Читать книгу: «Оранжевое небо», страница 8
Ему до этого никакого дела не было! Что там говорила Люба? Ах да, с дочкой посидеть… Как посидеть? Просто посмотреть за ней что ли? Как? Хотя, какая разница, все равно отказаться не может… Ишь ты, Чечню отсоединить… Люба закончила дела и снова присела на кровать:
– Про Чечню по телевизору говорили… – будто прочитав его мысли, сказала она – Будто нашли у них в горах рабов что ли, вот некоторые депутаты и возбудились… С одной стороны, я молодая была, когда там война шла, сколько ребят там погибло… Не их война-то была, но и чеченцы ведь тоже большинство страдали от нее. Это западные страны финансировали боевиков, сейчас все открыто по этой теме, масса доказательств, а им всегда было наплевать на мирных жителей… Отрывать кусок от страны, так ведь те же Европа с США опять этим и воспользуются. Тогда опять война?… А ты, что ты думаешь? Отпустил бы Чечню? – Жедырев задумался. Наверное, учитывая политику президента с премьером, направленную на стабильность и улучшение качества жизни людей, в отказе от проблемного района или республики есть логика. Но он прекрасно знал, что чеченцы хоть и горячий народ, но не враждебный, им можно всецело довериться. Для него такая ситуация была странной. Но он смотрел на Любу и понимал, что желает ей только спокойное будущее. Он утвердительно покачал головой – Отпустил бы? Хм, я почему-то подумала, что ты так и скажешь, – она задумчиво посмотрела в сторону – По телевизору показали, что чеченцы на митинг вышли против отсоединения. А самое смешное здесь, что митингуют в Москве – она усмехнулась – Митингуют за свою родину, а сами живут в другом месте, где родился, там не пригодился… А может и не чеченцы это вовсе были… – задумчиво прошептала она – Местные на приезжих жалуются, все-таки те ценят свои традиции, но почему-то не уважают чужие. Вот же странно звучит: как жить вместе в одной стране – так все свои, а как традиции – уже чужие… Не знаю, я это все по телевизору смотрела, может и врут. У нас их нет, так и я претензий не имею… Я бы не отпустила – Люба посмотрела на часы и спохватилась – Так, все, побежала я.
6.3
В то воскресение мартовское солнце заглядывало в его окно, но совсем немного не доставало до кровати Жедырева. Он, улыбаясь, смотрел в сторону окна и, хоть и видел мало, но радовался пробуждению природы от зимней спячки.
Для него было непонятно, чему он улыбается, но понимал, что это сила природы, заставляющая двигаться весь этот мир. После завтрака он закемарил. Разбудил его звук открывающейся двери. Солнце к тому времени начало захват подушки Жедырева и на его левую щеку уже начали ложиться первые лучи. Открыв глаза, он в первую очередь заметил Любу. Та стояла немного взъерошенная, но довольная:
– Павел, мы тебя разбудили? Извини, время вроде уже… А я дочку привела, знакомьтесь вот – Жедырев опустил глаза и увидел стоящую перед Любой девочку. На ее плечах были руки матери. Жедырев смотрел на девочку и не двигался. Та ему улыбалась:
– Здравствуйте, дядя Паша. Мама сказала, что ей надо ехать голосовать, а меня с вами оставит. Можно я здесь поиграю? – Люба улыбалась и ждала хоть какой-то реакции. Жедырев же будто окаменел. Он все не мог оторвать своего взгляда от девочки. Медленно в его сознании всплыли события, которые случились в тот злополучный вечер. Он явно вспомнил лицо той девочки, его мозг произвел ее лицо буквально до всех ямочек. Он вспомнил все, что происходило в бане, все звуки, все, что потом происходило в доме с премьером. Ему даже показалось, что он вспомнил, как ему отрезали конечности…
– Павел, Павел! Ты в порядке? – Люба присела на край кровати – Помнишь, я просила тебя посмотреть за дочкой? – теплые лучи солнца залили его лицо. Он знал, что солнце вот-вот уйдет и радовался его появлению. Закрыв глаза и тихо выдохнув, он попытался отрешиться от ужасных воспоминаний. Он открыл глаза и улыбнулся Любе – Все в порядке? Не проснулся еще? – она с недоверием смотрела на него, но он с удивленным лицом отрицательно покачал головой. – Ладно, тогда я оставлю ее… Давайте еще раз попробуем познакомиться: Паша, это Валя. Валя – это дядя Паша, он посмотрит за тобой, пока меня не будет, договорились?
– Хорошо, мама. Дядя Паша, а почему у тебя нет рук? – с детской непосредственностью спросила Валя. От этой детской простоты Жедырев засмеялся. Уголки его глаз стали мокрыми. Он не мог смахнуть слезы, но солнце уже уходило и он начал делать вид, что, мол, солнце ему мешает смотреть на них.
– Не задавай глупых вопросов. Ты уже большая, а такие вопросы задаешь. Вон, смотри, в углу на матах можешь поиграть, позаниматься… тебе ведь разминаться надо?
– Надо, но я такая, что тренер говорит, мне не надо, что мои мышцы очень мягкие…
– Ну, это ты потому, что маленькая еще…
– Я уже большая! Ты же сама только что сказала… – Жедырев краем уха слушал этот семейный разговор. Он видел, с каким упоением Люба ведет разговор. Но в его мозгу четкой картиной стояла та девочка. Она будто просила отпустить его из своей головы. Отпустить к маме или поиграть. Внутри у Жедырева все сжималось от этого, подступил ком к горлу, но он, наконец, начал понимать, ЧТО он сделал и КАК он жил всю свою жизнь…
Как же так? Жил, грешил, и однажды заплатил своими руками и ногами за свои грехи. Теперь он здесь, вроде как без греха, с этими людьми вокруг, но невероятно хочется вернуться туда, в прошлое, которое, кажется, было уже в прошлой жизни. Но страшно, ибо там грех и расплата за него.
Как же так? Он, улыбаясь и делая вид, будто слушает их разговор, еле сдерживал слезы. Ему хотелось реветь. И еще ему хотелось все вернуть назад и попросить прощения у той девочки, у всех тех, кого он обидел из-за своей распущенности и безнаказанности, лишь бы опять загнать это чувство, съедающее его изнутри, куда-нибудь подальше.
Он опять вспомнил своих детей, ему не хватало их. Опять в голове вырос образ отца. Похоже на то, что он и был его совестью…
После того, как ушла Люба, он всячески пытался присутствовать при играх Вали. Та опять же с детской непосредственностью в разных ролях принимала его в свои игры. Он очень смеялся вместе с ней. Потом вернулась Люба и провела время вместе с ними. Он очень удивлялся тому, что ребенок воспринял его, инвалида, совершенно спокойно, и потому чувствовал себя частью их семьи, отчего действительно был счастлив.
Но ночью он обливался горячими слезами. Не плакал, а просто горячие слезы потоком лили из его глаз. Он же смотрел в потолок. Он вновь и вновь прогонял в своем мозге события того трагического вечера и не понимал, зачем ему все это было нужно? У него была семья, положение, но он все равно считал это жизнью быдла и всячески пытался разнообразить свою жизнь, добавить перчинки. Невзирая на запреты и мораль. Ни чести, ни достоинства… Он понимал отца и ненавидел себя…
Буквально через пару дней Люба принесла в его палату иконы. Поскольку повесить их в угол не представлялось возможным, они нашли место на тумбочке у стены. Поставили так, чтобы Жедырев мог их видеть. Он смотрел на них, и не знал, что делать. Люба, когда приходила к нему, почти всегда крестилась. Жедырев же через пару недель начал с ними разговаривать и, сам тому удивляясь, чувствовал облегчение. Сами иконы были небольшими, и кто там был? Возможно, Иисус Христос, Божья матерь и Николай Чудотворец? Какая ирония, его отца зовут Николай, и на иконе Николай…
На самом деле он не знал, кто именно был изображен на иконах, но сейчас эти образы стали его друзьями и собеседниками. Еще через пару недель он и сам молился. Молился, как мог: за себя, за Любу с Валей, за своих детей, за всех детей… Не мог только простить премьера, хотя уже и сам понимал, что поступок премьера с точки зрения одного человека хоть и очень жесток, но все же человечен по отношению к остальному миру. С другой стороны, не мог простить и себя. Каждую секунду, глядя на образы, он просил их простить его…
7
Летом, когда до отъезда Вали в спортивный лагерь оставалось буквально пара недель, она довольно часто приходила к матери в больницу. Навещала и Жедырева. Однажды Люба с Валей взяли инвалидное кресло и, попросив помощи мужчин, вышли вместе с Жедыревым на улицу гулять.
Не считая переезда из одного отделения в другое, это была первая прогулка с того момента, как он попал сюда. Он наслаждался. Он не мог поверить в то, что этот мир так прекрасен. Как же он всего этого раньше не замечал? Вокруг тишина и спокойствие, голубое небо, жарковато, но легкий ветерок обдувает их. Щебечут птички, рядом идут и тихо что-то обсуждают уже ставшие близкими ему люди. Он им небезразличен, причем, как он уже заметил, они не делали для него ничего из жалости: только от чистого сердца. Он успокоился душой.
В другой раз его навестил Григорий. Он также прогулялся по территории больницы с Жедыревым, а потом, ближе к вечеру, устроил посиделки в палате с употреблением алкоголя.
Его обещание смастерить устройство, облегчающее прием пищи, потерпело фиаско. То, что он принес и постарался прикрепить к рукам Жедырева, не только не помогало, но скорее наоборот, только мешало.
Посидев и выпив, Жедырев заметил, что Гришу прилично развезло. Возможно от того, что тот теперь выпивал совсем редко. Гриша рассказывал буквально все: у него все было замечательно. От него он узнал, что Люба пару дней назад приобрела машину. Ее смена должна быть завтра, наверное, сама все расскажет. На сей раз Гриша не стал оставаться на ночь и, покачиваясь, ушел домой.
Наутро появилась радостная Люба. Первым делом она действительно рассказала Жедыреву о приобретении. Железным конем оказалась типично женская малолитражка, поддержанная, но вполне сносная для нечастых поездок.
Рассказывая о первых впечатлениях от поездки, у нее были испуганные глаза. Такой взгляд обычно бывает у молодых девчонок, которые впервые заглянули под капот машины. Его это смешило, что передалось и ей. Она шутила про женщин за рулем, посмеялась и над собой.
Потом, выполнив свою работу, она снова пришла к нему и, как по режиму, снова читала книги и прессу. После она мечтательно начала рассказывать Жедыреву о своих мечтах по приобретению дачного домика. Она была очень счастлива, что ее доход позволяет твердо смотреть в будущее и не отвлекаться на то, чтобы ломать голову над вопросом «чем накормить и во что одеть ребенка» при нищенских зарплатах и бандитских ценах…
Прогулки стали постоянными и продолжались до тех пор, пока Любовь не отправилась в отпуск. В те дни Жедыреву ее особенно не хватало, он уже привык к такой своей жизни. Его собеседниками, судьями его мыслей, были образы, стоящие на тумбочке рядом.
Тогда он начал анализировать свое состояние, реакцию своей психики на сложившуюся ситуацию, реакцию тела на нанесенные травмы. Он удивлялся, что истерик за все это время он закатывал крайне мало. Оказывается, он был крепок духом.
Его стал чаще посещать Алексей Иванович, будто извиняясь и заменяя собой Любу. Жедыреву льстило такое отношение, но он понимал, что тот делает это из жалости к инвалиду. Жедырев же решился и стал заниматься собой. Это происходило крайне тяжело: ему предстояло научиться ходить заново. Превозмогая боль и отчаяние, у него начало получаться. Когда же Любовь вернулась, все стало на свои места, хотя прогулки из-за мерзкой и дождливой осени стали большой редкостью.
Тем временем наступила зима, и приближался новый год. По решению Любы, Валя вернулась из спортивного лагеря к матери в свой родной город и с сентября начала учиться в местной школе, где также имелась недавно открытая секция гимнастики.
В преддверии нового года Любовь с Валей принесли украшения и нарядили палату Жедырева. Он, увидев цифры наступающего года, понял, что провел в этих застенках более полутора лет. В новом году ему исполнится пятьдесят. Он растерянно смотрел на эти цифры: слишком многое вместилось в эти пять десятилетий, пролетевших будто за пять минут. На стене также появился календарь на будущий год.
После обеда они вместе вышли на улицу. Жедырев с жадностью втягивал носом морозный воздух. Солнце светило и пригревало. От белого чистого снега слепило глаза.
Жедырев, улыбаясь, щурился и специально смотрел на него. Вдруг в его голове что-то щелкнуло. Он дернулся на кресле, сомневаясь в своих появившихся мыслях, напоминающих ему про устройство Гриши.
И все же он спрыгнул с него. Люба ойкнула, подумав, что случайно уронила его и поспешила за ним. Но Жедырев преследовал четкую мысль: подойдя к сугробу чистого снега, он культей начал рисовать буквы и цифры. Те не получались и он старательно тихонько переползал к чистому, нетронутому его телом снегу. Люба поняла происходящее, подняла валявшуюся на дороге ветку, привязала ее к культе Павла и отошла к Вале.
Жедырев продолжил начатое. Замерев чуть в стороне, они вслух называли то тут, то там, появляющиеся буквы. Кое-как, с трудом, весь в снегу, Жедырев написал свою фамилию. Люба вслух прочитала ее и вопросительно посмотрела на него. Жедырев улыбнулся и одобряюще кивнул головой.
Полный энтузиазма, он решил написать еще чего-нибудь. Телефон жены! Телефон? А вдруг он изменился? И все же, разок упав, он подошел к чистому сугробу и попробовал рисовать цифры. Он устал и у него ничего не получалось, но Люба поняла его, помогла сесть обратно в коляску и стала называть цифры от одного до 9. Так, он пытался сказать "нет" и "да" в нужной последовательности цифр. Люба записала получившийся номер в телефоне и показала ему.
Он не верил своим глазам, всего лишь одно нажатие кнопки и все окружающее его могло измениться. Он одобрительно закивал головой, и теперь в его голове роился легион мыслей. Как же они все с врачами вместе не додумались до этого? Они действительно считали его бомжем? Глядя на очередной чистый сугроб, он подумал, что месть премьеру стала такой близкой! Но, посмотрев на Любу, не решился писать что-либо о нем…
– Ты хочешь, чтобы я позвонила по этому номеру? – спросила Люба. Жедырев даже не пытался скрывать свою улыбку, озвученную хрипотцой, вылетевшей из его горла. Ему казалось, что вот-вот все это завершится. Руки-ноги не вырастут, конечно, но он вернется в свой дом. Он почувствовал, что даже готов был простить премьера!
Вернувшись в палату, переодев и уложив его, Люба ушла. Через некоторое время она вернулась вместе с Алексеем Ивановичем. За отсутствием главврача он не мог принять однозначного решения и попросил подождать некоторое время.
Жедырев все поражался тому, как легко оказалось напомнить о себе, всего лишь надо было попытаться написать телефонный номер. Хорошо, с фамилией тяжеловато было бы, но номер-то! Всего лишь нужны цифры от 1 до 9, и он уже давно указал бы нужную комбинацию. Он вспомнил, как в те дни, когда он только попал сюда, ему и жить-то не хотелось, не то чтобы номер вспоминать. Однако поддержка и… любовь? Да нет, если только Любовь с дочкой и их забота вновь вернули его к жизни…
Ближайшие дни прошли в нервном ожидании, ему казалось, будто все специально затягивают его возвращение домой. От своего бессилия ему хотелось выть. Наконец, в один день ближе к обеду в палату вошла Люба:
– У меня хорошие новости – сказала она с натянутой улыбкой. В ее руках была какая-то бумажка. Жедырев замер в ожидании – По телефону, который ты дал, уже другие люди, но мы… точнее, Андрей Борисович, через райцентр направил запрос на тебя… Вот вчера пришел ответ на Жедырева Павла Николаевича, 49 лет от роду, бывшего политика и бизнесмена… Вот ведь как получается, два сына у тебя, жена… Направили запрос на тебя, ты оказывается, в розыске был, искали тебя родные. Будем ждать ответа, но в целом механизм тронулся, так что будем ждать результатов… Подумать только, ты ведь управлял страной!… И как тебя сюда занесло?! – удивилась она и тут же нахмурилась – И что с тобой случилось? Неужели бандиты? – Жедырев заулыбался, он буквально искрился от нетерпения.
В этом состоянии пребывать ему оставалось три дня. На четвертый день открылась дверь и в палату вошла его жена. Она остановилась в дверях и замерла, глядя на него. Он от неожиданности также будто окаменел… Рассматривая ее, он понял, что она все также интересна ему как женщина, этакая намазанная вдоль и поперек косметикой самка, со светлыми длинными кудряшками волосами.
Она была в белом халате, но он был уверен, что приехала в дорогущей шубе. Было в ней что-то неестественное, будто она кукла и все это просто красивая обертка, в то время как конфета довольно противная и черствая. Этакая красивая, но очень ядовитая поганка.
В его душе что-то затеплилось, хотя тут же он почувствовал нечто гадкое. Он приметил, что ее глаза стали мокрыми. Со стороны коридора послышались шаги и в палату также вошли Иваныч и дети Жедырева. Первой мыслью Жедырева было сравнение его детей с пузырями. Щекастые толстенькие мордашки. Работать они конечно пока еще не должны, но в будущем они, видимо, этого делать так или иначе не собираются. Жедырев был счастлив увидеть своих детей, но при этом появилось чувство неприятия. Иваныч, помолчав секунду для приличия, решил прервать тишину:
– Итак, это ваш муж?
– Да… Но как он изменился – она подошла к кровати и присела на край. Слезы полились из ее глаз – Пашенька, как ты изменился! А мы-то уже думали… Дети, подойдите к отцу, поздоровайтесь… А мы тебя искали везде, чего только не думали… – она разревелась – Дети, поцелуйте папу – сказала она, при этом сама лишь раз положила свою руку на грудь Жедырева. Дети молча, плечом к плечу, мялись с ноги на ногу рядом с кроватью. Младший все же поцеловал отца в щеку, старший же видимо постеснялся, лишь промямлив «привет па». Они были в шоке от увиденного.
– Значит, все-таки вы Жедырев Павел – сказал Иваныч. Поймав на себе недоуменные взгляды присутствующих, он сразу продолжил – Это значит, что дело подсудное. Здесь милиция… должна… будет разбираться… Вы ведь… – обратился он к жене – когда последний раз виделись, у Павла руки-ноги были ведь? Значит, произошло все это по чьему-то злому умыслу. Я сейчас к главврачу пойду, обсужу с ним некоторые моменты… Попрошу вас никуда не уходить, надо кое-какие документы подписать – сказал он и с явным облегчением направился к выходу.
– Пашенька, что произошло с тобой? Нам уже похоронить тебя предлагали – начала поучительным голосом его жена. О слезах уже ничего не напоминало. – Искали все твои друзья, милиция, денег заплатили – прорва. И никакого результата… А ты оказывается в этой дыре! В Сибири! Везде твои ориентировки должны были разослать, а здесь видимо почту еще не придумали – она рассмеялась. Дети, скучая, стояли рядом и без интереса оглядывались вокруг. В их глазах гуляло недоумение от происходящего – Я как узнала, твоему отцу сразу позвонила. Ты знаешь, сдал он очень, но ведь возраст уже такой… А как твое самочувствие? – она смотрела на него. Он ужаснулся, подумав, что она ждет от него ответа, но она продолжила – Да уж, а ты ведь и говорить не можешь… Какой кошмар, ничего святого у людей нет, только калечить умеют. Ну, ничего, теперь мы найдем этих хулиганов, накажем их…
Они говорили до вечера. От нее он узнал, что после его исчезновения их имущество было частично конфисковано, но, видимо из-за того, что кормилец исчез, некоторые средства были оставлены.
Жедырев смекнул, что, скорее всего, премьер дал отмашку не трогать его семью. Как это на него похоже. Сейчас они живут на доходы от банковских вкладов. Пробовала работать, но ведь умеет только указывать, а зарплаты управляющих при сегодняшней системе надо отрабатывать. Узнал, что многие его друзья-товарищи или лишились нажитого, награбленного, то есть, либо и вовсе померли кто от наркотиков, кто от чего.
Она с детьми остановилась в местной гостинице, хотя иначе как забегаловкой она это место назвать не могла. Дети капризничают, привыкли к хорошей жизни. Еще и с образованием у них проблемы, сейчас деньги не помогают, корочки не купишь, приходится своими мозгами работать, а кто поможет? Если бы Паша не исчез, мог бы детьми заняться, а у нее времени нет. Жедырев удивился, вот ведь, и не работает, и все времени на детей нет.
А вообще он напрягся, поскольку ему было примерно столько же, сколько сейчас его старшему сыну, когда он оторвался от отца. Трудный возраст, ему бы помощь опытного человека, чтобы не ушел по другому жизненному пути. Но в процессе разговоров, в том числе и с детьми, он понял, что старший качественно отличается от своего отца и не только задумывается о достойном будущем, но и принимает в своей душе Бога. Что-то есть у него от своего деда, с удовлетворением подумал Жедырев, хоть что-то положительное от меня в этом мире останется.
Никто не обратил внимание на нарушение режима, поэтому ушли гости уже довольно поздно. Ушли, обещая придти завтра и принести какие-нибудь гостинцы. Жедырева же посещали двойственные чувства, с одной стороны, с его души упал камень, когда он увидел своих родных живыми и здоровыми, с другой – ему не нравилось искусственное поведение его жены. Было такое ощущение, будто для нее все это лишь игра. После того как они ушли, в комнату на минутку заглянула Люба:
– Привет, я на секундочку – сказала она улыбаясь. Жедырев удивленно смотрел на нее, поскольку ее смена должна быть только завтра. Что она тут делает, ночью? – Поздравляю тебя, увидеться со своими родными – это такое счастье! А жена у тебя такая красавица!!! И шуба у нее просто великолепная! Я себе тоже такую потом куплю, теперь хоть знаю, что смотреть – она засмеялась – Не обращай внимания, это бабьи разговоры, мне и шуба-то не нужна. Но я действительно очень рада за тебя – сказала она, мило улыбнувшись, и положила руку ему на грудь. От этого жеста ему стало гораздо лучше, нежели когда это сделала его жена – А дети какие милые, тихие, не шумят. Даже не представляю, как ты по ним скучал. Я бы извелась вся, умерла бы уж… Ну ладно, ты, небось, устал за целый день-то, сразу столько событий, отдыхай, завтра увидимся. Поеду.
Она еще раз потрепала его своей рукой по груди и ему это явно нравилось. Потом она ушла, и Жедырев погрузился в свои мысли. Вспоминая все слова, сказанные сегодня, он пытался подвести некий итог, но слова начали путаться в его голове и он уснул.
7.1
Утро началось также обычно, как и все предыдущие дни. После завтрака Жедырев ожидал в гости своих родных, но они все не появлялись. Люба охаживала его, как могла, она не хотела допустить, чтобы хоть и в той одежде, которую ему смогла дать больница, но Павел предстал бы перед женой в плохом виде. Жена с детьми появилась только ближе к обеду:
– Пашенька, это какой-то кошмар, в этом… городе?… нет магазинов! Пока нашли, столько времени прошло – щебетала она, хотя Жедырев понимал, что столь позднее появление заключалось в банальном желании его жены подольше поспать. Даже в «забегаловке». Дети, вновь скучая, сидели на стульях. Они все не могли придумать, как и о чем разговаривать с отцом – Вообще, скажу тебе честно, надо отсюда уезжать, здесь столько грязи, столько народу ходит… ну… грязного что ли… Не представляю, как ты здесь столько времени провел – в палату вошла Люба и, поздоровавшись, принялась поправлять Жедырева. Его жена строгим взглядом наблюдала этот процесс. Когда Люба ушла, она спросила его – Это что за доярка тебя обхаживает, а? – Жедырев засмеялся, он никак не мог подумать, что жена начнет его ревновать. Она не обратила на это внимания и с отвращением на лице продолжила – Ты посмотри на нее, простушка такая, прям кошмар, на нее только местные мужики и могут позариться! Я вчера с детьми поговорила, мы тебя заберем, – от «заберем» Жедырева передернуло, но жена вновь ничего не заметила – но в городе тебе тяжело жить будет, лучше на даче, в Ивановской области поближе к городу, там и врачи хорошие будут тебя навещать. Хотя я говорила с врачом, ты здоров как бык, на тебе пахать можно. Может, и придумаем протезы какие-нибудь, но с деньгами беда… Слушай, – она аж засветилась – тебе ведь пенсию дадут по инвалидности! Я слышала, что сейчас инвалидами очень серьезно государство занялось, платят хорошие деньги для якобы достойной жизни… На эти деньги сможем жить! Вообще, честно тебе скажу, жить стало очень тяжело, чтобы чего-то добиться, столько надо всего сделать! Зачем это все? Раньше-то денег заплатил, и тебе все сделали, а теперь и деньги у всех есть… Никого ими не заинтересуешь… Вот, Пашка, ушел ты из политики, и сразу бардак такой начался…
Они также просидели у него до вечера, и ушли с обещанием придти завтра. Жедырев с облегчением вздохнул, жена его утомила, но он был рад вновь пообщаться со своими детьми. Завтра они снова придут к нему, а вскоре он уедет отсюда и будет видеть их каждый день. Или хотя бы раз в неделю. Но видеть, знать, что у них все хорошо. Он не может помочь советом, но если спросят, хоть кивнуть сможет.
Еще возможно попробовать что-то вроде рисования краской, на компьютере или чем там еще, чтобы получалось так же, как и со снегом. Что там с технологиями? Он может, может общаться! Нет, нет, жизнь не закончилась. Теперь он занимается собой, его нашла жена с детьми… Хотя к жизни его вернула Люба… И Валя… Они смогут приезжать к нему!
Елки, да где он находится? В каком городе? Сибирь… она ведь огромная… Люба – прекрасный человек, да и как женщина, кстати, тоже интересная. Раньше бы он на эту простушку, как назвала ее жена, даже не обратил бы внимание, а тут присмотрелся и увидел богатого душой человека.
Оказалось, что сам Жедырев был по жизни простушкой, а остальные люди, не зависящие от денег и положения, даже со своими проблемами жили полной жизнью. В этом он еще раз убедился, увидев жену с детьми. Она – кукла, намазанная и одетая в дорогую одежду. Они – не знающие тягости труда и не ценящие труд других, привыкшие к тому, что все за них делают.
Жедырев лежал с закрытыми глазами и жалел об упущенном. Гордиться ему было нечем. Как это часто было, в мыслях он и заснул.
Наутро Жедырева терзали сомнения. Он не понимал почему, но на душе будто кошки скребли. Любу он не видел, хотя ее смена еще не закончилась. После завтрака неожиданно для него пришли его жена с детьми. Вместе с ними был главврач. Она о чем-то живо с ним говорила. Дети, сказав «привет па», снова сели на стулья. Жедырев с полуулыбкой рассматривал их. Младший в ответ улыбался, на лице старшего также проблескивала улыбка одобрения. Было видно, что они тоже рады его видеть, видимо уже привыкли к его новому облику. Когда главврач ушел, жена присела на отдельный стул:
– Там документы какие-то делать надо, милиция еще должна пожаловать на допрос. Кого они допрашивать будут, тебя? – она явно была не в духе – Я не смогу здесь жить еще столько времени! Как нам быть, а, Паша? Ну, что делать-то!… Детям надо в школу, праздники уже через три дня, а мы в этой дыре сидим… – в палату вошел Иваныч.
– Что тут у вас? – спросил он.
– Почему так долго документы делают? Почему вы нас тут держите? – чуть ли не взвизгнув, ответила она.
– Поймите, такова процедура. Совершенно преступление, следует пригласить правоохранительные органы. Чтобы все проходило, как следует, мы запросили документы на Павла в Санкт-Петербурге, но он там давно не живет, поэтому приходится ждать… – спокойно начал держать удар, попавший под расспросы Алексей Иванович. Дети происходящим явно заинтересовались.
– Спокойно, Паша – сказала она, закрыв глаза и сделав глубокий вдох – То есть, вы хотите сказать, что до нового года мы отсюда не уедем?
– Скорее всего, так и будет, поскольку если даже придут документы, нам следует заполнить бумаги о происшедшем, также вам придется провести не одну беседу с милицией, подписать кое-какие бумаги. С другой стороны, мы вас не держим в больнице, вы можете забрать вашего мужа и провести все это время, например, в гостинице. Так сказать, в кругу семьи! – усмехнулся он и тут же осекся, поняв весь «юмор» шутки. Прокашлявшись, он решил поправиться – Вы столько времени не виделись…
Она встала и закрыла ладонями нос. Посмотрев строгим взглядом на Жедырева, она сказала:
– Спокойно Паша! Мы уедем из этой дыры, и никакие… – она запнулась в поиске слова – … никакие… негодяи… не помешают нам наслаждаться жизнью! Мы уйдем отсюда, и пусть вам будет стыдно!
Дверь в палату открылась и вошла Люба. Она слегка улыбалась, но увидев напряженную жену Павла, кротко встала у стены рядом с дверью напротив всей компании.
Жедырев, заворожено наблюдая за клоунадой, устроенной его женой, с облегчением посмотрел на Любу. Неожиданно для себя самого он сполз с кровати и осторожно, чтобы не упасть, подошел к Любе и как мог, постарался обнять ее.
Посмотрев на жену, он начал громко говорить «нет-нет, я не поеду никуда. Нет. Нет. Нет». Он махал головой из стороны в сторону и просящим взглядом смотрел на жену. Из глаз Любы потекли слезы. Она постаралась поддержать его руками. Камень с души Жедырева упал, кошки оттуда также пропали. Он понял, что никуда не хочет уезжать, что тут к нему относятся как к человеку, а там он интересен только за свои сомнительные прошлые поступки. А еще он понял, что… влюбился! В эту «простушку»! Он закрыл глаза и из них тоже потекли слезы. От счастья.
– Ах, так!…– с вызовом сказала его жена, и растерянно села на кровать. Дети с ошарашенными глазами тихо сидели на своих стульях.
Алексей Иванович, поняв произошедшее, также слегка запутался. Как можно отказаться от всего родного и остаться жить в этой, что уж там грешить, действительно дыре?
А Люба! Она же еще молодая, могла бы найти кого-нибудь, еще детей нарожать, ей-то он зачем? Переводя взгляд с одних на других, Иваныч махнул рукой и со словами «да ну вас» вышел из палаты. Жена сидела в явном шоке:
– Ты не хочешь ехать домой? – Жедырев утвердительно кивнул головой – Как же так? Почему? Паша, ты хоть понимаешь, на кого ты себя здесь оставляешь? Я тебе ни копейки не дам, на мне дети, мне и так жить не на что! Зачем только я приехала сюда…
Дверь снова открылась, и вошел отец Жедырева.
– Прекрасно, и этот приперся! Пошли отсюда – она схватила детей за руки и стремительно вышла из палаты. Те только и успели сказать деду «привет».
– Весело тут у вас – сказал отец, придерживая за ней дверь. Тут же вошли его сыновья. Жедырев удивленно посмотрел на них. Они были младше его лет на десять-пятнадцать. Разговаривал с ними крайне редко, больше потому, что вроде как родственники. Но тут они вошли, чинно поздоровались («ах да, они же военные» – подумал Жедырев), осмотрелись вокруг.
Один подошел к окну, заглянул в него, заглянул за занавески. Второй помог Жедыреву забраться на кровать. Люба, поздоровавшись и на ходу вытирая глаза, вышла из палаты.
