заново родиться. И уж там-то в земной жизни он снова встанет на доску и полетит на волне. Там ему никто запретить не сможет. Это такая мечта.

Борис знает, что она никогда не станет реальностью. Потому что, когда он заново родится, не будет ничего помнить ни о своей прошлой земной жизни, ни о своем пребывании в мире ином. И неизвестно, кем он там родится: женщиной или мужчиной. Белым, черным, желтым, красным. Здоровым или калекой. В какой стране: процветающей или нищей. Все зависит от того, как он будет вести себя здесь. Борису кажется, что галстук душит его. Он сдирает с шеи галстук, снимает пиджак, рубашку, брюки, бежит к воде – купаться ему не запрещено. Тормозит у кромки прибоя – купаться разрешено, если высота волн не превышает одного метра. Эти волны выше. Значит – нельзя. Заходит в море по щиколотку – это не считается купанием. Стоит. Такая тоска. Его жизнь состоит из общения с только что умершими людьми, напуганными, растерянными. В его обязанности входит успокаивать этих людей, обустраивать, помогать осознать происходящее. Он по нескольку раз в неделю бывает на похоронах. Он видит так много горя, слез, страданий и отчаянья. Разве назовешь такую работу радостной?

Его направили на эту работу, потому что он боялся похорон при жизни, старался всеми силами их избегать. Он не пошел на похороны женщины, которую любил. Не решился. Она не была его женой. Жениться на ней он тоже не решился. Но он очень, горевал, когда ее не стало. Ее вызвали в суд в качестве свидетеля. Оказалось, что она его ненавидит. И за то, что не женился, а особенно за то, что на похороны не пришел. Он слышал, что женщины ведут счет всех больших и мелких прегрешений своих возлюбленных. Всех обид, которые они им нанесли. Ему казалось, что счета эти не более чем метафора, а оказалось, что они и в самом деле существуют. И если этот счет не был предъявлен при жизни, то он вполне может быть предъявлен после смерти. Благодаря этому счету он и оказался в Секторе работы над ошибками, одном из подразделений Чистилища.

Борису не слишком нравился его новый подопечный. Алеша напоминал ему себя самого в земной жизни: красивый, самоуверенный, эгоистичный бабник, больше всего ценящий свою свободу и благополучие, и плюющий на чувства других. Еще Бориса раздражало, что этот Алеша сотворил себе дом на берегу моря, а море для Бориса – самое большое искушение. Один вид волн возрождает в Борисе дух вольности и анархии. Вот и сейчас: как же хочется лететь на волне! Борис отворачивается от моря и обреченно идет к дому.

На террасу уже вернулась Любочка. Она успела переодеться: на ней было синее коктейльное платье и бирюзовые туфли. Любочка была прекрасна! Борису захотелось ее поцеловать. А Любочка покраснела и отвернулась. Ах, да! Он же почти голый.

– Извините, извините, я просто искупался, – бормочет Борис, тоже краснеет и скрывается в доме. Неловко получилось. Эта девушка из других времен. Перед ней почему-то стыдно за свою наготу даже на пляже. Рядом с ней почему-то хочется быть джентльменом. Алеша хохочет. Ему весело. Впервые с момента смерти.

– Уж не влюбилась ли ты, бабуля? – спрашивает он Любочку.

– Я же просила не называть меня бабулей! – возмущается она.

– Ты просила не называть тебя так на людях, но сейчас-то мы одни. – Он снова смеется.

– Изволь переодеться к ужину, – командует она и еще сильнее краснеет.

– С удовольствием! – отзывается Алеша и скрывается в доме. И в самом деле, пора снять это траурное одеяние – неуютно в нем.

Любочка сервирует стол на террасе. Она думает о Борисе. Вспоминает его почти нагое тело. Он красив. Он притягателен. Ей хочется тоже сбросить с себя одежды и обнаженной бежать с ним, взявшись за руки, по кромке прибоя. И целоваться на фоне закатного солнца. В земной жизни у нее такого никогда не было. На море-то она бывала несколько раз, только ездила туда с мужем да с детьми. Ничего романтичного в поездках этих не было.

Муж ее – человек был сдержанный, серьезный, обстоятельный, на разную ерунду вроде поцелуев в набежавшей волне, не способный. Один раз пришел домой с букетом тюльпанов, хулигански сорванных с клумбы. Но пришел он тогда около полуночи, был изрядно пьян, вид имел ошалелый. Любочка этим букетом-то и отхлестала его по наглой довольной физиономии. И за то, что пришел поздно. И за то, что пьян был. Но в изменах она его не подозревала. Даже мысли такой допустить не могла. Уже после смерти, на суде узнала она, что тюльпаны той ночью срывал он в романтическом припадке, вызванном случайной встречей с первой своей любовью и бурным спонтанным соитием в кустах городского парка. Очень он тогда счастлив был. И виноват перед женой своей. Вот и нарвал цветов-то. Чтобы как-то загладить… А она ими же его и побила. Куда все ее манеры девались? Больше цветов своей жене он не дарил.

Не любил он ее никогда. Это Любочка уже после смерти поняла. Выбрал, потому что красивая была, образованная, хозяйственная, порядочная. Удобная. А та женщина, которую он любил, за другого вышла. Еще выяснилось, что мужа своего Любочка совсем не знала. Не догадывалась даже, что этот сухарь к своей зазнобе на пятый этаж общежития по балконам лазил, что стихи ей писал, что ночами стоял под ее окнами, что летом каждый день ездил на велосипеде за город, чтобы нарвать ромашек своей любимой или земляники. Она даже представить не могла, что он резал вены, когда та девушка ушла к другому. Но не дорезал, помешали ему. Лишь тоненький шрам остался на левом запястье. Совсем незаметный. Любочка и внимания на него никогда не обращала.

Не знала Любочка, что с того самого дня, как вернулся он домой счастливый и пьяный, сжимая в руке букет розовых и желтых тюльпанов, появилась в его жизни тайная любовница. И были они вместе, пока смерть не разлучила их. А потом она же, смерть, соединила их вновь. А Любочка мужа своего любила. Его одного. Всю жизнь. И после смерти тоже. Она все надеялась, что он к ней вернется. Не могла поверить, что расстались они навсегда. Ревновала она его. После суда подошел он к ней и попросил не искать встреч с ним. Тем более что и запрещено это ей решением суда. Прощения попросил. На колени даже встал и руки ее целовал. Только как же можно такое простить? Как можно простить предательство, которое длилось несколько десятилетий?

И вот живет она в секторе переоценки ценностей и учится прощать. И учится по-другому как-то любить, но пока у нее ничего не получается. Она по-прежнему любит и ненавидит своего бывшего мужа. И простить его она не может. Это пытка. Ей хочется заново родиться, чтобы эта пытка закончилась. Но она не сможет попасть на землю, пока не простит.

Ей встречалось много мужчин здесь, в Царствии небесном. Они за ней ухаживали, но она была холодна. Она не верила их словам. Не верила их чувствам. Она боялась, что любой их них может предать ее также, как предал муж. Тело-то у нее теперь молодое, а душа-то старая, израненная.

Борис… Она увидела его сегодня впервые. Какая-то неодолимая сила, не поддающаяся контролю разума, влекла ее к нему. Это первый мужчина, который понравился ей после мужа. Она даже не понимала, чем он ей нравится. Да, красивый, ну и что? Немало она повидала красавцев. А про характер его она вообще ничего не знает. Хотелось совершить какое-то безумство. Схватить его за руку и переместиться в сектор романтических свиданий. А потом будь что будет. Хоть трава не расти. Таких чувств Любочка не испытывала никогда. Что делать с этим безумием? Главное, чтобы он ничего не заметил. Иначе, что же он о ней подумает. Она ведь приличная женщина. Да и внук рядом.

А внук в своей спальне снимает с себя траурный пиджак и застывает перед зеркалом. Мысли его не здесь. Они на земле. Перед его глазами будто стоят люди в черном. Близкие ему люди, которых он, возможно, не увидит больше никогда. И многих их них он обидел. И кому-то не сказал важных слов. И кому-то наговорил лишнего. И теперь уже ничего не исправить. Ничего. А что он в жизни сделал хорошего? Да ничего. Все гнался за успехом. За деньгами. За удовольствиями. И пропустил что-то важное. Думал, неудовлетворенность собственной жизнью и своими достижениями подождет до кризиса среднего возраста. А его так и не случилось – не дожил. Та женщина, Алина, за что она его любит? Разве есть за что его любить?

Город на Волге. Кафе.

Алина сидит в кафе. В городе, в котором она живет. Но так она сидела уже во многих городах мира. Кафе, чашка чая, компьютер и одиночество. Приятная, в общем-то, компания. Плодотворная. В такой компании хорошо работается. Но кто или что остается в ее жизни, когда чай допит, компьютер выключен, а кафе закрыто? Ничего. Никого. Странную жизнь она себе выбрала. Иногда ей хочется, чтобы ее жизнь была простой, понятной, обыкновенной. Ходить на службу, а вечером готовить ужин и кормить свою семью: мужа и троих детей. Почему-то ей мечталось, что у нее будет именно трое детей. Ей хотелось размышлять над меню семейных трапез, в какой садик пристроить Митеньку, в какую школу отдать Машеньку и Петеньку, какие ранцы им купить и ботиночки. Ей хотелось обсуждать с мужем, куда поехать в отпуск. Иногда ссориться с ним, а потом бурно мириться.

Она, разумеется, догадывалась, что за счастливым фасадом благополучной семьи может скрываться что-то не слишком приятное. Например, муж может оказаться отнюдь не примерным семьянином, каким он кажется, а коварным изменщиком. Что дети могут хулиганить, плохо учиться и часто болеть. Что жене может надоесть быть прислугой для своего семейства, что ей захочется быть женщиной, а не домохозяйкой. Но она хотела верить, что все может быть и по-другому: за прекрасным фасадом – действительно, прекрасный дом.

Ей хотелось придумывать меню своих семейных ужинов, но она придумывает истории других людей. Потому что семьи у нее нет. Сказка, которую она себе намечтала, никак не желала сбываться. И ветер странствий гнал ее по свету в поисках новых историй, новых людей и новых приключений. Так заполнялась пустота, так в жизни был смысл, было удовольствие и удовлетворение. И иногда ей казалось, что она одна потому, что она создана быть одиночкой. Именно так она исполняет свое предназначение. Но, может быть, история ее жизни развивалась бы по-другому сценарию, если бы тогда в один из первых весенних дней она бы не встретила Алешу.