Ничего не говори. Северная Ирландия: Смута, закулисье, «голоса из могил»

Люсьену и Феликсу

Все войны происходят дважды: сначала – на поле сражения, а затем – в воспоминаниях.

Вьет Тан Нгуен

Patrick Radden Keefe

SAY NOTHING:

A True Story of Murder and Memory in Northern Ireland

Перевод И. Мизининой

© Patrick Radden Keefe, 2019.

© И. Мизинина, перевод, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Пролог
Хранилище

Июль 2013 г.

Библиотека Джона Дж. Бернса расположилась в огромном неоготическом здании заросшего зеленью кампуса Бостонского колледжа. Ее каменные шпили и витражи невольно наводят на мысли о церкви. Иезуиты, основавшие университет в 1863 году, обучали здесь детей бедных иммигрантов, которые бежали сюда от голода, царившего тогда в Ирландии. На протяжении следующих полутора веков Бостонский колледж рос и процветал, не разрывая при этом тесных связей с родной страной. В Библиотеке Бернса с ее 250 000 томов и примерно шестнадцатью миллионами рукописей находится самое обширное в Соединенных Штатах собрание политических и культурных артефактов Ирландии. Много лет назад один из местных библиотекарей отправился в тюрьму, поскольку пытался продать на аукционе «Сотбис» трактат святого Фомы Аквинского 1480 года издания. Библиотека приобрела репутацию учреждения, скупающего антикварные ценности, и, когда черный копатель из Ирландии попытался продать тогдашнему директору могильные плиты с древними латинскими крестами, замысловатыми кольцами и надписями, то тому пришлось лично обратиться в ФБР.

Самые редкие и ценные предметы Библиотеки Бернса находятся в специальной комнате, которую называют Хранилищем. Это охраняемое помещение, снабженное высокочувствительным оборудованием поддержания микроклимата и самой современной противопожарной системой. В комнате установлены камеры наблюдения, а войти в нее можно, только набрав код на панели и повернув специальный ключ. Ключ выдается под подпись. Мало кто имеет сюда доступ.

Однажды летним днем 2013 года в Библиотеку Бернса вошли два детектива. Не бостонские. В действительности они прилетели из Белфаста и работали в отделе особо тяжких преступлений полиции Северной Ирландии. Пройдя через помещения с цветными витражами, они достигли Хранилища.

Детективы явились сюда, чтобы забрать несколько секретных файлов, которые находились в Хранилище уже почти десять лет. Их целью были мини-диски, содержащие аудиозаписи, а также копии документов. Детективам не пришлось бы пускаться в путешествие, если бы библиотекари Бостонского колледжа послали им файлы по почте. Но эти записи хранили слишком деликатные и опасные секреты, и, получив материалы, детективы обращались с ними с величайшей осторожностью. Это были официальные доказательства в уголовном деле. А детективы занимались расследованием убийства.

Книга 1
Они пойдут до конца

Глава 1
Похищение многодетной матери

К моменту исчезновения Джин МакКонвилл исполнилось 38 лет, половину из которых она либо была беременна, либо оправлялась после родов. Женщина родила 14 детей, но четверо умерли, и сейчас их было 10 разного возраста, начиная с двадцатилетней Анны и заканчивая Билли и Джимом, славными глазастыми шестилетними близнецами. Едва ли легко выносить десятерых и хоть как-то заботиться о них. Но в Белфасте в 1972 году огромные семьи были в порядке вещей, а потому Джин МакКонвилл и не искала славы на этом поприще, и не снискала ее.

Вместо наград жизнь преподнесла ей очередное испытание, когда умер Артур – ее муж. Изнурительная болезнь внезапно унесла его, и она осталась одна – вдова с нищенской пенсией, без работы и с детьми, которых нужно было кормить. Она была буквально раздавлена свалившимися на нее проблемами и отчаянно стремилась хоть как-то обуздать свои эмоции. Забота о младших детях была возложена на старших, а она сидела дома и курила сигарету за сигаретой, чтобы снять напряжение и понять, как жить дальше. Предстояло смириться с тяжкой утратой и разглядеть смутные очертания неласкового будущего. Между тем настоящая трагедия семьи МакКонвилл еще только начиналась.

Недавно семья переехала из квартиры, где Артур провел свои последние дни, и обосновалась в помещении чуть большей площади, однако сыром и неприятном на вид – в «Дайвис Флэтс», социальном жилом фонде Западного Белфаста. Стоял холодный декабрь, и уже к трем-четырем часам дня город погрузился во тьму. Плиту в новой квартире еще не установили, а потому Джин отправила свою пятнадцатилетнюю дочь Хелен в местную закусочную с блюдами навынос, где можно было купить рыбу с картошкой. А сама решила принять горячую ванну. Ведь только в ванной за закрытыми дверями и можно уединиться, если у тебя несколько малых детей. Джин была невысокой бледной женщиной с тонкими чертами лица и темными волосами, которые она зачесывала назад. Она погрузилась в воду и немного полежала там. Когда она вылезала из ванной, ее кожа слегка порозовела. И в этот момент кто-то постучал во входную дверь. Было около семи. Дети решили, что это Хелен вернулась с едой.

Но едва они открыли дверь, как внутрь ворвалась целая банда. Все случилось так неожиданно, что дети даже не могли потом точно сказать, сколько было налетчиков – наверное, человек восемь, а может быть, десять или двенадцать. Там были и мужчины, и женщины. У одних балаклавы на лицах, у других на голову натянуты нейлоновые чулки, придававшие им отвратительный вид. И по крайней мере у одного точно был пистолет.

Взглянув на Джин, спешно набрасывающую на себя одежду и окруженную испуганными детьми, один из мужчин буркнул: «Надевай пальто». Она затряслась от страха, а налетчики начали выталкивать ее из квартиры. «В чем дело? Что вам надо?» – спрашивала она в ужасе. Дети кинулись защищать мать. Одиннадцатилетний Майкл закрыл ее собой, пытаясь помешать бандитам. Билли и Джим, рыдая, вцепились в нее. Бандиты сделали попытку успокоить детей, заявив, что им просто нужно поговорить с их матерью, и через некоторое время она вернется домой.

Шестнадцатилетний Арчи, самый старший из детей, находившихся в доме, спросил, может ли он пойти с матерью, и бандиты позволили ему. Джин МакКонвилл надела твидовое пальто, набросила шарф на голову; младших детей тем временем загнали в спальню. Расталкивая малышей, налетчики разговаривали с ними, убеждая, что все будет в порядке, и обращались к ним по имени. Двое мужчин были без масок, и Майкл к своему ужасу обнаружил, что люди, уводившие его мать, оказались их соседями.

«Дайвис Флэтс» представлял собой кошмарное воплощение рисунков Эшера^[1]: фантастическое переплетение бетонных лестничных маршей и площадок, битком набитые квартиры. Лифты постоянно не работали, и перепуганную Джин, после некоторого сопротивления выпихнутую таки из квартиры, повели сначала по коридору, а затем вниз по ступенькам. Обычно по вечерам, даже в зимнее время, здесь бывает людно: мальчишки пинают мяч на площадках, взрослые возвращаются домой с работы. Но сейчас нигде не было ни души: двери не хлопали, на крики соседи не реагировали.

Арчи старался держаться поближе к матери и не отставать, она же вцепилась в него и не отпускала. Однако внизу их поджидала еще большая группа людей – не меньше двадцати человек, все в обычной одежде и с балаклавами на лицах. Некоторые держали оружие. У обочины стоял голубой «Фольксваген» с неработающим двигателем. Вдруг один из мужчин надвинулся на Арчи – дуло пистолета сверкнуло в темноте. Он прижал ствол к щеке мальчика и прошипел: «Давай отсюда!». Арчи замер. Он чувствовал холод металла на коже. Ему отчаянно хотелось защитить мать, но что он мог сделать? Он был всего лишь мальчишкой – один и без оружия. Он растерянно повернулся и побрел вверх по лестнице.

На втором этаже в одной из стен были проделаны вертикальные щели, которые дети называли «голубиные гнезда». Глядя сквозь них, Арчи видел, как его мать затолкали в «Фольксваген», затем машина выехала с территории «Дайвис» и исчезла из виду. Он осознал, что бандиты и не собирались разрешать ему сопровождать мать. Они просто использовали его, чтобы вывести Джин из квартиры. Мальчик стоял один в зловещей тишине, пытаясь понять, что случилось и что теперь делать. Потом направился домой. Последними словами матери, обращенными к нему, были: «Присмотри за детьми, пока я не вернусь».

Глава 2
Семейная традиция, или «Почему вы не дали сдачи?»

Когда Долорс Прайс была маленькой девочкой, из всех святых она больше всего почитала мучеников. Тетя Долорс со стороны отца, являясь ревностной католичкой, говорила: «За Господа и Ирландию». А для остальной части семьи на первом месте стояла Ирландия. Живя в Западном Белфасте в 1950-х, девушка покорно каждый день ходила в церковь. Но вскоре она заметила, что ее родители этого не делают. Однажды, когда ей исполнилось 14 лет, она заявила:

– Я не пойду на мессу.

– Но ты должна это делать, – сказала ее мать Крисси.

– Ничего я не должна… и не пойду, – отвечала Долорс.

– Ты должна туда ходить, – убеждала Крисси.

– Послушай, – ответила Долорс. – Я сейчас выйду на улицу, постою полчаса за углом и скажу тебе: «Я была на мессе». А на самом деле я туда не пойду.

Даже в детстве она отличалась упрямством, а потому добилась своего.

Прайсы жили в одной половине маленького муниципального дома, расположенного на чистенькой, идущей под уклон улочке под названием Сливгаллион-драйв^[2]. Отец Долорс, Альберт, занимался изготовлением мягкой мебели; он делал стулья, которые вечно загромождали и без того узкую переднюю. Но если другая семья на их месте украсила бы каминную полку фотографиями семейных праздников, то Прайсы гордо выставляли там снимки из тюрем. Дело в том, что Альберт и Крисси Прайс были фанатичными приверженцами республиканства – они были убеждены в том, что британцы оккупировали остров Ирландия и ирландцы обязаны изгонять их со своей территории всеми доступными средствами.

Когда Долорс была маленькой, она сидела у Альберта на коленях, и он рассказывал ей, как он в 1930-х еще мальчишкой вступил в Ирландскую республиканскую армию (ИРА), а в подростковом возрасте ездил в Англию, чтобы устроить там теракт. С картонками в ботинках (настоящие стельки были ему не по карману) он осмелился бросить вызов могущественной Британской империи.

Низкорослый мужчина с очками в проволочной оправе и желтыми от табака пальцами, Альберт рассказывал жуткие истории о легендарной отваге давно ушедших из жизни патриотов. У Долорс были еще братья и сестры: Дамиан и Клер, но самую близкую связь она ощущала с младшей в семье – с Мариан. Перед сном отец любил развлекать их историей о том, как он вместе с двадцатью другими узниками бежал из тюрьмы в городе Дерри; они сделали подкоп под зданием. Один из сокамерников играл на волынке, чтобы заглушить звуки побега.

Доверительным тоном Альберт просвещал Долорс и ее сестру относительно самых безопасных методов производства взрывчатых веществ в домашних условиях, говорил, что для этого нужны деревянные емкости и инструменты – никакого металла! – потому что «единственная искра – и тебя нет в живых». Ему нравилось вспоминать о дорогих своих товарищах, которых повесили британцы, и Долорс росла в уверенности, что все это совершенно обычные вещи: у родителей любого ребенка есть друзья, которых повесили. Истории отца казались такими реальными, что ее била дрожь, и по телу бежали мурашки.

Все в семье так или иначе сидели в тюрьме. Мать Крисси, бабушка Долан, состояла в Женском совете ИРА, Куманн на мБан^[3], и провела три месяца в тюрьме «Арма» за попытку отнять боевое оружие у одного полицейского офицера из Корпуса королевских констеблей Ольстера. Крисси тоже служила в Куманн и мотала срок в «Арма» вместе со своими тремя сестрами: их арестовали за ношение «запрещенной эмблемы» – маленьких бумажных цветов, оранжевых, белых и зеленых, называемых белыми, или пасхальными, лилиями.

В семье Прайсов, как и вообще в Северной Ирландии, люди всегда были склонны говорить о катастрофах давнего прошлого так, будто они случились лишь неделю назад. Все это не способствовало пониманию того, где и когда началась старая вражда Британии и Ирландии. На самом же деле трудно представить, какой была Ирландия до того, что Прайсы называли просто «этим делом». И почти не имело значения, когда же началась эта история: так было всегда. Она уходила корнями дальше, чем раскол протестантов и католиков, и была старше самой протестантской церкви. Можно заглянуть на тысячу лет назад и дойти до набегов нормандцев в XII веке, когда в поисках новых земель они пересекали Ирландское море на утлых суденышках. Или обратиться к временам Генриха VIII и Тюдоров в XVI столетии, когда те заявили о покорении Ирландии англичанами. А еще были протестантские иммигранты из Шотландии и Северной Англии, проникшие в Ирландию в XVII веке и установившие там плантационную систему, в которой местные, говорящие на гэльском языке, оказались вдруг арендаторами и наемными работниками на тех землях, что некогда им принадлежали.

Но в доме на Сливгаллион-драйв из всей этой саги более всего вспоминали главу под названием «Пасхальное восстание 1916 года», когда группа ирландских революционеров захватила здание почты в Дублине и объявила Ирландию свободной и независимой республикой. Долорс росла, слушая легенды об отважных героях мятежа и об одном из его предводителей – поэте-романтике Патрике Пирсе. «Всеми своими поколениями ирландцы доказали свое право на национальную свободу», – вещал он со ступенек здания почтамта.

Пирс был неисправимым романтиком, увлеченным идеей кровавой жертвы. Еще ребенком он мечтал о том, как пожертвует своей жизнью во имя чего-то высокого, а затем пришел к выводу, что в кровопролитии заключен некий высший смысл «очищения». Пирс восхищался христианской смертью прежних ирландских мучеников и за несколько лет до восстания писал, что «нужно согреть старое сердце земли красным вином сражения».

И он исполнил свою мечту. После краткого всплеска славы восстание было безжалостно подавлено британскими властями Дублина; Пирса и еще 14 его товарищей судили и приговорили к расстрелу. Ирландская война за независимость привела к разделению острова на две части: южную, 26 графств которой получили некоторую независимость как Ирландское свободное государство, и северную, шесть графств которой продолжали оставаться под управлением Великобритании. Подобно другим стойким республиканцам, семья Прайс не считала то место, где они жили, «Северной Ирландией». Для них оно было «севером Ирландии». На местном языке даже выбор слова приобретал политический смысл.

Культ мученичества может быть весьма опасен, и Акт о флагах и эмблемах строго регламентировал всяческие церемонии в Северной Ирландии. Ирландского национализма боялись до такой степени, что на севере можно было угодить в тюрьму, просто вывесив триколор Республики. Будучи девочкой, Долорс надевала в пасхальное воскресенье свое лучшее белое платье, брала корзинку, полную яиц, и прикалывала к одежде белую, или пасхальную, лилию в память о подавленном восстании. Для ребенка это было чем-то вроде романтического ритуала, щекочущим нервы ощущением своей причастности к тайному обществу нарушителей закона. Она научилась прикрывать лилию рукой при виде приближающегося полицейского.

Однако иллюзий относительно погребального звона по тем, кто посвятил себя «этому делу», у нее не было. Альберту Прайсу не довелось увидеть своего первенца – старшую дочь, умершую в младенчестве, пока отец находился за решеткой. У Долорс была тетя Брайди, одна из сестер Крисси, которая в юности тоже принимала участие в борьбе. Однажды, в 1938 году, Брайди помогала перенести взрывчатые вещества из тайника, а они вдруг детонировали. Взрыв оторвал Брайди кисти обеих рук, обезобразил лицо и навсегда лишил зрения. А ведь в тот момент ей было 27 лет.

Несмотря на прогнозы врачей, тетушка Брайди выжила. Но она стала инвалидом и всю оставшуюся жизнь нуждалась в чьей-то заботе. Не имея рук и зрения, она не могла самостоятельно даже переодеться или высморкаться, да и вообще мало что могла сделать без посторонней помощи. Брайди часто гостила в доме на Сливгаллион. Если семья Прайс и жалела ее, то это было некое вторичное чувство по отношению к восхищению ее готовностью пожертвовать всем за идею. Брайди вернулась из госпиталя в свой крошечный домик с туалетом во дворе, за ней не закрепили социального работника, пенсии тоже не было – такая вот жизнь в полной слепоте. Однако она никогда не сожалела о своей жертве во имя объединения Ирландии.

Когда Долорс и Мариан были маленькими, Крисси, бывало, отправляла их наверх, наказывая: «Поговорите с тетей Брайди». Женщина жила в спальне, одна и во мраке. Долорс нравилось на цыпочках подниматься по лестнице, но Брайди обладала очень острым слухом, а потому она всегда понимала, что девочка идет к ней. Тетушка была заядлым курильщиком, и, начиная с возраста восьми или девяти лет, Долорс поручили зажигать сигарету для Брайди и аккуратно вставлять ее затем между губ. Долорс ненавидела такую работу. Она находила ее отвратительной. Она рассмотрела лицо тетки лучше, чем кто-либо, и ощущала страшный ужас от того, что случилось с ее родственницей. Долорс любила болтать, говорить все, что придет ей в голову, как это свойственно детям. Иногда она спрашивала Брайди: «Разве ты не хотела бы умереть?»

Схватив обрубки рук тети своими маленькими ручками, Долорс гладила восковую кожу. Они напоминали ей, как она любила повторять, «кошачьи лапки». Брайди носила темные очки, и Долорс однажды заметила, как слезы, стекая по стеклам, ползут по изуродованным щекам. Долорс было интересно: как можно плакать, если у тебя нет глаз?

* * *

Холодным ясным утром 1 января 1969 года группа протестующих студентов собралась у городской ратуши на площади Донегалл в центре Белфаста. Они хотели пройти от Белфаста до стен города Дерри, что в 70 милях (113 км) оттуда; марш должен был занять несколько дней. Они протестовали против непрекращающейся дискриминации католиков в Северной Ирландии. Разделение острова создало весьма специфическую ситуацию, при которой каждое из двух религиозных сообществ (отношения между которыми были напряженными в течение нескольких столетий) стало ощущать себя в итоге подвергающимся гонениям меньшинством: протестанты, составляющие большинство в населении Северной Ирландии, но оказавшиеся в меньшинстве на острове Ирландия в целом, боялись попасть под власть католической Ирландии; католики, представляющие большинство на острове Ирландия, но меньшинство в Северной Ирландии, чувствовали, что их шесть графств подвергаются дискриминации.

Северная Ирландия была домом для миллиона протестантов и полумиллиона католиков, и католики на самом деле сталкивались с из ряда вон выходящей дискриминацией: их часто лишали хорошей работы и жилья, им не давали никакой политической власти, которая могла бы улучшить их положение. Северная Ирландия имела собственную автономную политическую систему, базирующуюся в Стормонте на окраине Белфаста. На протяжении половины столетия ни один католик никогда не занимал поста во властных структурах.

Отлученные от кораблестроения и других привлекательных отраслей, католики часто предпочитали уехать – эмигрировать в Англию или Австралию в поисках работы, которую они не могли получить дома. Уровень рождаемости у католиков примерно вдвое выше, чем у протестантов, однако в течение трех десятилетий, предшествующих маршу в Дерри, католическое население оставалось практически неизменным, потому что слишком много людей не имели иного выбора, кроме как уехать.

Полагая, что кастовая система в Северной Ирландии походила на расовую дискриминацию в Соединенных Штатах, молодые участники протеста решили равняться исключительно на американское движение за гражданские права. Они изучили марши 1965 года от Сельмы до Монтгомери (под руководством Мартина Лютера Кинга и других борцов за права чернокожих). Когда студенты, одетые в куртки с капюшонами, сцепив руки, вышли из Белфаста, они несли плакаты с лозунгами марша за гражданские права и пели: «Мы все преодолеем».

Среди демонстрантов была и Долорс Прайс: она присоединилась к протестующим вместе со своей сестрой Мариан. 18-летняя Долорс была моложе большинства участников марша, многие из которых учились в университете. Она выросла и превратилась в невероятно красивую девушку с темно-рыжими волосами, блестящими голубовато-зелеными глазами и светлыми ресницами. Мариан была на несколько лет моложе ее, однако сестры никогда не разлучались. Все в Андерсонстауне (окраина Белфаста. – Ред.) знали, что это «дочери Альберта». Они были так близки и так часто появлялись повсюду вместе, что могли сойти за близнецов. Они называли друг друга «Дотс» и «Мар» и спали в одной кровати. Долорс обладала напористым характером и была не чужда бунтарских настроений, и вот сестры шли в рядах участников марша; их неуклюжий выговор жителей Белфаста слегка сгладился благодаря обучению в Сент-Доминик – строгой католической старшей школе для девочек в Западном Белфасте; их остроумные реплики перебивались взрывами смеха.

Впоследствии Долорс описывала свое детство как «оболванивание», «политическую вербовку». Однако она всегда отличалась ярко выраженной независимостью в мыслях и никогда не умела держать свои убеждения при себе. Уже в подростковом возрасте она начала подвергать сомнениям некоторые догмы, под влиянием которых воспитывалась. Шли 1960-е, и все, что могли сделать монахини в Сент-Доминик, – это попытаться слегка затормозить те бурлящие потоки перемен, которые несли устоявшийся мир в неведомое завтра. Долорс любила рок-н-ролл. Как и многие молодые люди в Белфасте, она восхищалась Че Геварой, так восхитительно смотревшимся на фотографиях аргентинским революционером, боровшимся плечом к плечу с Фиделем Кастро. То, что Че был сражен пулей боливийского военного и ему отрубили руки (этим он был похож еще и на тетю Брайди), лишь помогло ему занять свое место в девичьей коллекции революционеров-героев.

Несмотря на усиливающуюся напряженность между католиками и протестантами в Северной Ирландии, Долорс пришла к убеждению, что вооруженная борьба, сторонниками которой были ее родители, по-видимому, устаревшее решение, некий пережиток прошлого. Альберт Прайс любил поговорить и был отличным рассказчиком. Одной рукой он обхватывал плечи, другой – поправлял неизменную сигарету во рту и щедро угощал слушателей историческими событиями, анекдотами и личным обаянием, пока они наконец не начинали смотреть на вещи так же, как и он. Но Долорс отличало неуемное желание спорить. «Слушай, посмотри на ИРА, – бывало, говорила она отцу. – Ты же уже пробовал и проиграл!»

И действительно, история ИРА выглядела до некоторой степени как история поражений: как отметил Патрик Пирс, каждое поколение поднимало мятеж того или иного рода, однако к концу 1960-х годов Ирландская республиканская армия в основном сошла со сцены. Старики все еще съезжались в тренировочные лагеря на южной границе Республики, чтобы попрактиковаться в стрельбе из древнего оружия, оставшегося от прошлых кампаний. Но никто не воспринимал их как серьезную военную силу. Остров (Ирландия) все так же был разделен. Условия для католиков не улучшились. «Вы проиграли, – говорила Долорс отцу и добавляла: – Есть другой путь».

Долорс начала посещать собрания новой политической группы, «Народная демократия», в зале кампуса Университета Квинс. Как Че Гевара и многие ее приятели по маршу, Долорс исповедовала некую версию социализма. Весь этот фанатичный раскол между протестантами и католиками казался ей вредным отвлечением от борьбы, и она пришла к следующему убеждению: рабочий класс протестантов, может, и обладает некоторыми преимуществами, но и он тоже страдает от безработицы. Протестанты, живущие в отвратительных лачугах вдоль Шанкилл-роуд в Белфасте, тоже не имели туалетов в домах. Если бы можно было убедить их, что лучше жить в объединенной – и социалистической – Ирландии, разлад, столетиями преследующий два сообщества, в конце концов прекратился бы.

Одним из лидеров марша был общительный, умеющий убедительно говорить молодой социалист из Дерри по имени Имон МакКанн, с которым Долорс познакомилась и быстро подружилась. МакКанн убеждал своих соратников не демонизировать протестантов из рабочего класса. «Они ни с какой стороны нам не враги, – настаивал он. – Они не эксплуататоры, одетые в костюмы по 30 гиней. Они жертвы системы, обманутые юнионистами – землевладельцами и промышленниками из профсоюзов. Они рабочие люди». МакКанн утверждал, что такие протестанты на их стороне, только еще сами этого не осознают.

* * *

Ирландия – маленький остров, менее двух сотен миль в его самых широких точках. За несколько часов на машине можно добраться с одного побережья на другое. Но с того момента, как протестующие покинули площадь Донегалл, им надоедали несогласные с их выступлением – протестантские «юнионисты», которые стремились выразить лояльность британской короне. Их лидером был тучный мужчина 44 лет с оттопыренными ушами. Его звали Рональд Бантинг. Он бывший учитель математики, а еще раньше – офицер британской армии, а потому сторонники называли его Майором. Когда-то он придерживался более прогрессивных взглядов, но потом попал под влияние яростного антикатолического министра Яна Пейсли, поскольку тот был добр к его умирающей матери. Бантинг являлся оранжистом, членом Организации протестантского братства, которая сознательно ставила себя в оппозицию по отношению к католическому населению. Вместе со своими сторонниками он толкал идущих вперед людей, смеялся над ними и пытался выхватить из их рук плакаты с лозунгами, размахивая при этом своим флагом – «Юнион Джеком». Какой-то журналист спросил Бантинга, не лучше ли оставить демонстрантов в покое, просто игнорировать их.

– Нельзя игнорировать дьявола, брат, – ответил Бантинг.

Вероятно, Бантинг был фанатиком, но многие люди разделяли его опасения. «Более всего протестанты в Северной Ирландии боятся того, что католики задавят их», – говорил в тот год Теренс О’Нейл, премьер-министр автономного британского правительства в Северной Ирландии. Что он имел в виду, не вполне ясно, ведь протестанты в конечном итоге превосходили католиков по численности, да и Лондон всегда бы пришел на помощь. Многие на английском «материке», казалось, имели смутное представление о непокорной провинции у берегов Шотландии; другие были бы рады отпустить Северную Ирландию. Как ни крути, Британия десятилетиями угнетала колонии. Как сказал тогда один английский журналист, юнионисты в Северной Ирландии были «обществом более британским, чем сами британцы в отношении того, до чего самой Британии вообще не было дела». «Лоялисты» – так называли особенно ревностных юнионистов – были склонны видеть в себе последних защитников национальной идентичности, находящейся под угрозой исчезновения. Как писал Редьярд Киплинг в стихотворении «Ольстер» в 1912 году:

 
Все сказано давно,
И, сдавшись, мы погибнем.
 

Но у Майора Бантинга имелись куда более личные причины бояться этого марша. Среди оборванных демонстрантов, распевающих песни хиппи и несущих плакаты с требованием прав, шел и его собственный сын. Студент из Квинс, молодой человек с густыми бакенбардами, Ронни Бантинг втянулся в радикальную политику летом 1968 года. Он едва ли был единственным протестантом среди марширующих. Напротив, у протестантов существует давняя традиция, связанная с признанием независимости Ирландии. Один из героев ирландского республиканизма, Вольф Тон, возглавивший в 1798 году серьезное восстание против британского правления, исповедовал протестантство. Но Ронни явно был единственным участником марша, чей отец яростно занимался созданием контрпротеста и возглавлял собственную группу лоялистов, оскорбляющих католиков и выкрикивающих в мегафон обидные лозунги. «Отец сам себя дураком выставляет», – ворчал Ронни, которому было неудобно перед друзьями. Но такое публичное противостояние, казалось, только усиливало решимость и отца, и сына.

Как и сестры Прайс, Ронни Бантинг вступил в «Народную демократию». На одном из собраний он говорил, что лучше бы не идти маршем к Дерри, потому что велика вероятность того, что «добром это не кончится». Полиция жестоко подавила несколько прежних протестных акций. Северная Ирландия – не самое удачное место для свободного выражения взглядов. Из опасения мятежа католиков еще во времена разделения вышел Акт о чрезвычайных полномочиях, который устанавливал постоянное чрезвычайное положение в стране: правительство могло запрещать митинги и определенные типы речей; оно имело право разыскивать и арестовывать людей без ордера, а также бросать их в тюрьмы без суда и следствия. Королевские констебли Ольстера были почти исключительно протестантами, а кроме того, в состав этой организации входило нерегулярное подразделение, известное как спецподразделение В, состоящее из вооруженных юнионистов, часто резко настроенных против католиков. Один из его давних служащих так описывал набор в спецподразделение В: «Мне нужны мужчины, и чем они моложе и свирепее, тем лучше».

В то время как марш продвигался по загородной местности, его участники заходили в протестантские деревни, считавшиеся оплотом юнионистов. Всякий раз, когда это случалось, откуда-то появлялись местные мужчины, вооруженные палками. Они преграждали студентам путь, и отряд полицейских, сопровождавших марш, заставлял молодых людей идти в обход той или иной деревни. Кое-кто из приспешников майора Бантинга шел вместе с демонстрантами и насмехался над ними. Один из них нес ламбег – большой барабан, который ассоциируется с традициями юнионистов, – и его зловещий стук эхом разносился по зеленым холмам и небольшим деревушкам, собирая новых противников католического марша.

Студенты подготовились к жестокой драке; на самом деле некоторые из них даже были бы ей рады. Марши «Сельма – Монтгомери» в свое время спровоцировали полицию на применение суровых мер; возможно, нынешнее жестокое насилие при разгоне марша, показанное по телевидению, наряду с другими событиями, приведет к реальным переменам. У студентов было ощущение того, что мирное выступление не может привести к несправедливо жестокому возмездию: шел 1969 год, и казалось, что молодежь всего мира находится в авангарде борьбы за справедливость. Быть может, и в Северной Ирландии линия фронта будет разрушена, прекратятся конфликты католиков с протестантами, республиканцев с лоялистами, а борьба перейдет на другой уровень: это будет борьба между отжившим и новым – борьба сил будущего против сил прошлого.