Разрозненные страницы

За большим столом

«Темные» заседания (обсуждение тем будущего номера) в сатирических журналах всегда меня интересовали, и я обязательно приходила, когда меня приглашали. Был такой обычай звать на «темные» заседания близких журналу людей – актеров, писателей. В «Чудаке» собирались Д. Бедный, В. Ардов, А. Бухов (еще «сатириконец»), А. Арго, И. Ильф и Е. Петров, А. Гарри, Е. Зозуля, К. Ротов, Ю. Ганф, М. Черемных, Э. Кроткий, Б. Ефимов и мы вместе с ними.

За огромным столом сидят те, кто обязан бывать, кто бывает всегда и кто приходит иногда. Шум, разговоры, смех. Хотя заседание как будто уже началось, но Демьян Бедный дочитывает последние строчки новой частушки. Кто-то читает басню о ЦЕБРИЗе. Это было такое время, когда изобретателям приходилось долго обивать пороги ЦЕБРИЗа (Центральное бюро изобретений), чтобы устроить на службу людям свое изобретение. Нередко проходили месяцы, годы, пока дело могло тронуться с места. А басня была такая:

 
В ЦЕБРИЗ (конечно, это сон)
Явился Томас Эдисон.
И спрашивает Томас:
«Начальство здесь иль дома-с?»
 
 
Швейцар (конечно, это сон)
Воскликнул: «Томас Эдисон?!
Тот самый Томас Альвас?
Мне, – говорит он, – жаль вас.
 
 
Для нас, конечно, это честь —
У вас новинку приобресть.
Но вы представьте, Томас,
Сегодня – нет приема-с!»
 

Знаменитый «темач» Глушков показывает соседям список последних сочиненных им тем для рисунков. (Это был великий выдумщик, его темы всегда принимались и безошибочно попадали на страницы журнала.) Гул голосов все усиливается. Но вот редактор «Чудака» Михаил Кольцов вдруг бросает какую-нибудь реплику или же задает кому-то через стол самый невинный вопрос. Например: «Что это, у вас, кажется, новый костюм?» И все мгновенно реагируют, раздаются десятки ответов, новых вопросов, соображений, острот. Разговаривают о разном, уже давно забыли про костюм. Начинаются споры, ничего нельзя разобрать. Кольцов сидит молча и то ли слушает, то ли нет. Потом вдруг на чьей-то фразе он, постучав карандашом, говорит:

– Стоп! – И все постепенно стихает.

А он спрашивает кого-то:

– Вы что сейчас сказали?

Тот повторяет.

– Вот, – говорит Кольцов, обращаясь к рядом сидящему секретарю, – это запишите. Дайте разработать автору такому-то и художнику такому-то.

А за столом разговоры и шум опять нарастают до крика. И снова «Стоп!» главного редактора, поймавшего чье-то неожиданное предложение. Так он выуживает из этого шума тему за темой, рассказ за рассказом – все то, что необходимо для очередного номера, для сегодняшнего дня.

Когда в Москве проходил Международный шахматный турнир, переживаний, разговоров, острот и эпиграмм на эту тему было предостаточно. Вот две шутки:

 
Вера Менчик,
Бедный птенчик,
Потеряла раз ферзя.
А ферзя терять нельзя!
 

Сказал, по-моему, С. Кирсанов.

И вторая:

 
Дочь чеха Вера
Чуть-чуть не обыграла Чеховера.
Но Чеховер придумал тут разменчик,
И проиграла Вера Менчик.
 

Кто написал, не знаю, за точность текста не ручаюсь.

Позднее, после войны, обычай «темных» заседаний с приглашенными друзьями-сатириками продолжал жить в «Крокодиле». После войны состав присутствующих сильно поредел и изменился. Но каждый раз старые друзья, и новые тоже, встречались здесь радостно, рассказывали друг другу новости, сыпали остротами, передавали из уст в уста эпиграммы. Когда журналист М. Левидов написал пьесу, появилась эпиграмма – по-моему, В. Типота:

 
Левидов от ума большоу
Стал подражать Бернарду Шоу.
Но то, что хорошо у Шоу,
То у других нехорошоу.
 

Я припоминаю, как однажды меня пригласили на обсуждение готового материала очередного номера «Крокодила».

В комнате редактора уже много народу: Лагин, Весенин, Абрамов, Ленч, Ардов, который за эти короткие минуты уже успел наострить и рассказать много смешного. Это происходит после войны, когда только что отменили карточки. Входит художник Ганф – остроумнейший человек в Москве, блестящий карикатурист. Здоровается с кем-то, оглядывает присутствующих, видит Ардова и ласково спрашивает:

– Ну, что, по-моему, судя по довольному выражению лица Ардова, он уже успел всех охватить своим хамством?

Собравшихся приглашают в зал. Переговариваясь, они рассаживаются. Одним из первых читает начало своего нового рассказа Виктор Ардов. Там идут такие строки (привожу по памяти): «Как человек аккуратный, Николай Авдеевич достал из кармана картонную обложку, в которой носил хлебные карточки, и протянул их продавщице. Она внимательно посмотрела на него…» В это время в тишине раздается тихий, деликатный голос:

– Витенька, а ведь карточки позавчера отменили!

Кое-кто приглушенно фыркает. И опять слышится очень ехидный голос Ганфа:

– Витенька, а все-таки над рассказом смеются.

Вот так всегда остро и неожиданно создавались страницы сатирических журналов.

О юморе

В детстве, когда мне приходилось слышать, как взрослые разговаривали со своими друзьями (я имею в виду старшую сестру Мусю и брата Ивана), я быстро усваивала их шутки. Например, девочки-подруги, если одна из них или мальчик уступали место, передавали или подавали книгу, благодарили так:

– Тронута, двинута, перевернута, опрокинута!

Мне казалось это так смешно, и я старалась повторить это своим маленьким товарищам. Они не понимали, а я воображала, какая я взрослая – понимаю.

Если брат читал, а ему загораживали свет от лампы или окна, он говорил:

– Исчезни! Не всякая пустота прозрачна!

Меня это прямо приводило в восторг: как это придумано! Конечно, пустота должна быть прозрачна, например графин, а вот нет – я загораживаю ему свет! И я скорее исчезала, а Иван продолжал читать.

Но как-то раз так случилось с сестрой Мусей, и он повторил эту фразу. Я была довольна: сейчас она скорее отойдет. А Мария осталась на месте и вдруг произнесла:

– Не всякая острота удачна!

Как здорово! Так сумела ответить! Но Ваня поднял голову и сказал ей:

– Для такой пустоты хватит этой остроты!

Сестра замолчала, а я ликовала и радовалась, что Иван так прекрасно, смешно придумал ответить и победил. А потом я одна, сама себе, повторяла:

– Не всякая пустота прозрачна!

– Не всякая острота удачна!

– Для такой пустоты хватит этой остроты!

У нас в последние годы юмор стал модным. Появились даже специальные рубрики в журналах. «Чувству юмора» посвящены целые статьи, доклады. На каждом шагу можно услышать о чувстве юмора. Доходит до ужаса: продавщица, вешая огурцы, разговаривает со старым человеком очень грубо. Гражданин спрашивает:

– Почему вы так неуважительно разговариваете с покупателем?

Продавщица смело и независимо говорит ему:

– А в чем дело? Я ведь вас, кажется, не обзываю?! У вас нету чувства юмора.

Ну вот. У меня это чувство есть. И моя работа всю жизнь посвящена юмору. Часто и в жизни приходилось прибегать к нему, чтобы не заплакать. Всю нашу жизнь мы воспринимали юмор, не обсуждая, надо ли иметь чувство юмора. Просто оно было с нами постоянно. Были люди, чьи шутки и остроты повторялись, передавались, вызывая смех или улыбки. Бывал даже «гамбургский счет» – кто самый остроумный в этом году. Меня всегда восхищали не присяжные остроумцы, прославленные остряки, от которых ты слышишь заготовленные остроты целыми обоймами. Прельщало и удивляло тонкое понимание смешного, блеск неожиданных поворотов мысли. Это была атмосфера нашей жизни. Мы работали, дружили, ценили острое слово, смеялись друг над другом и зло и добродушно, не забывая высмеять себя в первую очередь, ну – во вторую. Чувство юмора было дано нам как зрение, слух, осязание.

Были Н. Эрдман, М. Вольпин, Ю. Ганф, Д. Гутман, В. Типот, И. Ильф, Е. Петров, Е. Шварц, В. Масс. Еще появился Никита Богословский, который был моложе всех нас, тоже молодых. Он обладал удивительной легкостью, быстротой реакции в разговоре. В него влюблялись все – мужчины и дамы. Даже А.Н. Тихонов, человек солидный, дружил с ним, вызывая нашу ревность (ревновали Тихонова). А потом остроумие стало его второй профессией, правда, именно тогда в остротах появилось некоторое количество брака. Притом Богословский всегда оставался прекрасным композитором-песенником. Для нашего театра им была написана прелестная маленькая опера «Усы». Других его опер я не знаю. Когда-то Сергей Эйзенштейн сказал:

– Если считать, что каждый человек похож на какого-нибудь зверя, то Богословский, по-моему, похож на горжетку.

Так все годы нашей жизни мы, те, кого я упомянула, и многие-многие другие шли рядом. Мы – совсем разные, но были все интересны друг другу. И юмор у каждого был какой-то особый, свой. У Виктора Ардова всегда были готовы целые серии острот. Вы не успевали сказать ни слова, а на вас сыпался град ударов, как у отличного боксера: удар, удар, хук справа – и вы в нокауте. При этом В. Ардов изучал природу смешного, коллекционировал юмор, знал наизусть страницы Ф. Горбунова, Н. Тэффи, А. Аверченко и всегда мог рассказать что-то, чего не знал никто. В этом отношении соперничать с ним мог только Иосиф Прут или Зиновий Паперный.

В. Типот любил играть словами. Его спрашивали про новую нашумевшую премьеру:

– Вы видели «Конец Криворыльска»?

– Что вы! – отвечал он. – Я еще даже начала не видел!

Однажды к Типоту приехала сестра из Ленинграда, ученая-литературовед. Типот устраивает ее ночевать у себя. Нади (жены) нет дома. Виктор Яковлевич неумело постилает постель, достает из комода наволочки и т. д. Лидия Яковлевна, человек скромный и застенчивый, говорит ему:

– Слушай, Виктор, ты брось возиться! Мне все равно, как спать. Я могу ночевать хоть на гвоздях.

Типот останавливается посреди комнаты с одеялом и подушкой в руках и говорит:

– Ну, милая моя, это ты брось! Где я тебе ночью гвоздей достану?!

В ресторане ЦДЛ В. Типот спрашивает официанта:

– Ну, что можно съесть повкуснее?

Официант предлагает:

– Есть судак в тесте, – раньше назывался судак-орли, но в борьбе с преклонением перед Западом все иностранные названия заменили русскими.

Типот задумчиво:

– Судак в тесте! Странно… У моего друга, я знаю, есть тесть в Судаке… Нет, не пойдет в тесте.

Дети

Кто-то сказал, что нужно жить долго: тогда до всего доживешь. Вот таким образом и я дожила до Международного года ребенка. Какая это радость для меня! Я выяснила, что не зря я всю свою творческую жизнь отдавала этой теме. Значит, это действительно было нужно!

Теперь хочу я немного рассказать об этих маленьких людях, о малышах, которые занимают в нашей жизни, надо сознаться, большое место. И в моем творчестве тоже.

Как это произошло? Почему я, характерная актриса, сыгравшая в театре и кино множество «взрослых» сатирических ролей, вдруг навсегда связала свою актерскую судьбу с образом ребенка?

Сначала меня просто привлекла забавная манера детской речи, ошибки, перевирание слов: «Там, в зоопарке, один был белый, а другой был бурный медведь»; «Мама, дай мне бутерброд с величиной»; «А у нас был доткор!»; «Вот идет кондуткор».

В дальнейшем пристальные наблюдения, постоянное общение с детьми помогли мне узнать их ближе и создать образ ребенка, раскрывая перед взрослой аудиторией его душу, его радости, обиды, недоумения, сложность ежедневного познавания мира. А затем понадобилась определенная степень мастерства, чутье актера, чтобы раскрыть глубину этого образа. Все равно, семнадцать тебе лет или пятьдесят, это одинаково далеко от четырехлетнего человека. А рассказывать маленькие новеллы от лица ребенка нужно было так, чтобы зал тебе поверил. Пустое подражательное кривлянье и сюсюканье недопустимо, оно просто оскорбляет и взрослых, и ребенка.

Затем стал для меня трудной задачей выбор темы. Мне сначала казалось, что ребенок может говорить только о веселых пустяках. Но постепенно я убеждалась, что тема не исчерпывается смешными и забавными фразами, а включает в себя и сложные психологические, порой необычайно глубокие движения детской души. Это позволяло коснуться самых недетских тем. Так, в рассказе С. Михалкова «Я и Павлик» идет речь о молодой семье, почти разрушенной. Однако потом жизнь заставляет родителей понять собственные ошибки во взаимоотношениях. Судьба детей становится снова светлой, такой, какой должна быть. В другом рассказе, «Как это было» Евгения Пермяка, ребенок весело рассказывает одно, а взрослые слышат за этим совсем другое – горькую историю о покинутой матери, о человеческом горе и радости. То внимание и интерес, которые вызывали у зрителей рассказы о детях, связали меня с этой темой навсегда.

Мы так много говорим о детях, об их воспитании, об этике, эстетике, но подчас не помним, что вот – маленький человек, а вот – огромный окружающий его мир. Каждый день – новые понятия, впечатления, слова, ощущения. Как разобраться в этом во всем? Кто поможет ребенку?

Первоклассник с восторгом рассказывает маме:

– Мама, меня сегодня одного вызывали к доске!

Мама удивлена:

– Зачем же? Учительница тебя спрашивала? Мальчик, захлебываясь от гордости, объясняет:

– Она меня попросила: «Воробьев, встань сюда, к доске, повернись к классу лицом, посмотри на всех ребят и запомни: вот как надо сидеть за партой, а не крутиться, как волчок. У меня даже голова от тебя закружилась».

Вот ребенок уже научился задавать вопросы, и они сыплются на взрослых почти без перерыва. С. Маршак как-то сказал, что каждый человек в раннем детстве проходит один из своих самых трудных университетов. Маленький мальчик спрашивает:

– Мама, разве луна – это человек?

– Почему ты такие глупости говоришь, – возмущается мама. – Ведь ты уже большой, тебе четыре года!

– А почему тетя Валя сказала вечером, когда мы гуляли: «Вон видишь, луна вышла и на нас смотрит, а ты балуешься?»

Так помогите ребенку хоть немножко! Отвечайте ему, товарищи! Ему не нужны ни литературные обобщения, ни научные изыскания. Надо говорить коротко и просто: так, мол, и так. Но никогда не отвечать: «Не знаю». Ведь дети верят, что взрослые знают всё. Не разочаровывайте их. А взрослые для него – и восьмилетний брат, и восьмидесятилетний дедушка.

Трехлетний Толик говорит своей маме про шестилетнюю Марину:

– Мамочка, эта маленькая тетя меня подняла, когда я упал!

Каждый раз удивляюсь, откуда малыши знают, чем им надо интересоваться. Девочка проходит мимо машин хладнокровно. Мальчишка, даже малюсенький, останавливается рядом с колесом грузовика, замирая от счастья.

Мальчики при этом ужасно боятся походить на девчонок. Когда Мите О. в первый раз сделали прическу с боковым пробором, он страшно возмутился:

– Я не буду так ходить! Так только женщины причесываются.

– Тогда скажи, какая же прическа мужская, по-твоему?

– Не знаю. Ну, хотя бы лысина.

А вот анекдот или маленькая история, рассказанная англичанином.

– Папа, скажи мне, откуда я взялся? – спрашивает сын.

Бедный папа, бледнея и краснея, не находя слов, начинает рассказывать, как они с мамой полюбили друг друга, как поженились. Мальчик внимательно слушает некоторое время, потом нетерпеливо перебивает:

– Нет, папа, я не про вас с мамой спрашиваю. Вот у нас в классе один мальчик из Бресфорда, два других из Манчестера. А я-то откуда?

Взрослому часто трудно уловить ход мысли ребенка. Так и здесь отец начал объяснять мальчику что-то свое, а ребенок, оказывается, просто хотел узнать, откуда он приехал.

Конечно, у каждого взрослого свой метод воспитания ребенка, который ему кажется самым лучшим. А теперь на помощь приходит еще телевизор. Какое количество зрелищ, новой информации, советов получает маленькое создание! На подаренной мне С.Я. Маршаком книжке автограф:

 
Как зритель, не видевший первого акта,
На свет появляются дети.
И все же они ухитряются как-то
Понять, что творится на свете.
 

Но ведь все надо переварить, усвоить! Найдется ли у нас, взрослых, время, терпение, чтобы быть хоть иногда рядом, чтобы объяснить непонятное, вовремя определить доступную дозу?

Маленький Саша слышит по радио объявление: в 19 часов 30 минут опера Россини «Севильский цирюльник» – и вечером сообщает отцу:

– Сейчас пойдет опера «Советский целинник». Отец удивлен, он не знает такой оперы, а Саша так уловил и понял в совершенно незнакомом, чужом названии интересные ему, близкие, понятные слова.

А как научить понимать прекрасное? Ведь как сказал Маршак, а он так много внимания уделял детям: «Пусть люди с детства приучаются к тому, что художественные образы не летят сами, как гоголевские галушки, в рот, а требуют сосредоточенного внимания и активности».

Внимания и активности у ребят хватит, только подавай пищу их уму. Я сказала одному Димке:

– Слушай, что ты смотришь все передачи подряд? Нельзя же так!

Он мне ответил:

– Можно. Бабушка сама говорит, что телевизор на меня очень хорошо влияет. Я бы хотя бы в это время не хожу на голове и ничего дома не ломаю.

Но ничто, никакой телевизор никогда не заменит ребенку живого общения в семье, не научит его простым правилам: «Сиди прямо», «Отвечай, когда тебя спрашивают», «Не перебивай взрослых», «Не кричи так громко в троллейбусе», «Не толкайся».

Четырехлетний сын горестно говорит отцу, с которым встречается только в выходной день (отец уходит, когда сын еще спит, а приходит, когда он уже спит):

– Папа, почему мы с тобой никогда не совпадаем?

Трудно себе представить, как рано проявляется во всем характер маленьких людей, черты будущего человека: мягкая уступчивость или откровенный эгоизм, упрямство или удивительная чуткость, мужество или равнодушие.

Четырехлетний внук сидит со своей бабушкой и рассказывает ей страшные сказки о разбойниках. Потом говорит:

– Мой папа Алеша. А у тебя папа кто?

– У меня папы нет, – отвечает бабушка (еще не старая), – он давно умер.

Когда бабушка собирается уходить, мальчик серьезно говорит ей:

– Ты, бабушка, не печалься. Я, как вырасту, стану твоим папой и защитю тебя от разбойников.

Была у меня знакомая девочка пяти лет. Как-то вечером, встретив ее в саду с куклой в руках, я спросила:

– Что же ты так поздно вынесла свою дочку в сад? Она же простудится!

Девочка посмотрела на меня с превосходством человека, не подверженного нелепым фантазиям, и сухо сказала:

– Ну что вы! Как же она может простудиться? Она не живая.

У одной мамы был такой разговор с трехлетним сыном Андрюшей:

– Почему плачет Игорь? Ты его обидел, Андрюша?

– Нет, мамочка. Он сам обиделся. Я его только водой облил. Грязной.

Английский писатель У. рассказал мне, что как-то получил письмо от маленькой школьницы. Она писала: «Дорогой мистер У.! Я хочу стать писателем, как и Вы. Только почему-то у меня ничего не получается. Это потому, что у меня совсем нет никаких мыслей. Я Вас очень прошу, если у Вас будут оставаться лишние мысли, прислать их мне». Мистер У. прочел это письмо жене в присутствии своей маленькой дочери, которая строго спросила:

– Я надеюсь, папа, ты уже послал ей хоть одну мысль?

Вот как удивительно чувствуют и думают дети! Воспитатели, папы и бабушки, только держитесь да приглядывайтесь, как бы чего не пропустить, как бы помочь им удержать хорошее и не укрепить плохое.

Ребенок сидит за столом. Его посадили обедать. Он сидит и слышит, как его мама и бабушка громкими голосами, как всегда, высказывают свое недовольство друг другом или соседями. Мальчик зовет их, повторяя слово, которое, видно, часто слышал из их уст:

– Нахалки, скоро вы меня будете кормить? – думая, что так и надо говорить.

Мы часто беспокоимся, почему дитя так поздно начинает ходить. Но редко задумываемся, почему так долго не пробуждается в нем душевная деликатность, скромность, желание помочь кому-нибудь.

Дома навсегда должна быть исключена фраза «Оставь его, он еще маленький». Эти маленькие создания мгновенно улавливают взаимоотношения взрослых. В семье, где бабушка часто сердится на дедушку из-за общего любимца кота, пятилетняя Ольга наставительно говорит:

– Бабушка, у тебя совершенно неправильная политика в отношении дедушки и Маркиза!

Мне часто говорят:

– Вы, наверное, очень любите детей? Ведь вы их так хорошо знаете!

Это верно, я знаю их хорошо. Может быть, поэтому мне трудно ответить одним словом: «да» или «нет».

Прежде всего, я разговариваю с детьми всегда с уважением, серьезно, не подлизываюсь к ним и в то же время не фамильярничаю: не нажимаю на нос пальцем, как на звонок, и не говорю «Тр-р-р».

– Ты долго ломал эту машину? – спрашиваю небольшого человека с остатками автомобиля, прижатыми к груди.

– Долго, – говорит он охотно. – Два дня.

Обычно дети хитро лавируют, пользуясь всеми доступными и недоступными способами, чтобы добиться своего. И в большинстве случаев это им удается. Не позволил папа, бегут к бабушке, к маме. Заступники всегда найдутся, и постепенно слово «нельзя» для некоторых детей перестает существовать вовсе. А между тем это первое понятие, которое ребенок должен усвоить. А вместо него появляется «хочу».

Мы часто многословно рассуждаем об уважении к детям. Говоря серьезно, уважение – первая заповедь человеческого общества. Значит, прежде всего надо уважать ребенка и этим воспитывать в нем чувство собственного достоинства. Тогда можно ожидать, что и он будет уважать других.

Вот мы едем в поезде, по делу или в отпуск, на курорт. В вагоне можно встретить и малыша. Если он вас интересует, вы, очевидно, поговорите с ним, расскажете что-нибудь, глядя вместе в окно. Но чаще всего взрослые в ребенке находят для себя дорожное развлечение: иной, проходя мимо ребятишек, нажимает на нос или на живот ребенка, не считаясь с тем, приятно это ему или нет, произнесет «тр», «дзинь». Думая, что начало знакомства уже положено, взрослый задает вопрос: «Куда едешь, мальчик?» Это уже седьмой раз сегодня его об этом спрашивают, но мальчик отвечает покорно:

– К папе.

Пассажир, поглядывая на молодую маму, говорит громко, чтобы она слышала:

– Зачем тебе к папке ехать? Поедем со мной!

– Нет, – испуганно отвечает мальчик, – я к папе хочу.

– Поехали ко мне. У меня мотоцикл дома. Будем кататься на пару.

– Нет, – говорит твердо мальчик. – Я поеду к папе!

Тогда попутчик хватает его поперек живота, почти до потолка подбрасывает и с хохотом объявляет:

– А вот возьму и унесу тебя! А твоя мама одна поедет к папке!

Обычно дело кончается ужасным ревом, и малыш не покажется в коридоре, пока страшный дядя не сойдет со своим страшным чемоданом с поезда.

Но бывают варианты. Дети быстро усваивают эту фамильярную манеру. Они хохочут, требуют несколько раз в день, чтобы их подбрасывали. Заходят в любое купе, жуют конфеты, виснут на «чужих тетях», сидят на коленях или носятся по коридору с криком, воплями, барабанят в закрытые двери. Нельзя ни читать, ни отдохнуть. Их никто не остановит – «Как же можно? Ведь это же дети! Они еще маленькие. Пускай побегают!»

Бывает, что и мамы этим весьма довольны. Они спокойно сидят, болтают, вяжут. Мамы даже не подозревают, что первый урок неуважения к взрослым их детьми усвоен.

Не надо поэтому потом удивляться, если пришедшие с родителями дети начинают бегать между столиками кафе или ресторана, пока их не остановят – не родители, а пожилой официант, сказав:

– Что вы, ребята? Ведь вы же не дома!

Сидящая за столиком мама, может быть, скажет дочке, которая, расшалившись, шлепает ложкой по манной каше:

– Маечка, перестань! Ты же на тетю брызнешь!

Но тетя тут же, приторно улыбаясь, ответит стереотипно:

– Ну что вы! Ничего! Она же маленькая! – а потом долго будет оттирать носовым платком пятнышко на рукаве своей новой кофты и возмущаться: – Ну и мамаша! Маленькую девочку так избаловать!

Я хочу закончить разговор о детях одной небольшой историей. Она рассказывает о простодушии и доброте этих маленьких людей, о доброте, которая покоряет нас, взрослых, потому что в ней мы угадываем, узнаем ту великую доброту, на которой держится мир.

Когда папанинцы вернулись с полюса, творилось нечто невообразимое. Вся Москва была как бы опьянена, ошеломлена их подвигом, их храбростью.

И весь Союз слал им письма, телеграммы, подарки.

Конечно, и Клуб мастеров искусств устроил торжественный, необыкновенный вечер, чтобы обрадовать, удивить папанинцев, чтобы им было весело и чтобы они знали, как их ждали. Образцов придумал чудный номер: белый медведь пел посвященный папанинцам романс о том, как он теперь одинок и тоскует о них.

Бедные герои, которые справились со всеми опасностями и трудностями жизни во льдах, тут прямо обессилели от приемов, балов, поездок, рукопожатий, звонков и объяснений в любви.

Когда я была у Папанина, он рассказывал мне об этом и показывал подарки, которые получил от разных людей. Больше всего мне понравилось одно письмо. Писали ему из глухой деревни, с Урала. Вся семья сидела за столом и думала и горевала, что послать в подарок Папанину. А пятилетняя внучка сказала:

– Бабушка, если нам нечего послать ему в подарок, пошлем ему меня.