Стейн упрямо вздёрнул подбородок, но остался стоять на месте. Тётушку он любил. Она заменила ему родителей, но… Впервые в жизни он стоял на пороге в новый, неизведанный мир. Мир магии и волшебства. Мир, о котором он мечтал долгими тёмными ночами, загадывая желания на падающие звёзды и первые рассветные лучи. И он не мог отступить. Не сейчас.

– Не могу…

Он пятился к двери, не отводя взгляда от тётушки.

– Мне нужно, понимаешь? – почти с мольбой промолвил он.

Тётушка только сильнее нахмурила брови. Даже сейчас, в ночной рубашке и с убранными под чепец волосами, она не растеряла своего грозного вида. Она было сделала шаг вперёд, но Стейн опрометью кинулся за дверь дома, зная, что если уступит – мир, который готова была подарить ему Венди, останется яркой и красивой сказкой, годной лишь на то, чтобы рассказывать её деревенским малышам.

– Стейнмод… – растерянно проговорила тётушка, теряя весь свой суровый вид.

Он оглянулся, даже не замечая, что щиколотки тонут в холодном вязком тумане.

– Прости.

И бросился за калитку, и дальше – вдоль холма, к берегам Вольденграса. Туда, где ждала его Венди. Он ещё долго слышал, как, надрывно рыдая, звала его тётушка. Знал, что завтра с утра уже не увидит её руки, привычными движениями замешивающие тесто на хлеб. Завтра она не назовёт его полным именем и не будет ругать за нетронутый обед. Завтра… Начнётся совсем другая жизнь. И пусть сейчас немного больно – это рвутся путы, связывающие его с человеческим миром. И пусть рвутся. Старый Стейнмод остаётся здесь, чтобы больше никогда не вернуться.

– Да чтоб тебя, – стукнул он кулаком по входной двери, когда та со скрипом закрылась. Внутри всё было так же, как и десять лет назад. Всё так же кухонька, ютящаяся в углу дома, была украшена зеленью в глиняных горшках. Со стен свисали пучки сушеного лука и чеснока, а в миниатюрных баночках на полках теснились специи. Гретта любила готовить.

– Пап? – из угла вылез парнишка, которого Стейн не заметил. Его рыжие вихры, обычно торчащие во все стороны, грязными прядями свисали на щёки, мокрые от слёз. Он старался держаться, но эти солёные водопады, казалось, были бесконечны.

– Да, Альв. Как ты? – спросил Стейн и сам поморщился от того, насколько безразлично прозвучал его голос. Все чувства будто умерли, исчезли, оставив внутри лишь пустоту.

– Я… – парнишка почесал за ухом и запнулся.

– Что?

– Я к бабушке уйду, можно? – наконец, собравшись с духом, выпалил он.

– Да, давай я тебя соберу. Ты это хорошо придумал, – мужчина присел перед Альвом и большими пальцами утёр слезинки с его глаз, – ей сейчас очень тяжело. Не должны дети умирать раньше родителей, не должны. Побудь с ней, пока не полегчает.

– Нет, пап. Ты не понял. – Альв отстранился и внимательно посмотрел в глаза Стейну. – Я навсегда.

Стейн почувствовал, как опустошение внутри сменяется обидой и злостью. Да, он не будет горевать годами по Гретте – жизнь в подземелье приручила его к тому, что близких нужно отпускать. Особенно, если эта близость была вынужденной. Он до сих пор с трудом понимал, что, кроме влечения тела, могло побудить его оставаться в этом доме. Что, если не тоска по утраченной семье? И вот он снова теряет того, кто успел стать ему дорог.

Альв понравился ему с первого взгляда. И Стейну казалось, что и мальчик видит в нём близкого человека, раз уж называет отцом. Всякий раз, как он слышал от этого парнишки слово «папа», в груди всё переворачивалось, а в памяти возникал другой детский голосок. Голос, который он вряд ли теперь услышит.

– Как это, навсегда?

– Понимаешь, мне там лучше будет. И бабушке тоже, – Альв почесал шею и неуверенно добавил, – а ты сможешь снова искать свой клад. А я… а я всегда буду жить в соседней деревне, сможешь приходить в гости.

– В гости, значит? А дом, это же твой дом, как ты его оставишь? – с отчаянием в голосе продолжил Стейн.

– А дом твой тоже, вот и живи в нём, – решительно, на одном дыхании выпалил Альв.

Стейн поднялся с корточек и присел на стул. Тогда, десять лет назад, он и думать не думал, что обретёт второй шанс на счастье. Счастье, которого ему оказалось мало. Недостаточно было мягкой, уютной и аппетитной Гретты. Недостаточно её завтраков и пения во время готовки. Маленького сынишки и цветущего сада за окном… Сердце всё ещё тянулось к пыльным коридорам Регстейна, из которых он так стремился сбежать. Горло больше не першило от смога и затхлости, но сердце не переставало болеть. И болью этой он не мог поделиться ни с кем. Даже с Греттой.

– Ладно, если ты так хочешь, – в конце концов выдохнул Стейн, стараясь расслабиться и не напугать парнишку эмоциями, которые выплёскивались через край. От былой опустошённости не осталось и следа.

– Тогда я пойду вещи собирать? – неуверенно переспросил Альв и, дождавшись утвердительного кивка головы, бросился на чердак.

Стейн уронил голову на руки и с силой зажмурил глаза, стараясь сдержать слёзы. Он свободен. Гретты больше нет. Альву он тоже больше не нужен.

Самое время вспомнить, зачем он здесь.

Стейн оглядел кухню, стараясь запомнить каждый уголок, а потом вышел из дома, чтобы больше никогда туда не возвращаться. Под раскидистым деревом во дворе виднелась небольшая горстка земли – последнее пристанище женщины, которую он никогда не любил.

***

Он медленно поднимался по холму. Ноши, которая замедляла бы его шаг, у него не было – как вышел с подземелья с одним только свитком за пазухой, так и не успел ничем обжиться за те десять лет, что провёл на поверхности. А то, чем успел – оставил в доме.

– Странно, – проговорил он себе под нос, – несколько лет в Регстейне, и вот я уже называю родной дом поверхностью. Неужели так глубоко подземелье пустило свои ростки и проросло в меня?

Ноги, привычные к движению, уже начинали уставать. Ступни стали тяжёлыми и болезненно ныли при каждом соприкосновении с землёй, но он продолжал подниматься вверх. Вскоре перед его глазами предстало оно – место, которое теперь должно было называться домом.

На дом это похоже было мало. Стейн всё ещё помнил маленький домик с чердачным окном в потолке и низкой калиткой снаружи – дом, где провёл своё детство. Помнил сумрачную и промозглую пещеру с сундуками у стены, заменяющими полки – пещеру, где обрёл дочку и нажил кучу проблем. Помнил, наконец, светлый и уютный домик с ухоженным садом – домик, где Гретта каждое утро заводила тесто на пироги. Сейчас же перед ним высился замок. Высокие каменные башни острыми шпилями пронзали облака, оставляя после себя рванные шрамы на небесном полотне. Дорожка к массивной двери с железным замком заросла чертополохом. Бойницы смотрели презрительно на него своими черными глазищами, в которых, казалось, можно было потеряться. Стейна передёрнуло. Не так представлял он себе место, где проведёт долгие годы своей жизни… Но выбирать не приходилось: этот замок был единственным свободным на всю округу. Располагался в отдалении от двух деревень, а значит, Стейн наконец-то мог собрать группу на поиски входа в Регстейн. Собрать тех, кто последует за ним и в огонь, и в воду. И в жизнь, и в посмертие.

– Что ж, – сделал он очередной шаг вперёд, рассекая перед собой острым маленьким ножом заросли чертополоха, – твоё время пришло, Моди.

Мужчина добрался до двери и, открыв её, юркнул в спасительную прохладу каменных стен, свободных от режущих и колючих побегов.

Перед ним открылся огромный круглый холл, по разные стороны от которого расползались бесчисленные коридоры. Стейн, не задумываясь, свернул в тот, что был ближе всего. Шаги гулким эхом отдавались в ушах, разлетаясь по замку, и, споткнувшись о стены, возвращались обратно. Впереди показалась крутая винтовая лестница, ведущая, видимо, в одну из башен. Стоило только Стейну подняться, как первая же из комнат оказалась спальней. Пол и стены, увешанные гобеленами, были залиты солнечным светом. Посреди комнаты, параллельно окну, стояла большая кровать с балдахином. Стейн тут же бухнулся на ложе, как был, в ботинках и плаще, пыльных от долгой дороги. Пружины жалобно застонали, но для Стейна этот звук был подобен звуку колыбельной. Он свернулся калачиком на жёстком матрасе и заснул.

***

Миновало несколько месяцев с тех пор, как он обосновался в замке. Серые замковые стены и одиночество сводили с ума, мешали спать по ночам и одолевали видениями днём. Чтобы совсем не сойти с ума, он перетащил в замок все книги и свитки, что только смог отыскать в ближайших деревнях. И вот теперь…

Стейн швырнул книжку в камин и схватился руками за голову.

– Чтоб ты провалилась, старая ведьма! Помрёшь ты, карга старая, и в Хелингарде для тебя не найдётся пристанища. – мстительно шептал он, меряя широкими шагами комнату.

Бумажные страницы, шипя, скукоживались под напором огня. Вскоре от них осталась лишь зола. Стейн плюхнулся в кресло возле камина и вытянул вперёд длинные ноги. Ярость, бушующая в груди, мешала трезво мыслить, и всё, что он сейчас мог – проклинать жрицу, разрушившую его жизнь.

Что свитка с пророчеством, за которым его послали на поверхность, не существует, он начал догадываться совсем недавно. Первые несколько лет Стейн упорно исследовал книжные лавки, обивал пороги монастырей и с жадностью вслушивался в сплетни, звучащие в тавернах, лишь бы найти хоть намёк на пророчество, сулящее то ли беду, то ли радость загадочному ребёнку. Ребёнку, который вполне мог оказаться его дочерью. И только сейчас, когда прошло больше десяти лет с тех пор, как его нога ступила за порог подземелья, он вдруг уверился в том, что пророчество было лишь предлогом, чтобы выставить его из Регстейна.

Он вдруг вспомнил, как медленно и очень аккуратно разворачивал свиток пергамента, потягивая табак из старой трубки, покрытой мелкими трещинками. Свиток тоже выглядел очень старым, поэтому Стейн старался не повредить пергамент неосторожным движением. Читать в тёмном полумраке подземелья было почти невозможно, не помогали даже факелы, от которых чада было больше, чем света, но выбора у него не было. Венди бы никогда не простила ему, если бы он вышел на поверхность. А так хотелось. Он безумно соскучился по солнцу, греющему макушку, и небу над головой вместо сводов низких пещер. За те почти десять лет, что он провёл в Регстейне, он побледнел и осунулся, и даже веснушки, которые так любила его тётушка, были теперь почти не заметны на его лице. Тётушка бы расстроилась? Наверно, нет. Не после того, что он сделал в ту последнюю встречу перед тем, как уйти за Венди в подземелье.

– Пап, – Ри снова дёргала его за подол рубахи, как делала всегда, если он, по её мнению, слишком долго не обращал на неё внимание. И этим она была вся в Венди. В последнее время в его голове слишком часто вспыхивали тревожные мысли, копошащиеся туго сплетённым клубком змей. Он пытался не обращать на эти мысли внимания, выкинуть из головы – не помогало. Каждую минуту, стоило ему остаться наедине с самим собой, они снова и снова вертелись в голове, вспыхивая под плотно сжатыми веками. В Эйрин нет ничего от него. Совсем. С каждым годом она всё больше и больше становится похожей на мать: те же глаза, требовательно смотрящие на тебя, те же иссиня-чёрные волосы, струящиеся по спине точно так же, как в тот вечер, когда он впервые увидел свою жену. Та же власть над ним и его жизнью. Может быть, если бы не дочь, он бы давно собрал свои скромные пожитки, умещающиеся в небольшой деревянный ящик, почти сгнивший в сыром тёмном углу подземелья, и ушёл туда, где светит солнце.

– Пааап, – маленькая ручка стукнула кулачком по его колену, не дождавшись ответа. Колено рефлекторно дёрнулось, а он чуть не выронил из рук трубку. Такая настырность тоже была у дочки от матери. В этом он не сомневался.

– Да, малышка, – он отложил свиток и поднял Ри на руки, поудобнее устроив на своих коленях, – скучно тебе?

– Нет, – она изо всех сил замотала головой из стороны в сторону. Её чёрные волосы растрепались и больно хлестнули его по щекам, – а что ты там делаешь? – спросила она секундой спустя, уставившись на него наивными голубыми глазами. Видеть, как в его ребёнке становится всё больше от Венди и всё меньше от него – было просто невыносимо. Разве это справедливо? Он променял жизнь под солнцем на это жуткое место, которое ненавидел всей душой… А ему не позволяют вмешиваться в дела общины, не позволяют помогать хоть в чём-то и выходить на поверхность, и даже дочка – и та ни на, хотя бы, самую маленькую часть не принадлежит миру людей. В ней нет ничего от того мира, который он так сильно любит, хоть и понял это так поздно.

– Дай, – она требовательно протянула ладошку и вцепилась цепкими пальчиками в пергамент. Тонкая иссохшая бумага порвалась, стоило только к ней прикоснуться, – ой!

– Ри!!!

– Прости, папочка, – она резко отпустила свиток, части которого тут же разлетелись по тому, что тут называлось комнатой, мягко спланировав на влажную землю. Ри прижала к щекам руки и скривила губы, готовясь заплакать. В сердце неприятно кольнуло. Как бы Стейн не ненавидел пещеры, ставшие для него тюрьмой, от которой тошнило с каждым днём всё больше, дочку он любил до потери пульса.

– Иди ко мне, Ри, – он прижал её к своей груди, ласково гладя по спутанным волосам. В этих дёрганных, судорожных движениях заключалась вся его нежность, – я люблю тебя, малышка. Папочка всегда тебя будет любить.

Стейн подтянул колени к груди и уставился невидящим взором в окно. Сквозь решётчатые окна было видно, как на улице бушует непогода. Молнии длинными и резкими росчерками раскрашивали небо, оставляя после себя белёсые полосы. Казалось, будто чья-то невидимая рука выписывает на чернеющем полотне письмена. Стейн поёжился. В замке, где он до сих пор оставался один, царили холод и сырость, подобные тем, что обитали в подземелье. Он мёрз жутко, но находил утешение в том, что чувствует себя почти так же, как и его семья, потерянная безвозвратно.

Сильные порывы ветра, гудящие вокруг башни, где находилась его комната, сквозняками прорывались сквозь щели в каменных стенах. Тепло, идущее от камина, не помогало. Мужчина потёр окоченевшими пальцами замёрзший нос и пододвинулся поближе к огню.

«Интересно, как там малыш Альв?» – вдруг подумалось ему. Своего названного сына он не видел с тех самых пор, как похоронили Гретту. Сначала Стейну не хотелось бередить свежие раны. И нет, он страдал не от смерти женщины, которая поделилась с ним едой, кровом, теплом и несколькими годами жизни. Его испугало то безразличие, с каким он принял её смерть. То равнодушие, что поселилось в его сердце. Та скорость, с которой он забыл и о Гретте, и об Альве, снова переключившись на поиски пророчества и входа в подземелье, где его ждала настоящая семья.

– Папа?!

Стейн, услышав подростковый голосок, даже не шевельнулся. Откуда в такую погоду в этом одиноком и проклятом богами месте, что он избрал своим новым домом, взяться ребёнку?

– Папа, ты где? – снова прозвучало еле слышно.

– Я схожу с ума, что ли? – пробормотал себе под нос Стейн, сильнее укутываясь в клетчатый плед. Поленья в камине затрещали, пожираемые языками огня. Вверх взметнулось яркое пламя.

– Пап, ты здесь?

Дверь со скрипом приоткрылась. Подуло сквозняком. Языки огня сплелись в причудливом танце. Стейн оторвал завороженный взгляд от камина и обернулся к двери. Прямо напротив него стоял рыжий мальчишка с пытливыми и смешливыми карими глазами.

– Папа, – он уставил руки в боки и, смешно склонив голову на бок, строго продолжил, – долго ты ещё будешь так на меня смотреть?

Глава 5

– В далёкие-далёкие времена, когда боги спускались на землю и ходили меж людей, близ человеческих деревенек появилось мрачное и величественное подземелье. Говорят, это случилось, когда небо, влюблённое в скалы, потянулось в поцелуе к устам любимой. Гром и молнии ударили в скалистые вершины – нежность высокого и безмятежного неба оказалась слишком сильна для хрупких вершин. Дрожь прошла по каменным сводам до самого основания. Так и появилось подземелье – дитя несчастной любви скал и неба.

– Мам, – девчушка пухлой ладошкой откинула на спину длинные чёрные волосы, – а почему любовь была несчастной? Скала разлюбила небо?

Женщина посмотрела в наивные глаза дочери и мягко улыбнулась.

– Нет, малышка. Скалы любили небо. И любят сейчас. И будут любить до скончания веков.

– Тогда ничего не пониманию, – девчушка смешно нахмурила брови в детском негодовании. Женщина только улыбнулась – не так часто ей удавалось побыть с дочкой. Обязанности круга семи занимали почти всё время, и малышка росла одна. Ей было только три года, но в ней уже угадывались бесстрашие, сила и свободолюбие. Те черты характера, которые должны быть в каждой жрице. Она и сама когда-то была молода… Женщина еле слышно вздохнула и повернулась к дочери.

– Венди, милая, – женщина поближе придвинулась к дочке, укутала её в тёплое одеяло и продолжила, – когда от невинного поцелуя сотряслась земля, и камни посыпались с вершин, и ливень, грозящий потопом, хлынул с неба – боги разозлились и запретили небу и скале приближаться друг к другу. С тех пор скалы стремятся ввысь, а небо – роняет слёзы, не имея возможности приблизиться к любимой. Тогда люди проклинают богов, боясь сильных дождей и камнепада, и даже не догадываются, что это просто скалы и небо тоскуют друг по другу.

– А почему мы живём не на земле, как другие, а под землёй? – Венди закусила кончик волос и внимательно уставилась на мать.

– Когда люди стали хаять богов, те перестали отвечать им. И люди обозлились. Посевы больше не всходили на полях их, скот обуяла хворь, а небо, не сдерживаемое богами, всё чаще и чаще рыдало, затапливая дома. И только ведьмы всё так же с почтением вспоминали о том, кто даровал жизнь этому миру. Наши травницы научились использовать в пищу и для целебных настоев то, что давала природа. В дождь мы танцевали босиком под бьющими наотмашь струями, а животные нам были не кормом, но друзьями. Оттого и не было нужны нам клясть богов. Люди же, озлобленные и почти сломленные происходящим, переключились с богов на нас. Долго-долго длилась битва. Нас оставалось всё меньше и меньше, пока мы не решили уйти подальше от людей. Тогда и вспомнили про Регстейн. Знаешь, как переводится его название?

Малышка только отрицательно покачала головой, так и не вытащив волосы изо рта. Она завороженно прислушивалась к каждому слову матери, словно боялась пропустить хотя бы звук.

– Каменный дождь.

– Это потому что дождь от неба, а каменный от скалы? Как будто они вместе плачут о своей любви? – тихо спросила Венди.

– Да, моя маленькая. Я думаю, что поэтому. Ведьмы вспомнили, как появился Регстейн, и решили уйти туда, скрывшись от глаз людей. С тех самых пор, вот уже несколько веков подземелье – наш дом.

– Только холодно тут, а там, говорят, – девочка отпустила прядь и ткнула пальцем в потолок, – всегда светло и тепло. Нечестно же.

– Зато здесь, – женщина почти повторила жест дочери, только ткнула пальцем не вверх, а себе под ноги, – мы в безопасности. А ещё, не забывай, это дитя несчастной любви и с нами делится маленькими и вредными карапузами.

Венди заливисто засмеялась и принялась пинаться, когда мать начала щекотать её под рёбрами. Одеяло, сбившись, скатилось на каменный пол. Две женщины – маленькая и большая – раскраснелись от смеха и счастья находиться, наконец, рядом.

– Мама, а мне подземелье тоже деток подарит?

Девочка, успокоившись, положила голову маме на колени и задумчиво уставилась в потолок. Её голубые глаза, напоминающие льдинки, невидящим взглядом скользили по сводам пещеры, останавливаясь на каждой трещинке. В этот момент Венди была ещё больше похожа на свою мать. Она казалась её маленькой копией.

– Да, малышка, обязательно подарит. Когда придёт время, оно позовёт тебя. Это будет значить, что ты готова.

– А если я не услышу?

– Не переживай, Венди. Этот зов ты не спутаешь ни с чем другим.

***

Если бы кто только знал, как сильно билось сердце, отдаваясь в ушах оглушающим грохотом. Эйрин провела тонким запястьем по лбу, стирая с него маленькие капельки солоноватого пота. Она нервно оглянулась.

Её окружало мрачное подземелье. «Подземелье ведьм», – её губы скривились в привычной еле заметной усмешке, пока Эйрин наблюдала за сверстницами, каждая из которых стремилась первой добраться до финиша. Каждый год, когда в маленьком отверстии над пещерой показывалась красная луна, все девушки, достигшие семнадцати, отправлялись в подземелье за ребёнком, даже если у них не было пары. Теперь пришла и её очередь.

Эйрин встряхнула головой, приводя себя в чувство. Жизнь ведьм, как ни крути, никогда не была похожа на сказку. Люди жестоки, особенно с теми, кто от них отличается. И если когда-то ей и хотелось покинуть эти огромные подземные пещеры, где царило безвременье, которое заканчивалось только на то мгновение, пока красноликая луна светила в единственное окошко, связывающее её мир с человеческим, то теперь эти мечты казались детскими фантазиями. Тёмное чрево подземных пещер, его ледяные мутные источники, расчерчивающие пещеры, как вены, несущие кровь – вот то место, которое навсегда останется для неё домом. Но Эйрин больше не рвалась на поверхность. Она привыкла к пыльному воздуху, разъедающему лёгкие, к темноте, которая человеку показалась бы ослепляющей, к вечному холоду. Привыкла. И смирилась.

«Что ж… Пора», – и она, собравшись с силами, сделала очередной шаг вперёд. Голубые глаза горели холодным, обжигающим огнём, когда Эйрин перекинула чёрную косу за спину и вдруг побежала. Стройные ноги несли её быстро. Так быстро, что она начала обгонять соперниц, хотя, казалось бы, куда спешить? Всё равно для каждой ведьмы есть только одно, только ей предназначенное…

Она резко остановилась, будто налетев на невидимую стену. Прямо перед ней был тупик. Холодные гладкие стены пещеры дышали безнадёжностью, заставляя самых смелых и отчаянных задыхаться от страха и бессилия. Эйрин опустила взгляд и обняла себя, вздрогнув от холода, который проникал под кожу и мурашками разбегался по всему телу. Красное тёплое платье сейчас не спасало.

– Эй-рин, – услышала она тонкий голосок, звучавший, как тягучая мелодия, – Эй-рин, я здесь…

Эйрин начала вертеть головой, пытаясь понять, откуда доносится звук. Ей казалось, что он звучал в её голове, дразнил, пугал, заползая всё глубже. Туда, где от него уже не было спасения.

– Эй-рин, мамочка, я здесь, посмотри на меня, найди меня, – детский голосок не отступал. Эйрин всегда знала, что этот день наступит, но сейчас страх липким потом расползался по телу, заставляя её трястись мелкой дрожью.

Она закрыла глаза и позволила голосу вести её. Руки скользили по неровным поверхностям пещеры, изредка натыкаясь на острые выступы, режущие тонкую бледную кожу на длинных пальцах. Ноги спотыкались о камни, давили червей, пауков и прочую мерзость, живущую здесь с незапамятных времён… Но глаза Эйрин не открывала. Не открывала до тех пор, пока голос в её голове не замолк.

Пора.

Молодая ведьма подняла веки и недоумённо улыбнулась. Она нашла свою кладку. Перед ней лежали два больших красивых яйца. Одно из них переливалось красивым голубым цветом, таким же холодным, как и глаза Эйрин. Второе – чернело, затягивало этой чернотой, поглощающей любой свет, как и её волосы. И оба были тёплыми и пульсировали, напоминая о живущей в них жизни. Проблема была только в том, что у любой ведьмы могло существовать только одно яйцо. Только одно, как и ребёнок, что скоро из него вылупится.

***

Эйрин смотрела в глаза матери не отводя взгляд – твёрдо и упрямо. Как бы ни уважала она мать, как ни боялась бы круга семи – последовать традициям и лишиться того, что, видимо, было предназначено ей самой судьбой – увольте. Она была не готова отказаться ни от одного из своих обретённых детей, пусть кто-то из них и не был ей родным по крови. Но они её выбрали. И сейчас, глядя на два яйца, которые она с огромным трудом вытащила из подземелья, Эйрин чувствовала безусловную любовь. К каждому.

– Рина, – Вендела ещё раз попробовала достучаться до своей неразумной дочери, – посмотри на меня, милая, – она взяла Эйрин за подбородок и повернула к себе её лицо, – вспомни, ну не бывает у ведьмы больше одного ребёнка. А значит, второй может быть кем угодно! Ты понимаешь, что сейчас осознанно подвергаешь всех нас опасности только из-за того, что упрямишься? Они же ещё даже не вылупились. Ты не видела их, не слышала дыхания, не прикасалась к коже, что тебе стоит просто оставить одного из них на поверхности? Ради своего народа?

– Мам, а ты бы бросила своё дитя ради своего народа? Скажи мне?

Эйрин начала колотить нервная дрожь, но она только сильнее натянула длинные рукава тёплого платья на ледяные ладони.

– Или, может быть, ты так и сделала? Как, скажи мне, как я должна выбирать между ними? И почему, Хелингард меня побери, я должна выбирать? Только из-за того, что кто-то придумал дурацкий свод законов и правил? – она уже почти кричала, не замечая срывающегося голоса. – Это мои дети, и я не отдам их никому. Никому, даже тебе. Можешь перестать со мной разговаривать, можешь отречься, можешь выгнать, как выгнала папу, – Эйрин, погружённая в свою боль, не обратила внимания, как лицо её матери превратилось в каменную маску, а в синих глубоких глазах застыло выражение абсолютной обречённости, – я всё равно их не брошу.

– Закончила? – произнесла Вендела тихим голосом, почти шёпотом, так несвойственным гордой и властной жрице.

Эйрин посмотрела на мать, и ей почудилось, как между ними в который раз вырастает стена отчуждения. Она устало потёрла глаза и подумала с горечью, что иногда родные люди умудряются быть самыми чужими и незнакомыми – именно так она чувствовала себя с самого раннего детства – чужая незнакомка для собственной матери, для которой этот круг семи и мифические проблемы, высосанные из пальца, были важнее неё.

– Я их не отдам, – ещё раз повторила Эйрин.

Вендела скользнула рассеянным взглядом по причине ссоры: скорлупа медленно начала идти тонкими трещинками и совсем скоро должна была полностью расколоться. Теперь уже было поздно уговаривать, требовать, угрожать.

– Не забывай, что иногда отвечать за свои поступки приходится смертью, – женщина быстрым шагом пошла к выходу и, уже у порога, оглянувшись, добавила, – и повезёт, если только своей.

***

В подземелье царил всё тот же полумрак, всё тот же холод. Иногда казалось, что для Регстейна не существует времени, только стареющие старики и растущие дети не давали усомниться в том, что время реально. Вот и сейчас Эйрин улыбнулась одним уголком губ и продолжила укачивать в старой люльке двух своих малышей. Совсем маленькие, они прекрасно помещались в одной колыбели. Крис раскинул руки в стороны, а Томми свернулся клубком, подтянув колени поближе к груди.

– Жрицы зовут тебя, Эйрин.

У входа в пещеру стояла Вендела. Она смотрела на дочь, но не улыбалась. Она вообще редко улыбалась, а Эйрин и не помнила, когда в последний раз видела мать довольной. Но теперь это было неважно. Она ещё не забыла, как пару дней назад мама уговаривала её выбросить одно из яиц на поверхность. Обречь кого-то из мальчишек на верную смерть, не важно, от рук ли людей, от палящего солнца или проливных дождей, питающих подземные реки Регстейна. В тот день Эйрин потеряла мать. И та это знала, не могла не знать.

– Я не могу оставить детей, – Эйрин прикоснулась лёгким движением к носику Криса. Столько нежности было в этом касании… Мальчишки, такие маленькие, уже были совершенно разными. Крис как две капли воды походил на неё – тёмные волосы, голубые глаза, бледная кожа. Томми же не был похож ни на одного родственника Эйрин. «Может, он и правда предназначался кому-то другому?» – вспыхивало порой у неё в голове, но она тут же гнала от себя эти мысли. Все девушки, вошедшие в тот день в подземелье, вышли не с пустыми руками. Да и голос, звучащий из ниоткуда, звал к мальчишкам именно её.

– Я побуду с ними.

– И ты думаешь, что я доверю тебе детей? – холодно проговорила Эйрин, окидывая мать презрительным взглядом. Разве можно было ожидать, что она оставит мальчиков с той, кто желал им смерти?

– Ты правда думаешь, что я способна на убийство? – устало выдохнула Вендела, потирая пальцами виски. Когда-то тёмные волосы, такие же, как у Эйрин, теперь начали еле серебриться.

– Я больше не уверена, что знаю, на что ты способна. Дети идут со мной, – сказала как отрезала Эйрин.

Она взяла в руки старую плетённую корзину, в которой мама когда-то хранила лунную пряжу, устлала её дно мягким покрывальцем, что совсем недавно принесли с поверхности Отчуждённые, а потом переложила в корзину детей. Они не проснулись, только Крис захныкал, забавно сморщив носик. Но стоило ей провести пальцем по его переносице – затих.

– Как хочешь, – Вендела отступила, пропуская дочь к выходу, а потом двинулась следом.

До алтарной комнаты идти было недалеко: так уж вышло, что жрицы и их семьи всегда селились в пещерах где-то рядом с ней. Вот босые ноги ступают по ледяным плитам, вот вязнут в жирной сырой земле, а вот уже заводят тебя в место, где совершается таинство. В алтарную комнату. Рогнеда – старшая из семи – сидит выше всех, подперев щёку ладонью. И́льва и Ви́гдис – две неразлучницы – по правую руку, Мэ́рит, Ма́рна и Ти́ра – по левую. Место Венделы пустует.

– Звали? Я пришла. – Эйрин упрямо вздёрнула подбородок, не желая показывать страха. А страшно было. Что нужно от неё жрицам? Что сделают они, если Эйрин осмелится пойти против воли круга семи?

– Звали, – кивнула Рогнеда, сощурив злые глаза. – Венди, займи своё место.

Мать аккуратно вышла из-за спины Эйрин и села рядом с Вигдис, стараясь не смотреть на дочь – этого Эйрин не заметить не могла. Внутри всё опустилось.

– Расскажи нам, как так вышло, что ты принесла из подземелья два яйца вместо одного? – голос Рогнеды прозвучал ласково. Фальшиво.

Эйрин, не отрывая взгляда от старшей из ведьм, поставила корзину на алтарный камень и аккуратно покачала из стороны в сторону, успокаивая малышей, которые испугались звука чужих голосов.

– Думаю, мать уже донесла вам, – спокойно ответила она, готовая на всё, лишь бы защитить своих мальчишек, – подземелье звало меня. Как и всех нас. Только меня одарило вдвойне, и я не понимаю, почему вы поднимаете панику.

– Рина! – Вендела было привстала с места, но Рогнеде хватило одного взгляда, чтобы младшая из круга снова села.

– Я боюсь, что мы не можем оставить их в Регстейне. Не двоих сразу, – протянула ведьма, перебирая в толстых пальцах бусины.

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?