Читать книгу: «Кира»

Шрифт:

* * *

Отзывы:

У этой истории ни одного равнодушного! И женщины, и мужчины читают залпом, на одном дыхании. Только такие к нам поступают отзывы от читателей. И это не случайно – автор Ольга Триллинг – клинический психолог, с глубокими знаниями человеческой психики, ее проявлений и реакций. История, рассказанная в романе "Кира" – настоящая, живая и очень актуальная в наши дни. Вот только один из отзывов:

«Если ни о чём не думать, а только чувствовать, то можно, наверно, жить счастливо». Вчера вечером перевернула последнюю страницу «Киры». У меня нет слов. Это одно из самых «взрослых», эмоционально-чувственных, сильнейших по накалу эмоций произведений, которые я прочитала за последнее время.

Не знаю почему, но такую колоссальную эмпатию, сострадание и сочувствие испытываешь к героям. И огромный спектр эмоций. Впервые так, за долгое время…

«После прочтения хочется молчать, переосмысливать, чувствовать… анализировать свою жизнь, поступки, слова, которые ты уже сказал, или ещё нет, а может просто не успел. Хочется тишины. Внешней и внутренней. Хочется остановиться, запечатлеть эти эмоции в памяти, возвращаться к ним, вновь переживать.

В душе раздрай и опустошенность. Как обухом по голове, как ледяной, отрезвляющийся душ. На фоне репрессий, ссылок и лагерей любимый Петербург с ажурными мостами, разухабистая Москва, величественный Байкал, холодная Сибирь. Иллюстрации, кажущиеся на первый взгляд простыми, без изысков, идеально вписываются в историю – они не отвлекают внимание, но дополняют книгу, внося финальный штрих, собирая впечатления воедино.

Реальные события, воплотившиеся в романе, ждали своего часа 50 лет совершенно не зря.

Одна из лучших книг! В топ года!»

Роль главной героини для обложки книги "Кира" исполнила знаменитая российская актриса Алена Константинова. Прочитав рукопись, была под сильнейшим впечатлением. «Редкая роль», – сказала она.

Слово автора

Я просто не могла позволить этой истории быть рассказанной раньше… ухода прототипов. Таковой была их тихая просьба. Настолько громким был их страх. Все, что они хотели – жить. Все, что могли – любить. Все, что им позволили – исчезнуть…

Всю жизнь я живу с этой историей, бережно храня ее в своем сердце. Часто пересказываю друзьям…

Я уже была в Германии, когда перенесла ее, наконец, на бумагу, потом перевела на немецкий язык. Несколько издательств заинтересовались готовым манускриптом, но их волновал прежде всего политический акцент. Для меня же это живая история реальных людей. Без передергиваний и трактовок. И потому я твердо для себя решила, что если и быть ей опубликованной, то только в России.

Благодарю издательство «Альтер Эго Бук» за то, что наши взгляды совпадают! Я очень рада, что история «Киры», ее близких, друзей и врагов не канет в Лету, а продолжит жить на страницах книги. Потому что все они были, дышали, любили, даже когда было страшно. И казалось, мир сошел с ума. Ты вдруг понимаешь: страшно любить, но не любить – еще страшнее.

Ваша Ольга Триллинг

Благодарю Марию Петерс за веру в меня и поддержку при написании этой книги.

Пролог

Поезд мчался прочь от Москвы в темноту ночи. Редкие полустанки неожиданно вспыхивали огнем одиноко светящихся окон и летящей кометой коротко прочерчивали по вагонам яркую линию, на мгновение освещая купе с мирно спящими людьми.

Кира лежала на верхней полке, уткнувшись лицом в подушку. Она не могла плакать, уже больше не могла. Воспоминания терзали душу. Понимая безысходность своего положения, Кира, как и многие другие люди в тяжкие минуты жизни, думала: «Почему, почему это случилось со мной? Почему?»

И, не находя ответа, старалась успокоить себя надеждой на какое-то чудо, которое неожиданно изменит все к лучшему.

Под ней на нижней полке возилась малышка лет четырех, которая ехала со своей бабушкой куда-то на Дальний Восток. Бабушка была немногословной, недоверчиво поглядывала на Киру, пресекая всякие попытки веселой и общительной внучки рассказать попутчице что-либо о себе.

– Бабуля, а, бабуль. А у меня есть ангел?

– Да-да, есть.

– И он меня бережет?

– Обязательно. Он оберегает тебя от всякой напасти.

– А у других людей, у них тоже есть ангелы?

– Да, у всех крещеных есть свой ангел-хранитель.

– А куда деваются ангелы, когда с людьми беда случается? – вдруг после паузы неожиданно спросила девочка. – Куда мамин ангел девался?

Бабушка поперхнулась и сердито заскрипела охрипшим голосом:

– А ну-ка спи давай, девка, лишних вопросов не задавай!

Кира приподняла голову, нежно посмотрела сверху на взлохмаченную головку малышки.

«А, правда, куда же вы делись, ангелы, защитники наши?» – горько подумала она.

Часть первая. Ленинград

Глава 1. Артём

Веселья не получилось.

Выпускники Ленинградского архитектурного института собрались, чтобы дружно отметить вчерашнюю защиту дипломов и окончание учебы.

Собрались возбужденные, еще не успокоившиеся после всех поздравлений, напутственных слов и митинга, на котором выступал товарищ Киров, зачитывая послание Правительства. Подумать только, Иосиф Виссарионович Сталин лично подписал обращение к молодым архитекторам! Люди в зале полтора часа дружно аплодировали, преисполненные чувством особой гордости: ведь сам вождь всего мирового пролетариата обращался к ним. Он знал о них, он помнил и надеялся на их особый вклад в дело строительства коммунизма, в создание новой социалистической архитектуры.

Рим и Кира Грановские стояли во втором ряду. Прямо перед ними на сцене была установлена трибуна а за ней – такой близкий всем ленинградцам товарищ Киров. Он тоже аплодировал и время от времени поднимал руки, призывая погасить овации, чем вызывал еще больший восторг молодых специалистов, и они бешено били в уже опухшие ладони. Весельчак и острослов Артём Лада, любимец всего курса, стоя рядом с Кирой, весело прокричал: «Бей сильнее, бей в ладоши! Будешь всем всегда хороший!»

Кира улыбнулась и тут же испуганно оглянулась по сторонам, не слышал ли кто-либо еще. Но глаза окружающих были прикованы к президиуму, где находилось все городское правительство во главе с товарищем Кировым. Она повернулась к Артёму и укоризненно посмотрела на него. У Артёма глаза веселые, отчаянные с этакими бесовскими искорками, характерными для натур незаурядных и с юмором. Да, он был таким, не похожим на других. По-особому чувствуя природу, сочинял проникновенные стихи. А его натюрморты, написанные акварелью, были будто пронизаны солнечным светом. Артём удивлял окружающих неожиданными гранями таланта художника, поэта, архитектора. Вот только дипломата из него не получалось. Прямой, не терпящий ни в чем фальши, он ходил по острию лезвия со своими летящими во все стороны остротами и афоризмами. Артёма любили, за Артёма боялись. Вот и сейчас Кира не могла успокоиться. Его шутливая выходка не была безобидной, она могла дорого обойтись ему.

Кира вспомнила слова Артёма, когда всех пригласили на открытие нового памятника товарищу Сталину: «Пойдем смотреть еще одно восхождение солнца».

Он скептически относился ко всей политической патетике, связанной с именами революционеров и вождей. В компании людей, которым он доверял, Артём говорил: «Самое страшное – это появление идолов в политике, это всегда дорого обходилось человечеству».

Вот этого Артёма с нетерпением ждали собравшиеся в большой комнате Рима. Имея обыкновение опаздывать, Артём не позволял себе приходить позже чем на пятнадцать минут. Сейчас его ждали уже больше часа…

Рим перебирал струны гитары, и, наконец, не выдержав, сказал:

– Пойду звонить. Я бы еще подождал, но накрытый стол больше ждать не может…

Друзья, оживленно обменивавшиеся планами на будущее, засмеялись.

Рим жил в обычной ленинградской коммунальной квартире, заселенной пятью различными семьями, каждая из которых занимала одну из комнат. До революции квартира принадлежала зубному врачу, успешно практиковавшему здесь. После отмены частной собственности квартира была экспроприирована, в нее заселили служащих советских учреждений. Рим получил комнату, потому что работал в то время грузчиком в порту.

И так жили самые разные люди (надо признаться, что и сейчас некоторые живут в таких перенаселенных коммуналках), плечом к плечу, ощущая новую для всех социалистическую общность.

Телефон находился в длинном коридоре, по стенам которого висели велосипеды, тазы и корыта вперемешку, словно в магазине подержанных вещей. По коридору бегали дети, сновали женщины из кухни в свои комнаты и обратно, оставляя после себя аппетитный шлейф кухонных запахов.

Рим набрал номер, долго ждал, наконец, трубку подняли.

– Алло, здравствуйте. Я бы хотел поговорить с Артёмом.

В трубке повисло долгое молчание.

– Вы меня слышите? Алло! – проговорил Рим.

– Да, – ответил сдавленный женский голос. – Артёма увели сегодня утром. Артёмушку моего… – женщина заплакала.

– Как, почему? – машинально пролепетал Рим.

– Никто никогда не знает, почему…

– Я сейчас приеду. Вы меня узнали? Это я, Рим.

Мать Артёма вдруг заволновалась:

– Нет, нет. Ни в коем случае. Только не сегодня.

Позже. Позвоните через два-три дня.

Рим медлил возвращаться в комнату. Положив трубку, он потер лоб, как будто это могло помочь осмыслить сказанное мамой Артёма.

Что же это?! Дня три тому назад по двору металась женщина из соседнего дома и кричала, просто жутко кричала. Можно было только разобрать: «…меня и детишек моих тоже. Тоже забирайте. Всех, всех нас тоже…»

Дверь комнаты резко распахнулась. Кира вопросительно посмотрела на Рима:

– Ну что он, едет уже?

Рим взял Киру за плечи, прижал ее к себе.

– Кира…

– Что-то случилось? – спросила Кира. Но она уже все поняла.

В комнате стояла тишина.

– Ребята, – сказал Рим. – Ребята… Артёма сегодня утром арестовали.

За спинами стоявших группой товарищей, положив голову на стол, заплакала «прекрасная Елена».

Все знали, что с первого курса эта девушка с дивными зелеными глазами была влюблена в Артёма. Елена на курсе слыла красавицей. Высокая, тонкая с пышной копной рыжих волос она действительно была неотразима. Особую женскую прелесть источала ее пластичная эмоциональность.

Как-то сразу же определился ее талант портретистки. Сделав однажды набросок профиля Киры, она заставила восторженно ахнуть весь курс. Набросав эскиз сангиной несколькими штрихами, она сумела передать самые характерные черты своей подруги.

– Ты лирик, – сказал ей тогда Артём, – это восхитительно – то, что ты набросала. От этого клочка бумаги исходит тепло. Она у тебя живая!

Кто бы мог представить тогда, что эти слова значили для Елены. Она излучала счастье. Внимание Артёма окрылило ее. Он же, оказывая знаки внимания сокурснице, оставался только добрым товарищем, и прекрасная Елена, отчаявшись добиться ответного чувства, с головой ушла в учебу.

Она занималась словно одержимая, неожиданно найдя для себя интересную, как считала сама, тему. Елена решила писать «Галерею Героев». «Подавление мятежа белогвардейцев в городе военных моряков» выделило целую группу героев-комиссаров. Вот их-то портреты и писала Елена. Такое патриотическое рвение молодой студентки было отмечено выставкой ее работ, которая прошла успешно. Артём тоже посетил выставку. Он долго ходил молча по залу, около некоторых портретов останавливался ненадолго и как-то постепенно мрачнел.

– Ну что, Артём? Скажи, что ты думаешь, – спрашивала встревоженно Елена. – Я не знаю, удалось ли мне передать в этих лицах силу их характера? Мне кажется, какой-то свет излучают эти лица. Просто невозможно не восхищаться ими!

Артём внимательно посмотрел на Елену, разгоряченную коротким монологом.

– Особый свет, говоришь? Что-то вроде искры божьей?

– Ах, Артём. Какая тут божья искра? Я же не апостолов писала, – возмутилась Елена.

– Да, конечно. Какие уж тут апостолы? Тут, пожалуй, больше дух демона…

– Не пойму тебя, Артём. Что ты имеешь ввиду?

А, собственно, почему бы и нет? Демон восстал против Бога. Он поистине дух мятежный, и мне это больше по сердцу, чем боговы постулаты: «не возжелай», «не противься»…

– …не убий! – добавил Артём.

– Да, «не убий» – это тоже одна из заповедей.

– О чем спор? – прервал их разговор незаметно подошедший к ним Яков Телегин. – О боге?!

Елена вскинула голову и довольно резко ответила:

– Все больше о дьяволе! – и стремительно ушла.

– Чего это она, а? – спросил Яша, заглядывая в лицо Артёма.

– Ничего особенного, просто дебатировали.

– Ты бы поменьше философствовал, – посоветовал всегда холодно улыбающийся Яков.

Он был вездесущ, этот Яков. Всегда появлялся неожиданно в самый разгар спора. Его опасались и между собой звали Ухом.

По каким-то только студентам известным каналам открылось, что брат Уха занимал высокий пост в системе НКВД. Сам Яков об этом никогда не говорил.

Активный комсомолец, он любил выражаться высокопарно, всегда рьяно выступая на собраниях, клеймил всякого рода буржуазные происки в виде попыток подражания западным образцам одежды или, не дай бог, стиля жизни вообще. Сам ходил подчеркнуто просто одетым: русская косоворотка навыпуск, подпоясанная узким ремешком, рабочие ботинки и в холодную погоду морской бушлат. Особенной деталью в его гардеробе была кепка, которую он носил по-ленински. Шляпа на голове мужчины вызывала в Якове раздражение, поскольку являлась признаком выражения буржуазной морали. Он всегда подчеркивал свое пролетарское происхождение и гордился им. Студентом Яша был слабым, с наукой не в ладах, но важно ли это для истинного комсомольца, пламенного борца за коммунистическое будущее страны, сбросившей с себя оковы капитализма?!

Артём прищурил глаза и неожиданно спросил Якова:

– Яша, а вот ты, как ты относишься к Людвигу ван Бетховену?

– Что? – Яков обескураженно посмотрел на Артёма и, медленно собираясь с мыслями (думать для него было не так просто), произнес:

– Я не переношу все, что приходит из-за границы. Я ненавижу буржуазных приспешников.

– Ах, какая жалость, – посетовал Артём. – Ведь это один из самых любимых композиторов товарища Ленина.

Посеревшее лицо Якова он уже не видел. Резко развернувшись, Артём ушел с выставки.

Глава 2. Рим

Рано утром Рима разбудил телефонный звонок. Наспех натянув рубашку, он выскочил в коридор.

– Доброе утро, Рим, – он узнал голос мамы Артёма и облегченно вздохнул.

– Наконец-то! – сказал он в трубку. – Ну, что нового? Отпустили?

– Рим, Римушка, нам надо встретиться. Я буду в двенадцать часов подле Петропавловской крепости. Там всегда многолюдно. Буду тебя ждать.

На Васильевский остров надо было ехать трамваем с двумя пересадками. Рим посмотрел на часы: «Ого, уже девять часов. Ну и заспался я сегодня!»

Всю ночь они с Кирой не могли уснуть. Тревога за друга не давала сомкнуть глаза, и только к утру, устав от бесплодных предположений и размышлений, они оба как будто провалились в темноту, неожиданно заснув.

Июль в Ленинграде выдался в этом году на славу. Вопреки обычной дождливой погоде, характерной для всех портовых городов севера, стояла необычная жара. Солнце щедро дарило тепло, стараясь прогреть и просушить к осени вечно промокшие мосты и набережные, великолепно окаймляющие городские каналы. Все в природе наслаждалось этим неожиданным теплом.

Сидя в трамвае, который резво бежал по Невскому проспекту, Рим щурился от яркого солнца и размышлял, разглядывая едущих в вагоне людей. Вот эта симпатичная улыбчивая девушка, о чем она думает сейчас? Как дальше сложится ее судьба? Будет ли она счастлива? Или этот молодой человек, уткнувшийся в книгу. Чем он занимается?

Рим смотрел на пассажиров, спокойно входящих и выходящих из трамвая. Они были вежливо предупредительными. Или вот эти дети. Они создавали особое ощущение счастья и покоя, и Рим думал, как здорово все же жить в этом прекрасном городе, который воплотил в себе талант и трудолюбие многих простых людей, создавших такую красоту, как этот монументальный Исаакиевский Собор или неповторимый по красоте Храм Спаса на Крови, стремящийся ввысь пятью куполами, как эти изумительные фрески на соборе, великолепно вписывающиеся в его архитектуру. Их потрясающая гамма красок сочетается с самой природой, а фрески придают легкость и изящество этому огромному сооружению. Воздух и вода легли в основу проектов первых архитекторов, создавших каменное кружево мостов и зданий.

Рим хорошо помнил прогулки с отцом по Петрограду не иначе как пешком. Они вместе прошагали не один километр, останавливаясь каждый раз у Исаакия, добирались до стрелки Васильевского острова и молча любовались величием Ростральных колонн, словно выросших из гранита набережной, чтобы подпереть провисшее облаками небо.

Эх, отец! Мысли Рима унеслись в то далекое детство, которое он вспоминал, уже будучи взрослым, с необыкновенным волнением и нежностью. Отец Рима Аркадий Грановский был человеком незаурядным. Преподаватель университета, великолепный лингвист, любимец студентов, он обладал мягким баритоном, пел русские романсы, аккомпанируя себе на рояле. Он был замечательным собеседником. Революцию принял сразу, хотя был сторонником Плеханова и поддерживал его идею о необходимости хотя бы начального образования у крестьянской и рабочей среды.

– Нет, батюшка вы мой, – говорил он своему другу Дмитрию Распопову. – Нельзя делать революцию, вооружая серую и необразованную массу, иначе восстание превратится в злостное истребление имущего класса, и удержать их будет невозможно никакими силами. Позже, когда революционные события ураганом пронеслись над Россией, оставив на своем пути кровавый шлейф, профессор Грановский впал в глубокую депрессию. Он сидел часами в своем кабинете, не прикасаясь ни к книгам, ни к еде, которую осторожно, как больному, приносила ему жена.

Когда его однажды пришел проведать давнишний друг Дмитрий Распопов, весь искрящийся от радостного возбуждения, отец как бы проснулся. Он внимательно слушал Дмитрия, ставшего во главе комиссии по борьбе с контр-революцией, попил даже с ним горячего чайку. От подарка – комиссарского пайка, в который входила буханка хлеба, пачка сахара и пачка чая – решительно отказался и после ухода Дмитрия возбужденно ходил по комнатам, ведя какой-то внутренний диалог с воображаемым оппонентом.

Рим хорошо помнил, что уже позже, вернувшись к преподавательской работе в университете и посещая всякого рода собрания, он как-то, сидя рядом с женой, говорил взволнованно:

– Ты спрашиваешь, что со мной случилось, милая? Я все пытаюсь заглянуть в будущее нашей страны и то, что я там вижу, сокрушает меня. Мы совершенно сознательно выпестовываем монстра, который уничтожит все самостоятельно думающее. Право на существование будет иметь только определенная модель человека с заготовленной программой действий. Представляешь, Машенька, – продолжал он. – Я смогу делать только то, что позволит мне этот монстр. Я должен буду жить в рамках, отведенных моему статусу.

И я, и все мы уже не сможем говорить, что мы думаем, а должны будем стать глашатаями нашего повелителя.

Отец замолчал, молчала и мать. Она гладила по его спине, как гладят маленьких детей, чтобы их успокоить.

– Ну, да что там… Пойдем-ка лучше спать.

Ночью с отцом приключился сердечный приступ, а утром его не стало.

Он так неожиданно ушел из жизни, что Рим даже не успел сразу осознать всю глубину утраты. Позже он осознал, как ему недостает отца.

Эти воспоминания отвлекли Рима от мыслей о цели его поездки, и, когда симпатичная девушка-кондуктор объявила его остановку, он вернулся к реальности, ощутив противное, еще не совсем осознанное чувство страха.

«Что это со мной?» – подумал Рим. – «Это нехорошо. Страх лишает самообладания, способности трезво оценивать обстановку. Может быть, еще ничего не случилось страшного. Ах, Артём, что же ты не так сказал?»

У Петропавловской крепости было многолюдно. Здесь гуляли мамы с детьми, были и приехавшие из самых разных республик большой страны. Особенно много было почему-то посетителей из Средней Азии. Полосатые халаты и яркие тюбетейки, блеск азиатских глаз цвета оникса, длинные косы двигающихся с особой грацией девушек, словно змеи, совершали свой завораживающий танец. Вся эта толпа проглотила Рима, и он, оказавшись у назначенного мамой Артёма места, стал искать ее глазами, внимательно оглядывая проходящих мимо него людей.

– Рим, голубчик, здравствуй!

– О господи…

Рим ни за что не узнал бы ее, эту всегда веселую, сохранившую молодой задор женщину. Маленькая ростом, она сейчас казалась еще меньше. В глазах растерянность. Две глубокие складки залегли в уголках рта.

– Рим, Артёма забрали рано утром. Это так ужасно!

Она приложила платочек к губам, маленький такой, изящный, с кружевными уголками. Внимание Рима приковал к себе этот кокетливый предмет. Он был в каком-то несоответствии со сложившейся ситуацией. И это еще больше встревожило Рима. Гораздо позже, вспоминая эту встречу с Анной Матвеевной, он понял, почему тогда этот кусочек ткани так взволновал его. Это был посланец из прошлой спокойной жизни, с тревожащими запахами духов красивых женщин, с прелестными звуками мазурки на рождественских вечерах, со сказками любимого Пушкина, будоражащими детское воображение. Еще не совсем осознанно Рим почувствовал – пришло время других аксессуаров. Время больших платков, способных осушить слезы несчастных матерей и жен.

Анна Матвеевна, помолчав, продолжала:

– Я хотела предупредить тебя, Рим, не приходи ко мне и ребятам передай: никто не должен у меня появляться. У одной знакомой мужа арестовали, так потом забрали всех, кто приходил проведать эту женщину. Ты меня понял, Рим? – уже почти спокойно сказала она. – И еще, Рим, не звони тоже. Я буду звонить сама… из телефонной будки.

– Анна Матвеевна, я хотел сказать, что мы напишем письмо…

– Кому, Рим? Куда? Ах, Римушка! Это же как снежный ком: каждый арест влечет за собой другие. Мне обещали помочь, будут звонить… я не знаю, что еще. Рим смотрел на эту маленькую женщину, пытающуюся скрыть свое отчаяние. Он все понимал, но он не знал, что нужно сказать сейчас, чтобы как-то утешить, он мучился от сознания собственного бессилия.

– Рим, – Анна Матвеевна неожиданно прижала к себе большого Рима, словно маленького ребенка. – До свидания! Береги себя! – и ушла.

Она ушла так же неожиданно, как и появилась.