Вершина Великой революции. К 100-летию Октября

В январе царь решил продлить новогодние каникулы депутатов до 14 февраля, что породило слухи о том, что царь более Думу не соберет. Такие планы рассматривались, тем более что в 1917 году истекал срок полномочий действующей Думы и осенью предстояли новые выборы. Правые советовали царю эту Думу распустить и изменить избирательный закон так, чтобы в новую Думу он мог своим решением назначать депутатов из широкого круга кандидатов, избранных напрямую от разных сословий^[151].

Председатель Думы октябрист М. В. Родзянко 10 февраля на встрече с царем предложил другой план: продлить полномочия этой Думы, дать «правительство доверия» и тем предотвратить назревающую революцию: «Вспыхнет такая революция, – говорил царю Родзянко, – которая сметет вас, и вы уже не будете царствовать»^[152].

Царь не принял предложение лидера Думы, но Думу не разогнал. 14 февраля она начала свою работу в ситуации, которая явно показала неготовность либералов к решительным действиям. Дело в том, что меньшевики-оборонцы, отражая растущее недовольство рабочих, выдвинули идею устроить в день открытия Думы шествие рабочих к Таврическому дворцу. Однако Милюков опубликовал письмо, в котором убеждал рабочих этого не делать. Он боялся, что выступление масс в поддержку Думы даст царю предлог ее распустить. 14 февраля к Думе пришло мало народу, хотя почти 90 тыс. петроградских рабочих в этот день бастовали.

Все действия либералов после начала февральской сессии Думы показывают, что они продолжали свою критику правительства парламентскими методами, надеясь побудить царя дать «правительство доверия». Левая часть депутатов призывала к более решительным действиям, но эти призывы не были поддержаны большинством.

Общая ситуация в стране беспокоила царя, он колебался и 20 февраля сообщил премьеру Н. Д. Голицыну о готовности поехать в Думу и объявить о создании нового правительства. М. В. Родзянко получил эти сведения и ожидал приезда царя 23 февраля, но… 22 февраля Николай II уехал в Ставку, оставив Н. Д. Голицыну подписанный указ о перерыве в работе Думы с открытой датой^[153].

Версии о заговорах. Последние месяцы перед революцией в верхах российского общества ходило много слухов о неизбежности скорого дворцового переворота. Были ли для этого основания? Существовали ли заговоры и какую роль они сыграли в истории Февральской революции?

В современной историографии тема заговора связывается прежде всего с деятельностью тайных масонских обществ, которые действительно существовали в предреволюционной России. В стране действовала масонская организация «Великий Восток народов России» (ВВНР), созданная в 1912 году и насчитывавшая от 300 до 400 членов. В руководстве организации доминировали кадеты левого толка и правые социалисты. До революции пост генерального секретаря Верховного Совета ВВНР занимали поочередно кадеты Н. В. Некрасов и А. М. Колюбакин, а затем трудовик А. Ф. Керенский (с лета 1916 года), которого в 1917 году сменил меньшевик А. Я. Гальперн. Целью ВВНР было «политическое освобождение России», под которым понималось установление республиканского строя. Однако революционных методов достижения этой цели масоны как организация не принимали. Они стремились установить связи и объединить легальные организации для организации совместного давления на правительство по примеру осени 1905 года. Масонская ложа действовала и в стенах Думы (около 20–25 чел.), но не масоны определяли линию Прогрессивного блока. Ее определяли октябрист М. В. Родзянко и кадет П. Н. Милюков, которые опирались на немасонское большинство октябристов и кадетов.

С середины 1915 года в масонских ложах обсуждалась идея дворцового переворота. Однако она не стала политическим курсом, принятым Верховным Советом, руководящим масонским органом. Один из видных масонов меньшевик А. Я. Гальперн уже после революции вспоминал: «Политического заговора как сознательно поставленной цели в программе нашей работы не стояло, и если бы кто-то попытался в задачи организации такой заговор внести, то это вызвало бы протест со стороны многих»^[154].

Тем не менее некоторые видные масоны на свой страх и риск делали шаги в этом направлении. В октябре 1916 года Н. В. Некрасов предложил готовить переворот председателю Центрального Военно-промышленного комитета октябристу А. И. Гучкову. Тот имел авторитет в армейских кругах и был известен своей решимостью и личной ненавистью к царю. Некоторые историки считают А. И. Гучкова масоном, но это недоказанное предположение. Цель переворота – передать трон цесаревичу Алексею при регентстве вел. князя Михаила, младшего брата царя, лояльного к Думе. Слухи о подготовке заговора разошлись по столице. Но они не беспокоили охранку, потому что реальных действий она не отмечала. И действительно, по признанию А. И. Гучкова, за четыре месяца до Февральской революции было сделано мало: избран план перехвата царского поезда на пути из Ставки, завязаны контакты с одним из офицеров части, охранявшей железную дорогу. Реализация плана намечалась на апрель 1917 года. План был нереальным, поскольку один или несколько офицеров части не могли без серьезной подготовки привлечь всю часть к аресту царя, а подготовка многих людей к такой акции немедленно стала бы известной охранке. К тому же время и маршруты следования поезда царя держались в тайне, а поезд хорошо охранялся особым железнодорожным полком и личным конвоем императора. После революции А. И. Гучков признавал: «Сделано было много для того, чтобы быть повешенным, но мало для реального осуществления, ибо никого из крупных военных к заговору привлечь не удалось»^[155].

Накануне февральских дней масоны не проявляли активности, которая дала бы повод заподозрить их в причастности к организации народной революции. Вот признание члена Верховного Совета, а затем главы масонской организации «Великий Восток народов России» меньшевика А. Я. Гальперна: «Революция застала нас врасплох. Растерянность среди нас была фантастическая»^[156]. Это подтверждают и другие источники.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что масоны как организация не были инициаторами ни революции снизу, ни попытки подготовить дворцовый переворот. Планы такого переворота вынашивались некоторым радикальными элементами из числа либералов, часть которых входила в масонские ложи, а часть – нет. Планы оставались планами.

После революции родилась версия о том, что 9 февраля 1917 года в кабинете председателя Думы М. В. Родзянко произошло совещание при участии главнокомандующего Северным фронтом генерала Н. В. Рузского, на котором лидеры оппозиции одобрили план захвата поезда царя с целью вынудить его отречься от престола^[157]. Однако ни Рузский, ни Родзянко никогда не подтверждали факта проведения такого совещания. В то же время в своих мемуарах Родзянко подробно рассказывает о приезде в начале января с Румынского фронта в Петроград генерала А. М. Крымова, который на квартире Родзянко доложил о ситуации в действующей армии руководителям думских фракций, ряду членов Государственного Совета и Особого Совещания. По словам Родзянко, Крымов завершил свой доклад очень откровенным заявлением: «Настроение в армии такое, что все с радостью будут приветствовать известие о перевороте. <…> Если вы решитесь на эту крайнюю меру, то мы вас поддержим». Маловероятно, что Крымов именно так говорил на столь большом собрании, но возможно, что он выразил эту мысль в более осторожной форме. Отметим, что Крымов не предлагал устроить переворот силами военных и даже не намекнул на существование в армии какой-либо организации. Он говорил от имени «всех» и обещал поддержку лидерам Государственной Думы, которые и должны были решиться не на заговор, а на открытое выступление против царя. Напомним, что к этому Думу почти открыто призывали и многие либеральные организации в своих декабрьских резолюциях.

Родзянко, по его словам, на призыв Крымова ответил так: «Я никогда не пойду на переворот… Я присягал… Прошу вас в моем доме об этом не говорить. Если армия может добиться отречения – пусть она это делает через своих начальников, а я до последней минуты буду действовать убеждениями, но не насилием»^[158]. Весьма вероятно, что Родзянко при этом помнил не только о присяге, но и о судьбе Государственной Думы первого и второго созывов. Тогда после всех громких слов никто реально не встал на защиту Думы, дважды разогнанной царем.

Итак, версии о заговорах либералов или масонов как причины февральских событий следует отбросить. Революция началась не по их инициативе.

Начало революции: рабочее движение и восстание солдат. Как часто бывает, долго ожидаемое событие застает всех врасплох в момент, когда оно совершилось. Февральские события начались 23-го числа (в Международный женский день 8 марта по новому стилю) в форме стихийных выступлений рабочих Выборгского района столицы. На этот день питерские социал-демократы планировали проведение на предприятиях митингов в обеденный перерыв, не ставя задачи перевести их в массовое движение. Напротив, даже самая радикальная большевистская организация накануне приняла решение о недопустимости преждевременных выступлений^[159]. Большевики не считали Международный женский день датой, которая могла положить начало массовому движению. Об этом знала и полиция, которая имела осведомителей во всех партийных организациях. Однако в этот день на Выборгской стороне с утра возникли стихийные бунты женщин, возмущенных нехваткой ржаного хлеба в лавках. Протест, возникший на фоне многодневных продовольственных трудностей, был подхвачен рабочими и вылился в поход на Невский проспект. К 17 часам там находилось около 20 тыс. демонстрантов, которые были вытеснены полицией и вернулись в рабочие районы. Таким образом, события начались как «хлебный бунт».

О такой опасности охранка докладывала заранее: «С каждым днем продовольственный вопрос становится острее… если население еще не устраивает „голодные бунты“, то это еще не означает, что оно их не устроит в самом ближайшем будущем: озлобление растет, и конца его росту не видать»^[160]. Почему не прислушались к такому предупреждению? Приведем бесхитростное свидетельство петроградского градоначальника А. П. Балка: «Голода не было. Достать можно было все, а к хвостам привыкли»^[161].

Столкнувшись со стихийным выступлением рабочих, организационные структуры левых партий (большевики, меньшевики, межрайонцы, эсеры) решили их поддержать. Уже вечером 23 февраля руководители большевиков, имевших самую широкую сеть низовых ячеек на фабриках и заводах, приняли решение утром вывести возможно большее число рабочих на демонстрации в центр города у Казанского собора.

Утром 24 февраля рабочие многих заводов после кратких митингов вышли на улицы под лозунгами «Долой войну!», «Долой самодержавие!», которые явно потеснили лозунг «Хлеба!», преобладавший в первый день. Днем бастовало уже около 200 тыс., более половины от общего числа рабочих столицы. На Знаменской площади состоялся многотысячный митинг, который казаки разгонять отказались, поскольку он носил мирный характер, и ни одна из партий не призывала к оружию и восстанию.

Массовый и мирный характер событий 24 февраля воодушевил рабочих, и на следующий день, в субботу 25 февраля, стачки охватили практически все заводы. Демонстрации приобрели еще больший размах и привели к стычкам с полицией. По данным градоначальника Балка, было убито 4 и ранено 12 чел.^[162] В этот день большевики выпустили листок, в котором звали всех рабочих к борьбе, подчеркивая, что «отдельное выступление может разрастись во всероссийскую революцию, которая даст толчок к революции в других странах». Листок содержал традиционные лозунги большевиков: «Долой царскую монархию! Да здравствует демократическая республика! Да здравствует восьмичасовой рабочий день! Вся помещичья земля народу! Да здравствует Всероссийская всеобщая стачка! Долой войну!»^[163].

Проведенные полицией аресты членов руководящих органов, в частности ряда членов Петербургского комитета партии большевиков, привели к тому, что рядовые социал-демократы (около 2–3 тыс.) часто действовали по своей инициативе и на своих фабриках и заводах, не имея возможности реально координировать действия в общегородском масштабе^[164].

Тем не менее таких действий было достаточно для того, чтобы обеспечить массовый характер движения и придать ему ярко выраженный политический характер.

26 февраля – воскресенье, нерабочий день, и можно было ожидать продолжения митингов и демонстраций. Власти надеялись, что трех дней хватит для того, чтобы рабочие выпустили накопившийся гнев, и дальше они успокоятся, поскольку были приняты меры для того, чтобы покончить с нехваткой хлеба. Однако ситуация развивалась по другому сценарию. Накануне находившийся в Ставке в Могилеве Николай II, получив сведения о событиях в столице, отправил генералу С. С. Хабалову, командующему Петроградским военным округом, телеграмму: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией»^[165]. Днем солдаты вели стрельбу по демонстрантам на Знаменской площади, у Казанского собора и в районе Литейного. По сведениям, поступившим к градоначальнику, было убито 50 человек и около 100 ранено^[166]. Воскресный день 26 февраля – второе издание «Кровавого воскресенья»: вновь по приказу царя был проведен расстрел мирных демонстраций, и вновь расстрел стал началом революции. Если бы не было расстрела, февральские митинги в столице могли закончиться мирно, как они закончились в годовщину 9 января.

Пролитая кровь изменила ситуацию. Вечером в казармах те, кто стрелял в народ, клянутся больше не стрелять. На следующее утро 27 февраля солдаты учебной команды Волынского полка, которые тяжело переживали свою стрельбу по демонстрантам на Знаменской площади, отказались подчиняться офицерам, убили одного из них и вышли на улицу с оружием, привлекая на свою сторону солдат других частей. В военное время это был акт, который отрезал солдатам путь назад. Восстание солдат превратило мирные демонстрации рабочих в вооруженную борьбу за свержение прежней власти – в революцию. Восставшие солдаты и рабочие захватили тюрьму «Кресты», где находилась большая группа политических заключенных. Этот акт стал своего рода штурмом Бастилии и подтвердил наступательный характер действий восставших. В течение дня были захвачены Арсенал, Главпочтамт, телеграф, вокзалы, мосты и другие важные пункты столицы. В 20 часов 27 февраля генерал Хабалов сообщил царю: «исполнить повеление о восстановлении порядка в столице не мог. Большинство частей одни за другими изменили своему долгу, отказываясь сражаться против мятежников. <…> Оставшиеся верными долгу весь день боролись против мятежников, понеся большие потери. К вечеру мятежники овладели большей частью столицы»^[167].

Так закончился день 27 февраля – первый день Русской революции. Подводя итоги рассмотренным событиям, отметим, что в своей начальной фазе они носили стихийный и мирный характер. Социал-демократы (большевики, меньшевики, межрайонцы) примкнули к стихийному движению и способствовали его развитию. Однако в силу своей организационной слабости левые партии определяющего влияния на ход событий 23–27 февраля не оказывали. Еще меньшим было их влияние на солдат. Солдатский бунт был стихийной реакцией на пролитую кровь мирных демонстрантов. В то же время быстрая политизация стихийного «хлебного бунта» стала результатом многолетней политической работы всех левых партий и опыта революции 1905 года, который превратил рабочих Петрограда в противников самодержавия.

Дума в дни революции. В воскресенье 26 февраля на фоне стрельбы по демонстрантам председатель Думы М. В. Родзянко днем направил царю первую телеграмму: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано… Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя»^[168]. Вечером он отправил царю более пространную телеграмму с той же просьбой. Телеграммы аналогичного содержания М. В. Родзянко послал начальнику Штаба верховного главнокомандующего генералу М. В. Алексееву и главнокомандующим фронтами генералам А. А. Брусилову, Н. В. Рузскому и А. Е. Эверту, призвав военачальников поддержать его просьбу перед царем^[169].

Сторонники версии о заговоре видят в этих действиях свидетельства сговора М. В. Родзянко с генералами и измены царю. Однако действия Родзянко были законны и открыты: не посягая на прерогативы царя, он в очередной раз просил изменить состав правительства, чтобы остановить революцию. Если бы Николай II прислушался к этой просьбе, события могли принять иной оборот. Но царь не прислушался. Поздно вечером 26-го премьер Н. Д. Голицын по телефону сообщил М. В. Родзянко указ «о перерыве занятий Государственной думы с 26 февраля» с тем, чтобы Дума не смогла собраться уже на следующий день. Мотивы Голицына остаются предметом споров. Нет свидетельств, что он сделал это по указанию царя, хотя трудно предположить, что он мог принять такое решение без одобрения сверху. Однако ясно, что после стрельбы в народ нельзя было дать Думе возможность публично обсуждать это событие. С другой стороны, войска 26-го числа выполнили свой долг: «действовали ревностно», как было доложено царю. Кровь отрезала путь к компромиссам. Казалось, что наступила фаза силового подавления «беспорядков». И 26-го вечером никто не мог сказать, что будет утром.

В понедельник 27 февраля в 12 часов М. В. Родзянко, действуя строго в рамках регламента, провел Совет старейшин, который принял решение подчиниться указу. Предложения А. Ф. Керенского, Н. С. Чхеидзе и ряда других депутатов выступить против указа и открыть официальное заседание Думы не прошли. Царю отправили телеграмму о том, что «занятия Государственной Думы указом вашего величества прерваны до апреля», но далее сообщалось, что в городе «запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом», и содержался призыв к царю «призвать новую власть»^[170]. Таким образом, и в условиях начавшейся революции лидеры думского большинства продолжали прежнюю линию: просили царя назначить новое правительство.

После этого часть депутатов покинули Таврический дворец, но часть осталась и за пределами зала заседаний открыла частное совещание думских депутатов, на котором были выдвинуты и отвергнуты большинством предложения открыть официальное заседание. Собравшиеся на частное совещание думцы решили выждать и наблюдать за развитием событий, формально не нарушая указа царя.

Однако логика событий быстро лишила депутатов возможности для таких маневров. Днем тысячи солдат подошли к Таврическому дворцу и потребовали от Думы возглавить движение народа. Отказать – значит потерять доверие. Либералы это понимали, но провозгласить Думу властью и сформировать правительство лидеры Думы не решились. Вновь был использован институт «частного совещания», которое высказалось за то, чтобы создать Временный комитет членов Государственной Думы (ВКГД). В названии Комитета важно обратить внимание на слово «члены». Оно означало, что Комитет не создавался как орган Думы, что было бы нарушением указа, а только как орган, в который входят некоторые члены Думы, взявшие себя очень скромные функции: «для возобновления порядка и для сношения с лицами и учреждениями». В состав Временного комитета вошли лидеры Прогрессивного блока, от левых вошли трудовик А. Ф. Керенский и меньшевик Н. С. Чхеидзе.

Хотя создание ВКГД формально не выходило за рамки закона, оно было воспринято массами как согласие Думы возглавить революцию, как переход власти в ее руки. Такому пониманию событий способствовали журналисты, которые поздно вечером 27 февраля от имени Комитета петроградских журналистов выпустили листок «Известия». В нем сообщалось о том, что Совет старейшин Государственной Думы, «ознакомившись с указом о роспуске, постановил: Государственной Думе не расходиться. Всем депутатам оставаться на своих местах». Таким образом, получалось, что Совет старейшин сразу отклонил царский указ. Более того, журналисты сообщали, что днем Родзянко передал «делегации от 25 тыс. восставших солдат… следующее единогласно принятое постановление совета старейшин: основным лозунгом момента является упразднение старой власти и замена ее новой»^[171]. Так журналисты сделали Совет старейшин, руководящий орган Думы, инициатором открытого неповиновения указу царя. Впоследствии Родзянко и Милюков опровергали факт принятия Советом старейшин таких решений, и журналисты, скорее всего, изложили свое понимание того, о чем говорилось на частном совещании депутатов Думы и то, что, может быть, говорил Родзянко, выступая перед возбужденной толпой солдат и студентов, которые ждали от него решительных слов^[172].

Однако это было уже не важно. Столица, а затем и вся страна узнали о том, что Дума царю не подчинилась. И это имело огромное значение. Дума была политическим центром, в котором, несмотря на ущербный избирательный закон, были представлены все слои общества. Солдаты, пришедшие к стенам Таврического дворца, видели в Думе власть, которая превращает их действия из мятежа в акцию, поддержанную авторитетом Думы.

Такая ситуация ставила в сложное положение защитников самодержавия: их действия теперь превращались в незаконные в глазах новой власти. Именно поэтому серьезного сопротивления революции к вечеру 27 числа в Петрограде уже не было, хотя большинство частей гарнизона еще занимали выжидательную позицию.

Поздно вечером Родзянко подписал обращение к народу, в котором говорилось: «Временный комитет членов Государственной Думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и Армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться доверием его»^[173]. Таким образом, формально ВКГД не объявлял себя правительством, хотя и брал на себя определенные властные функции по восстановлению порядка.

Правый депутат В. В. Шульгин вспоминает, что М. В. Родзянко долго не решался взять власть даже в такой форме: «Я не бунтовщик, никакой революции не делал и не хочу делать. Если она сделалась, то именно потому, что нас не слушались». В. В. Шульгин убедил М. В. Родзянко следующим образом: если «все обойдется – государь назначит новое правительство – мы ему и сдадим власть. А не обойдется, так если мы не подберем власть, то подберут другие. Те, которые уже выбрали каких-то мерзавцев на заводах»^[174].

Следует отметить, что эти действия ВКГД не были оспорены тем органом, который 27 февраля был создан параллельно с ВКГД. Речь идет о Петроградском Совете рабочих депутатов (Петросовет). Временный исполком Петросовета был создан меньшевиками М. И. Скобелевым и Н. С. Чхеидзе, думскими депутатами, которые предложили заводам послать в Таврический дворец своих представителей. Скобелев и Чхеидзе были масонами, и при желании их шаг можно выдать за осуществление масонского плана развития революции. Но эта версия опровергается двумя соображениями: 1) масоны не готовили революцию, поскольку она не могла не ослабить военные усилия России; 2) идея создания Советов рабочих депутатов была жива с 1905 года и активно пропагандировалась большевиками: в февральские дни Советы уже создавались на фабриках и заводах. Пригласив делегатов в Думу, Скобелев и Чхеидзе действовали как представители своей партии: меньшевики перехватили инициативу у большевиков и поставили общегородской Совет под свой контроль, используя авторитет депутатов Думы. Вечером в Таврическом состоялось собрание, на котором был избран постоянный Исполком Петроградского Совета рабочих депутатов. Председателем Исполкома стал Чхеидзе, товарищами председателя были избраны М. И. Скобелев и трудовик А. Ф. Керенский. Все трое были настроены на то, чтобы признать ведущую роль Временного комитета Думы и оказывать на него давление слева.

В состав Исполкома Петросовета вошли и большевики (первоначально только двое – А. Г. Шляпников и П. А. Залуцкий), которые, памятуя о партийных решениях периода первой русской революции, выдвинули лозунг формирования Временного революционного правительства, опирающегося на рабочих и крестьян. Однако большинство депутатов Петросовета исходили из того, что авторитет Думы необходим для успеха революции. Петросовет принял воззвание «К населению Петрограда и России», в котором так формулировалась основная политическая задача: «Все вместе, общими силами будем бороться за полное устранение старого правительства и созыв Учредительного собрания, избранного на основе всеобщего равного, прямого и тайного избирательного права»^[175]. Эта формулировка маскировала то, что разделяло социал-демократов и либералов: однозначное стремление левых к установлению республики, что казалось неизбежным в случае созыва Учредительного собрания. Тем не менее прямо эта цель не выдвигалась, чтобы не оттолкнуть либералов.

Слух о том, что Дума возглавила революцию, привел к тому, что с утра 28 февраля части столичного гарнизона одна за другой переходят на сторону ВКГД. Немногие части, оставшиеся верными царю, к двум часам дня прекращают сопротивление. Правительство разбежалось, часть министров были арестованы. Вечером Временный комитет членов Государственной Думы, ссылаясь на отсутствие правительства, более определенно заявил о переходе власти в свои руки, но не решился сделать последний шаг – объявить о создании правительства без санкции царя.

В шесть утра 1 марта Родзянко отправил высшим чинам армии и флота телеграмму, в которой говорилось: «Временный комитет членов Государственной думы сообщает вашему высокопревосходительству, что ввиду устранения от управления всего состава бывшего Совета министров правительственная власть перешла в настоящее время к Временному комитету Государственной думы»^[176]. В телеграмме ни слова не говорилось о стремлении думцев устранить царя от участия в формирования нового правительства. Акцент делался на то, что старое правительство самоустранилось.

Вскоре Родзянко отправил вторую телеграмму, адресованную всем чинам армии и флота. В ней говорилось: «Временный комитет членов Государственной думы, взявший в свои руки создание нормальных условий жизни и управления в столице, приглашает действующую армию и флот сохранить полное спокойствие и питать полную уверенность, что общее дело борьбы против внешнего врага ни на минуту не будет прекращено или ослаблено. <…> Пусть и со своей стороны каждый офицер, солдат и матрос исполнит свой долг и твердо помнит, что дисциплина и порядок есть лучший залог верного и быстрого окончания вызванной старым правительством разрухи и создания новой правительственной власти»^[177].

Проведенный анализ показывает, что в действиях лидеров Думы накануне и в первые дни революции не было ничего, что могло бы позволить трактовать их как реализацию некого тайного заговора, ибо изначальная цель – добиться от царя согласия на создание «правительства доверия» – была открыто поставлена задолго до революции, и думцы даже в условиях начавшейся революции добивались этой цели, используя только законные возможности. Взятие Временным комитетом Думы власти в свои руки было обусловлено давлением восставших масс. Лидеры Думы действовали по ситуации и не предрешали своих дальнейших шагов, не закрывали пути для любого компромисса с царем. Они понимали, что победа революции в столице не могла быть окончательной до тех пор, пока ее не признает действующая армия. И не были уверены в том, как поведет себя армия, получив известия о событиях в столице.

Армия, генералы и царь в дни Февраля. Что же происходило в эти дни в Ставке и на фронте? Генералы и офицеры русской армии задолго до февральских событий знали о думских требованиях дать стране «правительство доверия». И многие считали это правильным, хотя немногие из высших чинов были готовы открыто поддержать это требование перед царем. Одним из таких немногих был генерал А. А. Брусилов, который еще осенью 1916 года через вел. князя Георгия Михайловича довел до царя свое мнение о том, «что в такое время, какое мы переживаем, правительству нужно не бороться с Государственной думой и общественным мнением… что не только можно, но и необходимо дать ответственное министерство». Впоследствии Брусилов писал, что он уже после 1905 года понимал неизбежность новой революции, но хотел «лишь одного: дать возможность закончить эту войну победоносно для России, а для сего было совершенно необходимо, чтобы неизбежная революция началась по окончании войны, ибо одновременно воевать и революционировать невозможно»^[178]. Эта позиция разделялась многими генералами и офицерами.

Известно, что М. В. Родзянко и А. И. Гучков, в силу своего должностного положения, не раз общались с начальником штаба верховного главнокомандующего генералом М. В. Алексеевым и другими высшими военачальниками, высказывали свое мнение о ситуации в стране и встречали определенное сочувствие. Однако нет фактов, которые бы уличали М. В. Алексеева или какого-либо другого крупного военачальника в действиях, которые можно оценить как нарушение присяги царю. Упомянутый январский приезд генерала Крымова к Родзянко отражал настроения многих офицеров и желание, чтобы проблему решила Дума как законный орган власти. Выступить против царя действующая армия была не готова и не выступила.

Главнокомандующие фронтами, получив ночью 27 февраля телеграмму от Родзянко с просьбой поддержать перед царем идею создания «правительства доверия», действовали открыто и в рамках военной дисциплины. Генерал А. А. Брусилов, главнокомандующий Юго-Западным фронтом, уже в час ночи первым присылает в Ставку для доклада царю свой ответ: «По верноподданнейшему долгу и моей присяге государю императору считаю себя обязанным доложить, что при наступившем грозном часе другого выхода не вижу»^[179]. Одновременно Брусилов послал ответную телеграмму Родзянко: «Вашу телеграмму получил. Свой долг перед родиной и Царем исполнил»^[180]. Генерал М. В. Алексеев утром сообщил царю ночную телеграмму М. В. Родзянко, ответ А. А. Брусилова и поддержал позицию последнего. Днем 27 февраля прислал свой ответ генерал А. Е. Эверт, главнокомандующий Западным фронтом: «Я – солдат, в политику не мешался и не мешаюсь». Вечером царь получил телеграмму от главнокомандующего Северным фронтом генерала Н. В. Рузского: «дерзаю всеподданнейше доложить вашему величеству соображение о крайней необходимости принятия срочных мер, которые могли бы успокоить население и вселить в него доверие и бодрость духа… для продления дальнейшего упорства в борьбе с врагом. Позволяю себе думать, что при существующих условиях меры репрессий могут скорее обострить положение, чем дать необходимое длительное умиротворение»^[181]. Рузский также открыто сообщил Родзянко о том, что его «поручение исполнил». Ответы генералов Родзянко были опубликованы уже 27 февраля^[182].