Северные окраины Петербурга. Лесной, Гражданка, Ручьи, Удельная…

Быт и благоустройство

Как уже говорилось, Лесной долгое время являлся уникальным сочетанием дачного предместья и научного пригорода. И хотя любые бытовые подробности по своей значимости совершенно не могут сравниться с событиями научной жизни, лесновский быт заслуживает самого серьезного внимания.

Каким же знали Лесной петербуржцы конца XIX – начала XX веков? Сведения о бытовой жизни Лесного можно встретить во множестве старых путеводителей и справочников тех лет.

Лесной являлся полугородом-полупригородом, уютным, тихим, сонным, со своим особым ритмом жизни. Сообщение Лесного с Петербургом осуществлялось двумя основными способами: по конно-железной дороге (конке) и по Финляндской железной дороге через станцию Ланскую. Вагоны конно-железной дороги ходили от Михайловской площади и Технологического института по Литейному проспекту и доезжали до клиники Виллие на Выборгской стороне.

Облик Старо-Парголовского проспекта (ныне проспект Мориса Тореза). Фото начала XX века

Оттуда шла пригородная паровая конка – по Большому Сампсониевскому, Выборгскому шоссе, затем по Новосильцевской улице и далее через весь Лесной до часовни у Большой Спасской улицы. Паровик двигался с шумом и пыхтением, оставляя за собой клубы черного дыма, долго стоял на многочисленных разъездах и в ожидании встречных поездов. «Старые, много лет перемонтированные паровики часто на пути портятся, происходят неприятные задержки», – замечала одна из столичных газет.

Поезд «паровой конки» на 2-м Муринском проспекте. Фото начала XX века

«Паровичок» в Лесном. Фото начала XX века

Летом к составу прицепляли открытый двухэтажный вагон с «империалом». «Состоятельные пассажиры располагались внутри вагонов, уплачивая за проезд шесть копеек, те, кто победнее, лезли по витой лестнице на империал либо устремлялись на передние площадки, где билеты стоили на две копейки дешевле, – вспоминал впоследствии актер и писатель Борис Михайлович Филиппов, живший в Лесном в начале XX века. – Экономия неизбежно приводила к тому, что пассажиры „второго класса“ прибывали к месту назначения закопченные, как кочегары».

Тем, кто выбирал путь в Лесной по линии Финляндской железной дороги, приходилось от станции Ланская до центра Лесного порядочное расстояние проходить пешком. В 1910-х годах в Лесной проложили трамвайную ветку.

Круглый пруд на пересечении 2-го Муринского и Институтского проспектов. Фото начала XX века (из фондов ДЦИВ)

У Круглого пруда, на пересечении 2-го Муринского и Институтского проспектов. Фото начала XX века

К концу XIX – началу XX века в Лесном существовало несколько центров жизни. Один находился у Круглого пруда на пересечении 2-го Муринского и Институтского проспектов. Круглый пруд, соответственно своему названию, имел круглую форму, был небольшим и неглубоким, огороженным живой изгородью и обсаженным деревьями. Второй центр Лесного, который старожилы до сих пор называют «пятачком», располагался у перекрестка в районе нынешней площади Мужества, где раньше сходилось несколько улиц Лесного. Тут в начале XX века находилось много торговых заведений – аптека Шлезингера, булочная купца Сотова, писчебумажный магазин и другие.

Главным проспектом Лесного служил 2-й Муринский, имевший для Лесного, как отмечал М.И. Пыляев, «значение Невского проспекта, где сосредоточены главным образом лавки и магазины». Здесь размещались булочные, виноторговые, галантерейные, овощные, посудные, портерные и прочие лавки.

2-й Муринский проспект, угол Малой Спасской улицы. Фото начала XX века

А вот Выборгское шоссе (нынешний проспект Энгельса), по отзывам современников, являлось едва ли не самым злачным местом северных районов. Здесь находилось большое количество постоялых дворов, чайных и трактиров. И хотя на вывесках значилось «без крепких напитков», верить этому было нельзя.

Одно из самых больших жилых зданий в Лесном, появившееся в начале XX века, сохранилось на 2-м Мичуринском проспекте (возле исчезнувшего ныне Круглого пруда)

Днем посетители этих заведений – пригородные крестьяне, «чухонки» и рабочие ближайших заводов. «По ночам же публика совершенно меняется, – отмечал современник. – Едва начинает темнеть, как со всей Выборгской стороны, из Новой Деревни, Черной речки, Шувалово и т. д. начинают стекаться на шоссе всевозможные типы темного Петербурга». Тут ночевали нищие, попрошайки, мошенники и прочий сброд.

Репутацию одного из наиболее злачных лесновских мест в начале 1910-х годов имел перекресток Выборгского шоссе и Английского проспекта (ныне проспект Пархоменко). Как отмечал обозреватель газеты «Вечернее время», здесь расцвел «пышный букет кабаков». В начале июня 1912 года он пополнился еще одним питейным заведением: здесь открылась пивная от завода Калинкина. «Итак, на этом пункте сконцентрировано: ресторан, пивная „Старой Баварии“, гостиница, пивной склад и новая пивная лавка завода Калинкина, – писал современник. – Допустимо ли на протяжении 75 шагов, да еще неподалеку от церкви, громоздить эти злачные места?»

Тем не менее Лесной считался одним из самых здоровых в природном отношении мест под Петербургом. Так, по словам известного бытописателя столицы В.О. Михневича, Лесной «по высоте своего положения пользуется славой – самой здоровой из всех петербургских окрестностей». Несколько портили репутацию густые лесновские туманы, возникавшие иногда из-за обилия прудов и (по Михневичу) «из-за близкого соседства Парголовских озер и болот».

Выборгское шоссе возле Орлово-Новосильцевской богадельни (слева). Фото начала XX века (из фондов ДЦИВ)

«Удобное сообщение, расположение в пределах почти городской черты, обилие растительности, какую представляют роскошный Институтский парк, Беклешовский сад с прудами и лодками для катания, сосновый лес и сравнительная дешевизна помещений – вот плюсы Лесного как дачной местности», – отмечалось в «Иллюстрированном практическом путеводителе по С.-Петербургу и его окрестностям», изданном в 1905 году.

…Жгучей проблемой для жителей Лесного являлось благоустройство этих мест, поскольку оно оставляло желать лучшего. И если Лесной действительно привлекал много дачников, то главным образом своей близостью к городу и природными достоинствами, но никак не удобствами дачной жизни, которых было попросту очень мало.

Как отмечалось в обзоре «Петербургские дачные местности в отношении их здоровости», опубликованном в 1881 году, «в устроенные по бокам улиц канавы, соединяющиеся в большинстве случаев с прудами, стекают уличные нечистоты, дождевая и банная вода, помои, а также и части жидких нечистот из домов и жилищ». Лесные ароматы воздуха нередко заглушало зловоние при вывозе содержимого выгребных ям, в ящиках и бочках на конных подводах, что делалось небрежно и неряшливо.

В Беклешовом саду возникло кладбище для животных, павших от заразных болезней. «За недостатком места, оно совершенно переполнено трупами, вдобавок содержится крайне небрежно, трупы зарываются настолько дурно, что на поверхности земли видны лужи крови и даже головы лошадей, умерших от сопа, между тем место это непосредственно прилегает к дачам Лесного».

Необходимость благоустройства Лесного витала в воздухе, пока, наконец, в 1896 году группа местных домовладельцев во главе с Александром Ивановичем Янковым не создала «Общество содействия благоустройству местности Лесного». Своей первой задачей Общество считало замощение улиц и их освещение, поскольку в Лесном, уже достаточно густо населенном, все еще не было ни одной мощеной улицы.

«Грязь здесь, что называется, невылазная и, кажется, неустранимая при той небрежности к вопросам о благоустройстве, которую проявляют здешние домовладельцы», – говорилось в одной из столичных газет. А по признанию другого газетчика, «если начали благоустраивать Лесной, то надо прежде всего сделать его улицы проезжими. Большинство дорог находится в ужасном виде».

По существовавшим в петербургском уездном земстве правилам, оно брало на себя мощение улиц лишь в том случае, если домовладельцы вносят одну треть стоимости этих работ и берут на себя ответственность за дальнейшее содержание мостовой. Поэтому Общество благоустройства обратилось к домовладельцам с напоминанием об их обязанностях, но далеко не все откликнулись на призыв, а большинство вообще категорически отказались участвовать в этом деле. Поэтому мощение улиц Лесного шло очень медленно. К началу 1910-х годов удалось замостить почти весь 2-й Муринский и Институтский проспекты, Большую и Малую Спасские улицы, Большую Объездную улицу и часть Английского проспекта.

В отношении освещения улиц деятельность Общества оказалась более продуктивной: с домовладельцев почти всех улиц удалось собрать требуемую сумму для установки керосиновых фонарей. Прошло немного времени, и в конце 1900-х годов Общество благоустройства решило осветить Лесной электричеством. Оно разослало по всему Лесному опросные листы, чтобы определить, сколько нужно лампочек в частных квартирах и торговых заведениях. Оказалось, что потребность очень большая, и уже в конце 1910 года «Общество электрического освещения» раскинуло по всему Лесному электрическую сеть.

С января 1913 года на главных артериях Лесного на смену прежним керосиновым «коптилкам» пришли фонари с электрическими лампами. Это стало рождественским подарком жителям Лесного со стороны земства. Что же касается остальных улиц Лесного, то здесь земство обязывалось поставить электрические фонари только при условии, что домовладельцы уплатят по 17 рублей с полтиной за каждый фонарь. Процесс сразу же замедлился.

С самого начала своего существования Общество благоустройства обратило внимание и на «оздоровление» Лесного. Еще в 1896 году по ходатайству Общества Петербургское уездное земство ассигновало тысячу рублей на приведение в порядок уличных канав. Еще больше вопрос «оздоровления» сдвинулся с места, когда в начале XX века в Лесном стали появляться дома с удобствами – «водопроводом, ваннами и ватерклозетами».

Дорога в Сосновку. Фото начала XX века

Малая Спасская улица. Фото начала XX века

Шагая в ногу со временем, Общество благоустройства выработало при участии специалистов проект устройства канализации в Лесном из непроницаемых труб для «грязных домовых вод», при этом для стока ливневых вод предполагалось оставить прежние открытые канавы, только вымощенные булыжником. Уездное земство одобрило проект и постановило ассигновать требуемую сумму, но с прежним условием: домовладельцы должны дать одну треть стоимости работ. И снова домовладельцы не пошли навстречу. Все усилия Общества убедить их оказались тщетными.

Как отмечал обозреватель, «можно усмотреть, что одной из главных причин, тормозящих приведение местности Лесного в благоустроенное состояние, является крайняя индифферентность местных домовладельцев к собственным их интересам и упорное нежелание их потратить даже небольшую сумму для улучшения условий жизни в Лесном».

Гласный уездного земства К.П. Мультино, отвечая в июне 1913 года на вопрос репортера «Петербургской газеты» о степени благоустройства Лесного, с горечью отмечал, что несмотря на то, что летом сюда приезжает из города до 160 тысяч человек, «наша окраина пребывает в первобытном состоянии. У нас до сих пор нет самых необходимых потребностей культурных людей – нет ни сносных мостовых, ни водопроводов, ни канализации. Из 121 улицы Лесного замощено лишь 25. Нет собственных судебных установлений: на весь район Лесного существует один мировой судья да один судебный пристав».

Еще одним слабым местом Лесного оставалось обеспечение питьевой водой. По признанию одного из современников, «вода из многочисленных прудов в питье не идет, так как она похожа на ботвинью, или на кофейную гущу». А все потому, что в них «ежегодно каждым летом производится полоскание белья, подмывание детских пеленок, мытье швабр и другие подобные же нужды домашнего обихода». Поэтому двор почти каждой дачи имел свой колодец. Считалось, что самая лучшая в Лесном вода – в прудах Беклешова сада и в Серебряном пруду. Даже само название последнего говорило о кристальной чистоте воды. Впрочем, до сих пор неизвестно, откуда пошло название «Серебряный пруд».

Известный писатель Лев Успенский, знаток петербургских легенд и преданий, предполагал, что это название могло значить «отличный пруд с чистой водой», либо «пруд, обсаженный серебристыми ивами». А еще говорили, что когда белые стволы берез отражались в пруду, то казалось, что сама вода – серебряная. Есть и другие красивые легенды, объясняющие название пруда. По одной из них, на его берегу находился когда-то веселый ресторанчик. Его посетители бросали в пруд серебряные монеты, а хозяин потом доставал их со дна. По другой, будто бы когда копали пруд, для очистки дна и облагораживания воды на дно положили тонкую серебряную сетку.

Когда зимой требовался лед для набивки ледников, то также использовали чистую воду из прудов Беклешова сада и Серебряного пруда – все остальные водоемы Лесного по качеству своей воды не отвечали этой потребности. Дело в том, что тогда ведь не существовало искусственных холодильников и вся торговля держалась на льде, добытом из петербургских рек, каналов и водоемов. Требовался лед и для домашних ледников, в которых жители хранили скоропортящиеся продукты.

И тем не менее, несмотря на все неудобства и недостатки, лесновцы очень любили свою «малую родину». Это был их родной дом. Как вспоминал уже упоминавшийся Б.М. Филиппов, особенно процветал Лесной в Масленицу, когда сюда наезжали окрестные финны на «вейках». «Вся прелесть катания на вейках заключалась в том, что возница за „рицать“ копеек в час отдавал сани в полное распоряжение ездоков, а сам оставался распивать чай у самовара в местном трактире до возращения любителей катанья. И задатка никакого не брал. Все было основано на доверии. А для компаний курсировали розвальни, набитые сеном, покрытые ковром (рубль в час) либо рогожей (80 коп. в час). В розвальнях катались „навалом“ – сколько влезет».

Местные купцы выезжали на тройках, состязаясь в быстроте своих рысаков и роскоши упряжек. Красочное зрелище представляло собой народное гулянье с гармошками и балалайками. «Жители Лесного большие любители покататься в дни сырной недели, – замечал в 1900 году репортер „Петербургского листка“. – Обыкновенно, катанье это доходит до грандиозных размеров…»

Лесновские «огнеборцы»

Немало сетовали местные жители на слабую противопожарную безопасность. Между тем для Лесного этот вопрос являлся актуальным: дачные улицы застраивались преимущественно деревянными постройками, поэтому пожары здесь не являлись редкостью.

К примеру, в июне 1903 года сгорела дотла лучшая в Лесном булочная-пекарня, находившаяся на углу Малой Спасской улицы и 2-го Муринского проспекта. «Пожар булочной и пекарни вызвал своеобразный кризис в Лесном, – писал обозреватель „Петербургского листка“. – Утром многие дачники оказались без булок. Дело в том, что сгоревшая пекарня поставляла свой товар в несколько окружающих булочных, не имеющих собственных пекарен. Разносчики также, главным образом, брали товар из сгоревшей булочной, и теперь вынуждены будут привозить булки из города».

Особенно запомнился жителям пожар поздней осенью 1912 года на Беклешовской улице. «При отсутствии телефонов о пожаре дали знать крайне поздно: пожарный обоз прибыл в тот момент, когда огнем были охвачены все строения дачи, – говорилось о том случае в одной из газет. – Задача пожарных свелась к недопущению распространения пожара на соседние дачи». Сделать это оказалось нелегко, так как не оказалось воды. Только через час пожарным удалось достать большое количество воды, и пожар потушили.

«Характерно, что известие о пожаре дошло до столичных редакций только через сутки, – продолжал тот же репортер. – Прибавим также, что почта от Петербурга до Лесного идет с такой же скоростью, как от Москвы до Петербурга. Газетка из Боровичей доходит до Лесного через тридцать часов».

Один из самых крупных пожаров в Лесном, едва не ставший общим бедствием для жителей этих мест, случился 26 февраля 1913 года. В тот день по Старо-Парголовскому проспекту в сторону города двигалась подвода с четырьмя просмоленными бочками, в них находилась нефть, принадлежавшая заводу братьев Нобелей. Когда подвода переезжала рельсы конки, от сильного толчка одна из бочек упала на мостовую, и нефть большим пятном разлилась на проезжей части улицы. На беду, как раз в этот миг мчался поезд «лесного парового трамвая». Из трубы паровоза выбросило сноп искр и углей, попавших в разлитую нефть. Она тут же вспыхнула.

Затем случилось непоправимое: пламя взвилось высоким столбом и сразу же перебросилось на стоявший рядом угловой двухэтажный деревянный дом, выходивший на Старо-Парголовский проспект и на дорогу в Сосновку (ныне Политехническая улица). В одно мгновение огонь охватил наружные стены дома, языки пламени стали врываться внутрь расположенных в нем торговых заведений и семи квартир. Жильцов обуяла страшная паника, тем не менее все они успели спастись – пострадавших не оказалось.

На место пожара вскоре примчались пожарные из Лесного, Удельного и Коломяжского отделов пригородного пожарного общества. Кроме того, прибыли Лесная, Гражданская пожарные дружины и городская пожарная часть. Огнеборцы уже застали весь дом в сплошном пламени, поэтому спасти его не удалось. Надо было помешать распространению огня, поскольку уже начинали дымиться соседние деревянные дома. Дело оказалось настолько серьезным, что на подмогу позвали еще одну пожарную часть – Чернореченскую.

Ожесточенная борьба с огнем продолжалась больше трех часов, и только общими усилиями удалось затушить пожар и предотвратить огненную катастрофу в самом центре Лесного. От пострадавшего дома уцелел лишь обугленный, наполовину разрушенный сруб.

Как выяснилось, дом был застрахован в страховом обществе «Россия» на 18 000 руб., и только по одному строению убыток достигал 15 000 руб. В этом же доме помещались книжный и писчебумажный магазин Садовского, застрахованный на 3000 руб. в товариществе «Саламандра», и ренсковый погреб Кощакова, застрахованный в Санкт-Петербургском обществе страхования на 3000 руб. А общий убыток от пожара составил более 40 000 руб.

Страховка помогла коммерсантам возобновить свои дела. Между тем страхование жилищ нередко играло на руку мошенникам и авантюристам, и полиции подчас приходилось разбирать дела о «мнимых пожарах» – умышленных поджогах, совершенных с целью получения страховки. Характерный пожар, о котором много говорили в Петербурге, случился летом 1908 года на Старо-Парголовском проспекте в Лесном. Пожар этот имел криминальную подоплеку: арендатора, гражданского инженера Дмитрия Валерьевича Знобишина, обвиняли в том, что он намеренно поджег снятую им дачу, чтобы получить страховку в 20 000 руб. от общества «Саламандра».

Основанием для обвинения стал ряд фактов, свидетельствовавших против Знобишина. Инженер и его супруга вели на даче, снятой на лето и зиму, весьма странный образ жизни. Все имущество они перевезли из города почему-то глубокой ночью. После чего сразу же закрыли ставни нижнего этажа и не разрешали их открывать ни днем, ни ночью. Дворнику они вообще запретили появляться в доме, чем сразу же вызвали его подозрения. Доступ туда имела только служанка Прасковья Степановна.

Подозрения громоздились одно на другое. Когда в ночь на 12 августа 1908 года дача запылала, а служанка, придя к дворнику, совершенно спокойно сказала «мы горим», тот еще больше уверился в том, что дачники задумали что-то нехорошее.

Свидетели-соседи сообщили потом полиции, что когда они пришли тушить горящую дачу, то не смогли достучаться до хозяев. Когда же они, желая спасти их от смерти, взломали дверь, то к своему изумлению обнаружили, что Знобишин не спит и не выражает никакой тревоги. Не заметили они и мебели в доме, а три комнаты выглядели совсем пустыми. Знобишин обозлился на вломившихся соседей и грубо прогнал их.

В свою же очередь, инженер Знобишин рассказывал полиции, что в момент пожара он выскочил в сад в одном белье и одеваться ему помог какой-то городовой, а достучаться соседи до него не могли, поскольку он крепко спал. Ну, а гнал всех прочь, подумав, что в дом ворвались грабители, да и вообще не понимал спросонья, в чем дело.

Однако улики продолжали нагромождаться. Один из свидетелей, некий крестьянин Ярмонкин, рассказывал, что через недели две после пожара Знобишин сказал ему: «Молчите, и я вам дам 25 рублей, когда получу страховку». Другой уликой стало обнаруженное в квартире Знобишина во время обыска письмо, в котором были такие слова: «Скажи Прасковье, чтобы не болтала».

«С момента учреждения страховых обществ процент поджогов вырос до огромных размеров, – заявил на суде прокурор. – Поджигатели, как правило, преследуют корыстные цели. В данном случае эта цель налицо: инженеру Знобишину предстояло уехать в Семипалатинск, куда его назначили областным архитектором, а тут улыбнулась перспектива заполучить двадцать тысяч рублей».

В доказательство своих слов прокурор сообщил, что Знобишин спалил пустую дачу, без всякого имущества, поскольку на пожарище, кроме обгорелых бревен, были найдены всего лишь черепки от семи тарелок, восемь горелок от ламп и серебряная солонка. Никаких других следов от имущества, якобы перевезенного на дачу с городской квартиры на пяти подводах, обнаружить не удалось.

Казалось, Знобишин обречен: все говорило против него. Однако случилось нечто странное: свидетели стали брать назад свои первоначальные показания и заявляли совершенно обратное. Тот свидетель, который прежде показывал, что одевал Знобишина после пожара, теперь сказал:

«– Знать ничего не знаю и ведать не ведаю.

– Когда же вы говорили правду: тогда или теперь? – поинтересовался судья.

– Не могу знать, – простодушно отвечал свидетель под дружный смех публики. Так ничего и не смогли добиться у этого „самого достоверного свидетеля“».

В своем последнем слове на суде инженер Знобишин заявлял, что возмутительного преступления, в котором его обвиняют, он не совершал. Он обращал внимание присяжных заседателей на свою сорокалетнюю «беспорочную» службу – сначала в должности губернского архитектора, потом гражданского инженера, а одно время даже вице-губернатора, а также на свой преклонный возраст.

Несмотря на жесткую позицию прокурора, в своей речи напомнившего даже о законах петровского времени, каравших смертной казнью конокрадов, изменников и поджигателей, присяжные заседатели остались при своем мнении. После двухчасового совещания большинством голосов они вынесли инженеру Знобишину оправдательный приговор…

* * *

В начале XX века пожарные дружины в пригородах Петербурга находились в достаточно тяжелом финансовом положении. Санкт-Петербургское пригородное пожарное общество насчитывало тогда шесть отделов – на Малой Охте, Петровском острове, Удельной, Лесном, Новой Деревне и Коломягах. Содержание их обходилось в 30 000 руб., из которых 10 000 руб. составляли пособия Страхового общества, Общества взаимного страхования, Губернского и Уездного земств. Остальные 20 000 руб. приходилось изыскивать путем сбора членских взносов, пожертвований и устройства различных увеселительных мероприятий.

Жители пригородов уклонялись от содержания отделов пригородного пожарного общества, ссылаясь на то, что это следует производить на счет города и земства. Поэтому сбор взносов ежегодно сокращался, а в 1901 году и вовсе прекратился. Равнодушие населения объяснимо еще и недоверием к частным пожарным учреждениям, а также тем, что пожары в пригородах нередко способствовали, благодаря высоким страховым оценкам, обогащению погорельцев.

«Положение С.-Петербургского пригородного пожарного общества в настоящее время поистине трагическое, – говорилось в заявлении гласного городской думы Ивана Александровича Шульца от 24 октября 1901 года о необходимости выдачи пособия от города пригородному пожарному обществу. – В кассе его имеется лишь 75 руб. 76 копеек… Между тем пожары на окраинах не уменьшаются, а увеличиваются».

Любопытно, что важную роль в Лесной добровольной пожарной дружине играли представители рода петербургских немцев Кертлингов. Происходили они от уроженца Ганновера Максимилиана Кертлинга, приехавшего в Россию во второй половине XIX века и открывшего собственное скорняжное заведение и магазин «Меховой товар» на Владимирском проспекте. Спустя некоторое время после кончины Максимилиана Кертлинга в 1894 году вдова с детьми перебрались в Лесной – в дом на углу Широкого переулка и Малой Спасской улицы (ныне улица Карбышева), перешедший ей в наследственное владение от мужа.

Сыновья Максимилиана Кертлинга посвятили себя пожарному делу в Лесном. Александр стал начальником Лесного отдела пригородного пожарного общества, а Август-Георг (впоследствии его именовали Георгом, или Георгием Максимилиановичем) – его помощником. Подробности пожарной службы Георгия мы знаем благодаря хранящемуся в Музее пожарного дела юбилейному альбому, преподнесенному Георгию Кертлингу сослуживцами в 1923 году, в связи с 25-летием его службы в пожарной охране города. Для нас этот альбом сегодня является не только редким свидетельством истории петербургской пожарной охраны, но и уникальным источником сведений о жизни и быте северных пригородов Петербурга в начале XX века.

Георгий Кертлинг поступил добровольцем («охотником») в Лесной отдел пригородного пожарного общества в ноябре 1898 года. В том году, после окончания трех классов Петропавловской приходской школы при Соборе св. Петра, его, 15-летнего подростка, направили учеником в контору перестрахования. Однако, по-видимому, финансовая деятельность служила для него и тогда, и впоследствии лишь источником заработка, а душа лежала совсем к другому роду занятий.

Как писал потом сам Кертлинг в своей автобиографии, его влекла «сильная любовь к пожарному делу». Вплоть до 1917 года он занимался пожарным делом на добровольных началах, не оставляя основной службы (после конторы перестрахования он работал в страховом обществе «Россия», Сибирском торговом банке, в АО «Кровля», в Трудовой артели слесарей в Лесном, во Всеобщей компании электричества и, наконец, в Международном коммерческом банке). Как говорилось в свидетельстве Сибирского торгового банка, где Георгий Кертлинг служил с августа 1900 года по декабрь 1907 года, сначала в учетном деле, потом, последовательно, в отделе корреспонденции, в архиве и товарном отделе, он «за все время своей службы исполнял возлагавшиеся на него обязанности с должной аккуратностью, усердием и знанием дела».

Георгий Максимилианович Кертлинг. Из юбилейного альбома, преподнесенного ему в связи с 25-летием пожарной службы

«Если случался большой пожар днем, во время нахождения Г.М. на службе в Сибирском банке, он, не задумываясь, убегал со службы, на извозчике приезжал в Лесной и, моментально одевшись в пожарную форму, работал на пожаре, – сообщалось впоследствии в юбилейном альбоме Георгия Кертлинга. – Часто, отработав на пожаре всю ночь, с опозданием даже Г.М. утром отправлялся на службу в банк… Дабы иметь возможность быть всегда готовым выехать на пожар, Г.М. ходил после службы в пожарной одежде, забирая с собой при уходе из дому каску и рукавицы».

В начале своей пожарной деятельности Георгий Кертлинг жил в Петербурге и в Лесной ездил вместе со своим старшим братом на велосипедах. Здесь учился пожарному делу и участвовал в тушении пожаров. Его статус добровольца означал работу на бесплатных началах.

Пожарное депо Лесного отдела пригородного пожарного общества и его работники, 1899 год. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

Находился Лесной отдел Пригородного пожарного общества поначалу на углу Новосильцевской (ныне Новороссийская) и Грязной улиц (с 1952 года – Волочаевская улица, в 1965 году упразднена). В 1899 году на добровольные пожертвования частных лиц на Широком переулке выстроили депо Лесного отдела пригородного пожарного общества; 21 ноября того же года его освятили в присутствии представителей пожарных организаций и жителей Лесного. Команда Отдела состояла из четырех служителей и десяти добровольцев. На пожары выезжали на двух лошадях, погрузив на линейку самый необходимый инвентарь и ручную трубу с рукавом.

Постоянные поездки в Лесной отнимали у Георгия много времени, и в марте 1900 года семейство Кертлингов переехало из центра Петербурга в Лесной на Широкий переулок. «Перебравшись в Лесной на постоянное жительство, Георгий Максимилианович занялся всецело своим любимым пожарным делом, – говорилось в юбилейном альбоме. – Каждое воскресенье и праздник проводились им почти целиком в Отделе. Утром в эти дни устраивались учения для добровольцев и проездки. Все имеющиеся пожарные снаряды пускались в действие, каждый дружинник практиковался в обращении со всеми имеющимися инструментами. Ставили ручную трубу, лестницу, спускались по веревке с каланчи, прыгали в спасательные простыни, упражнялись в закладке лошадей и пр., и пр.

После учения все добровольцы самым старательным образом чистили весь инвентарь, обоз, лошадей и помещения Отдела. На дворе Лесного отдела происходили гимнастические упражнения членами гимнастического общества „Пальма“, в которых дружинники принимали самое горячее участие. Одним из лучших гимнастов-дружинников был всегда Георгий Максимилианович».

Часто после учения добровольцы-пожарники во главе с начальником Отдела собирались у Георгия Кертлинга в квартире его матушки, где обсуждали пожарные вопросы. «Пожарная жизнь Г.М. вошла во все мелочи его обыденной жизни, жизни всей его семьи, – говорилось далее в юбилейном альбоме. – Жил он для того, чтобы быть пожарным и службу свою в Сибирском банке нес как тяжелое бремя в силу необходимости поддерживать свои материальные средства. В силу горячей любви к Г.М., с одной стороны, и в силу чрезвычайно ревностного и постоянно добросовестного отношения к делу пожарной службы Г.М., с другой стороны, вся его семья сильно полюбила пожарную деятельность и стала, так сказать, пожарной семьей. Его мать все дружинники называли „пожарная мамаша“ и сестру – „пожарная сестрица“».

Чтобы обеспечить Лесной отдел пригородного пожарного общества финансовыми средствами, устраивались концерты, спектакли, танцы, лотереи и т. п. Играли в театре у Серебряного пруда, а также в «санатории для выздоравливающих» на Старо-Парголовском проспекте. Георгий Кертлинг имел даже собственный театральный псевдоним – Отин. Своим актерским талантом он, по-видимому, завоевал признание местной публики: продажа билетов шла очень бойко, если зрители узнавали, что Отин будет участвовать в спектакле или дирижировать танцами. По словам самого Георгия Кертлинга, «так же, как пожарное дело, я любил и музыку, и в течение нескольких лет играл в великорусских оркестрах В.П. Киприянова и И.И. Волгина, управлял Неаполитанским хором, оркестром балалаечников и пел русские куплеты».