Кратчайшая история Советского Союза

Проблема отсталости

Большевики были рационалистами и модернизаторами до мозга костей: главным пунктом своей программы они считали модернизацию страны, а именно промышленное развитие при ведущей роли государства. Собственно, именно это они во многом и имели в виду под словом «социализм». Отставание России от Запада они считали величайшим препятствием, которое требуется преодолеть. При этом, по их представлениям, у России имелся и свой собственный, внутренний «восток» – Средняя Азия, – который нужно было модернизировать и цивилизовать с помощью капиталовложений в инфраструктуру и промышленность, ликвидации безграмотности и того, что теперь называется «позитивной дискриминацией», т. е. социальных преимуществ для не представленных в управлении и культуре групп населения. Для СССР в целом модернизация и избавление от отживших традиций считались важнейшими задачами как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе. Юлианский календарь, действовавший в Российской империи и на тринадцать дней отстававший от принятого на Западе григорианского календаря, стал первой жертвой модернизации (к новому календарю перешли в 1918 г., и с тех пор день Октябрьской революции отмечался 7 ноября). Реформа правописания, эмансипация женщин (отмена целого ряда юридических ограничений, легализация абортов и разводов по взаимному согласию), а также отделение от государства Русской православной церкви (по мнению большевиков, особенно вредного рассадника суеверий) и отмена сословий – все это было сделано в первые же месяцы после того, как большевики взяли власть.

Насколько отсталой была Россия до революции? «Отсталость» – расплывчатое понятие, которое неизменно опирается на сравнение с чем-то, что считается более развитым; Россию сравнивали с Западной Европой. Преодолеть отсталость и догнать Запад мечтал еще Петр Великий за двести лет до Октябрьской революции; с этой целью он насильно брил боярам бороды и построил новую столицу, Санкт-Петербург, как можно ближе к Европе. При наследниках Петра – прежде всего при Екатерине Великой, состоявшей в переписке с философами эпохи Просвещения Дидро и Вольтером, – Россия развивалась достаточно успешно, чтобы к началу XIX в. добиться признания в качестве великой европейской державы; это статус был закреплен разгромом наполеоновских армий на русских просторах. На протяжении XIX в. территория империи с юга прирастала Кавказом, а на востоке расширялась за счет завоевания Россией мелких среднеазиатских ханств. При этом русские крестьяне освободились от крепостной зависимости только в начале 1860-х гг. в ходе Великих реформ Александра II. Страна одной из последних в Европе приступила к индустриальной революции: подъем промышленного производства начался в России только в 1890-х гг. – на полвека позже, чем в Британии, – и сильно зависел от государственных инициатив (так же как в Японии в тот же период) и иностранных инвестиций.

Красная площадь в Москве, ок. 1900 г. Заметьте, что площадь называлась так еще до революции («красный» означает «красивый»). Слева – собор Василия Блаженного, справа – Кремль^[3]

Согласно данным первой современной переписи населения, которая прошла в 1897 г., в империи проживало 126 млн человек, причем 92 млн из них – в Европейской России (включая нынешнюю Украину и восточную часть Польши). Остальное население главным образом делилось между польскими губерниями и Кавказом, где проживало по 9 млн человек; в Сибири и Средней Азии людей было и того меньше. Несмотря на то что в период между 1863 и 1914 гг. городское население Европейской России утроилось, уровень урбанизации и индустриализации резко падал по мере удаления от западных границ, так что польские губернии оставались самым развитым регионом империи. В Сибири в сельской местности проживало 92 % населения. Грамотой владели менее трети граждан в возрасте от 10 до 59 лет, но эти данные маскируют существенный разрыв в уровне грамотности мужчин и женщин, горожан и деревенских жителей, молодежи и стариков. Среди двадцатилетних грамотными были 45 % мужчин и только 12 % женщин; среди пятидесятилетних уровень грамотности среди мужчин составлял 26 %, а среди женщин еле дотягивал до 1 %.

Лубянская площадь в Москве, ок. 1900 г. В 1926 г. она была переименована и стала называться площадью Дзержинского^[4]

Вдобавок к высокоразвитым Варшаве и Риге (которых Советский Союз недосчитается после революции) страна располагала быстро развивающейся горной и металлургической промышленностью на Донбассе (который позже отошел к Украине). Бо́льшая часть предприятий там находилась в иностранной собственности, а рабочая сила в основном прибывала из русских деревень. Санкт-Петербург, Москва, Киев, Харьков и черноморский порт Одесса также вступили в период бурного промышленного развития, а Баку (город в Азербайджане, на берегу Каспийского моря) превращался в крупный центр добычи нефти.

Для целей управления и учета население все еще делили на сословия – дворянство, духовенство, мещанство, крестьянство и т. д.; у каждой такой группы были свои права и обязанности перед царем. В Западной Европе от подобного деления давно отказались, и ориентированной на Запад российской интеллигенции это казалось постыдным анахронизмом. К крестьянству, крупнейшему из сословий, относилось 77 % населения, а городские сословия и состояния составляли скромные 11 %. Интеллигенция, или образованный класс, выглядела аномалией, не вписывающейся в существующую схему.

Несмотря на то что Российская империя была многонациональным государством, концепция национальности оказалась слишком передовой для царизма, и при переписи 1897 г. учитывались только данные о вероисповедании и родном языке. Около двух третей жителей империи назвали родным языком русский, но к их числу относились и те, кого сегодня мы назвали бы украинцами или белорусами: к «великороссам» были причислены только 44 %. Что касается религии, около 70 % подданных империи называли себя православными (включая и пару миллионов староверов, отколовшихся от государственной православной церкви в XVII в.); 11 % составляли мусульмане, 9 % – католики, 4 % – иудеи.

Для Западной Европы, особенно для Британии, царская Россия стала символом непросвещенной автократии, чему немало способствовала активная пропаганда со стороны русских революционеров в изгнании, использовавших преимущества либерального британского подхода к предоставлению убежища. Весь «цивилизованный мир» знал о практике политической ссылки в Сибирь и резко осуждал ее, как позже, в период холодной войны, будет осуждать и ГУЛАГ. Несмотря на огромный размер и статус великой державы, шаткое положение царизма стало очевидно в 1905 г., когда Россия понесла унизительное поражение в войне с Японией и еле устояла в ходе революции, которая вспыхнула чуть ли не на всей ее территории: чтобы усмирить волнения, потребовалось больше года. Революция 1905 г. обеспечила российских радикалов героической легендой и стихийно породила новый революционный институт – выборный орган под названием «совет», наделяемый как исполнительной, так и законодательной властью. Она же вознесла к вершинам популярности харизматического лидера Петербургского совета Льва Троцкого, марксиста из фракции меньшевиков. Вождь большевиков Владимир Ленин, который, как и Троцкий, вернулся из эмиграции, к революции 1905 г. опоздал и заметной роли в ней не сыграл.

Российская империя^[5]

Революционеры в ожидании

Если вы хотели бы устроить в России революцию, искать поддержки у угнетенного крестьянства могло бы показаться самой очевидной стратегией. Именно так рассуждало первое поколение революционеров – так называемые народники, доминировавшие на радикальной политической сцене в 1860–1870-е гг. Помня о давней российской традиции крестьянских бунтов, они считали мужиков потенциальными ниспровергателями царей, а также источником незапятнанной нравственной мудрости. Однако крестьяне давали эмиссарам народников от ворот поворот, воспринимая их как представителей городской элиты, с которой у них не было ничего общего. Именно разочарование из-за такого отпора подготовило почву для распространения марксистских идей среди революционеров 1880-х гг. Будучи последователями немецких идеологов социализма Карла Маркса и Фридриха Энгельса, российские марксисты опирались на «научно предсказанную» «неизбежность» революции: капитализм в силу исторической необходимости должен был уступить дорогу социализму. Революционным классом, избранным орудием истории, назначался промышленный пролетариат, порождение самих капиталистических процессов, – следовательно, на крестьянство (как минимум в теории) можно было уже не обращать внимания. Преданность идее революции, проистекавшая прежде из нравственных соображений, переродилась в нечто больше похожее на рациональный выбор, опиравшийся на идею исторической неизбежности (по-немецки Gesetzmässigkeit, а по-русски «закономерность», но для англоязычного мира это полностью чуждая концепция). Это были глубокие философские воды, бороздить которые отваживались лишь немногие избранные, но все российские, а позже советские марксисты точно знали, что означает «закономерно»: это если все идет так, как оно должно идти в принципе (в отличие от «случайно» или «стихийно», как оно частенько шло на практике).

Российские революционеры-марксисты отождествляли себя с рабочим классом, но чуть ли не все они были выходцами из дворян или интеллигенции. Как и в других развивающихся странах в конце XIX и в XX столетии, высшее образование в России означало вестернизацию, а в качестве побочного эффекта – радикализацию. Первое (вестернизация) отчуждало образованный класс от соотечественников; второе (радикализация) даровало ему ощущение, будто его миссия – возглавить народные массы. Образованные русские, сторонники радикальных идей, называли себя «интеллигенцией», презрительно отказываясь причислять к своему кругу людей того же уровня образования, работавших на государство. (Тот факт, что Великие реформы Александра II тщательно подготовила и осуществила действовавшая из-за кулис группа «просвещенных чиновников», ничего не менял: какие там реформы, когда стране требовались полноценная революция и духовное возрождение?) Интеллигенция назначила саму себя на роль критика правительства (любого правительства, как стало понятно после краха царизма) и совести нации, и это, естественно, постоянно сталкивало ее с царскими властями, особенно с «охранкой» – тайной полицией. Для большинства интеллигентов радикальная политика не была основным занятием. Но некоторые действительно, зачастую еще в студенчестве, становились профессиональными революционерами. Эта дорожка быстро приводила их к арестам, тюремным срокам, ссылкам, побегам из ссылок (что было не очень трудно) и, если хватало родительских денег, к эмиграции. Во главе всех революционных фракций – неважно, кого они провозглашали своей социальной базой, крестьян или рабочих, – стояли революционно настроенные интеллектуалы, бо́льшая часть которых многие годы жила в эмиграции в Европе.

Владимир Ленин (по рождению Владимир Ульянов) появился на свет в 1870 г. в приволжском городе Симбирске (в 1924 г., после смерти Ленина, его переименовали в Ульяновск – и это имя он, как ни странно, носит до сих пор). Еще будучи студентом юридического факультета Казанского университета, Владимир примкнул к радикалам; одной из причин, толкнувших его на этот шаг, стала казнь старшего брата, повешенного за участие в организации покушения на императора. По современным меркам семейство Ульяновых принадлежало к среднему классу, к образованным профессионалам (его отец служил инспектором народных училищ и поднялся по карьерной лестнице так высоко, что удостоился потомственного дворянства). По этническому происхождению Ульяновы были в основном русскими, хотя и с примесью немецкой и еврейской кровей. Проникшись революционными идеями, Ленин переехал в Санкт-Петербург, где вступил в марксистский Союз борьбы за освобождение рабочего класса, был арестован и, по традиции, отправлен в ссылку внутри страны, за которой последовал добровольный отъезд из России и жизнь в изгнании на деньги матери. За границей он присоединился к пестрой компании российских и восточноевропейских революционеров, стекавшихся в Лондон, Париж, Женеву, Цюрих и Берлин, – это был мир жалких меблированных комнат, страстных мелочных разборок с другими революционерами, полицейской слежки, шпионов и информаторов, одиночества и долгих часов, проведенных в библиотеках.

Среди революционных марксистов этнических русских вроде Ленина и его жены, Надежды Крупской, было относительно мало по сравнению с евреями, поляками, латышами и представителями других национальных меньшинств Российской империи, которые с конца XIX в. подвергались насильственной русификации и все усиливавшейся дискриминации со стороны властей. В революционных кругах Ленин выделялся неуступчивостью и стремлением полностью подчинить себе свою небольшую политическую фракцию, которая после инициированного им в 1903 г. раскола социал-демократического движения стала называться большевиками. Термин «большевик» происходит от русского слова «большинство»; своих оппонентов большевики называли «меньшевиками» – от слова «меньшинство». Это была изящная уловка со стороны Ленина: на самом деле в большинстве были как раз меньшевики.

Фотопортрет семьи Ульяновых: Владимир, гимназист, сидит справа впереди; старший брат Александр, который в возрасте 21 года будет казнен как террорист, стоит слева от отца^[6]

Российские марксисты столкнулись с серьезной проблемой: согласно марксистскому пониманию законов истории, «их» революция – та, которой они посвятили свою жизнь, – пока что не стояла на политической повестке дня; перед ней должна была случиться еще одна. Россия же все еще находилась в самом начале капиталистической фазы развития, и русская буржуазия была слишком слаба и пассивна, чтобы совершить либеральную буржуазную революцию, опрокинув отжившую свое автократию. В результате, в отличие от Британии или Германии, Россия еще «не созрела» для пролетарской социалистической революции. Меньшевики – за исключением нескольких отщепенцев вроде Троцкого – относились к этому аргументу со всей серьезностью (вероятно, в этом и заключалось основное отличие их доктрины от ленинской); а вот большевики – на практике нет. Однако не стоит слепо верить заявлениям меньшевиков, утверждавших, будто это делает большевиков плохими марксистами. Придя к власти, большевики своими действиями убедительно докажут, что марксистское понимание классовой борьбы и исторической неизбежности глубоко укоренилось в умах их лидеров; кроме того, существовали вполне марксистские способы обосновать правильность пролетарской революции в России (идея, что самое слабое звено империалистической цепи порвется первым, например). Истина состоит в том, что любой достойный этого звания революционер всегда найдет способ обойти теоретический запрет на революцию.

Еще одной проблемой революционеров-марксистов была сравнительная слабость российского пролетариата. В самом деле, пролетариат был плотно сосредоточен вокруг крупных предприятий (что есть революционный плюс), однако численность его была все еще до смешного мала и в 1914 г. составляла чуть более 3 млн – а ведь уже в 1897 г. в Российской империи проживало более 125 млн человек. Эта слабость отчасти компенсировалась ленинской концепцией революционной партии, которая должна была состоять из профессиональных революционеров и выступать в качестве «авангарда» пролетариата. Авангард был призван открыть рабочим глаза на стоящую перед ними историческую революционную миссию, а потом уже эти рабочие, теперь «сознательные», в свою очередь, встанут в авангарде непросвещенных, но потенциально мятежных масс. По наблюдениям российской полиции, к 1901 г. большевики достигли некоторого успеха в этом направлении: полицейский отчет сообщал, что «добродушный русский юноша из рабочей среды превратился в особый тип полуграмотного "интеллигента", который чувствует себя обязанным отвергнуть семью и веру, не соблюдать законы, отрицать существующую власть и насмехаться над ней», и что такие люди пользуются авторитетом среди «инертной массы рабочих».

Ленин был самым бескомпромиссным революционером в среде российской марксистской эмиграции, а также самым авторитарным – нетерпимым к какой бы то ни было конкуренции внутри своей фракции и настаивавшим на важности четкой организации и профессионального руководства революционным движением в противовес народной стихийности. При этом его никак не назовешь одномерной фигурой. Ленин был женат на Надежде Крупской – учительнице по профессии и теоретике образования по призванию – и как минимум до некоторой степени разделял ее убеждение, что глубинная цель революции – просвещение народа, относя к числу первоочередных революционных задач учреждение школ, классов по ликвидации безграмотности и библиотек для народных масс. Конечно, Ленин, в отличие от Крупской, был прирожденным политиком, одержимым своей миссией; смыслом его жизни были противоборство фракций и борьба за власть. Беспокоиться о народном просвещении выходило у него лишь в моменты политического затишья.

Первая Мировая война и революция

В январе 1917 г., находясь в эмиграции в Цюрихе, Ленин сетовал, что не рассчитывает на революцию в России при своей жизни. Это было вполне обоснованное суждение, которое, однако, оказалось ошибочным. Годы войны ничем не порадовали ни его, ни международное социалистическое движение. Надежда, что в войне империалистических держав рабочие откажутся поддерживать свои правительства и стрелять в других пролетариев, не оправдалась. Случилось обратное: и рабочие, и многие социалисты-интеллектуалы внезапно сделались патриотами и слились со своими правительствами в националистическом экстазе, характерном для начального этапа любой войны. Ленин, в отличие от многих, упрямо твердил, что война эта империалистическая и рабочие в ней не заинтересованы; более того, он заявлял, что для дела русской революции наилучшим исходом было бы поражение России. Такие взгляды не прибавляли ему популярности в среде его товарищей-эмигрантов, и большевистская партия оказалась расколотой.

Неготовность России к войне быстро стала очевидной – царская армия даже не могла обеспечить винтовками всех мобилизованных в первый призыв. К концу 1915 г. благодаря переброшенным на Восточный фронт немецким силам противнику удалось занять бо́льшую часть западных провинций империи. Поражения, оккупация и эвакуация шокировали патриотически настроенную публику. К развязке войны в руках немцев оказалось 2,5 млн российских военнопленных; число погибших достигло без малого 2 млн – и это не считая огромного количества раненых и более непригодных к службе и примерно стольких же жертв среди мирного населения. На февраль 1917 г. под ружье было поставлено более 15 млн человек, в основном из крестьян, что оставило женщин без мужской помощи в посевную. Перед лицом немецкой угрозы западным губерниям русская армия депортировала вглубь страны не менее миллиона евреев (черта оседлости, в пределах которой обязаны были жить почти все евреи, пролегала недалеко от западных границ), выселив заодно и четверть миллиона русских немцев; кроме того, на восток, в глубокий тыл, переместились, спасаясь от военных действий, 6 млн беженцев.

В политической и военной элитах росло недовольство; ропот поднимался и среди оказавшегося в крайне стесненном положении гражданского населения, и в потрепанных рядах призывной армии. Ходили слухи, что император Николай II, слабый и нерешительный, находится под влиянием жены, императрицы Александры, и их подозрительного протеже, Григория Распутина, который якобы умел облегчать страдания больного гемофилией сына царской четы Алексея, наследника престола. В декабре 1916 г. распущенный молодой князь Феликс Юсупов, уверенный, что таким образом защищает трон, убил Распутина. Высшее армейское командование, всерьез обеспокоенное происходящим, принялось обсуждать ситуацию с лидерами недавно созданной Государственной думы (парламента, одного из завоеваний революции 1905 г.). Вместе они решили, что Николая, который явно не был создан для роли правителя, нужно просить отречься от престола и за себя, и за своего наследника Алексея – в пользу брата, который, как все надеялись, обеспечит стране сильное руководство. Николай действительно отрекся, но вот его брат отверг предложение заговорщиков, чем весьма их озадачил и оставил без плана действий. Это событие назвали Февральской революцией (по современному календарю произошла она в начале марта); марксисты же окрестили ее «буржуазно-либеральной» (несмотря на то что заговорщики в основном принадлежали к дворянству, а либералов среди них практически не было). Февральская революция произвела на свет промежуточный властный институт, получивший малообещающее название «Временное правительство». Чтобы решить, как нужно управлять Россией, это правительство обязалось в некоем неопределенном будущем созвать Учредительное собрание. Державы Антанты, отчаянно нуждавшиеся в участии России в войне, немедленно признали новую власть. Это был один из немногих факторов, работавших в ее пользу.

Настроение мобилизованных солдат было мрачным – прежде всего из-за жертв, поражений и неожиданно долгой отлучки из дома, но обида на царя, который в 1914 г. отменил в армии традиционное водочное довольствие, несомненно, тоже сыграла свою роль. Сухой закон, коснувшийся и гражданского населения, лишил государство важной статьи доходов и стал причиной оттока зерна, которое теперь шло на нелегальное производство самогона, что, в свою очередь, спровоцировало нехватку хлеба. Волна народного недовольства, поднявшаяся зимой 1916–1917 гг., началась с жен рабочих, выстраивавшихся в хлебные очереди в Петрограде (столицу переименовали в начале войны, поскольку название Санкт-Петербург звучало слишком по-немецки); недовольство перекинулось и на армию, откуда начали дезертировать те, кому надоело быть пушечным мясом. Приближалась весенняя страда; солдаты из крестьян массово возвращались в свои деревни, а офицеры не могли их остановить. Полиция в больших городах самоустранилась, столкнувшись с растущими толпами, праздновавшими отречение царя. Это была классическая революционная ситуация – не потому, что революционным силам, даже в больших городах, где протесты были самыми мощными, невозможно было противостоять, но потому, что старый режим утратил – как среди населения, так и среди элит – то загадочное свойство, которое зовется легитимностью, и ни армия, ни полиция уже не желали его защищать.

Головокружительное чувство освобождения, пережитое в февральские дни, надолго осталось в памяти народа. Тогда на улицы действительно выплеснулась революция – ну или, по крайней мере, восторженные демонстранты; к вящей радости марксистов, многие из них действительно были рабочими. Почти одновременно с Временным правительством из небытия возник импровизированный выборный орган, созданный по образцу Петербургского совета 1905 г. и состоявший из делегатов, непосредственно избранных на заводах и в армейских частях. Когда Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов (Петросовет) провозгласил себя представителем народной революции и потребовал права подтверждать любые приказы по войскам, у Временного правительства не оставалось иного выбора, кроме как согласиться. Установилось «двоевластие» – по сути, соглашение о разделении власти между Временным правительством и Петросоветом. Оно стало примечательным институциональным выражением веры возглавлявших Совет социалистов (сначала это были в основном меньшевики) в то, что, поскольку для пролетарской революции Россия еще не созрела, буржуазно-либеральная должна отслужить отведенный ей историей срок – но под бдительным присмотром пролетариата.

Революционная демонстрация в Петрограде, февраль 1917 г. Надпись на транспаранте гласит: «Сплотимся теснее – сбережем свободу!»^[7]

Внутри революционного движения царили экзальтация, упоение своими успехами и упор на социалистическое единство. Единственным несогласным был Ленин, которому потребовался месяц с лишним, чтобы вернуться из Цюриха, перебравшись через линию фронта (война-то отнюдь не закончилась). В конце концов ему и ряду других революционеров удалось уговорить немцев разрешить им проехать в пресловутом пломбированном вагоне по территории Германии, Швеции и Финляндии в Россию. В апреле Ленин прибыл на Финляндский вокзал в Петрограде, где его встретила восторженная толпа, в которой мелькали и примиренчески настроенные социалисты из числа членов Петросовета. Ленин быстро положил конец радостному духу единения. О разделении власти с Временным правительством и речи быть не может, заявил он. Его новый девиз «Вся власть Советам!» означал, что о буржуазно-либеральной революции, через которую, как верили другие марксисты, сперва должна была пройти Россия, следовало забыть: нужно было немедленно переходить к революции пролетарской. Ошарашены были не только меньшевики, но и члены ленинской фракции большевиков, прибывшие в столицу раньше и выступившие единым фронтом с остальными социалистами. Даже жена Ленина опешила: «Ильич с ума сошел», – шептала она, как говорят, стоявшему рядом старому товарищу.

В последующие месяцы экономическая ситуация ухудшалась, а дезертирство ширилось; улицы Петрограда и Москвы заполнили массовые демонстрации рабочих, а также солдат и матросов из гарнизонов, расположенных рядом со столицами. Временное правительство и армейское командование предприняли отчаянную попытку привести армию в боеспособное состояние в преддверии летней кампании. В Петрограде, где была сконцентрирована основная политическая активность и демонстрантам импонировала непримиримая позиция большевиков, ряды их множились, а влияние росло; сторонники активных действий из числа меньшевиков (в том числе Троцкий) тоже переметнулись на их сторону. Однако уже в начале июля, после жестокого разгона крупнейшей из манифестаций, Ленин, чтобы избежать ареста, счел необходимым скрыться в Финляндии. На посту главы Временного правительства князя Львова сменил Александр Керенский, юрист, принадлежавший к социалистической партии второго ряда, однако ситуация ни в армии, ни в столице не улучшилась, а немцы продолжали наступать и в августе взяли Ригу (столицу будущей Латвии, которая еще была частью Российской империи). Тем самым вражеские войска оказались в опасной близости от Петрограда.

В сентябре страсти закипели с новой силой: генерал Лавр Корнилов, которого Керенский назначил главнокомандующим и на которого была возложена задача восстановить в войсках дисциплину, возглавил попытку военного переворота. В чем была суть конфликта Корнилова и Керенского, непонятно, как и в случае с Михаилом Горбачевым и лидерами августовского путча 1991 г., 74 года спустя, – возможно, Корнилов считал, что действует в интересах Керенского, а не против него. В любом случае мятеж провалился благодаря решительным действиям железнодорожных рабочих, остановивших эшелоны Корнилова на подступах к столице, но и положение Керенского было окончательно подорвано.

Заручившись поддержкой Троцкого, Ленин решил, что пришло время взять власть в свои руки, к чему участники уличных манифестаций призывали с июля. Октябрьская революция в Петрограде свершилась так же тихо, как Февральская, хотя потом, в советских легендах, ее описывали как гораздо более дерзкое и кровавое событие. После того как Троцкий провел необходимую подготовительную работу среди членов Петросовета, а в Смольном (бывшем Институте благородных девиц) собрался Всероссийский съезд Советов, Ленин вернулся из своего финского убежища и объявил, что большевики инициируют передачу власти советам и отставку Временного правительства. Меньшевики покинули съезд, но навредили этим жестом только самим себе. Керенский уже бежал, переодевшись в женское платье.

Однако тех, кто думал, будто лозунг «Вся власть Советам!» означает, что некий совет – Петроградский, например, или какой-нибудь другой орган исполнительной власти, учрежденный на съезде советов, – возьмет на себя руководство страной, ждал большой сюрприз. К удивлению даже многих большевиков, оказалось, что новым правительством станет Совет народных комиссаров (по сути, кабинет министров), имена новоназначенных членов которого зачитал съезду ленинский представитель; все они были большевиками, председателем стал сам Ленин. Большевики взяли власть.