Литературный тип слабого человека. По поводу тургеневской «Аси»

История русских «цельных» характеров была бы, кажется нам, очень занимательна. Не нужно, полагаем, восходить до опричнины или даже до эпохи преобразования, чтоб положить начало ее. Петр I употреблял для достижения своих целей точно таких же людей, какие враждовали против них. Кто не согласится, что большая часть приближенных его – те же бояре, только выведенные из Думы, подчиненные новому уставу и крепкой воле, сдерживающей их всех в границах едва только приисканной формы. Они ездят в Сенат, отправляются к войску бригадирами и генералами, беседуют бесцеремонно за столом государя, наконец являются с женами и дочерьми, куда им укажут: на корабль, в Летний сад, на ассамблею, но живут они и думают совершенно так же, как отцы их. То же презрение ко всему, что ниже или что подчинено им, тот же произвол в семействе и та же единственная мысль о себе и своем роде. Челядь у них в новом платье и совершенно по-прежнему, если не более, трепещет перед господином; жена и дочь в робронах и мушках, сын при шпаге, и точно так же немеют при одном взгляде на отца семейства. Сам чиновный боярин думает, что служить значит наживаться и знатнеть, а знатнеть значит умножать вокруг себя число завидующих и раболепствующих. Течение мыслей не изменилось с новой обстановкой, и даже леность и сластолюбие, несмотря на исправительные меры преобразователя, только что притаились, но живут вместе с поползновением ко взяточничеству во всех сердцах, прорываются там и здесь и вскоре разовьются на полной свободе. Это цельные характеры, отдавшиеся новому порядку только внешним образом, но сохранившие самих себя, душу свою вполне, даже и под гнетом такого человека, каков был Петр I. О тех, которые вышли из народа и, пристроившись к реформе, нашли в ней свое счастье, говорить нечего: близкое их родство с людьми междоусобных наших смут оказывается поминутно. Крамольный стрелец, который умирает на плахе, изрытая проклятия, и молодой преображенец, застреливающий его из пищали, – разве это не один и тот же характер?

Правда, что время крутых исторических поворотов всегда бывает временем брожения страстей и сильных личностей с резкой нравственной физиономией. Оно никак не может служить примером для эпох, когда общество нашло прочное основание и установилось вполне. Со второй половины прошлого столетия начинается для нашего общества это спокойное развитие природных своих сил, которые, по свидетельству Вольтера, еще и в развитии своем подчинялись указаниям самой здравой философии; в то же время составлялся великолепный музей и покупалась не менее великолепная библиотека. Новые свидетельства великого успеха: мы находимся, таким образом, в полном блеске цивилизации и яснее можем различать на этом грунте людей и характеры. Самый поверхностный взгляд на них уже достаточно открывает, что мы очутились в наиболее цветущей эпохе «цельных» характеров. Каждая сфера общественной деятельности изобилует ими, и – что всего вернее – большая часть этих смелых личностей, руководивших событиями, приобрела удивление и восторженные похвалы, не только от современников, но и от ближайшего потомства. В составлении этой народной славы участвовали понемногу все, начиная с того класса, к которому герои принадлежали, до учебной братьи, которая, несмотря на скромные вкусы свои, на сидячую, трудовую жизнь и болезни, оттуда происходящие, точно так же увлекалась размашистой жизнью героев, как и молодежь, слушавшая или читавшая ее. Это верный знак, что в самих личностях была национальная черта, всем понятная и для всех увлекательная. Честный и добродетельный Сергей Глинка способен был, говоря о них, предаться восторгу Бог весть от чего; мы видели, что великолепный князь Тавриды после оды Державина, ублажен был и ласковой биографической статьей Н.И. Надеждина и т. д. Впрочем, это единодушие писателей имело ту немаловажную пользу, что привело к полной многосторонней оценке великих заслуг, оказанных обществу лучшими деятелями, как этой эпохи, так и предшествовавшего ей Петровского периода. Выражение признательности и удивления туг было совершенно на месте, но мы здесь занимаемся совсем не этим. Здесь только говорится о моральной основе характеров данного времени, заслуживающих по преимуществу названия «цельных» характеров. Насколько они обладали простою способностью различать нравственные средства успеха от безнравственных, умением сдерживать себя ввиду исключительной свободы, предоставленной им, и страстям их и, наконец, чувством справедливости, мешающей считать весь мир игрушкой своего эгоизма, – в том только и вопрос. Правда, что образованное общество всех стран тогдашней Европы не отличалось особенной строгостью своих правил, но формы его, по крайней мере, испытывали уже влияние человеколюбивых идей века и начинали отбрасывать понемногу всю ту суровость, какая им дана была с незапамятных времен содержанием самой жизни. Новый дух уже проникал в сношения между людьми, и при случае заставлял людей отказываться от употребления всех своих прав над окружающими. Тот же самый путь указывался и русским людям с высоты трона, но умы, не подчиненные нравственной идее, идут по таким путям не иначе, как вследствие обязательного устава. Эпохе этой предоставлено было показать, на что может быть способен русский «цельный» характер, освобожденный от присмотра, и до чего может он достичь, когда нашел благоприятную почву и развивается только по законам грубой своей природы. Здесь национальные свойства удали и мощи еще усиливают колорит и без того нестерпимо-резкой картины, и здесь-то оказывается, что чем более энергии в человеке, лишенном моральной основы, чем полнее обладает он высокими качествами духа, тем скорее достигает пределов чудовищного, безобразного и нелепого в своих действиях.