Григорий Распутин. Жизнь и смерть самой загадочной фигуры российской истории

Глава 3
Проповедник из погреба

Много лет прошло с того дня, когда Григорий Ефимович завязал свою котомку, взял посох и ушел странствовать. Давно уже семья в Покровском не имела никаких вестей о нем, и старый Ефим, его отец, тяжело переживал его отсутствие. Старший сын был его ценным помощником, ибо, хоть и любил кабаки, все-таки очень помогал и в рыбалке, и в поле, и особенно с лошадьми.

Ефим Андреевич Распутин был очень трудолюбив и с годами сильно преумножил отцовское наследство. На месте старой семейной избы он построил крепкий трехэтажный дом; он даже расширил конюшню и теперь владел несколькими десятками лошадей. Хозяйство его было большим и аккуратным, какие нередко встречаются в Сибири.

Судьба не пощадила его и нанесла один за другим несколько ударов: за небольшой промежуток времени Бог отнял у него двух сыновей и его жену Анну Ивановну, которая всегда была верной и работящей и до последнего дня следила за домом. Простуда, подхваченная ею осенью по пути из Тюмени в Покровское, уложила ее в постель, и через несколько дней она умерла. Старый Ефим Андреевич остался один с сыном Григорием, но и тот покинул его, отправившись странничать.

Несмотря на огорчение, доставленное ему уходом сына, Ефим никогда не жаловался. Он был набожным и покорялся воле Божьей. Разве не сам преподобный отец Макарий Верхотурский призвал Григория оставить дом, отца, жену и детей? Поэтому Ефим Андреевич дал сыну свое отцовское благословение и смотрел ему вслед с уверенностью, что лучше посвятить себя Богу, чем жить в семье.

С момента ухода Григория прошло три года, но старик утешался мыслью, что он нужен самому Богу. Временами он даже гордился им, как бывает с каждым человеком, уверенным, что Бог призвал его совершить великие дела, принести большую жертву или перетерпеть жестокую муку.

Чем глубже эта мысль укоренялась в нем, тем больше времени проводил Ефим в церкви или в большой комнате дома, где висела чудотворная икона Казанской Божьей Матери. Он проводил многие часы в молитвах, с каждым днем все сильнее пренебрегая обычными хозяйственными заботами.

Теперь он по возможности избегал соседей и гостей, и, даже оставаясь с Прасковьей Федоровной, женой пропавшего сына, и внучками, больше не рассказывал им сказки, как в прежние времена; он упрямо хранил глубокое молчание. Если его просили отдать распоряжения по дому, он с удивлением смотрел на спрашивающего, словно говоря: «Мой сын и я живем только ради служения Богу».

Прасковья, молодая жена Григория, тоже была набожна. Но отсутствие мужа переживала тяжело. Помощь, которую она просила у чудотворной Богоматери, ее нисколько не утешала: она не имела той сильной и гордой веры, которая поддерживала ее свекра; женщина заглушала в ней громче покорность Божьей воле, и на лице ее отпечаталось страдальческое выражение.

Через деревню часто проходили паломники, странники и, по обычаю, просили дать им ночлег. Тогда Прасковья оживлялась и задавала чужакам тысячу вопросов, она все еще надеялась получить известия о Григории Ефимовиче, и в такие моменты в ее глазах появлялся прежний блеск, лицо вновь становилось молодым и полным жизни.

Первое время действительно случалось, что иной паломник полагал, что встречал человека, которого она описывала. Некоторые считали, что разговаривали с Григорием Ефимовичем и даже проделали вместе с ним какой-то отрезок пути. Другие утверждали, будто встречали его в одном уральском монастыре, где им дали приют. Третьи, наконец, говорили, что видели его на дороге в Казань. Паломники даже считали, что однажды проходили неподалеку от Покровского, по другому берегу Туры. Правда, ни в одном случае не было точно известно, идет ли речь о муже Прасковьи Федоровны, поскольку ни один из этих людей не называл его по имени.

С годами эти новости становились все более и более редкими, а потом и вовсе прекратились. Но на третий год после ухода Распутина среди крестьян пошли странные слухи о некоем страннике, который заставил о себе говорить своими чудесами.

Теперь проходившие через Покровское путники рассказывали о странных деяниях и новом учении какого-то бродяги. Его видели рыбаки, он долго оставался возле них выше по течению Туры, помогал им вытягивать сети и учил петь псалмы. Он рассказывал тем рыбакам, что послан Богом и что в нем пребывает Святой Дух.

Другие потом сообщили, что видели его в поле убирающим урожай среди парней и девушек, которых затем он собирал вечерами вокруг себя. Он учил их, что попы разучились понимать Евангелие и истинные слова Божьи, что они забыли счастливую новость, согласно которой всякий грешник может быть помилован после покаяния, и что Господь, в конце концов, предпочтет одну заблудшую овцу целому стаду.

Еще рассказывали, что этот паломник отправляет в лесу странные богослужения с молодыми женщинами и девушками, которых приводил с собой. Он ломал ветви, выкладывал их крестом и молился. Потом гладил своих спутниц, целовал, плясал и пел с ними. Он объяснял им, что его поцелуи, его прикосновения угодны Богу. Он плясал в определенном ритме и пел те же псалмы, что женщины слышали в церкви.

Скоро стали распространяться еще более удивительные слухи. Неизвестный уже не ограничивался тем, что гладил своих «сестер» во время устраиваемых в лесной чаще церемоний. Шепотом говорили о ночных празднествах. Он разжигал большие костры, вокруг которых женщины безумно плясали до тех пор, пока их не охватывало головокружение. Тогда паломник кричал: «Унижайтесь перед грехом! Испытайте вашу плоть! Приносите себя в жертву!» И рассказчики едва осмеливались повторить, что происходило дальше, потому что это вгоняло в краску, ибо паломник посреди освещенного только звездами леса совершал с этими женщинами самые страшные грехи.

Скоро удостоверились, что этот странный старец теперь бродит по лесам и степям в сопровождении молодых женщин и девушек, оставивших своих родителей и мужей, чтобы следовать за ним в уверенности, что лишь он может спасти их душу.

Ни один крестьянин или паломник, попадавший к Ефиму Андреевичу, не приближался сам к старцу. Но один житель Покровского как-то раз встретил на базаре в Тюмени старика из соседней деревни, который сказал, что собственными глазами видел святого, выходившего из леса в компании девок. Он описал «чудотворца»: худой, довольно высокий, с развевающимися растрепанными бородой и волосами, падавшими длинными прядями ему на плечи, но разделенными пробором на лбу, как изображают на иконах Христа. Взгляд его глаз был пронзительным, лицо желтоватым, очевидно, из-за постов и воздержаний, наложенных на себя, и морщинистым, как у старика. Голос его был ласковым и приятным на слух. Выглядел он добрым и благочестивым, но тем не менее рассказчика при виде его бросило в дрожь.

Много вечеров прошло за разговорами и обсуждениями этой темы, как вдруг произошло знаменательное событие: Григорий Ефимович вернулся домой. Всякий раз, когда Прасковья Федоровна потом вспоминала эту первую встречу с Григорием после долгих лет его паломничества, эта ночь казалась ей самой необычной в ее жизни. В тот вечер она допоздна работала по дому, а когда наконец собралась ложиться спать, в дверь постучали. Она открыла и увидела одетого в темное мужчину, чье лицо на три четверти скрывала длинная борода; приняв его за одного из многочисленных паломников, часто просивших у Ефима Андреевича приютить их на одну ночь, она с почтением впустила его. Она не сразу его узнала: его выдали маленькие голубые глаза. Но Прасковью поразил взгляд, в котором было что-то веселое и лукавое одновременно.

Последующие события были такими же странными, как эта первая встреча. Когда все – Прасковья, старый Ефим и дети – пришли поздороваться с паломником и сказать ему «добро пожаловать», они не могли не заметить происшедших в нем изменений. Конечно, он выражал радость от того, что вновь видит семью после такой продолжительной разлуки, но радость его была совсем иной, чем у них, и, казалось, не имела ничего земного. Его первые слова были торжественны и продуманны, а когда все бросились на шею своему Григорию, почувствовали, что он уходит от всяких ласк и мягко отстраняется от проявлений их нежности. Он простер руку на их головами с достоинством священника; странная складка кривила его губы, а взгляд словно терялся где-то вдали. Наконец, от всей его фигуры исходила такая значительность, что отец, жена и дети, смущенные, отступили.

С этого момента Прасковья испытывала по отношению к мужу своего рода почтение, которое охватывает в присутствии священнослужителей. Когда она хотела постелить своему супругу постель на обычном месте, замерла от сурового взгляда Григория и, опустив голову, удалилась, словно покорная служанка.

Едва войдя в дом, Распутин попросил открыть ему потайную дверь в погреб, где обычно спали паломники, скрываемые таким образом от глаз властей. Обычно по узкой темной лестнице их провожала Прасковья. Как сжималось ее сердце в этот раз, когда она провожала по ней своего мужа! С порога ощущался тяжелый влажный воздух, а также холод. Маленькую комнатушку с низким потолком слабо освещал фонарь, в пламени которого изображения святых на стенах виделись смутно, что придавало им вид призраков.

Теперь Григорий Ефимович жил в этой клетушке, добровольно пренебрегая богатым домом над головой. Спать здесь приходилось на земляном полу. Ночью, на своей кровати, Прасковья могла слышать молитвы кающегося: из погреба доносились бесконечные жалобные стоны, прерывистые и хриплые. Потом печальные причитания сменились радостным пением псалмов.

Утром Прасковья вместе со старым Ефимом спустилась проведать несчастного. У подножия темной лестницы, при входе в каморку, они были подавлены видом, открывшимся их взору. Распутин стоял на коленях, и его страшно исхудавшее тело сотрясалось в мучительных конвульсиях. Уткнувшись лицом в землю, он жалобно и монотонно стонал, безостановочно повторяя: «Господи, помилуй меня!»

Затем он стал петь. Прасковья и старый Ефим преклонили колени под влиянием доселе незнакомого им чувства; они стали подпевать Григорию. Но скоро за пением последовал отчаянный взрыв раскаяния. Жена и отец склонили головы и вместе с ним молили Бога простить им их грехи.

Когда на следующий день новость о возвращении Распутина и о странных переменах в его поведении разлетелась по селу, многие не поверили в то, что Григорий стал святым; они слишком хорошо помнили, каким хулиганом был Григорий Ефимович раньше, как шлялся по кабакам и бегал за девками.

Однако уже со следующего утра многочисленные крестьяне с посохом в руке и в тяжелых сапогах, а также крестьянки в широких платьях и цветных платках на голове потянулись на двор старого Ефима. Многие из них твердо уверовали в святость Григория, многие в ней сомневались, но всеми двигало любопытство и желание его увидеть и послушать. Когда страшный голос святого донесся из погреба до их ушей, они вздрогнули и в нерешительности остановились наверху лестницы. Но некоторые все же решились спуститься, а когда оставшиеся снаружи увидели, что они возвращаются с выражением почтительного испуга на лице, не решились их расспрашивать.

Один за другим, побуждаемые любопытством, они спускались в погреб, и все, мужчины и женщины, посмотрев на святого, лежащего на полу, послушав его стоны и крики, возвращались в задумчивости. Среди них были и ровесники Григория, вместе с которыми он много ночей провел в пьянстве и дурных проделках. Они оказались в числе наиболее сильно сомневающихся в его святости. Собирались навестить его с твердым намерением высказать ему все, что о нем думают. Но при виде Распутина и они смутились, как и все прочие.

Особо сильное впечатление новоявленный святой произвел на местных женщин и девушек, спускавшихся к нему в погреб, и их родители и друзья могли заметить румянец, покрывавший их щеки, а также их возбуждение, когда они поднимались наверх. В их глазах блестел живой огонек, на губах играла загадочная улыбка, словно они только что узнали приятный секрет. Жители Покровского больше не сомневались в том, что в Григории Ефимовиче Распутине произошла перемена. Слова, которые паломник адресовал им из погреба об «освящении через грех», правда, входили в некоторое противоречие с религией, и по этой причине кое-кто из крестьян все еще не мог смотреть на Григория как на нового искупителя, какового в нем теперь видело большинство жителей села.

Женщины и девушки особо почитали его. Казалось, они были единственными, кто понял смысл его изречений. Когда вечером старики оставались возле своих домов, опираясь на палки, обсуждали эти новости между собой, стараясь совместить поучения «предсказателя из погреба» с наставлениями церкви, женщины выступали гарантами святости Распутина. Они с восторгом говорили о них и тем самым ежедневно увеличивали число его сторонников. Скоро в каждой крестьянской избе был юноша или старик, девушка или женщина, безоговорочно присоединившиеся к партии святого.

Отец Петр, деревенский поп, был единственным, кого распутинские рассказы не тронули. Еще с того момента, когда только появились первые слухи о «новом святом», и позже, когда по всему Покровскому распространились проповеди «проповедника из погреба», отец Петр с рвением истинного служителя церкви начал борьбу против этого нечестивого и гнусного учения. Он безбоязненно провозглашал при каждом удобном случае, что паломник Григорий есть посланец ада, что провозглашаемое тем учение о спасении через грех есть сатанинская ложь и что он искажает истинное слово Божье. Наконец, Григорий проклят, и все те, кто его слушает, стали его жертвами и будут прокляты в свою очередь. Суровый отец Петр, выпрямляясь во весь свой маленький рост, громогласно осуждал Распутина всякий раз, когда о нем заходила речь, и глаза его метали молнии.

Обращаясь к своей пастве, все менее и менее верной, он увидел, что ему придется дать жестокий бой демону, и однажды принял важное решение. После короткой молитвы он написал на большом листе бумаги все, что знал о Григории Ефимовиче, о его беспорядочной юности, о его вдохновленных дьяволом проповедях и оказываемом ими дурном влиянии. Наконец, он заявил, что эти изречения, несомненно, принадлежат проклятой секте хлыстов, а Григорий – один из ее адептов. И он считает своим долгом, во имя святой веры и ради спасения своего прихода в Покровском, известить власти, дабы те приняли надлежащие меры против бывшего ямщика Григория Ефимовича Распутина. Завершив это послание, он отправил его епископу Тюменскому и стал ждать дальнейших событий со спокойствием человека, исполнившего свой долг.

Прошло немного времени, и в Покровское нагрянула комиссия, возглавляемая епископом Тюменским. Она устроилась в доме священника и при помощи жандармов стала вызывать на допрос одного за другим жителей села, подозреваемых отцом Петром в том, что они спускались в тот самый погреб: парней и девушек, а также стариков и старух.

Сначала вызывали молодых женщин. Епископ пожелал выслушать их исповедь и попросил всех, в том числе своего секретаря, оставить его одного. Он по-отечески расспросил каждую, но, к огромному его изумлению, все, одна за другой, с необыкновенным пылом стали утверждать, что Григорий Ефимович – святой, которого не в чем упрекнуть, и что его речи полны благочестия. Старые крестьяне и пожилые деревенские кумушки, обычно очень болтливые, уверяли, что ни разу не слышали в погребе ничего предосудительного. Казалось, все село сговорилось, чтобы защитить лжепроповедника. Все твердили, будто Григорий произносил исключительно благочестивые речи, молился и накладывал на них наказания во славу Божью.

В конце концов епископ, как и остальные члены комиссии, потерял терпение. Он собирался встать и объявить заседание закрытым, когда, дрожа от негодования, поднялся отец Петр; он трижды перекрестился и с гневом воскликнул: «Все эти люди уже находятся во власти антихриста! Их устами говорит демон лжи! Комиссия должна заслушать измышления проклятого проповедника из погреба!»

Тогда комиссия решила направить к дому Ефима самого отца Петра в сопровождении жандарма. Оба отправились туда. Священник остался возле лестницы и стал ждать, а жандарм спустился в погреб.

Войдя в каморку, он увидел распростертого на полу и с жаром молящегося Григория. Его сосредоточенность была так велика и произвела на жандарма такое впечатление, что он, побежденный, сам опустился на колени возле двери и принялся молиться вместе с паломником. Григорий заметил его, подошел, перекрестил и сказал несколько чудесных слов, которые простоватый жандарм никогда прежде не слышал. Тот, взволнованный, взял руку Распутина и почтительно поднес к губам, бормоча: «Отец Григорий, отпусти мне мои грехи…»

На обратном пути, несмотря на настойчивые расспросы попа, добивавшегося ответа, убедился ли он теперь в богохульствах, проповедуемых антихристом, жандарм хранил молчание. Затем перед комиссией он в нескольких словах сообщил, что не заметил ничего подозрительного, а его показания были занесены в протокол. В данных условиях епископ ничего не мог предпринять против Григория Ефимовича Распутина, только приказать установить за проповедником из погреба наблюдение, после чего покинул Покровское. Отцу Петру пришлось с глубоким сожалением констатировать, что дела остались в том же положении, в каком были раньше.

В селе скоро узнали о чудесном обращении жандарма, в котором увидели новое доказательство святости «отца Григория». Жандарм оказался первозванным, и это определение закрепилось за ним. Простой мужик Распутин окончательно стал для всех крестьян «батюшкой» и «старцем».

Репутация нового святого быстро росла и даже стала известна в соседних губерниях. Скоро из дальних городов и деревень в Покровское потянулись ходоки, чтобы увидеть и услышать «отца Григория». Дом старика Ефима стал местом паломничества, а во дворе стояла толпа крестьян перед входом в погреб, откуда доносился голос Григория Ефимовича, одного из благочестивых странников, удалившихся от мира, «истинный голос святой русской земли», голос правды.

Ничто так не способствовало росту репутации Распутина, как вмешательство властей. Тираны пытались схватить Божьего человека, бросить его в темницу, чтобы затем распять. И теперь Григорий, подвергшийся гонениям за свое праведное учение, рассматривался как святой, несущий истинное слово Божье.

Мужчины во время полевых работ, женщины вечерами за пряжей, старики на лавках перед домами, рыбаки, сектанты в своих потайных убежищах – все говорили только о чудесах «нового святого». Вспоминали, что однажды он остановил дождь и вырвал монашку из когтей дьявола. Наконец, никто больше не сомневался в том, что таинственный незнакомец, о котором они столько слышали, был отец Григорий.

И все это за три недели, три недели, в которые Григорий ни на мгновение не покидал своего подземного убежища и лишь на двадцать первый день вышел на свет. Уже утром того памятного дня во дворе и на улице перед домом Ефима собралась большая толпа, чтобы присутствовать при торжественном выходе святого человека после суровой епитимьи.

Еще утром они вновь услышали будоражащий экзальтированный голос, распевавший псалмы, и вот наконец необычный человек замолчал. Взволнованная толпа ожидала в полной тишине. Крестьяне не шевелились, затаив дыхание. Внезапно в полумраке проема двери, ведущей в погреб, появилась исхудавшая фигура паломника. Его кожа имела восковой цвет, нос казался огромным на осунувшемся от постов лице.

Он медленными шагами с достоинством проследовал, рассекая толпу, на улицу. Его манера держаться была строгой, но взгляд маленьких светлых глаз выражал доброту, умиротворенность и радость. Тогда все крестьяне упали перед ним на колени, стали целовать его руки и полы его кафтана, крича: «Отец Григорий! Наш спаситель!»

Ему приходилось часто останавливаться, наклоняться к присутствующим, благословлять их и говорить: «Я пришел, чтобы донести до вас голос нашей святой матери Земли и научить блаженному секрету, который она передала мне, о спасении через грех».

Он медленно прошел по длинной улице до берега Туры. Всюду на его пути люди опускались на колени и воздавали ему почести. Наконец женщины и девушки подошли к нему, окружили и надели на голову венок из цветов. Он обернулся и, улыбаясь, благословил их. Тогда крестьяне принялись целовать платья этих женщин, избранных святым себе в ученицы.

В последний раз он остановился на берегу Туры, обернулся к толпе, произнес короткую молитву и, с благословляющим жестом, отпустил всех, удержав возле себя только своих «сестер».

Крестьяне возвратились сильно взволнованные, некоторые, оглянувшись, видели, как святой в окружении своих последовательниц уходил через поле к лесу, в котором и скрылся.