Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика

Самим нам продавать заготовленное сырье и изготовленные нами игрушки не разрешалось. Все это продавали родители, а деньги откладывали для приобретения для нас одежды и обуви. Так что деревенский ребенок не был потребителем в семье, он с раннего детства как-то жил на заработанные собственным трудом средства. Кроме перечисленного, мы выполняли очень много различных необходимых в хозяйстве работ. Например, нашей обязанностью было заготавливать на корм свиньям болотное растение – бобовник. Работа очень тяжелая. На болоте, километрах в трех от дома, надо было нарвать листьев и сырыми или даже мокрыми принести их домой в вязанке за спиной.

Заготовка грибов, ягод и орехов для потребления свежими и на зиму, стручков хвоща, липовых листьев и головок клевера для хлеба, луба молодой липы для плетения лаптей, пилка и колка дров полностью ложились на плечи детей. Но это только часть обязанностей подрастающего поколения. Основные сельскохозяйственные работы и работа по дому – ни одна из них не проходила без нашего участия. Переборка, посадка, окучивание, уборка картофеля. Теребление, обмолот, лущение льна, жатва ржи, овса, ячменя. Косьба и сушка сена. Вывозка с поля зерновых и сена. Обмолот зерновых. Во всех этих работах принимали участие, и немалое (нельзя сказать посильное, иногда и сверх сил), и дети. С нашим желанием и даже с возможностями никогда никто не считался. И мы сами все работы считали необходимыми и с желанием или без него выполняли как должное. Правда, были всякого роды казусы. Дети всегда были детьми.

Помню, подняли меня с постели задолго до восхода солнца, накормили, чем бог послал, и отправили косить на дальнюю делянку. Косить надо, пока не высохла роса. Сухая трава косой не режется. По дороге на сенокос дорогу перебежала белка. А белка у нас была великая редкость. Я ее увидел первый раз в жизни. Детский ум сработал. Часа два я гонял злополучную белку. Вспомнил о косе, когда солнце было уже высоко. Прибежал на сенокос, с трудом прошел два-три прокоса, и роса высохла. Машешь косой, рубашка мокрая, а трава не режется. Сел под куст и плачу. Знаю, что без ремня не обойтись. Так оно и случилось. Приехали за сеном мама с Сережей, а сена нет. Расчет был на месте, благо лозняка кругом было много.

Очень тяжело давались такие работы, как теребление льна и жатва серпом колосовых. Надо было целый день под палящим солнцем работать наклонившись. Бывали и мозоли кровавые, и порезы серпом, и очень болела спина. Так наработаешься, что вертикальное положение принять не можешь.

Не могу не остановиться еще на одной мучительно тяжелой работе. Это обмолот зерновых. Обмолот начинался осенью, когда почти все было убрано с поля, то есть в пору школьных занятий. Вернувшись из школы и быстро пообедав, кто-нибудь из нас двоих, я или старший брат, чаще я, отправлялся помогать отцу. Надо было затарить и переносить с тока в закрома намолоченное утром и провеянное отцом днем зерно, а затем принести в евню (так называлась сушилка для снопов) снопы ржи, ячменя или овса. Отец их развешивал или устанавливал на жердочки. Наносить дров и топить печь до тех пор, пока начнут трещать стены. Печь топилась по-черному. Дым мучительно ел глаза, а отходить от печи было нельзя до тех пор, пока не останутся только угли. Поэтому, подкладывая дрова, дежуривший у печи лежал на полу. Там было небольшое бездымное пространство. Тяжело было носить снопы ржи и ячменя. Ость колосьев набивалась под рубаху, в волосы и штаны и сильно кололась. Но самое неприятное наступало на следующий день.

В 3–4 часа ночи нас поднимали на работу. Просохшие снопы надо было обмолотить к рассвету. Днем предстояли другие работы. Снопы расстилались по глинобитному полу тока, и их нужно было бить деревянными цепами до тех пор, пока не только ни одного зерна не останется в соломе, но и солома будет сплющена. Затем солома тщательно перетряхивалась, убиралась и раскладывалась новая партия снопов. Надо было несколько часов подряд выполнять монотонную работу – ударять цепом, причем в такт со всеми. Мы молотили вчетвером, значит, в четыре цепа. Сбиться с такта – нарушить музыку, значит, получить подзатыльник. Работа тяжелая, монотонная, и страшно хочется спать. И как ни спешили, работая без единого перерыва на отдых, не всегда успевали закончить работу до рассвета. Тут начиналось самое страшное. Надо было идти в школу. А у отца же были другие заботы – быстрее закончить обмолот. В хозяйстве было бесчисленное множество других неотложных дел, от своевременного выполнения которых зависели жизнь и быт семьи. Мы, размазывая грязь по щекам, утирали слезы. А отец злился на нашу нерадивость в отношении к работе. После нескольких ругательств отец давал крепкого пинка под зад, я вылетал через подворотню на улицу и на одном дыхании мчался за связкой школьных учебников, не развязываемых неделями. Слезы исчезали. Забегал домой, чтобы схватить книги и тетради, и несся в школу так, что только босые пятки сверкали.

1940–1941 годы. Чирчик

Людям, не бывавшим в пустынных областях и в полупустынях, трудно представить весь ад среднеазиатского лета. Состояние человека в таких условиях во многом зависит от обстановки, в которой он живет. Местный житель и военнослужащий не в равной степени пользуются «благами» южного климата.

Местные жители, предприятия и колхозы согласуют распорядок дня с температурой воздуха. Они могут укрыться от палящих лучей солнца в тени деревьев или кустарников, под навесом чайханы или в доме, хорошо защищающем от летнего зноя. А какую важную для местного жителя роль играет арык! Даже самый маленький ручеек, струящийся в личном саду, приносит прохладу и уют. Многовековую проверку прошла и одежда узбека. Халат на ватной подбивке спасает хозяина от изнуряющей жары летом и защищает от холода зимой. Женщину спасает от солнечных лучей широкое, прямого покроя, светлое или совсем белое платье.

Другое дело солдат. Он не может изменить форму одежды. Она установлена уставом. А устав распространяется на всю армию, в каком бы климатическом поясе она ни находилась. И это правильно. Солдат не может выбирать для себя поле боя. А поэтому он уже в мирное время должен быть приучен к самым экстремальным условиям. Мы это хорошо поняли после, на фронтах Великой Отечественной. Мы не воевали в климатическом поясе, даже приближенном к Средней Азии, но заложенное в нас службой, еще в довоенное время, сыграло немаловажную роль.

Внутренний распорядок дня, одежда, маршруты передвижения, питание – все было построено так, чтобы приучить солдата не бояться никаких трудностей на войне.

Правда, мы тогда думали не так, как теперь. Трудности мы переживали как необходимость, и не было даже попыток объяснить их себе. Но дисциплина и долг красноармейца не позволяли нам проявлять даже малейшего недовольства или расслабленности.

Ранним утром 10 мая 1941 года полк был поднят по тревоге. На этот раз кроме оружия и инструментов на хозяйственные повозки погрузили и постельные принадлежности – матрацы, одеяла и подушки. С рассветом колонна двинулась на восток. Не прошли и 5 км, как наступил зной. У нас в средней полосе к 10 мая в редкий год деревья распускают листочки, а тут трава зеленела только на северных склонах холмов. На южных и на равнине она уже высохла на корню и растиралась в порошок. Земля тоже высохла и потрескалась. Колонну скрывало густое облако пыли. Пыль не только покрывала мокрую от пота одежду тяжело шагавших солдат, но и заполняла дыхательные пути. Трудно дышать и невозможно разговаривать, рот заполнен дегтеобразной массой. Прополоскать бы рот, выпить глоток – но воды нет. Все время службы у нас не было фляжек, поэтому воды ни у кого не было. Мы знали, что в колоннах каждого полка идет машина с прорезиненной емкостью в кузове, наполненной водой. Но это была вода для кухни. И выдавать из этих запасов хотя бы один глоток могут только по приказу командира полка.

На пятнадцатом километре марша – завтрак. Каша, концентрат и 200–250 граммов чая. Полчаса на завтрак и отдых на привале, и снова в путь. Жара усилилась. Солнце приближается к зениту. Усиливается и жажда. Наш командир взвода разведки лейтенант Лебедев взял на себя смелость достать воды. Получив разрешение начальника школы, Лебедев отправил группу конных разведчиков с бурдюками к роднику. Родник находился где-то в 15 км левее маршрута движения нашей колонны.

Наступили тягостные минуты ожидания воды. Все взоры направлены как при равнении «налево». Показались разведчики и – что это? Все курсанты, еле переставлявшие до того ноги, ожили. Все до единого бегом бросились навстречу конникам. Но офицеры на лошадях опередили пеших. Бурдюки перекочевали на луки офицерских седел. Раздались команды. Каждый офицер построил свой взвод, и началась выдача воды. Поскольку у нас не было фляжек, кружек и даже котелков, то воду выдавали из бурдюка прямо в рот. Командир взвода направлял шланг бурдюка в открытый рот курсанта, разжимал пальцы ровно на столько, сколько надо было выпустить воды на один глоток. Подавать команду «Следующий!» необходимости не было. Все жались к лошади командира с открытыми ртами. Получившие свою порцию не уходили в сторону, не спешили догнать колонну. Все плотно жались к командиру, умоляли дать еще один глоток. Но командир был неумолим, да и воды в бурдюке оставалось чуть-чуть.

Только догоняя колонну, мы заметили, что лошадь курсанта Козинцева ведут в поводу. Почему? Где Козинцев? И вот что нам рассказал возглавлявший экспедицию за водой помкомвзвода разведки старший сержант Пудышев.

При подъезде к источнику курсант Козинцев пришпорил лошадь и первым был у воды. Пока другие спешивались, Козинцев уже лежал на животе и не отрываясь пил воду. Пришлось применить силу, чтобы оттащить его от источника. За свою недисциплинированность Козинцев был жестоко наказан. Через несколько секунд он весь взмок и потерял сознание. Его с большим трудом привезли и сдали в медсанчасть.

Это был первый урок, как осторожно в подобных ситуациях надо обращаться с водой. Позже я наблюдал много подобных случаев, когда люди из-за своей недисциплинированности рисковали собственной жизнью.

Солнце, кажется, остановилось в зените. Марево раскаленного воздуха и пыль от тысяч солдатских сапог, повозок, орудий и конских копыт как колпаком накрыли медленно двигающуюся колонну. Силы на исходе. Уже кое от кого слышно, что он «больше не может». Но вот с головы в хвост пробегает команда: «Офицеры, в голову колонны!» Среди солдат проносится ободряющий шепот: «Наконец-то пришли». Колонна остановилась. Вернулись покинувшие свои подразделения офицеры и объявили причину остановки. Оказывается, впереди речка. Нам предстоит ее форсировать вброд. При переходе речки ни один солдат не должен даже попытаться напиться. Каждый нарушивший будет строго наказан.

Ну вот и долгожданная вода! Речка оказалась не шире двух метров, с каменистым дном, не глубже 20 см. Вода прозрачная, как хрусталь. И не было в нашем строю ни одного солдата, преодолевавшего эту водную преграду, кто не зачерпнул бы пилоткой или панамой драгоценную влагу. Ни команды офицерского наряда, выставленного у переправы, ни угрозы собственных командиров не имели силы. Тех, кто ложился в воду – были и такие, – силой вытаскивали на берег.

В 2–3 км от речки долгожданный привал на обед. Как дорога солдату команда «Привал!». На какое-то время можно снять с себя винтовку, противогаз и ранец с привьюченной шинелью. Лечь на раскаленную или промерзшую землю, вытянуть ноющие от многокилометрового перехода ноги, а иногда, когда командир делает вид, что не замечает, и снять сапоги, чтобы проветрить сопревшие ноги.

Пообедав и отдохнув – привал длился 30 минут, – снова в путь. В четыре часа прибыли на место. Летние лагеря полка были разбиты на восточном склоне пологого холма. Внизу, метрах в трехстах, – маленькая речушка. Справа гора с отметкой вершины 960 метров и прямо на восток за речкой – другая гора, с отметкой 1200 метров. На отметку 960 метров нам предстоит ежедневно подниматься во время утренней гимнастики. Гору же с отметкой 1200 метров мы обходили стороной. Склоны ее были круты и при попытке подняться на них обрушивали потоки камней.

Два дня занимались устройством жилья и коновязей для лошадей. Установили палатки на 8 человек каждая. Земляные нары (места для постели) и проходы между ними – траншеи глубиной 40 см. Расчистили дорожки и спортивные площадки. На берегу речки оборудовали коновязи. Набили соломой наволочки матрацев и подушек и на третий день уже полностью отдались занятиям по программе.

Жизнь протекала так же напряженно, как и на зимних квартирах. Ни одной свободной минуты. У курсанта не было свободного времени, даже чтобы написать письмо домой. Распорядок дня был рассчитан по минутам. Перемещение во время занятий, в столовую и на уборку лошадей производилось только бегом. Правда, нас не поднимали ночью на проводку конского состава и почти всегда давали час отдыха после обеда (мертвый час). Но час отдыха оказался часом мучений. Воздух в палатке накалялся так, что не только спать, но и дышать было невмоготу.

Вызывали беспокойство фаланги. Их было не так много, но они иногда заползали в палатки. Правда, за полтора месяца пребывания в лагерях в полку был только один случай укуса, да и тот с благополучным исходом. Через 10 дней солдат вернулся из медсанбата.

Несколько слов о распорядке дня курсанта. Объявляется подъем. Через 30 секунд – построение. За 30 секунд надо было надеть брюки и сапоги, выйти из палатки и стать в строй. Очень трудно было уложиться в положенное время из-за скученности. При подъеме курсанты прыгали с нар буквально друг на друга.

Физзарядка. Это бег в гору до отметки 960 метров, а лагерь находился на склоне, на отметке 600 метров. Несколько упражнений и возвращение в лагерь. Надевали гимнастерки и пилотки и бегом на конюшню. Полтора часа – чистка конского состава. Поили лошадей. Задавали корм и бегом в лагерь. Там брали полотенце – и на речку умываться.

Затем завтрак. На завтрак отпускалось 15 минут. После завтрака – бегом на занятия. Все занятия в любую погоду проходили под открытым небом. Самыми тяжелыми были занятия по строевой подготовке, физкультуре и конная подготовка. Строевая подготовка на плацу проводилась младшими командирами под наблюдением командиров взводов и продолжалась два спаренных часа. Полтора часа непрерывной маршировки строевым шагом невыносимо тяжелы. Уже к концу первого часа кажется, что позвоночник не выдержит нагрузок и переломится.

Физкультура была тяжела тем, что мы обжигали себе ступни. Занятия проводились без рубашек и сапог на раскаленной солнцем площадке. Стоять на месте было невозможно. Казалось, что стоишь на раскаленной сковороде. Чтобы не обжечь ступни, надо было все время переступать с ноги на ногу или подпрыгивать. У нас во взводе все ребята подобрались крепкие, все, кроме курсанта Стрельникова, кожные покровы которого не переносили солнечных лучей, ввиду чего ему было разрешено на физзарядке и на физкультуре не снимать рубашку. О конной подготовке я уже писал. Она проходила по той же программе, что и в школе в Чирчике.

В начале июня начались стрельбы. Начинали с миниатюрартполигона. Затем провели стрельбы на винтартполигоне. Винтартполигон представляет собой настоящий артполигон в миниатюре. В канал ствола пушки вставлено ружье калибром 20 мм. Заряжается оно свинцовыми снарядами. Стреляющий находится на наблюдательном пункте. Пушка на закрытой позиции. Данные для стрельбы на глазок. На поражение цели дается 9 снарядов. Это норма. Мне повезло. Уложился в норму по подготовке данных и поразил цель пятым снарядом. Получил хорошую оценку.

Война

Во второй половине июня полк выехал на боевые полевые учения. Ночью заняли боевые позиции. До утра окапывались. Грунты тяжелые. Без лома и кирки не выбросишь ни одной лопаты.

На рассвете наше отделение приступило к выполнению основной работы. Быстро прогнали ходы по боевым порядкам с привязкой батарей и наблюдательных пунктов, и я, как главный специалист по камеральной обработке, приступил к работе на планшете. Нанес на планшет боевой порядок в условных координатах. Приступил к подготовке данных для стрельбы, и – о ужас! – пропал измеритель. Сейчас смешно, а тогда это было ЧП. За утрату казенного имущества полагалось строжайшее наказание, вплоть до гауптвахты. Но не это главное. Главное в том, что нечем измерить дальность командира (ДК) и дальность батареи (ДБ). К поиску привлекли все отделение. Прощупали всю траву на месте работы. Но безрезультатно. Что делать? Начальник школы уже запрашивает, когда будут данные. Командир взвода лейтенант Лебедев в панике.

И тут случилось непредвиденное – пожар. Загорелась сухая, как сено, трава, и на нас катил вал огня. Все бросились тушить пожар. В ход пошли шинели и гимнастерки, сапоги и лопаты. Но оказалось, что не так-то просто при сильном ветре потушить горящую траву.

Только часам к двум пожар был ликвидирован. Когда посмотрели друг на друга, не смогли удержаться от смеха. Лица, шеи и руки были черными, с подтеками пота, а гимнастерки и брюки мало того, что были грязными, но еще местами и прожжены. К тому же сосало под ложечкой. Время обеда. Вот-вот должна появиться кухня. Надо бы умыться, а воды нет. И водоемов поблизости тоже нет.

Вдали в облаках пыли появилась кухня, а впереди скакал старшина. Подъехав к начальнику школы, доложил:

– Началась война. Командир полка приказал накормить людей и срочно вернуться в лагерь.

Сообщение о начале войны с подробностями перехода немцами границы и бомбежек наших городов люди приняли спокойно, как что-то обыденное или даже неизбежное. Ни паники, ни страха. Все были уверены в силах нашей армии, никто не сомневался, что враг будет разбит в самое короткое время.

К вечеру мы были в лагере. Разобрали палатки, погрузились и к утру, совершив 40-километровый марш, прибыли на зимние квартиры в Чирчике.

Началась подготовка к отправке на фронт. Выдавали новое обмундирование, ранцы, котелки и ложки. Нательное белье окунали в бочки с мылом «К» (от вшивости). Батареи получали пополнения из приписников и запасников. Весь световой день шла учеба личного состава совместно с приписниками.

26 июня перед рассветом полк подняли по тревоге. Все думали – едем на погрузку. Но двинулись не только в противоположную от Ташкента сторону, но и не по знакомой нам уже по предыдущим выходам дороге. Поднялось солнце. Утренняя прохлада сменилась дневной жарой. Жара и пыль, поднятая тысячами солдатских ног и конскими копытами, затрудняли дыхание. Мучила жажда. Через 15–20 км колонна втянулась во владения колхоза. Впереди слева виднелся населенный пункт, утопающий в зелени садов и пирамидальных тополей, а справа раскинулись хлопковые поля. В бороздах хлопкового поля стояла вода для орошения.

Что тут началось! Наши приписники (мы их называли «стариками») бросались в борозды и лакали грязную воду. Окрики командиров результатов не дали. Колонна двинулась вперед, а нарушители так и остались лежать на краю хлопкового поля. Ими занимались медики.

В этот день мы прошли 60 км. Привал на завтрак был в полутора километрах за населенным пунктом. На завтрак, а затем и на обед выдавался сухой паек. Пока завтракали, мы с командиром отделения старшим сержантом Пестовским побежали в колхозный сад за виноградом. Но виноград оказался зеленым. Пришлось довольствоваться яблоками, правда, тоже зелеными. Вернувшись назад, нашли только свои гимнастерки, а впереди виднелись клубы пыли. Пришлось немало попотеть, чтобы догнать своих. А подобранные медиками на хлопковых полях вернулись в свои подразделения только по возвращении полка в казармы.

В последних числах июня началась отправка полков на фронт. Курсантов полковой школы распределили по дивизионам без присвоения звания – рядовыми. Я попал в вычислительное отделение взвода разведки 1-го дивизиона. Шла подготовка к погрузке и занятия по расписанию. В первый же день полковых занятий командир отделения и старослужащие красноармейцы решили проверить мои знания. Вели ход с привязкой условных батарей и наблюдательных пунктов. Мне поручили работу на стереотрубе. Работа была выполнена быстро и хорошо. Затем дали работу на планшете и подготовку данных для стрельбы. И эта работа была сделана на «отлично». Все были удивлены: как могло быть, что курсант, не закончивший полного курса обучения, так хорошо владел своей специальностью. Думаю, что о ходе занятий кто-то доложил командиру дивизиона майору Руденко, потому что на следующий день тот меня спросил:

– Почему ты не носишь знаки различия сержанта?

Приказал получить треугольники для петлиц и принять отделение. В мое отделение попали и два бывших курсанта полковой школы – Гриша Шевченко и Стрельников.

В одну из ночей нас подняли по тревоге. Сорокакилометровый марш – и мы на железнодорожной станции Ташкента. Здесь я должен рассказать об одном эпизоде, который немало тогда нас всех взволновал.

Была у нас лошадь по кличке Свинец. Конь со звериным характером. Он долго не поддавался объездке, но и после того, как его объездили, каждый раз хватал всадника за колено, пытаясь стащить с седла. А при приближении к нему любого солдата пытался, и иногда ему это удавалось, ударить копытом или схватить зубами. Попадал в переделки и я. Будучи как-то дневальным, я проходил между коновязями и вдруг, получив сильный удар в плечо, вылетел под ноги лошадям. А это Свинец, как только я с ним поравнялся, прыгнул на перекладину коновязи, пытаясь меня укусить. А укус лошади иногда заканчивается тем, что у жертвы вырывается кусок мяса. Я, к счастью, отделался большим синяком. Свинец не рассчитал, и укуса не получилось, только удар зубами. На мое счастье, не ударился я и об рельс противоположной коновязи. И такие или подобные происшествия случались со многими. И все-таки Свинца мы любили за его твердый характер, который он сохранил даже после кастрации. Так вот этот Свинец отказался входить в вагон. Многие лошади сначала не шли на погрузку, но когда перед такой строптивой лошадью в вагон спокойно входила другая лошадь, то и строптивая меняла свое поведение и поднималась, правда с большой осторожностью, на наклонный помост. А к некоторым упрямцам приходилось применять силу. Выше коленных суставов задних ног закладывалась веревка, и два или четыре человека, стоявших в дверях вагона, ее втаскивали. Применили этот метод и к Свинцу, но он сделал сильный прыжок в сторону, слетел с помоста и сломал ногу. Потом всю дорогу до прибытия на фронт каждого из нас не покидало чувство вины за случившееся.

Погрузили лошадей, имущество и сено, а огневики – пушки и передки. В каждый вагон с лошадьми разместили по четверо солдат, в том числе одного младшего командира, и паровоз дал гудок. Первые сотни километров пути проходили без каких-либо признаков войны. Крестьяне работали на полях. На станциях шла торговля местными товарами, продавали кумыс и даже самогонку. На остановках получали с кухни суп и кашу, кормили находившихся тут же в вагонах лошадей прессованным в кипы сеном и овсом и поили с железнодорожных колонок. Служба шла, а мы набирали ранее потерянные часы сна.

Но вот поезд остановился на станции, заполненной женщинами, стариками и детьми. Тут же, на натянутых веревках, на выжженной траве, на крышах и в окнах товарных вагонов стоящего в тупике поезда сушилась детская одежда, пеленки и белье. Каким-то отрешенным взглядом смотрели на нас старики и женщины. Только дети, бросив свои незатейливые игры, с любопытством смотрели на стоящие на платформах нашего поезда пушки. Они еще не понимали, какая беда обрушилась на них и их матерей. Это был первый встречный поезд с эвакуированными из западных районов страны. Затем мы их видели на всех станциях и разъездах до самой Москвы. А на некоторых станциях – и не по одному. Железная дорога пропускала идущие на запад поезда с войсками.

На пятые сутки эшелон прибыл в Москву. Ночью наш эшелон долго гоняли с одной станции на другую, а к утру поставили в какой-то тупик. Москвы мы, конечно, не видели. Отходить и толпиться у вагонов было строжайше запрещено. Уже позднее ходили упорные слухи, что решался вопрос об отправке нас назад, как дивизии горно-вьючной. Как будто нашу дивизию отправили по чьей-то ошибке. Но комдив, генерал-майор Петров, настоял на отправке дивизии на Западный фронт. Утверждать достоверность этих слухов, наверное, не возьмется никто. Правда, дивизию прямо в эшелонах принял другой комдив в звании полковника. Фамилию его не помню. А генерал Петров, как мы теперь знаем, был направлен на Юго-Западный фронт командиром кавалерийского корпуса.

Через сутки нас снова в эшелонах отправили на запад и поставили под разгрузку на станции Кубинка, что в 60 км от Москвы. Дальнейший путь на запад в походной колонне, и только ночью. В Верее первый привал и приказ: «Занять оборону!» Наш наблюдательный пункт был выбран на городском кладбище восточнее озера.

Надо заметить, что город Верея расположен, как мне показалось, в живописнейшем месте. Речка с красивыми зелеными берегами, в центре города озеро или большой пруд, а вокруг города зелень полей и лугов, чередующихся с перелесками.

Быстро окопались. Оборудовали наблюдательный пункт «по науке». В одной из могил был устроен небольшой блиндажик с перископом, выведенным через крест могилы. Мы были настолько зелены, что даже не догадались устроить блиндаж за пределами могилы и переставить к нему крест с перископом.

День прошел напряженно. Оборудование НП, привязка боевого порядка. Засечка ориентиров и подготовка по ним, а также по огням (то есть площадям, доступным для прохода противника) данных для стрельбы.

Наблюдатели днем и ночью сидели в могиле у стереотрубы и перископа. Так прошли два дня и одна ночь, и снова ночной переход. На запад. Сейчас уже трудно сказать, сколько таких переходов мы сделали до выхода на Днепр.

На западе услышали артиллерийскую канонаду. Получили приказ занять оборону. Развернули боевые порядки. Место для обороны было хорошее. Слегка всхолмленная местность. Есть где спрятать от наземного наблюдения батареи и наблюдательные пункты. Хорошо просматриваемый противоположный берег Днепра и прилегающая к нему территория глубиной до 5 км. Оборонительные сооружения строили основательно. Стрелковые окопы рылись в полный профиль. Закапывали батареи. Для личного состава строились ходы и небольшие блиндажики. Строились КП и НП с перекрытыми подходами.

На второй день нашего пребывания самолет противника сбросил на нашу оборону листовки. Был строжайший приказ: листовки не читать. За нарушение приказа – трибунал. Но думаю, что не было солдата или офицера, кто бы их не прочитал. Нас призывали бросить оружие и переходить на сторону противника, убивать комиссаров и командиров. Перешедшему на сторону противника обещали райскую жизнь. Писали, что наша армия уничтожена, а немецкая армия непобедима, и всякую подобную чепуху. В каждой листовке был напечатан пропуск, в котором Геббельс гарантировал жизнь его владельцу. Листовок было сброшено и сбрасывалось в дальнейшем так много, что в некоторых местах, особенно в жнивье полей, ступить было негде. Немцы бумаги не жалели.

Днем и ночью над нами пролетали на восток немецкие бомбардировщики. Несколько налетов одиночных самолетов на наши позиции успеха не имели и вреда нам не принесли. Редко, но появлялись и наши истребители – «ишаки». Мы плакали, глядя, как их тут же сжигали немецкие «мессеры».