Этажи

ЭТАЖ ПЕРВЫЙ

В этом году первое сентября выпало на воскресенье – значит, школьный праздник состоится завтра. Вместе с учителями дети выстроятся на торжественной линейке, и высокий одиннадцатиклассник – с виду совсем взрослый, но с пушком вместо настоящих усов – возьмет на руки крохотную первоклашку с трогательными белыми бантами, вплетенными в косички; и та, тряся колокольчиком, даст первый звонок…

Мои «первые сентября» давно позади, и всё же в этот день – даже если это воскресенье – во мне неизменно рождается особое ностальгическое чувство.

Возвысившись над миром, я – с высоты четырнадцатого этажа – ясно увидел, что человечество словно разделилось на две неравные части: на тех, следует правилам жестокой игры под названием жизнь, и тех, кто бунтует. Подавляющее большинство людей принимает этот мир с покорностью – и не собьют меня с толку многочисленные войны, революции, политические катаклизмы и прочая ничтожная возня. Ибо возможен, по-моему, только один настоящий бунт – внутренний, философский. По-взрослому бунтует только ребенок; или тот, кто, вспоминая себя таковым, устраивает себе приключение, расхаживая и разъезжая по этажам собственного сознания, воспоминаний, страхов.

*      *      *      *      *

Есть кое-что, о чем я вчера не договорил… Стоя на чердаке, я испытывал не только страх и легкое головокружение – мозг мой, не желая проявлять ко мне ни малейшего снисхождения, всё время делал акцент еще и на том, что именно в такие моменты рождаются, пожалуй, лучшие места гениальных произведений. Скажу прямо: я думал об этом тексте, который сейчас пишу, который, вернее, уже написал; теперь я уже путаюсь в ощущениях, и я не уверен – я ли всё еще управляю этим текстом, или он верховодит мною. Сочувствующий читатель, быть может, пожурит меня за мою «юношескую» бескомпромиссность – или строго раскритикует за чрезвычайно раздутое самомнение; а иной читатель, воинственный в своей недоброжелательности, так и вовсе зло рассмеется: мол, и эту жалкую писанину я осмеливаюсь называть чем-то, что… хотя бы просто заслуживает внимания?! А я ощетинюсь и гордо скажу, что да: по крайней мере, тогда, на чердаке, именно так я и думал – и эта мысль сводила меня с ума, кружа голову больше, чем заповедность этого места, его сакральная ужасность и красота.

Всё это время я вроде бы вел дневник, где рассказывал, в частности, о ходе работы над неким текстом. В итоге же вышло так, что мои дневниковые записи стали набросками того заветного художественного произведения, о котором я всегда мечтал; и если быть уж совсем откровенным, этот «дневник»… и есть это произведение.

*      *      *      *      *

Вот и закончился мой отпуск, которого я так долго ждал. Четырнадцать дней, что я писал (вдохновенно и через силу), четырнадцать этажей, которые я исследовал (вживую и воображаемо), – всё сошлось воедино. Кажется, тогда я и придумал название для этого сочинения – «Этажи».

Пора собираться на поезд. Я складываю вещички в рюкзак – с виду он небольшой, но, благо, весьма вместительный. Бережно кладу туда и, пожалуй, главное мое достояние – ноутбук, который заворачиваю в шмотки. Выношу мусор, домываю холодильник и плиту – хочу, чтоб к возвращению родителей всё было максимально чистым.

Выхожу, закрываю дверь – это нужно сделать особенно тщательно. Это ведь еще одна моя маленькая фобия: однажды в детстве я так замечтался, что ушел из дома, не закрыв за собою дверь. Хотя ключи при этом взял. Я, кажется, отчего-то спускался по лестнице и где-то на середине пути вдруг задался вопросом: «А закрыл ли я дверь? Хм, что-то не помню…» Я решил перестраховаться и вернулся. Оказалось, что дверь действительно не заперта. Не ожидал я, что могу подставить так и себя, и родителей! Я ужаснулся тому, что случилось бы, если бы я не опомнился и беспечно ушел гулять – в мое отсутствие кто-то пробрался бы к нам в квартиру, обворовал нас. С тех пор, прежде чем уйти, я несколько раз основательно дергаю за ручку – мне нужно сделать в голове отметку, что дверь закрыта. С годами рука моя крепчала, и я боюсь теперь, что такими темпами дверная ручка будет сломана, но избавиться от этой привычки (или даже ритуала) я, наверное, так и не смогу.

Пора уезжать. Я спустился на первый этаж, распрощавшись с детством, – теперь уже навсегда. Больше не укрыться мне в моем родном доме, высоко-высоко, на четырнадцатом этаже, откуда много лет обозревал я мир – с восторгом, любопытством, тревогой и, наконец, ужасом. Закончилось всё светлое, понятное, известное – впереди суровая неизвестность, а впрочем, я точно знаю, что ждет меня множество испытаний, страдания и боли. Великой боли, которой мне не избежать. Снесут рано или поздно мою старенькую четырнадцатиэтажку, как умрут всё, что я знал, и все, кого я любил. Та же участь ждет и меня – мне предстоит стать свидетелем гибели моей личности и моего организма, который уйдет в землю, станет частью почвы и вольется в немой – прекрасный и жестокий – круговорот жизни, стихии, биосферы. Но самое странное и непостижимое в том, что даже эта эфемерная коллективная жизнь не будет вечной, ибо взорвется Солнце – и планета канет в небытие. Так настанет безумный конец всему, – об этом мне сообщили ученые, как ни ограниченна еще современная наука.

Гибель Вселенной случится еще так не скоро – пока что это меня как будто не касается. Я бережно закрыл за собой все двери, спрятал ключи и вышел на площадку перед нашим домом. Поблизости никого, как нет ни души ни в городе, ни в целом мире. Опрятно, со вкусом одетый (а ведь еще недавно одевался я просто ужасно!), я поднимаюсь по лестнице на первый ярус, и кроссовки мои смачно хрустят на асфальте, засеянном песком – ветер гоняет его из стороны в сторону. Я останавливаюсь у придуманной мной воображаемой границы нашего двора. Всматриваюсь в даль, вдыхаю эти неповторимые запахи конца августа – или (постойте!) календарной осени, ведь наступило уже первое сентября. Я поправляю лямку рюкзака на плече – хочется верить, впереди у меня долгая дорога.

Я принял вызов.

Но что это?! Ветер усиливается. В вечернем небе – наряду с проснувшейся Луной – вырисовывается еще один грозный силуэт.