Кулай – остров несвободы

Спецтехника странной окраски

– Те места загадочные, – рассказывает отец Андрей ещё об одном приключении на дороге к Поклонному кресту. – Свой мир. Отслужил я в тот раз панихиду у Креста. Присел на ступень. Отдохну, думаю, да пойду. Что там говорить – Кулай магнитом притягивал. Как не посмотреть в его сторону лишний раз. Вот и тогда повернул голову на дорогу, переходящую в болото, помечтал: эх, сейчас бы перелететь. Я тогда окончательно определился с местом для скита – на Яглах. Нижний Кулай перекопали, места живого не оставили. Ставить скит в безлюдной тайге на краю карьера, в который целая четырёхэтажка уместится, какая радость. До Яглов экскаваторы не добрались, где как не там сооружать скит.

Сижу у Креста, мечтаю о своём кулайском и вижу – километрах в двух от меня со стороны Кулая что-то движется. По участку болота, по которому зимник прокладывают с холодами, идёт, как мне привиделось, машина. Будто по ухабам – вверх-вниз, сбоку на бок, вверх-вниз. Понятно, болото не асфальт, не разбежишься. Подумал, геологи-буровики. У них какой только техники нет. Даже такая, как рассказывали, по болоту можно передвигаться. Одно смутило – цвет у машины белёсый. Обычно зелёный. Решил, какая-то геологическая партия в фирменный колер технику окрашивает. Сейчас всё частное, какой цвет взбредёт в голову владельцу, в тот и малюют. Самолёты разноцветные, вертолёты. Да мне всё равно, пусть хоть кузбасским лаком кроют, главное – подбросили бы до Берёзки. Готов хоть на «броне», хоть где ехать, только не тащиться пешком по буеракам.

Жду-пожду, а чудо техника не приближается – вдалеке прыгает, и звука двигателя не слышно… Наверное, думаю, оттого, что ветерок в сторону Кулая тянет, а геологи, похоже, на своей технике в болоте застряли, на одном месте бултыхаются. Минут пятнадцать провел в ожидании. И не вытерпел – комары, пауты, пёсьи мухи одолевают. Мазью мажусь, да она какая-то не такая, короткое время действует, потом снова кровососы набрасываются… Опять доставай тюбик, втирай в себя ядовитую жидкость… Последний раз бросил взгляд в сторону Кулая и пошёл. Лучше идти, на ходу легче с гнусом справляться, а у техники другого пути с Кулая нет, догонит. Если, конечно, у неё двигатель вертикального старта не предусмотрен, не взлетит в небо, преодолевая притяжении трясины…

Никто меня не догнал.

В Васиссе пошёл к начальнику лесхоза, Вениамину Петровичу, объяснил: ждал-ждал технику, так и не догнала. Не случилось ли что? Может, пора МЧС вызывать, выручать геологов из болота. Застряли бедолаги, кабы не утонули…

Вениамин Петрович хитро посмотрел на меня:

– Тебе, батюшка, повезло: не скрутили, не арестовали.

– За что меня арестовывать? – спрашиваю.

– Нечего по тайге шастать. Это зонд. За ним на вертолёте должны прилететь, снять секретную аппаратуру.

Везло мне на той дороге. Медведя не встретил, с волком не столкнулся, спецподразделение не явилось с неба – взять на цугундер!

Кладбище на Нижнем Кулае

Практически никаких следов от спецпереселенцев на Кулае не осталось. Согласно документам было организовано в первый год более двадцати посёлков. По одним данным – двадцать два, по другим – на один меньше. И ничего не осталось, время переварило, перемололо. Не быльём – тайгой поросло. Лишь на месте двух посёлков побывал батюшка, про остальные ничего, практически, узнать не удалось. Местные, кто бывал на Кулае, лес ли заготавливал, охотился, летал над ним, мало что добавляли. Всего два конкретных адреса пребывания спецпоселенцев имелось – Нижний Кулай да Яглы.

С вертолётчикам батюшка задружил. Они регулярно летали над Кулаем, к батюшке относились уважительно.

– У тебя у самого кто-то за болотом остался? – не один раз спрашивали.

«За болотом», значит, на Кулае.

И удивлялись, узнав, никто из родственников отца Андрея на Кулае не жил.

Командир вертолётчиков в приватной беседе скажет:

– Ты знаешь, батюшка, многих мы возим на Крапивку, начальство, олигархов, говорить они про Кулай, Поклонный крест, говорят, но, вижу, никому это не нужно! Только у тебя глаза горят, душа болит.

Много раз забрасывали вертолётчики отца Андрея на Кулай по пути на Крапивинское нефтяное месторождение, которое в народе именовалось – Крапива или с лёгким негативным оттенком – Крапивка. Языкастые сограждане за словом в карман не лезут, высокопарную официальность обрубили, крапива она и есть крапива, с какой стати возводить на пьедестал.

Программа полётов имела предельно простое наполнение – доставить груз на Крапивку. Промежуточная посадка на Кулае не предусматривалась. Если просил отец Андрей – шли навстречу. Забрасывали его, обратным рейсом забирали. Бывало, оставался на день-другой-третий. Летали вертолётчики строго по графику, не успел к назначенному сроку – пеняй на себя, ждать не будут. Случалось – пенял.

Не без волнения летел отец Андрей в тот самый первый раз. Столько передумано о Кулае в Омске и в Васиссе. Его будущее здесь, в этом мистически притягивающем месте. Здесь стоять скиту, здесь его служение. И вот первая встреча. Воочию увидит – какой он Кулай. Пусть всего-то на пару часов экспедиция, на обратной дороге заберут вертолётчики. Но хотя бы так – посмотреть, пройтись по Кулаю, и главное – найти кладбище.

В провожатые взял бывшего лесника.

– Батюшка, на Нижнем Кулае всё знаю, – уверял тот. – Кладбище сосной да берёзой заросло, но несколько крестов сохранилось. Покажу.

О кладбищах батюшка расспрашивал всех, кто знал Кулай не по наслышке. С полной уверенностью (были упоминания и о других) говорили о двух в Нижнем Кулае – старое, его заложили в первый 1930 год, и новое, на нём начали хоронить перед войной. Эти погосты разыскали комсомольцы в 1990-м и впервые написали о них. О той экспедиции батюшка читал.

Он планировал поставить на кладбищах поклонные кресты. Не по-людски, что брошены и забыты. «Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам», – сказал поэт. Родным или не родным было то пепелище, но жили люди, работали, кто был постарше – молились, а ушли без покаяния, без причастия. Никто не отпет, никому, провожая в последний путь, не вложили в руку крест, разрешительную молитву… Грехи мучеников Бог простит, но простит ли тех, кто старается забыть их. Если человек остаётся человеком, должна гореть в его душе свеча, напоминающая о предках. Так думал батюшка.

Более полувека никого не хоронили на Кулае, но ехали паломники к Поклонному кресту на границу болот. Были, кто углублялся на Кулай. В третью батюшкину зиму в Васиссе Борис-взрывник, тот самый, который каялся в самоубийстве жены, обратился с просьбой. Воскресенье, батюшка только из церкви после службы вернулся, Борис открывает дверь:

– Батюшка, родственников не сопроводите на кладбище в Нижнем Кулае.

Чтобы отец Андрей отказался от поездки на Кулай – быть такого не могло. В две минуты собрался. Облачение, кадило взял, в унты запрыгнул. Паломники на «Волге». За рулём мужчина лет пятидесяти, пригласил батюшку на переднее сиденье. Сзади две женщины. Дорога хорошая – «зимний асфальт» – машина хорошая. Долетели. Женщины в сапогах на высоких каблуках. До кладбища с зимника по снегу идти метров четыреста. Каблуки не та обувь. Но не остались в машине, пошли по снегу. У мужчины на Кулае мать жила, два дяди остались, бабушка.

– Мама почти не рассказывала про Кулай, – скажет мужчина, когда доберутся до кладбища, – не любила эту тему, однажды сказала: у соседей за неделю умерло пятеро маленьких детей. Высокая температура поднималась, и сгорели один за другим.

Кладбище к тому времени стояло огороженным, отец Андрей постарался, паломники по глубокому снегу прошли к Поклонному кресту. Впереди шёл батюшка в унтах, тропил тропу, сзади мужчина в ботиночках, за ним женщины в городской обуви. Отец Андрей облачился в епитрахиль, разжёг кадило, отслужил заупокойную литию.

На обратной дороге мужчина скажет:

– Наконец-то выполнил наказ мамы. Вроде бы и не так далеко от Омска, а сколько лет собирался. Нынче решил, хватит уже тянуть, надо ехать. Мама всю жизнь молилась за своих родственников. В последние годы ногами маялась, не ходила, меня в церковь с записочками посылала.

Прощаясь, мужчина протянет батюшке тысячную купюру, назовёт имена родителей:

– Помолитесь, батюшка, за моих.

Это будет позже, а тогда в свой самый первый полёт на Кулай на сердце пришло волнение, стоило вертолёту подняться в небо. Батюшка припал к иллюминатору, разглядывая тайгу с птичьего полёта. Бетонный Поклонный крест даже сверху смотрелся величественно, за ним чахлая болотная растительность. Как по линейке проведённая резала Кулай дорога на Крапиву.

Рядом с батюшкой сидел лесник, мужичок за пятьдесят, в резиновых сапогах с короткими голяшками, на голове кепка с длинным козырьком, одет в лёгкую курточку из плотного материала. В иллюминатор не смотрел, ему было неинтересно.

Винтокрылая машина приземлилась, батюшка с лесником спрыгнули на землю. Вертолётчики предупредили: не опаздывать, ждать не будут, у них всё строго.

Вертолёт взмыл в воздух, имел батюшка в своём распоряжении на всё про всё два часа.

– Ну, показывай, – сказал леснику, – кладбище с крестами. Сначала туда пойдём.

Лесник выбросил руку с короткими пальцами перед собой:

– Батюшка, иди прямо, метров через сто от края леса будет кладбище. Увидишь крест. А мне тут надо сбегать…

И скорым шагом, почти бегом, устремился в сторону.

Чем крайне озадачил батюшку. Он-то думал, лесник приведёт на кладбище, всё покажет, с этим условием брал в провожатые. А он порысил по своим делам.

Ну да ладно, сто метров это рядом. Деревьям было лет по тридцать-пятьдесят – берёзы, сосны. Батюшка – в руках у него сумка, в ней кадило, облачение, требник – заторопился к лесу. Времени в его распоряжении не так много, надо кладбище посмотреть, панихиду отслужить. Вошёл под сень деревьев. Ни одной тропки.

«Как бы не заблудиться», – подумал.

Считая шаги, прошёл эти самые «сто метров» в указанном направлении. Креста не увидел ни справа, ни слева. Всё также берёзы и сосны. Пошёл этаким зигзагом – влево метров пять, потом вправо метров десять, снова влево, читал при этом «50-й псалом». Пошёл назад. Внутри росло возмущение на лесника, почему не показать, а потом бежать куда-то.

Минут через двадцать увидел крест – серый от времени, одинокий, неуместно стоящий в окружении высоких деревьев. Восьмиконечный, под крышей (крест-голубец), большая поперечная перекладина утратила один конец, батюшка нашёл его у подножия креста. Поднял, приставил к кресту, будто убеждаясь, от него или нет? От него. На большой перекладине креста было вырезано: «Мария Ляшенко». На наклонной стояли годы жизни: «1906–1939». Позже батюшка узнает: у этой молодой женщины после смерти останутся двое детей и мать. Добротный крест плотник сделал с украшениями – на концах большой перекладины и наклонной вырезаны круги. Скорее всего, крест водружён не в 1939 году, позже, не мог деревянный, даже листвяжный, простоять семьдесят пять лет. Невдалеке лежал у бугорка четырёхконечный крест. И ещё один обнаружил батюшка, на нём тоже были вырезаны имя, фамилия и причина смерти – «утопла», год смерти 1963-й. Надпись ножом самая надёжная, не сотрётся, дождями не смоет.

Наткнись батюшка на кресты случайно, обязательно подумал: откуда в сплошном лесу? Стоило присмотреться – лес вырос на кладбище. Под деревьями читались бугорки могил. Батюшка прошёлся в одну сторону, другую – больше крестов не обнаружил. Как и следов оградок. Они на сельских кладбищах соружались деревянными: четыре столбика, поперечины, к ним штакетник прибивался.

Четырёхконечный крест батюшка поднял с земли, приставил к дереву. На нём было вырезано: «Ханин Вова». Вова Ханин обрёл своё место на кладбище в 1943 году. Про его отца, Леонида Александровича Ханина, батюшка много слышал. Жил он в Таре. В конце восьмидесятых годов, когда заговорили о Кулае, журналисты разузнали – Ханин «ветеран Кулая», из спецпоселенцев. Толковый, памятливый, для газетчиков клад. В 1990 году редакция газеты «Молодой Сибиряк» устроила экспедицию на Кулай (о ней говорилось выше), Ханина взяли проводником. Он показал журналистам старое кладбище, а на новом с трудом, в последний момент, пора было бежать к вертолёту, отыскал могилу сына, которого ни разу не видел: родился Вова, когда отец был на фронте, умер, когда тот воевал. Из десяти детей Ханина, трое остались на Кулае. Двоих на старом кладбище похоронили, следа могил не найти, а Вову жена на новом положила.

Спецпоселенцев власть считала неблагонадёжным контингентом, в начале войны не подлежали призыву, всеобщую мобилизацию на них распространили в тяжёлое для фронта время – в сорок втором. Ханина призвали в сорок третьем, в двадцать восемь лет. Попал в сапёрные войска. По признанию тех, кто прошёл войну, тяжёлая это работа – воевать. Тем более – в сапёрных войсках. Ханин с детства знал мужицкий труд, столько работы на Кулае переделал в совхозе. На лесоповале, на дегтярном заводе, был такой на Кулае. Умел Ханин топором тюкать, с косой лопатой обращаться… На войне строил укрепления, минировал поля под огнём противника. За полтора года, что провёл на передовой, отмечен воин орденами Славы III степени, Красной Звезды, тремя медалями «За отвагу», одной «За боевые заслуги».

На фронте вступил в коммунистическую партию. Не с первой попытки. На том собрании приняли всех однополчан, написавших заявления, кроме него. Рассказывая о себе, не стал скрывать, что отца в коллективизацию выслали как кулака. В партию не приняли, но отправили запрос в Тару, характеристика на Ханина пришла самая положительная. В итоге стал коммунистом.

К тому времени, когда отец Андрей поселился в Васиссе, Ханин умер. Думая о жизни этого человека, батюшка спрашивал себя: почему он в партию вступил? И где – на передовой, там смерть вольготно ходила. Не о карьере ведь думал. Партия несправедливо обошлась с ним, его родителями, не ребёнком видел Кулай. Будь жив Ханин, батюшка обязательно спросил, хотелось узнать, что двигало человеком. Или Ханин там, где жизнь стояла на грани «или-или», видел дальше всех обид, понял что-то большее в жизни, чем он, отец Андрей.

При жизни Ханин говорил (об этом батюшка читал в газете), на старом кладбище в Нижнем Кулае похоронено порядка трёхсот человек. Менее чем за десять лет столько умерло. И новое кладбище занимало приличную площадь. В сорок седьмом году совхоз на Кулае распустили, комендатуру закрыли. Бывшим спецпосленцам дали команду на отъезд. Большинство разъехались в первую зиму. Не все. Кладбище продолжало пополняться. Для батюшки осталась загадкой смерть женщины, на кресте которой вырезана дата смерти – «1963», и причина – «утопла». По данным отца Андрея на Кулае уже никого не было в то время. Может, привезли с «большой земли» и похоронили рядом с родственниками. Это батюшка не выяснил для себя. Хотя, если «утопла», значит, произошло летом. Маловероятно, чтобы на вертолёте гроб доставляли? В Васиссе, кого ни спрашивал об этой могиле, ничего не знали.

В то первое лето батюшка ещё раз побывает на кладбище. На этот раз без проводника, сам в этом качестве выступал. Владыка Феодосий лично захотел побывать в Нижнем Кулае. Полетел со священством, своими певчими. На второй день после Успения Пресвятой Богородицы прибыл владыка на Кулай. Отслужил заупокойную литию, произнёс проникновенную проповедь о безвинных жертвах Кулая.

На обратном пути преосвященный нашёл в кладбищенском лесу с десяток грибов и расценил находку как дар усопших. В благодарность за молитву послали они подарки. А ещё владыке пришла идея берёзку Кулая посадить в Ачаирском монастыре, построенном на месте лагеря ГУЛАГа. Сказано – сделано. Нашлась у вертолётчиков лопата, саженец был выкопан и отправился с владыкой. Но не сразу в Омск.

Владыку ждал ещё Васисс. Чуть не всё село собралось. Как же, видели митрополита в телевизоре, слышали по радио много раз и вот он собственной персоной, величественный, царственный. Большинство сельчан впервые узнали, где храм в Васиссе. Это никоим образом не повлияло на их будущую воцерковлённость, но поглазеть на митрополита пришли. Он освятил храм в честь Новомучеников и Исповедников Российских. Сказал, что немало безвестных новомучеников и исповедников нашли упокоение на Кулае. Они молятся за нас, а мы должны в новом храме возносить свои молитвы, поминать их.

– Отец Андрей теперь ваш духовный руководитель, – обратился к сельчанам владыка, – прошу любить и жаловать. Мы его к вам послали обустраивать храм, организовывать приход. А потом он будет служить в скиту на Кулае.

Провожая владыку, батюшка поделился с ним планами. Следующим летом вознамерился поставить Поклонный крест на кладбище в Нижнем Кулае и оградой обозначить погост. Митрополит благословит на этот труд. Батюшка, окрылённый благословением, планы выполнит. Найдутся спонсоры, откликнутся вертолётчики.

– Поставили мы оградку, – рассказывает батюшка, – конечно, не всё кладбище огородили, малую часть. Собственно, границы и неизвестны. Столбики забили, звенья смонтировали, калитка с восточной стороны. Поблагодарил Бога, так удачно всё получилось, и только уходя, обратил я внимание: земля у самого входа просела. Вот это да. Ровненько просела. Что это значит? А то – могила. И не просто могила – детская. По размерам видно. Так не по себе стало. Куда я смотрел, голова садовая, прикидывая, как лучше ограду ставить? Получается, заходишь на кладбище и ступаешь на могилу. Ребёнок жизни не видел, умер. И вот… Переставлять оградку бесполезно, столбы капитально вбили. Если только могилку в следующий раз перенести… При встрече с владыкой поделился информацией, спросил, как поступить? Владыка не благословил тревожить захоронение. Ни к чему, сказал. А поставить десятка полтора крестов на могилы, благословил. Кладбище должно быть с крестами. Пусть безымянные могилы, но с крестами. Нашлись благодетели, я заказал восемнадцать крестов, и на следующее лето поставил. По сей день они там.

Наше повествование хронологию не соблюдает. Снова сделало в событийном ряду скачок. Однако пора вернуться к истерическому первому полёту батюшки на Нижний Кулай, к тому памятному моменту, когда наткнулся на кладбищенские кресты.

Тишина в лесу стояла неправдоподобная. На память батюшке пришла строчка из песни: «Здесь птицы не поют». Не пели они на Кулае. Лишь один представитель пернатых время от времени издавал хлёсткий, клацающий удар – ворон. Обозначал своё присутствие и свою власть над прилегающей территорией.

Батюшка надел епитрахиль, разжёг кадило, отслужил панихиду. Поплакал. А потом заторопился к вертолёту, времени до контрольного срока оставалось всего ничего. На этот раз азимут взял правильный, точно вышел на место, вскоре появился лесник с большим полиэтиленовым пакетом. Из него торчали рыбьи хвосты. Рыба шевелилась в пакете. Не мелочь.

– Ничего себе, – удивился батюшка, – когда ты успел! И крупняк!

– Рыбалка здесь знатная! Нижний Кулай впадает в Ягыл-Ях, отличный омут. Будет возможность, порыбачь, не пожалеешь.

– У тебя же удочек не было.

Лесник засмеялся в ответ:

– На палец ловил.

Вскоре послышался звук приближающегося вертолёта.

Батюшка не удержался, высказал леснику претензии, мог бы и привести на место, как обещал.

– Нашёл ведь, – беспечно сказал лесник.

– Минут пятнадцать-двадцать тыкался, пока крест увидел.

– Да брось ты, батюшка, где там блудить. Сто метров от края и чётко выходишь.

– Интересно ты говоришь. Это не сто метров в парке с качелями-каруселями и фонтанами, здесь ни одного ориентира.

***

Читая газеты, документы

Из 2790 кулацких хозяйств или 8891 душ к моменту обследования имелось 890 хозяйств с количеством душ 1607 человек. Остальные наименьшей частью были освобождены от ссылки Госорганами – 208 человек, а подавляющее большинство 7077 человек бежало самовольно. Причинами к бегству комиссия считает следующие имеющиеся моменты:

1. Голодный паек (к моменту посещения комиссией выдавалось и выдается теперь по 6 кг немолотой ржи на едока, а на главу семьи 12 кг, при отсутствии приварка).

2. Невозможность приложить труд в сельском хозяйстве

При этом комиссия выявила лично факты, когда лошадиная кожа употреблялась в пищу и в роли мяса и в роли студня, а также приварка из различных трав.

Плохое питание на большинстве кулаков отразилось болезненно. Комиссия установила: опухоль, исхудалость, желтизну, слабости и болезни (в лежку). Фельдшер базы, следующий в составе комиссии, делал в каждом поселке до 10 посещений больных, лежащих в постели и до 20 приемов приходящих больных.

Ко всему изложенному выше комиссия видела лично факты примеси к ржаной муке толченую березовую кору, всевозможные травы, примешиваемые в целях увеличения количества хлеба. В силу этого хлеб получается несъедобный и непитательный (образцы прилагаются), и вредно отзывается на желудке. Всевозможные травы (несъедобные) примешиваются и в роли овощей и в супы. В таких же условиях находятся и дети.

Из акта обследования условий расселения кулацких хозяйств В. Васюганского района (Кулайский). 6–16 июля 1930 г. Бюджетное учреждение Омской области «Исторический архив Омской области»