Не надейтесь на князей, на сынов человеческих

Как же я Сашу да не знаю. Я и жену его знал. У Саши дядя был большой военный начальник, генерал. Он племянника на север отправил не потому, чтобы тот хлебнул сполна армейского лиха и стал закалённым офицером. Место в Тикси не самое тёплое, зато год за полтора идёт, звёзды на погоны быстрее падают. Беда лишь в том, что Саша не только генеральский племянник, он ещё и маменькин сынок. Про него анекдот ходил. Майор Долинский говорит:

– Саша, давай портупеями махнёмся.

Портупеи совершенно одинаковые, с одного склада обоим выдали. На что Саша говорит:

– Знаете, товарищ майор, вопрос непростой, мне надо с женой посоветоваться. Вдруг будет против.

Жене его портупея нужна была, как зайцу стоп-сигнал. Изящная женщина. В садике воспитателем работала. Как-то Саша ко мне обратился – форточка у него не закрывалась в квартире. Я взял Егора Назарова в помощники. Он занялся форточкой, а я увидел гитару. Жена Патюкова была дома, попросил разрешения поиграть. Пару песен спел. Ей понравилось, она тоже спела, высокий чистый голос, на гитаре хорошо играла. Потом кофе сварила. Саша приходит, а у нас идиллия, только что рюмки с коньяком не стоят. Он ревностно так говорит:

– Я смотрю, ты, боец, хорошо устроился.

Егор сделал форточку, проглотил кофе и убежал, ему надо было чертёж доделать, а я кофе пью, светскую беседу веду.

На беду Патюкова, а на моё счастье случился с ним в Песчанке следующий казус. Командировал его Жердев в Песчанку привезти из учёбки, в которой я едва в преподаватели не выбился, солдат: электриков, связистов и спецов по локаторам. Дали ему под роспись семь человек, а ребята не хуже меня. Собрал Саша у них документы, сели ждать автобус, на аэродром ехать, Сашу солнышко разморило, он возьми и усни. Две ночи не спал, добираясь в Читу из Тикси. Просыпается, а подопечных тю-тю. Ребята воспользовались слабостью офицера и драпанули. Сначала один, он поблизости жил, за ним остальные, по принципу: все побежали, а я чем хуже. Вся великолепная семёрка рассыпалась, кто куда. Саша остался без специалистов. Представляю, что ему пришлось выслушать от Жердева. Солдаты, можно сказать, взяты на баланс части, а их нет. Хоть дядя и генерал, но службу нести надо. Жердев даёт мне задание: найти беглецов и доставить в полк.

– Завтра борт в Тикси. Так что, Кузнецов, действуй-злодействуй, если жизнь дорога. Доставишь ухороезов – прощаю твоё болтание, волну поднимать не буду. Не привозишь – пеняй на себя. А я сегодня улетаю.

– Есть! – говорю. – Вы же знаете, все будет в лучшем виде, ухорезов из-под земли раздобуду.

Сашу Патюкова Жердев сразу отправил в Тикси, боясь, как бы тот восьмым не стал в списке бесследно пропавших. Саша Читу не знал вообще. Жердев отдал мне документы великолепной семёрки и наколку – адрес беглеца, который жил поблизости от Песчанки.

– Он должен знать, где других искать.

– Негусто, – сказал я. – А если его не найду.

– Ты хочешь, чтобы я тебя за руку водил. Рой землю. Если совсем прижмёт, в учебку зайди, там поспрошай, но лучше туда не ходить, ни к чему им знать о проколе Патюкова. Это наше внутреннее дело. От себя лично даю тебе широкие полномочия.

– Вплоть до расстрела!

– Кузнецов, ты рано веселишься, – не поддержал мою шутку Жердев, – сначала доставь их.

– Всё будет в лучшем виде! – козырнул я. – Разрешите приступать к операции.

Почему-то не сомневался, всё у меня получится в том самом лучшем виде. Я даже прикинул, у кого в учебке, в случай чего, могу разузнать тихонько о беглецах. Был у меня там в строевой части знакомый писарь. Парень разбитной, из тех, кто знает всё что надо и не надо.

Первого беглеца сходу нашёл. Убегать он никуда больше не собирался. В оправдание своё сказал, что отлучился всего на полчасика, думал, пока Патюков спит, он успеет знакомую в Песчанке попроведовать. Через полчаса вернулся, никого нет, в том числе и Патюкова. Решил денёк дома побыть, а потом в учебку идти сдаваться. Я его постращал, если вздумает от меня убегать – трибунал.

Мать его меня за стол усадила, я хорошо поел, мозг стал активно работать. Достаю список беглецов, намечаю маршрут поисков. Первый найдёныш знал адрес сестры ещё одного беглеца. Едем вдвоём туда. Сестру застали, брата – нет. Уехал к больной матери на другой конец города. Сестру я тоже попугал, что брат вздумал играть с огнём. Это не пионерлагерь, он присягу давал, а значит что? Значит, под суд пойдёт. Сестра даёт нам денег на такси. Так появился второй найдёныш. Он знал адреса сразу двоих беглецов. Втроём поехали искать третьего. Захомутали. Его мама обрадовалась нам как родным. На шею бросилась: родненькие, как хорошо, что пришли. Не знала, куда бежать, чтобы сына обратно в армию сдать, понимала – дезертирством пахнет.

Незадача получилась с четвёртым ухорезом по фамилии Сапожников. В Чите у него проживала тётя, но беглеца у тёти не застали. Тот время зря не терял, наладился на свидание к девушке.

– И долго он может свиданничать, – поинтересовался я.

– Да кто его знает, – уклончиво ответила тётя, вчера уже сегодня пришёл, в четыре утра.

Где живёт девушка, тётя не знала. Беда была в том, что больше у нас зацепок на поиски не имелось.

– Сапог должен кого-нибудь знать, – сказали подельники, – он такой, что всё знает.

– Тогда устраиваю у вас засаду, – говорю тёте. – Буду караулить возвращение вашего племянника. А так как эти архаровцы ничем не лучше его, отпустить их по девушкам и вдовам не могу, будем дежурить вместе. С вас ночлег и кормёжка.

– Пожалуйста-пожалуйста, – засуетилась тётя. – Места всем хватит.

Спроворила хороший ужин.

– Может вина? – робко спросила.

– По-хорошему, конечно, нельзя на задании, – строго сказал я, – ну-да ладно, день был сегодня хлопотный, по стаканчику можно.

Под утро со свидания явился четвёртый. Он на самом деле знал, где найти ещё двоих. По темноте мы не сорвались в поиск, но подъём я сыграл рано. Пятого ухореза застали тёпленьким в постельке.

– Ты что, – говорю, – разлёживаешься, – тебя служба в Тикси ждёт не дождётся? Пять минут на сборы!

Он мне шепчет:

– Матери-отцу не говори, что в самоходе.

Мать засуетилась:

– Позавтракать надо! У меня котлетки…

– Только сухим пайком, – остановил. – Самолёт под парами стоит!

Решил, ни к чему рассиживаться, остальных надо брать, к тому же, у тёти четвёртого мы чай с хорошими бутербродами попили, добрую сковороду яичницы умяли. Мама пятого наметала здоровенную сумку сухого пайка.

Я держал бойцов в ежовых рукавицах. Всех стращал трибуналом, дисбатом.

– Вы идёте по статье дезертирства! Присягу дали, значит, корячится реальный срок за измену Родине! Последняя возможность получить прощение и избежать трибунала, сегодня улететь в Тикси. Разбежитесь, я улетаю один, а на вас тут же подают в розыск!

Нагородил для пущей важности, что мне даны командованием чрезвычайные полномочия. Карабина нет, но я без него мастер спорта по боксу. Поэтому лучше не фокусничать, не доводить до членовредительства.

Шестого беглеца в подъезде застали. Идёт навстречу в джинсах, курточке. Я его, естественно, не знал, свои выдали:

– Макс, мы за тобой!

У него глаза забегали. Я за руку схватил:

– Стоять, Макс! Стоять!

– Дайте хоть с девушкой попрощаться, она на первом этаже живёт!

– Какая, – говорю, – тебе девушка? Девушки потом. Быстро одевай форму, если под трибунал не хочешь, нас борт ждёт.

Мать ему тоже чемодан еды собрала.

С седьмым беглецом установили телефонную связь. У шестого был номер телефона. Беглец оказался дома, я строго переговорил с ним, с его отцом, тот заверил, сам привезёт на аэродром сына. Сам так сам. Это даже лучше. Предупредил отца, на всякий случай, о плачевных последствиях в случае неявки сына на аэродром.

– Да что мы не понимаем, – заверила трубка. – Доставим в нужное время и даже раньше.

Можно сказать, все в сборе. Поэтому не стал сопротивляться, когда пригласили нас за стол. Мать шестого принялась расспрашивать об условиях службы в Тикси. Курорт, говорю, лучше не надо, на самом берегу моря… Оно хоть и Лаптевых, но море, волны как в Одессе… Не будешь расстраивать её и ребят, что пурга может на неделю и больше зарядить, в шаге ничего не видно, и штормовой ветер, метров тридцать-сорок в секунду. Из казармы не выпускают, чтобы не помёрзли бойцы (а случаи такие были), на сухом пайке сидим.

Разрешил шестому сбегать к девушке, попрощаться.

На аэродроме, пока борт ждали ни на секунду не оставлял бойцов без присмотра – в туалет строем ходили. Они про себя решили, я какой-то засекреченный под рядового офицер. Только когда в самолёт сели дал возможность расслабиться.

– Парни, вольно, – скомандовал, – распаковывайте сидоры. Задача – съесть и выпить весь сухой паёк. В части всё равно отберут.

Самолёт Ан-26, в нём куча обмундирования. Мы всё съели, выпили, завалились на тряпьё спать.

Прилетели, я всех беглецов построил, лично к Жердеву привел, доложил:

– Товарищ капитан, ваше поручение выполнено!

Он головой покачал, оглядывая нас:

– Ну и рожи. Глаза бы мои на вас не глядели!

После такого перелёта мы все помятые, от гимнастёрок до физиономий.

Я привёл себя в порядок и скорым шагом к Елене Алексеевне. Поплакался, что до экзаменов не допустили, в газете была дана искажённая информация. Я оказался оторванным от родной части. Ни в нашем управлении, ни в комендантском взводе, ни в учебке, ни стройбате мой вопрос не решили, ещё и в санбат загремел. Елена Алексеевна опять меня выручила:

– Настрадался ты, но приехал и хорошо. Будешь также при штабе служить, не беспокойся.

Жердев стал звать меня Академиком, при встрече обязательно скажет что-то наподобие:

– Ну что, Академик, два месяца продурагонил! Тебя бы, конечно, надо было взгреть хорошо. Повезло, что в мои руки попался, а не кому-нибудь другому!

Мне, конечно, более чем повезло с Жердевым в Песчанке, но и ему со мной не меньше. Он прекрасно понимал (не зря был кадровиком, человека насквозь видел), что я быстрее найду беглецов-ухорезов, чем он. Читу Жердев не знал, да и погонами своими пугал бы. А я везде как рыба в воде.

Оказавшись снова в Тикси, я ликовал. Был на седьмом небе, всё вокруг родное, каждая собака тебя знает и ты каждую.

С Егором в казарме обнялись по-братски:

– Егорушка, – говорю, – найди-ка, родной, место, где спать?

Моё было занято. Быстро рокировку сделали, и снова я оказался рядом с Егором.

Прапорщик Щукин меня увидел. Щеголеватый, лет тридцати от роду. Чуб вороньим крылом, усики щеголеватой скобочкой.

– Кузнецов, а где твоя парадка, где всё? – начал строжиться.

– Товарищ прапорщик, – вытянулся перед ним, – выполнял ответственное задание капитана Жердева. Обстоятельства операции сложились так, что вынужден был все вещи оставить в Чите у родственника, полковника бронетанковых войск. Они буду присланы мне в ближайшее время.

– Смотри, Кузнецов. Загремишь на губу!

Щукин ушёл из казармы, я отправился в каптёрку, с каптёром пошушукался, и форму мне «досрочно прислали». В армии многое решалось просто.

Ребят своих долго веселил рассказами об академических похождениях. Сядем нашим кругом и начинаю травить:

– В академию как Василий Иванович Чапаев поступал. Кровь, мочу сдал, а на физике срезался – закон Ома забыл. А не знаешь закон Ома – сиди дома, то бишь – в Тикси. Но скажу вам, ребята, прав подполковник Бобков из читинской комендатуры, который изрёк хорошие слова: как бы ни было плохо, от своей части нельзя отрываться. С другой стороны я понял, в армейской машине, где, казалось бы, всё под контролем и неусыпным надзором, где всё расчерчено и разлиновано, можно затеряться и попасть в межклеточное пространство.

Отслужил я в армии день в день один год. Семнадцатого ноября прилетел в Тикси, ровно через год улетел. С Егором Назаровым в один день демобилизовались. Его пытались задержать, я к Елене Алексеевне:

– Мы в один день призвались, вместе учились, вместе бы улететь.

Елена Алексеевна и на этот раз помогла.

Ей уже за восемьдесят, надеюсь, жива, дай Бог ей здравия, очень хороший человек.

И вообще мне по жизни везло на хороших людей… За многих молюсь…

Женщина на корабле

Я уже говорил, что батюшка, как правило, всегда начинает разговор первым. Не ждёт вопросов, не смотрит тебе в лицо, безмолвно вопрошая, зачем сегодня пожаловал раб Божий? Ему всегда есть что поведать из своей бурной жизни. И рассказчик замечательный. В ту нашу встречу вышел на одну из самых дорогих ему, романтику по натуре, тем – работа на реке. Батюшка всегда с благодарностью вспоминает своего дядю Володю, который направил его в Новосибирский институт инженеров водного транспорта. Считает, не будь в его жизни Яны, Енисея, Лены, Чулыма, рек на которых потрудился на флоте, был бы он беднее. Сколько людей прошло перед ним, сколько осталось в сердце светлой памятью, а природа… Никогда не поймёт восторгов северянина тот, кто ни разу не слышал крик гусей, пролетающих над тундрой, кто не мчался на катере по безбрежности Енисея, не дышал туманом, плывущим над Леной…

– Год назад подошла ко мне на исповедь пожилая женщина, – начал повествование батюшка, – собственно, бабушка. Стала рассказывать, что недавно похоронила мужа, был он капитаном речного флота. О, думаю, наш брат – речник, упокой, Господи, его душу. Пятьдесят пять лет вместе прожили, и вот скоропостижно умер… Захлюпала носом, что-то ещё говорит, а я вдруг понял – передо мной Роза. Сразу не узнал, шутка ли, более сорока лет прошло. Как сказала про Енисейск, я всё понял. Она меня вообще не узнала. Открываться не стал, не тот случай. Каялась в супружеских изменах. По жизни за грех не считала, жила легко, вольно, муж с этим мирился. В Омск приехала к родственникам в гости.

Это нередкое явление, когда иногородние исповедуются в стыдных грехах. Незнакомому батюшке, живущему от тебя за тысячу километров, проще признаться, чем священнику церкви, что рядом с твоим домом.

С Розой и её мужем работал я в изыскательской партии речников на Енисее.

Демобилизовавшись, я взял такой билет, что проехался по всем родственникам, от Иркутска до Калининграда. Проведал дядю Володю, брата в Минусинске, отца на Урале, в Новосибирск заехал. Потом вернулся в Якутск. Жалею, что поддался на уговоры, не поехал работать в Нижнеянск. Опять же, прав, был подполковник Бабков из читинской комендатуры: нельзя от своих отрываться. Я решил от добра добро искать. Мне расписали преимущества работы на Витиме. Природа как нигде первозданная. Охота, рыбалка… Угрюм-река из знаменитого романа Вячеслава Шишкова – это Витим на самом деле. Охота не сравнить с нижнеянской, и карьерный рост обеспечен. Сманили, но я поработал какое-то время, мне не понравилось, уволился и поехал в Читу. В надежде, что с Ларисой восстановим отношения. Да опоздал, она замуж собиралась. Убиваться не стал, как есть, так есть. Пошёл работать в мостопоезд. Зиму в Чите провёл, больше всего из того периода жизни понравился специализированный боксёрский зал. Усиленно тренировался, соскучился по боксу, по регулярным тренировкам. Познакомился Геной Соболевым, чем-то на Казанцева смахивал. Начитанный, интеллигентный и боксёр отличный. Вместе тренировались. Подумывал в Чите остаться, но как только весной запахло, потянуло на флот. Посмотрел на карту и взгляд остановился на Дудинке. Махнул туда. Однако флотские в Дудинке меня особо не ждали, оказался я на Курейской ГЭС, начал устраиваться в строительное управление.

А дальше все как в сказке. Выхожу на берег, стоят теплоходы «Художник Поленов» и «Георгий Димитров». Знакомые речники говорили, что на «Поленове» капитаном Жора Корейчук, муж моей однокурсницы Веры, в девичестве Лопарёвой. Покричал, Жора прислал за мной лодку. Радушно встретил, провёл по кораблю, всё показал, накормил вкусным обедом. Часа два у него гостил. В это время подошёл путейский корабль «Орёл». Сказка продолжилась. Схожу на берег и по дороге в общежитие знакомлюсь с мужчиной. Началось с того, что он спросил у меня спички, дальше языками зацепились, выяснилось, мой попутчик с «Орла», прораб водных путей – Аркадий Иванович Селезнев.

– О, – говорю ему, – а я на Яне на земснаряде работал.

Он тут же давай переубеждать меня:

– Зачем тебе это стройка, эта ГЭС, раз ты речник?

Я и сам не знал, зачем.

– Приходи завтра на «Орёл», – позвал Селезнёв.

На следующее утро я был у Аркадия Ивановича на «Орле». Он связался по рации с Енисейском, с начальником техучастка. И меня приняли на работу. Заочно. Он зачитал данные моего диплома. Как это часто бывает на реке, на техучастке работала выпускница нашего института, годом раньше меня окончила, которая меня отлично знала. По рации приняли на работу. Сказка. Сбегал в общагу, перетащил вещи на «Орёл». Сначала работал прорабом изыскательской партии, потом попросили немного инженером поработать, затем снова в прорабы перешёл. Прораб в изыскательской партии – выше должность. Участок реки, за который отвечал, имел границы от Подкаменной Тунгуски до Туруханска. У меня было три путейских корабля в подчинении и свой разъездной катер. Мы следили за судоходством, обстановкой на реке, проводили изыскательские работы – геодезические, гидрографические, углубляли земснарядом русло…

Среди бакенщиков много староверов было на моём участке. Люди и телом могутные, и духом крепкие. На Енисее часто попадались интересные люди. Был Егор, фамилию не помню, Бородой звали – бакенщик. Его волновали вопросы мироздания, философии, он читал такие книги, таких авторов, о которых я и не слышал. На Чулыме у бывшего зека Степахи-бакенщика одно на уме – урвать, обмануть, а здесь – философ, которого волнуют проблемы человеческой души…

Сам Енисей располагал к философии, в иных местах другого берега не различить – море. И рыба водилась под стать – по метру и больше таймени. Но ловить не моги, каралась такая рыбалка жёстко – срок до трёх лет. Поэтому если попадался таймень, съедали без промедления. Повариха оперативно разделает, поджарит на гигантской сковороде, и не откладывай на завтра, что подфартило съесть сегодня. Вкуснейшее мясо. Команда употребит с пылу с жару, а если что осталось – за борт, чтоб ни единого следа на корабле. И неукоснительное правило: не обсуждать, не вспоминать, не смаковать ни с кем. Съели, переварили, забыли.

Вернёмся к Розе, которая у меня исповедовалась в Крестовоздвиженском. Когда я был прорабом изыскательской партии на Енисее, муж её, Виктор Горохов, работал на моём участке капитаном путейского корабля «Коршун», а сама Роза (в крещении Мария) заправляла поварихой на этом же корабле. Виктор нормальный мужчина – добродушный, миролюбивый. О таких говорят: муху не обидит. Если был за ним грех, всего один – любое праздничное застолье заканчивалось тем, что засыпал за столом. Но так как массовых застолий с возлияниями в навигации случалось всего ничего, пальцев на одной руке хватит пересчитать, ещё и останутся, то грешил нечасто, зато Роза, супруга его ненаглядная, каждую навигацию, как с цепи срывалась. Путалась с кем ни попадя. Удержу не знала. Было негласное правило в партии, внимание на такие вещи не заострять, это дело мужа, раз он мирится, что нам-то лезть. Однако после Дня речника возник конфликт. На праздник корабли нашей партии собирались вместе, молодёжь концерт организовала, после этого стол накрыли. Горохов пусть не в салате, но у салата заснул, Роза в своём репертуаре куда-то запропастилась. Праздник закончился, начался цирк – команда «Коршуна» взбунтовалась. Пришла ко мне делегация, выставила ультиматум:

– Или вы Розу на другой корабль переводите или мы уйдём! С ней работать не будем.

Причина возмущения в том, что Розе мало речников, с поселковыми начала путаться. Перед навигацией все проходят медицинскую комиссию. Вот команда и взбунтовалась, дескать, Роза непонятно где и непонятно с кем, а она в пищеблоке работает. То есть, с речниками проверенными пусть, но тут посторонние, которые комиссию не проходят. Принесёт на корабль какую-нибудь заразу. Кое-как уговорил. Пообещал с Розой работу провести. Остались.

После свадьбы опять двадцать пять…

Про свадьбу отдельная история. Помню, когда первый раз сказали, я не поверил. Меня спрашивают:

– Ефимыч, ты на свадьбу идёшь?

– Какую такую свадьбу?

Этот аттракцион в течение нескольких лет каждый год повторялся.

Наступал момент в навигации: всё обрыдло, опостылело, изо дня в день одно и то же, одно и то же… Скукота. Комарьё зверствует, гнус достаёт… Хочется праздника. А где его взять? День речника прошёл, больше ничего подходящего календарь не предоставляет, а душа требует веселья. Тут-то наши оболтусы и устраивают свадьбу. Каждый год такое затевали, и всякий раз с рук сходило. Начальник партии, наш грозный Модест Феофанович, смотрел на это сквозь пальцы. Понимал, разрядка нужна, пусть молодёжь подурачится под относительным присмотром… А молодёжи главное, устраивая себе праздник, свадебную пару подобрать.

В тот год выбор пал на Ваську и Ленку. Кому-то в голову пришло: Васька ведь не женат и Ленка не замужем. Лена была дочерью главного механика техучастка. Серьёзная должность, второе лицо в техучастке, уважаемый человек в Енисейске. Она его дочка. Девчонка хорошая, окончила институт, инженером была в партии.

Мои оболтусы идут к Ваське.

– Вась, будешь жениться на Ленке?

Васька не против, надо взять согласие у Ленки. «Жених с невестой» на разных кораблях, операция подбора «жениха с невестой» длится не один день, и процесс подготовки свадьбы вносит свой колорит в жизнь партии.

– Лен, ты замуж хотела выйти?

– Хотела и что?

– Ну, давай свадьбу корабельную сыграем, порепетируешься…

Что интересно, Ленка соглашается.

Корабли сходятся в каком-то населённом пункте, начинается свадьба вскладчину. Жених есть, невеста есть. Садятся во главе стола бок о бок. И пошло веселье. Никакого загса, и марша Мендельсона в торжественной обстановке, зато всё остальное, как водится. Возгласы «горько» то и дело возглашаются над столом, песни, танцы, гармошка, вино рекой… Про брачную ночь ничего сказать не могу – не знаю. Дня два идёт веселье, потом все расползаются по своим посудинам, свадьба закончилась, корабли расходятся. Так как жених с невестой на разных кораблях работают, медового месяца не предполагается. Наши оболтусы хихикают: Васька с Ленкой не сошлись характерами.

Сейчас подумаешь: неужели на самом деле такое было? Взрослые люди, а хуже детей…

После навигации об этом не распространялись. Как София Ротару пела в то время: «Было, было, было, но прошло». У речников не поощрялось обсуждать грехи и грешки, случившиеся во время навигации, по окончании оной. Вернулся домой и забудь, что было летом. Болтать не рекомендовалось.

Повеселились мы на свадьбе Васьки с Ленкой, скуку разогнали, можно дальше впрягаться в работу, да на «Коршуне» веселье продолжается: Розу кто-то из наших смертельно оскорбил. Она в отместку хватает чемодан и на берег.

Обидели коим образом. Обозвали шалавой. Ладно бы оскорблённая бросила кухню и команду на произвол судьбы, одна сошла на берег, вопрос со специалистом её кастрюльного профиля можно решить. Беда, капитан наш, как нитка и иголка со своей супругой. Причём, он – нитка. Бросает корабль и «тянется» за своей иголкой.

У меня тихая паника – навигация в разгаре, а капитан делает кораблю ручкой. Получается, я не создал соответствующий микроклимат в коллективе, возникла конфликтная ситуация, в результате путейский корабль остаётся без капитана.

– Не нанималась терпеть хамство от сопляков! – вне себя от оскорбления Роза. – Я, блин горелый, старше его в два раза!

Подмывало сказать: не давала бы повода, вела бы себя не шалавой… Да не скажешь. У них с мужем тандем, стоит ей собрать чемодан, он в любом месте бросает штурвал и за ней. Детский сад. Не в первый раз подобный фортель выкидывают! Мне перед навигацией рассказывали, но надеялся, пронесёт. Свадьба игралась шутейно, похмелье настоящее.

Начинаю уговаривать Розу остаться. Включаю всё красноречие, изливаю на неё поток комплиментов. И самая-то она незаменимая, и самая обаятельная… Как это важно в мужском коллективе, когда красивая, умная женщина своим присутствием заставляет парней чувствовать себя рыцарями.

Надо сказать, Роза была далеко не Джина Лоллобриджида. Я бы даже сказал – наоборот. Зуба сбоку нет, талии – тоже. Натуральная повариха. Бывало, и с фонарём под глазом выйдет.

– Блин горелый, – скажет, – об ручку поварёшки звезданулась! Из котла торчала, я тряпку обронила, наклонилась в спешке и ага!

Роза на сто пятьдесят процентов пребывала в уверенности, кто-кто, а уж она точно Лоллобриджида! Неотразимый гений чистой красоты. Не зря пользуется бешеной популярностью среди морских волков. И подумать только – её шалавой назвали. Унизили, оскорбили, обидели.

– Витьку забираю и уходим! – бросила мне. – Ноги моей на этом корыте больше не будет! Оставайтесь, блин горелый, как хотите!

– Вас же, – пытаюсь до её разумения достучаться, – уволят по «тридцать третьей» статье и на будущий год не возьмут в навигацию. На что будете жить? Я как-нибудь перебьюсь, пароходство пришлёт капитана, но вас-то…

Розе наплевать. Женская честь дороже.

– Я не намерена терпеть хамство!

Комедия. Само целомудрие, а не Роза. Только мне не до веселья. С Гороховым говори, не говори, уговаривай, не уговаривай – окончательное решение за Розой. Капитан отличный, да Роза из него верёвки вьёт. Такая была у них любовь.

Кончилась трагикомедия тем, что перевели обидчика Розы на другой корабль. На этих условиях согласилась остаться. Доработали с мужем до конца навигации.

Женщины на флоте отдельная история. Можно рассказывать и рассказывать, и нельзя не вспомнить Жеку и Викушу. Хоть и недолго они обретались в партии, но запомнились… В тот год на судоходной брандвахте работали два «химика». Это те, кто по суду получил срок, который надо отработать на стройках народного хозяйства и на флот таких тоже брали. Пришли к нам в партию с жёнами. Если соблюдать формальность – с сожительницами. Официально ни одна, ни другая пара не были зарегистрированы.

Жека Соснин был из природных здоровяков. Никаким спортом никогда не занимался, но редкой силы мужик, лет тридцати от роду. В буквальном смысле гора мышц. Культуристы качаются, таблетки горстями заглатывают, а тут без тренажёров и пилюль Шварценеггер. И дурковатый. Сидел за драку. Как сам рассказывал, группа парней начала к нему вязаться, он не рассчитал силы, все оказались в больнице. Был у него в семейном арсенале аттракцион… Напьётся, повздорит со своей Викушей, она что-то против вякнет, он, недолго думая, хватает за ногу… Викуша невысоконькая, миниатюрная… Если Жека – гора мышц, она – воздушное создание. Лицом не первой свежести, непутёвая жизнь оставила отпечаток, тогда как на фигурке непутёвость бытия не отразилась… И вот картина, достойная кисти мариниста Уильяма Тернера или Айвазовского. Судоходная брандвахта идёт, Жека Викушу хватает за щиколотку, мгновенье и она вниз головой висит за бортом… Брандвахта полным ходом речную волну режет, Викуша, по всем берегам слышно, пронзительнее сирены орёт, а Жека скалой на палубе высится, рука с исходящей визгом Викушей за бортом. При этом он решает гамлетовский вопрос: быть или не быть, отпустить в воды Енисея возлюбленную или пускай поживёт ещё какое-то время…

Едва не в первую неделю навигации сижу в каюте, вдруг пронзительный крик. Как минимум – режут кого-то. Выскочил на палубу, а там трагикомедия с Викушей за бортом в подвешенном состоянии.

– Жека, – говорю, – успокойся.

Он захохотал:

– Ефимыч, не волнуйся, это в сугубо воспитательных целях.

Макаренко, одним словом, с Ушинским вместе.

После второго вывешивания объекта воспитания за борт, я начальнику партии Модесту Феофановичу говорю:

– Жека в воспитательных порывах может далеко пойти. Швырнёт Викушу в набежавшую волну! Будем иметь фигуристый труп. Надо эту парочку списывать на берег, иначе до беды недалеко. Плавать Викуша, как я выяснил, не умеет.

Жека был парень работящий, за двоих играючи ворочал, ни от какой работы не отказывался, что ни скажешь, сделает, но приходилось выбирать.

Вторая пара химиков, Толя и Вера, полная противоположность. Никаких эксцессов. Он два раза сидел. Один раз за воровство, второй, как он объяснял, ни за что. Вера тоже на зону сходила, имела на руках отметины – наколки. Это сейчас все кому не лень себя разрисовывают, как папуасы, тогда путные девчонки наколки не делали. Толю мужики за глаза, в глаза не любил, Копчёным звали. Смуглый, сухой, ёжик тёмных волос, цепкий взгляд. Чифирил Толя зверски. Потому, наверное, и сам был коричневый. Чай куплю для столовой с расчётом на неделю, пару дней проходит – чая нет. Да что за напасть? Веру, поварихой служила, спрашиваю, она плечами жмёт. Да ларчик просто открывался – Толя пятидесятиграммовую пачку чая на один раз заваривал. Он по собственной инициативе в свободное время Вере на кухне помогал, за что брал чаем. Я нашёл выход – стал фруктовый покупать. Надолго его хватало. Ух, Толя ворчал:

– Ефимыч, зачем эти помои покупаешь? Не надо его брать! Прошу тебя, не надо!

А я вроде как не понимаю, откуда ноги неприязни к фруктовому чаю растут.

– Да какая разница? – скажу. – Подкрашен кипяток и ладно!

– Как это какая разница? – Копчёного аж передёргивало. – Это ведь не чай – пойло! Не бери ты эту гадость! Не трать попусту деньги!

За что Копчёного уважал – никогда не напивался. Умел себя держать.

Один раз у меня десятку украли. В то время хорошие деньги. В ресторане в Дудинке можно было вечер посидеть на них. Я Толе пожаловался. Он мне:

– Ефимыч, найдём кто скрысятничал. Обязательно найдём.

– Да ладно, – говорю, – может, сам потерял. Или кому-то нужнее были. Ни к чему волну поднимать.

– Волну катить не будем, но это дело принципа. На нас ведь подумают: зеки взяли.

И нашёл. Он расставил свои капканы, воришка попался. Клюнул «на живца». На брандвахте два школьника работали, девять классов окончили и устроились деньжат подзаработать на каникулах. Была такая практика на флоте, подростков на лето брать. Один из школьников зашёл ко мне в каюту и чесанул десятку. Толя его вычислил. Я попросил Толю пыль не поднимать. Ну, оступился парень. Увольнять не стали. Десятку вернул, покаялся. Слёзно попросил родителям не сообщать. Я и не собирался.

И ещё одна флотско-женская история просится в строку. Её герои – Миша и Мариша. По сей день с ними общаюсь. Бывает, звонят, просят молитв. Случилась это в 1980-м. Пароходство тот год надолго запомнило. В Москве всемирная олимпиада проходила, а в Сибири она аукнулась по женской части. Столицу тщательно зачистили от сомнительного элемента. Воров, фарцовщиков, валютчиков, нищих и проституток отправили подальше от соревнований, чтобы не подрывали честь страны. В наше пароходство прислали человек двести женщин лёгкого поведения. С наказом занять порочащий социалистическую Москву контингент общественно-полезным трудом на период навигации. Москвичек распределили по объектам, кого на корабли, кого в порты по всему бассейну, кого на базе оставили. В нашу партию Маришу прислали. Кто жил в то время помнит первую звезду эстрады Советского Союза – певицу Софию Ротару. Мариша на неё походила – высокая, стройная, утончённые черты лица, ухоженная. Прямые волосы до плеч… И языкастая…