Читать книгу: «Оранжевое небо», страница 7
Общение же с ним им не удавалось и вовсе. Жедырев слушал чтение с закрытыми глазами. Он явно был не в восторге от происходящего, но и не отказывался: это было все, что связывало его с внешним миром.
Он часто удивлялся происходящему там, за стенами больницы. Жизнь становилась, судя по происходящему, гораздо лучше той, что создавал он. Хотя он понимал, что эти статьи писали все те же журналисты, что и при нем, а в то время они писали то же самое в принципе…
Но однажды в его палате появилась новая медсестра. Она представилась Любой. Жедырев мог только усмехнуться: очередная женщина, которая будет читать ему прессу, нервно поглядывая на часы. Ему было наплевать, как и наплевать было на то, что, несмотря на угол палаты, обустроенный под занятия спортом, он туда ни разу не зашел. А зачем? Пресс покачать? И что потом с этим прессом делать? Плевать, все одно скоро сдохнет…
Как ни странно было для Жедырева, но Любовь приходила гораздо чаще остальных медсестер. Более того, она предложила ему читать книги. Жедырев был приятно изумлен. У него были любимые книги, но в основном он читал их еще в институте.
Обычно, вначале Люба пробегала по основным новостям в газетах, она сама делала выборку: немного спорта, политики. Потом она читала ему книгу. Читала хорошо, ровно, Жедырев уходил в себя под этот интересный говор и представлял себе все то, что слышали его уши.
Когда Люба заканчивала читать, Жедырев возвращался в реальность. Он замечал, что, хоть и проходило довольно много времени, но Любовь не уходила. Она всегда, сидя с закрытой книгой и глядя чуть в сторону, что-то ему рассказывала. Иногда жаловалась, иногда что-то обсуждала.
Жедырев, сам того не заметив, крайне привязался к ней. Она стала его лучиком света. Со временем она стала его «подругой». Именно так пошутил Алексей Иванович, однажды придя проведать «старого знакомого».
В один из вечеров, когда Любовь дежурила и на некоторое время покинула палату Жедырева, дверь в палату открылась, и в нее вошел Григорий. Он улыбался, будто встретил старого хорошего друга. В руках его была сумка. Жедырев невольно тоже улыбнулся, Григорий для него был человеком, не отвергшим его.
– Привет старина. Смотрю у тебя тут хоромы отдельные, мм. А я зашел посмотреть, как ты тут устроился – Григорий по-хозяйски прошел в палату и начал осматривать ее – Ты смотри, маты у тебя в углу какие-то… Для спорта что ли?
Жедырев покачал головой.
– Хаха, ну покажи свои кубики – он похлопал Жедырева по животу – Даааа, неплохо тут у тебя, во. Вообще, чувствуется рука женщины, поработала здесь Любка, молодец. Ну, давай, садись поудобнее, посидим за жизнь поболтаем – он взял стул, сел на него, залез в сумку и стал в ней копошиться.
Первыми на свет появились бананы. Жедырев крайне удивился, поскольку не мог совместить этот фрукт с «посидим-поболтаем». Далее показалась какая-то плошка. После нее своей участи не избежали нарезанная копченная и полукопченная колбаса, хлеб, соленья. Гриша украдкой оглянулся по сторонам и поставил на тумбочку бутылку водки. Он вопросительно посмотрел на Жедырева. Тот, заметив, что сумка явно не опустела, ждал продолжения. Гриша улыбнулся и достал полуторалитровую бутыль пива – Водку-то будешь? Пять капель?
Жедырев действительно не знал, хочет ли он пить водку. Последний раз он пил ее в тот злополучный вечер. Соломоново решение принял сам Гриша:
– Давай так, я сам-то не особо пью, во. Давай чуток водочки, – он показал пальцами, сколько именно «чуть-чуть» – потом пивка, во, с колбаской пожуем – он снова посмотрел по сторонам. В коридоре было тихо, но Жедырев знал, что Любовь скоро придет проведать его. Видимо, это знал и Гриша. И все же Жедырев рискнул и утвердительно кивнул головой, а то уйдет еще его бывший сосед домой обидевшись.
Из сумки тут же появились два пластиковых стаканчика. Гриша отработанным движением вскрыл бутылку и налил четверть стакана себе и Жедыреву, помог тому поудобнее устроиться в кровати, а после поднес к его губам стакан и старательно влил его содержимое тому в рот. Тут же, не мешкая, он вложил в рот Жедыреву крайне, как показалось тому, пряную колбасу. Удостоверившись, что он выпил и закусил, Гриша опрокинул свой стакан. Крякнув, он занюхал колбасой. Весело посмотрев на Жедырева, Гриша убрал под кровать бутылку и, жуя, начал говорить:
– Во, я то сейчас почему не пью? Завод наш… Ты не местный же? – Жедырев отрицательно покачал головой – а, ну так у нас завод градообразующий, с перестройкой встал, во, работали там кто-то, но в основном всех сократили. Кто в центр подался на заработки, кто спился, перебивались кто как мог, во. Я-то вон, тоже денег где подзаработаю, сначала в дом все тащил, попивал немного, во. Потом надоело все, пить начал… – рассказывая, Гриша махнул рукой и посмотрел в стену. Потом он наклонился и достал бутылку. Налив, он продолжил – …пить начал дико, запойно. У меня уже куча друзей померло от этой гадости, у нас же тут сроду качественной выпивки не было, только самогонка, да и ее бодяжить начали… Ну-ка, давай, за здоровье! – он снова влил Жедыреву в рот содержимое стакана и помог закусить. После выпил сам – Фух, пил долго, потом печень замучила, меня сюда племянница, Маринка, медсестра, видел ты ее, вот она меня сюда и положила лечиться, во – Гриша начал и сам обильно закусывать, и кормить Жедырева. Больничная еда уже давно приелась тому, поэтому разная колбаса способствовала обильному слюновыделению. Он с жадностью поглощал все предложенное ему.
Водка тем временем, разбежавшись по телу, начинала заволакивать его сознание. Гриша продолжал – Сам знаю что виноват, но что эти дерьмократы сделали со страной, а? Сколько нормальных мужиков в могилу положили? Семей развалили? Приватизаторы хреновы… – Жедырев подумал, что если бы Гриша сейчас узнал, с кем пьет водку, то пообрывал бы Жедыреву последние оставшиеся культи. Это его позабавило, и он негромко похихикал – Чего смешного-то? Сам-то, поди, от этих реформаторов пострадал… – Жедырев удивился проницательности Гриши.
– Вот странный ты тип, тут ведь все не понимают, откуда ты такой взялся, во. Бомжей, да и всяких людей тут повидали, могут отличить… Ну, есть у тебя какая тайна? – от ударившей в голову водки Жедырев улыбался. Он утвердительно покачал головой. С Гришей ему было хорошо – Да уж, очень ты странный тип…
В этот момент открылась дверь и вошла Любовь. В руках она держала постельное белье. Положив его на подоконник, она подошла к ним:
– Вы чего тут, пьете что ли?
– Не, Любань, в шахматы играем… – заартачился было Гриша.
– А-то я не чувствую! Дядь Гриш, ну вы совсем уже, что ли наглость потеряли? Я и так вас сюда пустила…
– Ну-ка Любка, помолчи! У тебя пациент не на режиме! Он света белого, между прочим, сколько уже не видел? – увидев, что та засомневалась, Гриша пошел в наступление. Жедырев поразился организаторским способностям Гриши – Давай-ка, Люба, посиди с нами – сказал Гриша, освобождая стул и сажая ее на него. Та постаралась отказаться, но Гриша был настойчив. Тут же появились стаканы – давай, Любочка, с нами выпей, а то все бегаешь-бегаешь…
– Нет-нет, не сейчас. Мне еще надо больных обойти, работы полно… Посижу немного, да пойду… Может потом забегу…
– Ну, давай потом, а то загоняешь себя, не жалеешь совсем – сказал Гриша, влил водку Жедыреву в рот и устроился поудобнее на кровати. Жедырева уже прилично развезло – Я тут Паше рассказывал, что пил раньше, во – сказал Гриша Любе, жуя колбасу. Люба тоже угостилась с импровизированного стола – Пил ведь? Пил, и не скрываю, что уж там… А почему? Никто ведь не спросит! Алкаш, и все тут. Клеймо. А чем было заниматься? Люб, ну чем? – та покачала головой и пожала плечами – Во, ну. И я про тоже! Спасибо Маринке, затащила меня сюда, хоть почистили…
– Почистили, а вы опять за свое, дядь Гриш, накроет ведь, уже никто не поможет.
– «Накроет»! Скажешь тоже. Я что, всю жизнь так пью? Пил, то есть. Хотя нет, пью, ха. Брось, Любань. Вот сейчас опять заказы пошли на наш завод, во – рассказывал он уже Жедыреву. При этом Гриша достал бутылку водки, в которой оставалось чуть меньше половины, посмотрел остаток и убрал обратно. От этого жеста Жедыреву стало легче, иначе от такой скорости его бы стошнило – Заказы идут, а народу нет! Некому работать! Всех поувольняли же, во, или спились, или померли уже, хаха. Вот меня туда взяли сразу, руки-то помнят, сколько не пей, хаха. Деньги хорошие платят, и пить уже не хочется! Мне до пенсии семь лет осталось, на старости лет хоть деньжат накоплю, внукам помогу, чем смогу, во – Жедырев задумался: если семь лет до пенсии, до шестидесяти то есть, тогда получается, что Грише пятьдесят три… то есть Жедырев младше Гриши всего года на четыре. А выглядит Гриша гораздо старше. От этих мыслей сознание Жедырева немного прояснилось – Это хорошо, что такие перестановки в стране произошли, теперь все делается, не то, что дерьмократы всю страну разорвали на части… так ведь, Любань?
– Бог им судья. Пойду я, позже зайду…
– Подходи Любань, посидим, Пашке вон, все разнообразие. Да и тебе тоже… – Люба негромко вышла из палаты – Да уж, молодцы пока новые эти правители наши, все для народа делают, даже в нашей глуши все это уже почувствовали. Вот водку, между прочим, ты пьешь хорошего качества, государственную монополию на производство ввели. А что, и деньги напрямую в казну идут, и качество гарантированное, и цена приемлемая! Народ-то все равно бухает, во, и эти молодцы пристроились. И здесь – он кивнул в сторону больницы – смотри, какие все добрые ходят, тоже зарплату поднимают, у всех отлегло прям, а то все бегали, думали, как себя да семью прокормить, во… – из под кровати появилась бутылка.
Выпив, Гриша спросил Жедырева, не хочет ли тот покурить. Он отказался, и Гриша вышел в коридор.
Жедырев лежал в задумчивости. Такое времяпрепровождение ему нравилось, однако, обсуждаемые темы как назло касались его прошлого, а сменить направление разговора он не может.
Он собственными глазами смотрел на то, что создал со своими старыми товарищами, принимая те или иные законы. Ему казалось, что он начинает понимать, как народ устал от той политики. Странно, но в его время все доклады, вся статистика говорила об обратном. О том, что у многих хорошая зарплата, что вообще есть работа! С жильем нет проблем… А оказывается, это вранье и все гораздо хуже.
Узнай Жедырев о таком положении дел, находясь при исполнении своих обязанностей, что бы сделал? ДА НИЧЕГО. Это он понял моментально. Потому, что все это он и так видел за время своей работы: и маленькие зарплаты, и голодные семьи, и коммуналки… Видел, но не замечал. Он мог исправить все это одним указом, но закрывал глаза и ничего не делал.
Что бы сделал сейчас в том виде, в каком он теперь? Принял бы такой указ. Да, он бы сделал все! Жедырев приметил, что сознательно начинает пробуждать в себе человеческие чувства, некогда засунутые в себя подальше от совести. Дверь открылась, и на пороге появился Гриша. С кем-то разговаривая, он вошел в палату, следом за ним вошла Люба. Подойдя к Жедыреву, она спросила, не надо ли ему чем-то помочь. Жедырев обратился к своему телу, то промолчало. Он, улыбнувшись ей, отрицательно покачал головой. Люба снова ушла, а Гриша устроился на стуле.
– Во, Любка, молодец, золотая девка! Ей сейчас… – он задумался – … лет тридцать пять-тридцать семь, наверное… С мужиком ей не повезло, во… Я-то ее знаю с детства, мне лет семнадцать было, когда она родилась, росла у меня на глазах. Девка красивая, скромная была, встречалась с какими-то ребятами, да ни с кем не срослось, во, а потом эта долбаная перестройка. В начале девяностых сошлась с бандюком каким-то. Ну, красивый, при деньгах вроде, во, а ей-то детей хочется. А потом посадили его на три года. Ждала его, пообещала, а гордая, слово сдержала. Тот пришел, вроде за голову взялся, во, работу искал, да где ж ее у нас найти-то. Поехал в центр на заработки. Забеременела она, счастливая ходила, светилась аж. Муж домой только на выходные приезжал, деньги привозил. Родилась дочурка у нее, Валей назвали, во. А когда ей четыре было… или около пяти лет, в общем, отец больше не приехал… Разок, сволочь, позвонил, сказал, что надо развестись, и все разговоры… Хотя они потом виделись пару раз, он там деньги передавал вроде, да в ЗАГС ходили разводиться, и все… Я так понял, бабу он себе с квартирой нашел… Даже к дочке не заезжает… Ну, она же говорю, гордая, и не говорит ничего… – Гриша налил водки, выпили, закусили – А она теперь бегает, деньги зарабатывать надо, ребенка поднимать. Вот сюда устроилась, а зарплата-то, курам на смех, перебивается кое-как, во. Сейчас им вроде повышать стали… Она-то чего здесь постоянно торчит? Дочку свою отдала в спортивную школу, в гимнастику, следить-то за ней некому, сейчас только по выходным и видятся, так вот здесь хоть с людьми общается, дома одной тошно видать, скучно, во… Дочка у нее единственный солнечный луч в этом мире, родители то померли. Как раз за год до того, как муж ушел. Вышли они погулять, в лес пошли. А там дорога, все уже давно просили сделать или переход, или, там, барьеры положить. Свои-то знают, почти все притормаживают, а те, кто не знает или с головой не дружит: гоняют как угорелые. Стали они переходить через дорогу и один умелец на отечественном чуде техники снес их. Мгновенная смерть, он летел километров сто-сто двадцать… Сам еще поюзил и уперся носом в дерево. Народ подбежал, там дома рядом, дверь открывают: «ты чего, сука, пьяный что ли?». Тот вылезает, на нем ни одной царапины: «да вы чего, пацаны, Великий пост, три недели ни капли во рту». А сам чуть на ногах стоит и еле языком ворочает… Минут через пятнадцать, когда скорая с милицией подъехали, у этого горе-водителя на морде живого места не было, так его оприходовали. Ребят еле оттащили от него. И что? Пять лет кое-как насчитали, а так и условный могли дать, там связи у него какие-то были… Я-то в то время в запое как раз был, когда узнал, даже не понял ничего, только когда протрезвел, уже после похорон, дошло, наконец. У нее отец золотой был… Он старше меня лет на пять был. Всегда у нас, у пацанов, в авторитете был. Причем не как у бандюганов авторитет, а именно справедливый был всегда. Все девки за ним хвостом ходили, а он Ольгу себе выбрал, первую красавицу. И все, как отрезало. Не семья, а сплошной эталон, никто никогда грубого слова от них не слышал. Вот родилась Любка, красавица, к ней уже авансом уважение было, да и она не подкачала, не подвела своих родителей… Брат у нее еще есть, младший, Славка, в Москву уехал на заработки. Всегда писал или звонил, а сейчас что-то давно от него ни слуху, ни духу… Вот такая она жизнь – он цокнул языком. Жедырев был в шоке. В кои-то веки он мог не обвинять себя в чем-то: он никогда не садился за руль пьяный. Не потому, что мораль не позволяла, а потому, что особо не любил рулить. Для этого у него всегда водители были. Но, тем не менее, даже он никогда не понимал: если ты выпил, за руль-то зачем садиться? Гриша дальше болтал про свою жизнь, про разные изменения в стране. Водки не наливал, перешли на пиво. Закуска заканчивалась. Наконец, пришла Люба, и оказалось, что остаток водки Гриша приберег для нее. Гриша принес из коридора еще один стул, и она устроилась на нем.
– Что, Любань, Славка-то звонил?
– Да, дядь Гриш, слава Богу, месяц назад. В Москве, если ты не местный и не светило мировой медицины, сейчас проблематично, ему год доучиться осталось, а потом, как ему сказали, получит диплом и будут искать ему работу на малой родине. Мол, регионы надо поднимать, специалисты там нужны, а не в Москве, там своих хватает. Да он и сам сюда уже собирается, соскучился…
– Во-во, производство надо поднимать… Может его к нам? Меня, алкаша, Любань, на заводе директор… Так, стоп, запутался… К нам на завод управляющего из Москвы как раз прислали, во. Он себе замов набрал из местных, а те нас уже, тех, которые знают весь процесс, мастеров то есть, подтянули, во. Так вот директор этот меня к себе в кабинет вызывает, я захожу, смотрю: у него на столе лежит мое досье что ли, во. Он мне прямо в лицо: вы мне не нравитесь, хахаха – Гриша зашелся прокуренным смехом – Так, говорю, в чем проблема? Проблема в том, отвечает, что завод развалился, поднимать надо. И деньги уже выделены на оборудование, и заказы пришли. Мол, не нравишься ты мне, пьешь много, но ты опытный, так что давай, с алкоголем завязывай, надо молодежь обучать. И поставил меня начальником цеха. Во как! Каково, а? Зарплата отличная, чего не работать-то? А я не пойму, подвох где-то, чего это он нас подтянул, обычно родственников своих устроят и пилят доходы семейной ножовкой, хахаха – он опять зашелся смехом и махнул рукой – Да ладно, это я по старинке. Люб, ты помнишь предыдущего хоязина? Пехрюкова? Кореша бывшего царя нашего? Он когда пришел, в начале девяностых, первым делом всю свою семью туда затащил. Через два года кирдык настал заводу, а сын его, Пехрюков-младший, наворовав денег, в Индию, на Гоа свалил. Там так, наверное, до сих пор и кайфует, хахаха. А папаша в Москву на высокопоставленную должность, хахаха…
Люба, так и отказавшись от алкоголя, просидела с ними часа полтора, болтая о жизни. Пару раз смеялись до слез. Потом она помогла Жедыреву сходить в туалет и ушла отдыхать. Жедыреву казалось, что Гриша совсем не пьяный. Хотя, он даже за собой заметил, что чувствует себя прекрасно, несмотря на то, что пил водку с пивом. Может и действительно качество очень хорошее, хотя, скорее всего, сказалось то, что он редко употреблял алкоголь.
Еще через час Гриша собрался домой, но, на свой страх и риск, спросив разрешения у Жедырева, на ночлег устроился на матах в углу, накрывшись покрывалом. Жедырев засыпал с улыбкой.
Спал он крепко и снов не видел. Наутро их разбудила Люба. Она зло шипела на Гришу, почему тот не ушел из больницы. Гриша ответил, что все будет нормально. Жедырев же лишь посмеялся, глядя на них. Потом Гриша подошел к нему:
– Я ведь совсем забыл, зачем пришел! Да уж, хорошо вчера посидели, хаха. Ну-ка, давай свои руки – Жедырев не понимал, что тот делает. Гриша привязал к его правой культе проволоку и оттянул конец в сторону головы Жедырева. Наконец в процессе он решил объясниться – Я на заводе могу сделать тебе… ну, не руку… елки… ну чтобы ты хоть сам мог есть! Понимаешь? Я сейчас посмотрю, как это можно сделать, сделаю, будешь потом себе одним концом на руку цеплять, а на другой ложку, хоть есть будешь сам, во… – Жедырев ему не мешал. Рассчитывать на протезы или что-либо другое без документов и денег он не мог. С интересом он смотрел за манипуляциями Гриши – Так, если сюда прицепили, то… – он взял плошку, Жедырев наконец понял ее предназначение. Снова вошла Люба и взмолилась, чтобы Гриша ушел, пока того не заметили – Да уйду, уйду, погодь ты…
– Моя смена скоро заканчивается, давайте побыстрее…
– Угу, хорошо… Смотри, – обратился он к Жедыреву – так, здесь тарелка, здесь ложка… Мм, не получается… Ну-ка, давай двигай… Нет, не сгибается… – Гриша смотрел профессорским взглядом – Ага, если не сгибается здесь, тогда попробуем сгибать здесь. Смотри, если ты будешь левой рукой отводить ложку в сторону и брать еду, а потом – здесь будет пружина, отпускаешь и она возвращается обратно и ты, соответственно, ешь спокойно! А? – Жедырев ничего не понял – Так и сделаем, точно, во! Так, ну-ка, размеры… хоть примерно… – он начал искать что-то в карманах. Не найдя там, он полез в сумку и со словами «вот ты где» достал рулетку. Долго прикладывая то там, то здесь рулетку, он бормотал разные комбинации цифр. Наконец он присел на край кровати – Фууууф, ну, попробуем… Ты, правда, особо не надейся, во. Мало ли, не получится… А то, знаешь, как иной раз бывает… А я попробую сделать и потом приду, примерить может сначала потребуется… Ну, ничего, все будет нормально, – он заулыбался. Дверь открылась и влетела Люба. Вид у нее был явно недружелюбный. Улыбка с лица Гриши мигом слетела – Да иду я, иду! Давай дружище, не скучай. Пойду, а то заживо съест, гляди, как смотрит, хаха…
– Дядь Гриш, ну честное слово…
– Да пошли уже – он оглянулся на Жедырева и подмигнул. Они вышли из палаты и Жедырев остался один. Наконец он почувствовал себя хоть немного удовлетворенным. Он и предположить не мог, как ему хочется общаться. Даже в том виде, в каком он находился. Почему он всегда пытался укрыться от остальных?
Он начал осознавать, что всегда плевал на всех, никогда не обращал внимание на желания других и удовлетворял только свои потребности. Он даже начал понимать отца, который так долго с ним возился.
Он был благодарен отцу. Хотелось сказать это ему самому, но он понимал, что, скорее всего, свидеться с отцом получится только на том свете. Уже вместе с мамой. Он не верил в Бога, хоть и ходил в церковь со всеми однопартийцами потому, что это стало вдруг модно, зато очень надеялся, что сможет после смерти увидеться со своей матерью. Жедырев начинал понимать, что он был отвратительным отцом, да и вообще как человек крайне противный для окружающих. Он понимал, что сейчас меняется как личность, но не понимал, для чего…
6.2
После встречи с Гришей Жедырев с Любовью действительно стали более близки друг другу. Однажды, вновь засидевшись у Жедырева после прочтения всех газет и книги, она начала мечтать, как благодаря повышению зарплаты сможет купить небольшой автомобиль и будет ездить за своей дочкой в районный центр. Таким образом, она сможет видеть свою малютку не только по выходным, но и в будни.
– Павел, вы представляете, я зарабатывала, стыдно сказать, копейки. Никаких льгот, никаких премий… Одно благо – дом рядом. У меня и не осталось никого из родственников, кроме брата. Но он уехал, вот дочурку и пришлось отдать в спортивную школу, иначе она совсем одна осталась бы, а на улице всякого хватает: и пьяные, и этих… любителей малолетних хватает. Яйца бы им пообрывала… – она запнулась. Ее лицо выражало непонимание, будто часть пазла идеально подходит, но рисунок явно не тот. Она отогнала от себя непонятные мысли – Зато сейчас там с ними занимаются, кормят хорошо. Созваниваюсь с ней постоянно, очень скучаю – сказала она, устало улыбнувшись – А сейчас всем медицинским работникам зарплаты подняли. Да там не только в медицине, и в образовании тоже… Да много где еще. Я теперь получаю, Павел, – ее вид показывал, что сейчас она скажет что-то действительно важное – в три раза больше! И при этом коммунальные услуги не дорожают, продукты! Там какую-то государственную монополию ввели на природные ресурсы, я в этом не особо разбираюсь. Урожаи с земли у частников вроде как покупает государство и потом перепродает производителям, как посредник выступает, и, видать, регулирует все этапы. А может и просто контролирует, не знаю, я только цены вижу, и они мне нравятся… Кстати, сейчас и люди потянулись обратно в Россию. Те, которые уезжали из того ада, который здесь был при прежней демократии… Я и за дочку свою спокойна прямо стала, раньше-то боялась, как она там, чем кормят, за будущее непонятное беспокоилась. Теперь смотрю, все даже добрее стали, не крысятся друг на друга, вроде, как и делить нечего, всем всего хватает – Жедырев смотрел на нее и не понимал, почему они не делали всего того, о чем она говорила. Глядя на ее светящееся лицо, он и сам радовался. Как же надо мало для того, чтобы сделать человека счастливым! Люба, улыбнувшись Жедыреву, вышла из палаты. Он же чувствовал себя отвратительно, он почти себя ненавидел. Только сейчас он увидел настоящую жизнь. Ту жизнь, которую он всегда презирал. Как же он много упустил! Нет, он не жил, а проживал. Он захотел увидеть детей, поговорить с ними, чтобы не делали тех ошибок, которые совершил он. Ведь именно так передается жизненный опыт… Но он не может…
«Люди потянулись обратно в страну…» вспомнил он слова Любы. Как же… Политикой их партии было, как можно больше сократить население страны. Для чего? Да чтобы сделать большую часть России сырьевым придатком, спокойно торговать ресурсами.
Оставшееся население переселили бы в теплые края, не зря же все большие мероприятия проводились в южных регионах, именно туда в инфраструктуру начали вкладывать деньги, а не в остальную промороженную Россию.
Сократились бы расходы на содержание инфраструктуры, не пришлось бы содержать дороги, страна-то северная все-таки. Расходы были бы направлены на добычу природных ресурсов. Экономика бы выросла в разы! Ну, приедет обратно человек, что он тут увидит? Разруху! Именно разруху он, Жедырев со своими однопартийцами, и создавал вокруг. И делал это сознательно. Сильная Россия им не нужна.
Человек, вернувшись в страну, захочет работать, ему нужен дом, то есть, сплошные расходы для бюджета! Хотя, и Жедырев осекся, не рви они этот самый бюджет на части между собой, хватило бы всему населению и на квартиры, и на машины, и быть сытыми и довольными. Но зачем это было делать, если всем все равно не угодишь и кто-то, так или иначе, будет не доволен… Спасибо ни от кого не услышишь…
Создав определенную прослойку общества, состоящую из правящей партии и их родственников, людей, имеющих деньги, а также небольшой горстки граждан, истинно верящих в их партию, руководство страны стремилось задать будущее направление развития России.
Они специально везде пихали слова «россиянин», «российский», чтобы искоренить и практически сделать ругательным слово «русский». Между собой даже смеялись, мол, «русский» – это как американский негр.
Еще они хотели у людей отбить восприятие себя русскими, чтобы те не ассоциировали себя со Святой Русью. Делали все, чтобы была Святая Россия. Причем другие национальности не трогали, надо было принизить именно русских.
Жедырев усмехнулся. Он представил, как бы выглядела Святая Русь: невысокая, худощавая девушка с бледной кожей, одета в национальное платье. Волосы светлые или темные, неважно.
Хотя нет: это девушка, невысокая, но вполне в теле, даже может быть коренастая. Такая кровь с молоком. Да, стоит в цветастом сарафане. Ляжки полные, сильные, ноги крепко стоят на земле, видимо за столько лет борьбы за место под солнцем их сделало такими. Волосы опять же светлые или темные, почему-то ему казалось это неважным.
Лицо девичье, прямо ребенок. Стоит, хмурясь, сосредоточено поглядывая по сторонам, но видно, что взгляд добрейший. А сверху ее клюет орлан, справа лев, слева дракон. Рвут ее на части, а она, то цокает языком, закатывая глаза, то махает головой из стороны в сторону от усталости, приговаривая негромко высоким девичьим голоском: «ну зачем ты это делаешь? Зачем ты меня кусаешь?» Вот-вот вырвется из ее уст как у того кота из мультипликационного фильма: ребята, давайте жить дружно! А те рвут и рвут, не прекращая ни на секунду.
Наконец не выдерживает она, и, прищурив в ярости глаза, все тем же голоском им, будто детям малым, притопывает ногой и выговаривает: «знаете что, мне это надоело!» Бахбахбах, и летит вся эта компания о трех головах кусками в разные стороны. А она стоит, отряхивается и негромко, пытаясь сделать грозное лицо, причитает: «ух как вы мне надоели! Ну, сколько можно?» И, будто ругая, пальчиком грозит.
«Пальчиком грозит», Жедырев зафыркал от удовольствия носом. И вот стоит она, те к ней подползают, скулят, прощения просят, лижут языками ее ноги. А она смущается: «ну не надо, ну что вы»…
Только вот лизание все настойчивее и настойчивее, все сильнее и выше. Она раскидывает в сторону руки, излучая чистый прозрачный свет вокруг себя, счастливо смеясь. И тут ей в горло впиваются клыки. В очередной раз…
Жедырев, уже не смеясь, хмурился в одеяло. Что-то здесь было не так, кто-то лишний в этой компании. Но кто? Если убрать Святую Русь, эти до последнего человека будут грызть друг другу глотки. Уничтожить всех, кроме Руси? Нет, против этого сама Русь, кому ей тогда светить? Видимо, выход только в том, чтобы стать ее другом или частью ее. Он помахал головой, будто вытряхивая из нее ненужные мысли.
Впрочем, Жедырева и его компаньонов остальные никогда не волновали и, говоря красивые слова по телевидению и в других средствах массовой информации, на деле было все с точностью до наоборот: всюду расставлялись свои люди, а принимаемые ими законы выжимали остальные прослойки из жизненно важных отраслей и отводили им роль вспомогательного персонала.
Не сложилось именно в последние годы, когда уже настолько обнаглели, что стали откровенно затыкать народу рот. Посчитали, что уже все сделано. Однако даже деньги некоторых иностранных государств, желающих свергнуть руководство страны, не смогли сделать то, что произошло на самом деле, ибо возмутился русский народ. Жедырев усмехнулся: Наполеон получил пинок под зад от русского народа, Гитлер откровенно сломал зубы о русский кулак, теперь и демократы со своими задумками о Руси, как о сырьевом придатке, остались у разбитого корыта… Нет, видать судьба Руси такая, отмахиваться от всякой грязи как от мух… Откуда столько терпения?…
В палату вошла Люба:
– В туалет хочешь? – они были на «ты». Точнее, она, хотя он не возражал. – Тут через выходные будет референдум по поводу внесения изменений в Конституцию, я сходить хотела, проголосовать, а дочку и таскать не хочется, и оставить не с кем… Я же не просто так о ней чуть раньше заговорила, ты не посмотришь за ней? Если я ее сюда приведу? – она принялась выполнять свои обязанности – Представляешь, некоторые депутаты кричат, что надо предоставить Чечне право на выход из страны – сказала она между делом и просящим взглядом посмотрела на него – Я ненадолго, а?
Жедырев затаился: выход из состава страны… Чечни? Кому это может быть выгодно? Кроме запада, родителю фашизма, никому. Видать, решили они опять подергать за усы русского медведя. Первые его крупные деньги он получил, случайно попав в компанию депутатов, которые проводили через Чечню во время войны какие-то контрабандные товары. Получил случайно, просто оказался в нужное время в нужном месте.
Деньги были настолько шальные и огромные, что с ним поделились, даже не смотря на то, что он был просто в курсе. Потом он сам немало денег провел через Чечню, проводил в стороне от войны и которую использовал для отвода общественных глаз.
Сейчас, глядя туда, в прошлое, он задумался, что положили столько невинных ребят и мирных жителей ради благосостояния таких, как Жедырев, что ему стало тошно. Жедырев почувствовал стыд, и он сразу же отогнал это чувство обратно в глубину своей мерзкой души.
