Братья Карамазовы. Том 3. Книга 2

КРЕСТ

Но любовь верующего человека должна простираться выше – туда, куда Христос зовёт всех своих верных; каждый должен взять свой крест. – продолжал голос. – Все, кого Господь усыновил и удостоил общения как своих детей, должны быть готовы к тяжкой и суровой жизни, полной тяжелого труда и неисчислимых бед. Небесному Отцу угодно подвергать всему этому своих рабов, дабы испытать их. Он установил такой порядок в отношении Христа, своего первородного Сына, и накладывает его на всех прочих. Ибо, хотя Христос был его возлюбленным Сыном, в котором Он всегда находил отраду, мы отлично видим, что Отец относился к Нему в этом мире отнюдь не с нежностью и мягкостью, а так, что можно сказать, что Иисус не только постоянно скорбел, но вся его жизнь была своего рода крестом.

Апостол указывает причину: через страдания Он должен был научиться послушанию. Как же мы можем быть избавлены от условия, которое потребовалось, чтобы покорился наш Глава Христос, тем более что Он покорился ради нас, дабы подать нам пример терпения? Поэтому апостол провозглашает, что Бог предназначил этот путь всем своим детям, дабы они стали подобны Христу его. Отсюда к нам приходит редкостное утешение: претерпевая несчастья, которые считаются вещами явно дурными и противными человеку, мы приобщаемся к кресту Христову, чтобы подобно тому, как Он, пройдя сквозь бездну всевозможных страданий, вошел в небесную славу, и мы многими скорбями вошли в Царство Божье. Св. Павел наставляет нас, что, когда мы ощущаем себя участниками страданий Христа, мы одновременно постигаем силу его воскресения; а когда мы становимся участниками его смерти, то готовимся к вхождению в его славную вечность.

Насколько же это действенно для смягчения горечи, которую несёт с собою крест! Ведь чем сильнее мы скорбим, чем мучительнее страдаем, тем надёжнее подтверждается наше общение со Христом. Когда мы соединяемся с Ним подобными узами, то несчастья не только становятся для нас благословенными, но и весьма помогают нам приблизить наше спасение.

Господь Иисус должен был нести крест и терпеть мучения только для того, чтобы засвидетельствовать и доказать своё послушание Богу-Отцу. Нам же необходимо постоянно переносить скорби этой жизни по нескольким причинам. Во-первых, потому, что мы по природе слишком склонны превозноситься и всё приписывать себе, и, если наша немощь не явлена нам вполне наглядно, мы сверх всякой меры ценим собственную добродетель и силу и не сомневаемся, что они способны преодолеть все мыслимые трудности. Отсюда возникает тщетное и безрассудное доверие к плоти, которое немедленно приводит к гордыне, направленной против Бога, как будто нам хватает наших собственных способностей без его милостей. С этим безумием можно совладать, только показывая нам на опыте, до какой степени мы не только неразумны, но и уязвимы. Поэтому Бог сокрушает нас то унижением, то нищетой, то болезнью, то потерей близких, то иными бедами, под бременем которых мы тут же сгибаемся, будучи не силах их перенести. Тогда, вконец униженные, мы учимся молить о пришествии Божьей силы, которая одна способна нас поддержать и укрепить под тяжестью всех этих несчастий.

А речь здесь идет именно о страданиях ради Христа и со Христом. Само по себе страдание не имеет никакой ценности, но оно приближает нас ко Христу и углубляет общение с Ним. «Только такие люди, должны считаться учениками Христа, которые подражают Ему и готовы следовать путём, по которому прошёл Он. Дабы мы знали, в чём именно, согласно его воле, мы должны прежде всего походить на Него, Христос оставил нам краткое правило. Оно заключается в двух вещах: в самоотречении и в добровольном несении креста».

Даже святые люди, хотя они и знают, что их твёрдость коренится в Божьей милости, а не в их собственных силах, тем не менее были бы слишком уверены в своей крепости и стойкости, если бы Господь не вёл их к лучшему познанию самих себя, испытывая крестом. Сам Давид был поражён подобным высокомерием, когда, словно безумный, восклицал: «И я говорил в благоденствии моём: "не поколеблюсь вовек". По благоволению Твоему, Господи, Ты укрепил гору мою; но Ты сокрыл лицо Твоё, и я смутился». Он признаёт, что благоденствие настолько притупило все его чувства, что, не заботясь о Божьей милости, от которой он зависит, он вознамерился опереться на собственные силы и осмелился предположить, что будет благоденствовать всегда. Если подобное произошло с таким великим пророком, то что станется с тем из нас, кто не будет постоянно бояться, чтобы постоянно бодрствовать?

Поэтому, если они самообольщались, проникаясь уверенностью в своей твёрдости и стойкости, когда жизнь их протекала в мире и спокойствии, то, будучи подвергнуты испытаниям, они постигали, что-то было заблуждением. Вот как нужно предупреждать недуги верующих, дабы они извлекли пользу из смирения и избавились от всякого ложного доверия к плоти, целиком положившись на милость Бога. Поступая так, они почувствуют присутствие его силы, в которой и обретут истинную стойкость.

Именно это имел в виду св. Павел, говоря, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность. Верующие ощущают истинность обещания Господа помогать им в скорбях, когда хранят терпение, поддерживаемые его рукою, в то время как своими силами они бы этого не смогли. В терпении святые получают доказательство того, что Бог действительно подаёт обещанную Им помощь, когда это необходимо. Тем самым укрепляется их надежда, потому что было бы слишком большой неблагодарностью не уповать на Божью истину впредь, когда её сила и непреложность явлены в настоящем. Здесь мы видим пользу, исходящую от креста как от вечной путеводной нити. Опровергая ложное мнение относительно наших собственных сил, которое нам свойственно по природе, обнажая наше притворство, которое нас соблазняет и нам вредит, крест уничтожает губительное самомнение нашей плоти.

Уничижив человека подобным образом, крест учит его полагаться на Бога: будучи нашей опорой, Бог не допустит, чтобы мы поддались искушению или потеряли присутствие духа. Подобная победа рождает надежду, ибо Господь, исполняя обещанное, утверждает свою истину на будущее. Уже из одного этого, несомненно, явствует, насколько нам необходимо испытание крестом. Ведь в устранении ослепляющей нас любви к себе, дабы мы со всей очевидностью узнали собственную слабость, заключена немалая польза: ощущение этой слабости отучает нас от того, чтобы полагаться на самих себя; не полагаясь более на себя, мы полностью доверяемся Богу; в твёрдом сердечном уповании полагаясь на Бога, мы с его помощью способны выстоять до конца; пребывая в милости Бога, мы познаём истинность и надёжность его обетовании; это познание укрепляет нашу надежду.

Так что иди поднимись на Северную башню предстань перед ликом Божьим и там покайся! И тогда, если Богу будет угодно принять твое раскаянье, то возродишься тем, что Господь дарует тебе крест.

Алексей Федорович посмотрел прощальным взглядом на видение и прошел дальше по левой стороне к винтовой лестнице, состоящей из ста пятидесяти узких ступенек. Поднявшись по ним, он оказался на самом верху Собора и перед ним открылся потрясающий панорамный вид на Женеву. Стоял ясный февральский день и солнце находилось в зените.

«Боже! Как прекрасен мир, который ты создал и людей в нем живущих!» – подумал Алексей Федорович, глядя на Альпийские горы в дали, окутанные легкой дымкой и зеркальную гладь озера.

Каюсь, Господи! Усомнился в Тебе! Моя вина!!! – прокричал он на всю округу.

И что-то случилось, то ли кровля крыши скрипнула, то ли птица прилетела, но это заставило обернуться Алексея Федоровича, и он увидел трепыхающийся сложенный в четверо лист бумаги. Он подошел, взял его и развернув увидел надпись на латыне:

«Vultus pro veritate et exprimendi, ut putas, non est scelus. Opiniones non potest esse impositum vi. Opiniones sunt libero».

Sebastian Castellio, 1551

Искать правду и высказывать ее такой, какой представляешь, не есть преступление. Нельзя насильно навязывать убеждения. Убеждения – свободны.

Себастьян Кастеллио, 1551 г.

ВТОРАЯ ВСТРЕЧА

Алексей Федорович, шел по улицам Женевы очень воодушевленный. На стенах домов и столбах висели листовки и прокламации. На одной из них он увидел свой портрет и это его обрадовало, затем он купил газету и прочел в ней репортаж о себе.

«Оказывается я не просто священник поднявший рабочий люд на борьбу с режимом душегубца – я целый бакалавр, ученый муж! Иначе бы обо мне не писали в газетах» – заключил Алексей Федорович, и молодецкий дух взыграл в нем. Он зашел на квартиру к Ширко, взял написанное им «Открытое письмо к социалистическим партиям России» и оправился в приемную ЦК большевиков.

Войдя в комнату предшествовавшей самой приемной, где был сам вождь пролетариата, он обнаружил довольно много народу.

Здесь, Ленин принимает? – Спросил сходу Алексей Федорович.

Владимир Ильич?! Если вы к нему, то он здесь, и очень занят, – откликнулся на его призыв Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич.

Сколько ждать потребно?

В течение двух часов, он вас примет, – отвечал Бонч-Бруевич.

Скажите, что Карамазов пришел с письмом.

Я же вам уже доложил, что он примет вас в течение двух часов. Вон место свободное. Садитесь и ждите, когда вас позовут.

Но я не могу, мне надо знать мнение вашей партии относительно моего письма.

Какого письма, простите?

Я написал письмо ко всем партиям к конференции, которую планирует провести партия эсеров, а точнее я!!!

Владимир Дмитриевич, развернулся и зашел в приемную.

М е ф и с т о ф е л ь

Едва успел до кресла доплестись,

Знакомый гость откуда ни возьмись!

Он – человек формации новейшей

И, следовательно, нахал глупейший.

Б а к а л а в р

(стремительно входя через коридор)

Что я вижу? Сняты скрепы

С двери каменного склепа?

Стало быть, конец гнездовью,

Портившему столько крови

Молодому поколенью

Духом падали и тленья?

Стены этой древней кладки

В разрушенье и упадке.

Лучше не соваться близко,

Чтоб не подвергаться риску.

Можно жертвой стать обвала, —

Этого недоставало.

Узнаю тебя, твердыня!

Мальчиком я, рот разиня,

Слушал в этих же палатах

Одного из бородатых

И за чистую монету

Принимал его советы.

Все они мой ум невинный

Забивали мертвечиной,

Жизнь мою и век свой тратя

На ненужные занятья.

Вот один из них в приемной

Скрылся в нише полутемной.

Ба! Никак он в том же платье?

В этом меховом халате,

Видя, как еще я мал,

Он мне пыль в глаза пускал.

Как глубок его подлог,

Я тогда понять не мог.

В нынешнее время – дудки!

Не пройдут такие шутки.

Милейший! Если Леты муть в разлитье

Вам памяти песком не затянула,

Я ваш студент тех лет, успевший выйти

Из-под академической ферулы.

Я в вас не замечаю перемены,

А я переменился совершенно.

М е ф и с т о ф е л ь

Рад, что пришли вы без заминки.

Я оценил вас в тот приход.

Мы бабочку уже в личинке

Угадываем наперед.

Вы радовались так по-детски

Своим кудрям и кружевам.

Но стрижка без косы, по-шведски,

Идет гораздо больше вам.

Лишь философский абсолют

Не заносите в свой уют.

А, это вы! ‘Гат видеть вас! С каким таким письмом вы пожаловали? – прямо ему на встречу, вышел вождь большевистской партии.

Вот, извольте, – сказал Алексей Федорович и протянул Ленину лист бумаги.

Так-с посмот’гим, посмот’гим, что тут у вас, – сказал Ленин, принимая письмо. – Ага. Да вы п’гисядьте пожалуйста.

Алексей Федорович, послушно сел на ближайший стул.

Инте’гесно, инте’гесно, – пробубнил себе под нос Ленин. – Ну-с! А что за ‘гефо’гмация тут у вас?

Это наше общее дело и тут надобно нам с вами сговориться. У вас есть опыт, а у меня идеи.

Б а к а л а в р

Почтеннейший! Хоть мы на месте старом,

Зато у нас иные времена.

Двусмысленности не пройдут вам даром,

Мне сущность их теперь насквозь ясна.

Над мальчиком вы потешались вволю!

Вы б этих штук теперь не откололи.

Такой прием теперь недопустим.

М е ф и с т о ф е л ь

Как неприятна правда молодым,

Когда ее в лицо мы говорим.

Когда-то нами вбитые начала

Жизнь после подтверждает, что ни шаг,

Им кажется, что тут развитья знак:

«Мы возмужали, мы народ бывалый,

А наш учитель жалкий был дурак».

Эти идеи, – Ленин поднял вверх его письмо, – нам не подходят, батенька!

Как, так?

Не г’ефог’мация, а г’еволюция – вот наша, а’гхиважная цель.

Но…, но…, конференция… И реформация… она же лучше, чем революция. Никого убивать не надо. Нужно просто душегубца призвать к покаянию и созвать Учредительное собрание, и все обойдется без крови. А революция – это кровь. Понимаете?

Б а к а л а в р

Скорей хитер, чем глуп. Где педагог,

Который бы сказать всю правду мог?

Тот лишнее приврет, а тот убавит

И детскую доверчивость обставит.

М е ф и с т о ф е л ь

Как и всему, ученью есть свой срок.

Вы перешли через его порог.

У вас есть опыт, так что вам пора,

По-моему, самим в профессора.

‘геволюция, – сказал Владимир Ильич и заложил большие пальцы обеих рук за жилетку, – это батенька обновление госуда’гственн про реформацияого о’гганизма. Если хотите знать, п’говедем па’галлель с медициной. Когда тело больно, то ему необходимо сделать к’говопускание, чтобы здо’говая к’говь возобладала над по’гаженной болезнью. Понимаете меня?

Но реформация…?

Забудьте про ‘гефо’гмацию. ‘Геволюция и только ‘геволюция спасет ‘Госсию! А для этого необходим опыт, а вы с отк’гытым заб’галом на ‘гужья хотите идти.

Б а к а л а в р

Все опыт, опыт! Опыт – это вздор.

Значенья духа опыт не покроет.

Все что узнать успели до сих пор,

Искать не стоило и знать не стоит.

М е ф и с т о ф е л ь

Я это с незапамятных времен

Подозревал, и сам себе смешон.

Б а к а л а в р

Признать ошибку никогда не поздно.

Вы – первый старец, мыслящий серьезно.

М е ф и с т о ф е л ь

Неутомимо клада я искал

И находил лишь уголь да отвал.

Б а к а л а в р

Теперь ваш лысый череп, на поверку,

Не лучше тех пустых под этажеркой.

М е ф и с т о ф е л ь

Знай только вы, какой вы грубиян!

Б а к а л а в р

Ведь по-немецки вежлив лишь обман.

Но у нас с вами общее дело!!! Потому, прошу вас быть на конференции! – воскликнул Алексей Федорович.

А что это вы со мной официально загово’гили? Нет у нас с вами, никаких общих дел. У нас с вами никаких д’гугих отношений не было и нет, да нав’гяд ли будут. Вы чего, собственно, хотите от меня? – спросил Ленин и в приемную вошел Бонч-Бруевич.

Да как же? Нам с вами, о многом столковаться необходимо, – сказал Алексей Федорович.

Если что-то вам нужно, то вот ‘гекомендую вам: Владими’га Дмит’гиевича, к нему и об’гащайтесь со всеми вашими воп’госами. Он уполномочен и все мне пе’гедаст. И, если будет необходимо я п’гиму участие. А сейчас, я занят. Всего вам, наилучшего, – сказал Ленин и вышел из приемной.

М е ф и с т о ф е л ь

(постепенно подкативший свое

передвижное кресло на авансцену, к публике)

Предо мной тут затворяют двери.

Прошу мне дать убежище в партере.

Б а к а л а в р

Большая дерзость – притязать на то,

Чтоб что-то значить, превратясь в ничто.

Ключ жизни – кровь, она родник здоровья|

А что свежее юношеской крови?

Кровь юноши – в цвету, она горит

И жизнь из жизни заново творит.

Кипит работа, дело создается,

И слабость перед силою сдается.

Пока полмира мы завоевали,

Что делали вы? Планы сочиняли,

Проекты, кучи замыслов и смет!

Нет, старость – это лихорадка, бред

С припадками жестокого озноба.

Чуть человеку стукнет тридцать лет,

Он, как мертвец, уже созрел для гроба,

Тогда и надо всех вас убивать.

М е ф и с т о ф е л ь

Тут черту больше нечего сказать.

Б а к а л а в р

Я захочу, и черт пойдет насмарку.

М е ф и с т о ф е л ь

(в сторону)

Тебе подставит ножку он, не каркай.

Б а к а л а в р

Вот назначенье жизни молодой:

Мир не был до меня и создан мной.

Я вывел солнце из морского лона,

Пустил луну кружить по небосклону,

День разгорелся на моем пути,

Земля пошла вся в зелени цвести,

И в первую же ночь все звезды сразу

Зажглись вверху по моему приказу.

Кто, как не я, в приливе свежих сил

Вас от филистерства освободил?

Куда хочу, протаптываю след,

В пути мой светоч – внутренний мой свет.

Им все озарено передо мною,

А то, что позади, объято тьмою.

(Уходит.)

М е ф и с т о ф е л ь

Ступай, чудак, про гений свой трубя!

Что б сталось с важностью твоей бахвальской,

Когда б ты знал: нет мысли маломальской,

Которой бы не знали до тебя!

Разлившиеся реки входят в русло.

Тебе перебеситься суждено.

В конце концов, как ни бродило б сусло,

В итоге получается вино.

(Молодежи в партере, которая не аплодирует.)

На ваших лицах холода печать,

Я равнодушье вам прощаю, дети:

Черт старше вас, и чтоб его понять,

Должны пожить вы столько же на свете.

СУРОВЫЙ РАЗГОВОР

После визита Алексея Федоровича, к Ленину прошло три дня. За это время он успел снять квартиру на окраине Женевы и переехать в нее со всеми своими вещами. Прошлые события негативно повлияли на него. Ему хотелось пригласить в новое жилище Еву Александровну, но нахлынувшая тоска парализовала все его действия. Он купил детский пистолет, стреляющий резиновыми пульками и теперь, лежа на кровати палил в мишень прикрепленной к стене и тихо радовался попаданиям в нее.

И вдруг зазвонил колокольчик над входной дверью. Алексей Федорович, лениво встал и пошел открывать. На пороге стояли: председатель партии эсеров Чернов Виктор Михайлович, лидер партии социалистов-революционеров Савинков Борис Викторович и Азеф Евно Фишелевич – руководитель Боевой организации партии эсеров.

Входите…, – растерянно произнес Алексей Федорович, удивившись прибывшей депутации.

Мы к вам официально, – сходу начал Чернов.

Заходите в комнату. Случилось чего? – Спросил Алексей Федорович.

Случилось. Вы зачем к Владимиру Ильичу ходили? – Спросил Чернов.

И вели себя там не подобающе, всю партию осрамили, – сказал Савинков.

Я письмо ему представил и о конференции сказал, – попробовал оправдаться, Алексей Федорович.

А о Боге, все еще размышляете? – спросил Азеф.

Иногда, надо признаться думаю, – ответил Алексей Федорович.

Вы вступили в нашу партию, это значит, что вы взяли обязанности на себя, что ни о каких самостоятельных планах, деловых переговорах без предварительного совета и разрешения Центрального Комитета не может быть. Исходя из этого я обвиняю вас в самоуправстве. Вы есть, нарушитель внутрипартийной дисциплины! – сказал Чернов.

Ни о каких двусмысленностях, недоговоренностях – тем более, – добавил Савинков.

Вам предоставляется грандиозная возможность: читать, учиться, а когда выяснится ситуация в России, мы определим вам роль в нашей партии, – сказал Чернов.

А пока пишите статьи. И знаете, мой вам совет: не думайте о Боге. Я вам давеча, еще в Париже доказал божьего небытия. Вот, и придерживайтесь этого, очень вас прошу, – сказал Азеф.

Преданность и откровенность перед партией! Вот, чего мы требуем от вас, – сказал Савинков.

А в остальном, вы свободны, – сказал Чернов.

Но товарищи, так жить нельзя, – вырвалось невольно у Алексея Федоровича.

Так жить нельзя.

Так жить нельзя! В разумности притворной,

С тоской в душе и холодом в крови,

Без юности, без веры животворной,

Без жгучих мук и счастия любви,

Без тихих слез и громкого веселья,

В томлении немого забытья,

В унынии разврата и безделья…

Нет, други, нет – так дальше жить нельзя!

Сомнений ночь отрады не приносит,

Клевет и лжи наскучили слова,

Померкший взор лучей и солнца просит,

Усталый дух алкает божества.

Но не прозреть нам к солнцу сквозь туман,

Но не найти нам бога в дальней тьме:

Нас держит власть победного обмана,

Как узников в оковах и тюрьме.

Не веет в мир мечты живой дыханье,

Творящих сил иссякнула струя,

И лишь одно не умерло сознанье-

Не то призыв, не то воспоминанье, —

Оно твердит: так дальше жить нельзя!

 Семен Надсон,

(написано в 1882 году).

Можно, еще как можно. Если хотите, мы все так живем, – сказал Савинков.

Вы через Международное социалистическое бюро разослали приглашение на конференцию, без нашего ведома и только от своего имени, а не от имени партии, хотя в ней состоите, – сказал Чернов.

Я…, я…

Вы оппортунист. Вот вы кто, – заключил Азеф.

Нет, мне просто нужен секретарь, чтобы он координировал мою работу, – сказал Алексей Федорович.

И кого вы хотите в секретари? У вас есть кто-то на примете? – Спросил Чернов.

А что Петр Моисеевич, вам не подходит? – спросил Савинков.

Он скорей помощник, нежели секретарь, – ответил Алексей Федорович.

Так кого вам надо? – Спросил Чернов.

"Председателя Невского отдела", "рабочего" Петрова. Вот, кто мне нужен, – сказал Алексей Федорович.

Хорошо, выпишем вам Петрова, а пока никакой самостоятельности, – сказал Чернов.

Сидите тихо, и не заставляйте нас больше являться к вам, иначе следующее свидание может для вас стать последним. Зачем нам, отщепенцы и раскольники, – сказал Савинков.

Нам, позора не надо, – язвительно сказал Азеф.

Прощайте, Алексей Федорович, – сказал Чернов.

Не расслабляйтесь, – сказал Савинков.

Всех вам благ, – сказал Азеф и все трое как по команде развернулись и вышли за дверь оставив Алексея Федоровича, в недоумении.