Оркестр меньшинств

Сам по себе этот акт трудно описать. Они не говорили никаких слов, но стонали, охали, вздыхали, скрежетали зубами. Вместо них говорили вещи в комнате: кровать издавала скорбный крик и простыни, казалось, начали произносить медленную, взвешенную речь, как ребенок, декламирующий стишок. Все это произошло с праздничным изяществом – так быстро, так неожиданно, так неистово и в то же время так нежно. И в конце после всех выражений, побывавших на ее лице, осталась только радость. Он лежал рядом, прикасался к ее губам, гладил ее по голове, пока она не начала смеяться. Страхи, обитавшие в его сердце, в этот миг исчезли. Он сел, капелька пота медленно сползла по его спине, и он никак не мог в полной мере передать, что чувствует. Он видел в ее поведении какое-то подобие благодарности: она теперь взяла его руку и крепко сжала, так сильно сжала, что он молча поморщился. Потом она начала говорить. Она говорила о нем с неожиданной глубиной мысли, она словно знала его долгое время. Она сказала, что, хотя он и вел себя странно, что-то в ее душе заверило ее, что он «добрый» человек. Добрый человек, снова и снова подчеркивала она.

– Таких, как ты, не много в этом мире, – сказала она, и, хотя он теперь был выжат как лимон, обессиленный и полусонный, он почувствовал в ее голосе безропотность.

Потом она, казалось, подняла голову и посмотрела на его член, который, хотя уже давно опорожнил себя на простыни, все еще оставался крепким. Она охнула:

– У тебя еще стоит? Анвуо ну му о!^[21]

Он попытался ответить, но только пробормотал что-то невнятное.

– Я вижу, ты так быстро засыпаешь, – сказала она.

Он кивнул, смущенный своей внезапной сонливостью.

– Я ухожу, так что можешь спать.

Она взяла бюстгальтер, начала надевать его, почтенные матери никогда бы не воспользовались такой вещью, потому что они либо закрывали груди материей, завязывая ее сзади, либо оставляли их обнаженными, а иногда просто наносили на них ули^[22].

– Хорошо, но, пожалуйста, приходи завтра, – сказал он.

Она повернулась к нему:

– Зачем? Ты даже не знаешь и не спрашиваешь, есть ли у меня бойфренд.

Эта мысль разбудила его разум, но веки оставались тяжелыми. Он пробормотал неразборчиво слова, которых она не могла расслышать, но я их услышал – это было ошеломительное заявление:

– Если ты пришла, приходи снова.

– Видишь, ты говорить даже не можешь. Я ухожу. Но скажи хотя бы, как тебя зовут?

– Чинонсо, – ответил он.

– Чи-нон-со. Хорошее имя. Меня зовут Моту. Слышишь? – Она хлопнула в ладоши. – Я твоя новая девушка. Я вернусь завтра приблизительно в это же время. Спокойной ночи.

Он в своем полупробуждении услышал звук закрывающейся двери, когда она вышла из дома и унесла с собой свой отчетливый запах, частичка которого осталась на его руках и в его голове.

Агбатта-Алумалу, отцы в старину говорили, что без света человек не может отбрасывать тень. Эта женщина пришла как чужой, неожиданный свет, и от него повсюду повыпрыгивали тени. Он влюбился в нее. По прошествии времени стало казаться, что она одним взмахом руки заставила замолчать его скорбь – эту бешеную собаку, которая лаяла без конца в ранней ночи его жизни. Их связь была настолько сильна, что он исцелился. Даже мои с ним отношения улучшились, потому что человек может по-настоящему общаться со своим чи, только когда он в мире с самим собой. Когда я говорил, он слышал мой голос, и в его воле стали мелькать тени моей. Если бы он жил во времена старых отцов, то они сказали бы о его состоянии, что он укрепился, и я, его чи, тоже укрепился, поскольку совершенно верно, что оние кве, чи йа е кве^[23].

Ни один человек, переживший такие мгновения, никогда не захочет, чтобы они закончились. Но, как это ни печально, ин ува^[24] дела идут не всегда в соответствии с ожиданиями человека. Я видел это много раз. И потому я ничуть не удивился тому, что в тот день, когда все это закончилось, он проснулся с мыслями об этой женщине, с которой предавался наслаждениям четыре рыночные недели (три недели по календарю Белого Человека). То утро казалось ему таким же обыденным, как и все остальные на протяжении этих недель, потому что человек не обладает способностью предвидения. Я пришел к убеждению, что это самая большая слабость человека. Если бы он видел, что его ждет впереди, так же ясно, как я, или если бы он только мог видеть спрятанное так же, как то, что открыто, если бы только он мог слышать то, что не сказано, как то, что сказано, это спасло бы его от многих потрясений. И вообще, что бы тогда могло его уничтожить?

Мой хозяин провел эту субботу в ожидании любовницы. Он не знал, что никто не пройдет в тот день по тропинке между двумя грядками, которые тянулись почти два километра до самой дороги. Он с раннего утра сидел на крыльце, глядя на дорожку, а когда день стал клониться к закату, из пропасти выпрыгнули вопросы, которыми он никогда не задавался, и устроили ему суд. Он так и не спросил адреса Моту. Он не знал, где она живет. Когда спросил как-то раз, предлагая подвезти ее домой, она сказала, что ее «тетушка» жестоко накажет ее, если узнает, что Моту обзавелась бойфрендом. Дальше этого его знания не простирались – она была девушкой из деревни в Оболло-Афор, служила в городе у своей «тетушки», знакомой, не связанной с нею кровью. Телефона у нее не было. Больше он ничего не знал.

И этот день тоже прошел, принесся другой, как издающая громкие гудки здоровенная, тяжелая коляска с величественно вышагивающим конем. Он бросился коляске навстречу, чуть не дрожа под грузом ожиданий. Но когда распахнул дверь, крыльцо оказалось пустым. Он увидел только старую ржавую коляску на дороге, услышал скрежет несмазанных осей. Следующий день пришел в одеяниях цветов знакомого неба, напомнившего о том дне, когда он с Моту занимался на кухне любовью, и он тогда впервые услышал, как воздух выходит из вагины. Тот день был также первым, когда она приняла ванну в его доме и надела купленное им платье – из сверкающей блестками голубой ткани анкара, она его потом постирала в ведерке в его ванной и повесила во дворе для сушки на веревочку, натянутую между гуавой и палкой, наполовину скрытой в заборе. Потом они занимались сексом, и она задавала ему вопросы о курах. Он вдруг услышал, как рассказывает ей о своей жизни в таких подробностях, что ему самому стало ясно, словно в озарении, насколько тяжела была его история. К заходу он понял, что она не придет. Он весь день лежал, пустой, одинокий и ошарашенный, слушал, как дождь капает в ведро и лупит по земле, словно барабанным боем.

Осебурува, я сам разволновался. Чи тяжело видеть, как его хозяин находит счастье, а потом теряет его. Я внимательно слушал, что говорила эта женщина, а иногда, пока он работал на ферме или в птичнике, я выходил из его тела и стоял на крыльце, смотрел – может быть, она пройдет мимо компаунда, а я бы тогда осенил этим его голову. Но и я тоже нигде не видел ни малейшего ее следа. Ничтожные духи в ту ночь издевались над ним снами про нее, и на следующее утро он проснулся взбудораженный. Ему снилось, что они находились где-то в храме или старой церкви, разглядывали настенные росписи и изображения святых. Он смотрел на одно изображение – человека на дереве, внимательно смотрел, а когда развернулся, не увидел ее. Вместо нее сидел сокол. Смотрел на него желтыми глазами, клюв у него был полуоткрыт, огромные когти впились в край скамейки. Он поначалу молчал, потому что знал: это она. Эгбуну, ты знаешь, что в мире снов никто не ищет знания – там ты просто знаешь. Так он увидел, что та, которую он ждал, превратилась в птицу. Он хотел было взять ее, но проснулся.

К концу второй недели, когда голова его была наполнена гипотезами в таком количестве, будто некий древний рот без перерыва наплевывал их ему в голову, он понял: что-то случилось и он, вероятно, больше никогда не увидит Моту. Гаганаогву, это было пробуждением, осознанием того, что мужчина может найти женщину, которая принимает и любит его, и что в один прекрасный день она может исчезнуть без всякой причины. Груз этого знания сломал бы его, если бы вселенная в тот день не протянула ему руку помощи. Потому что один из способов избавления от страданий – это сделать что-то из ряда вон выходящее, что-то такое, что запомнится навсегда. Такое запоминающееся действие останавливает кровотечение из раны и помогает страдальцу подняться на ноги.

В тот день он сидел на полу в кухне, смотрел на цыплят браун, на всех петушков, которые выхаживали по двору рядом с курочками и поклевывали зернышки, рассыпанные на холстине. Из окна он увидел ястреба, парящего над птицами, выжидающего удобного момента для нападения. Мой хозяин быстро снял рогатку с гвоздя на стене, набрал камней из небольшой корзинки из рафии у окна, стряс и сдул маленьких красных муравьев с камней. Потом, закрыв один глаз и стоя в дверях близ порога, чтобы его не было видно, он сунул камушек в резиновое седло рогатки и замер, не сводя глаз с ястреба. Птица в какой-то момент повисла в воздухе, спустя несколько мгновений поднялась выше, чтобы куры ее не видели. Потом она раскинула крылья еще шире и через секунду с ошеломительной скоростью спикировала на компаунд. Он следил за ястребом и, когда тот попытался схватить петушка, кормящегося у забора, выпустил камень.

Да, он был мастером стрельбы из рогатки, еще в детстве освоил это искусство, но понять, как он сумел попасть ястребу в голову, довольно трудно. В этом было что-то инстинктивное, что-то данное божеством. Ощущение, Чукву, возникало такое, будто он много лет назад отрепетировал это действо, еще до своего рождения, прежде чем ты назначил меня его духом-хранителем. Именно с этого действа и началось его новое исцеление. Потому что казалось, будто он совершает акт мщения по отношению к какой-то первобытной силе, с которой должен свести счеты, с той невидимой рукой, которая отбирает у него все, чем он владеет. С тем голосом, который, кажется, говорит: «Смотрите-ка, он уже столько времени счастлив, пришло время отправить его назад – в то темное место, откуда он родом». И с конца той второй недели он начал жить заново.

В те дни дождь шел с такой безжалостностью, что мой хозяин вспомнил времена своего детства, когда еще была жива его мать, и дождь уничтожил дом соседа, и его семья нашла крышу над головой в родительском доме моего хозяина. В те дождливые дни его курам было трудно выходить из птичника во двор. И он, как и куры, воздерживался от большинства вещей, ушел в тот одинокий мир, к которому привык. Чукву, он прожил так следующие три месяца после исчезновения Моту, он даже, насколько это было в его возможностях, избегал и Элочукву.

Иджанго-иджанго, великие отцы часто говорят: ребенок не умирает оттого, что в груди его матери нет молока. Это стало верно и в отношении моего хозяина. Он вскоре смирился с утратой Моту и начал выходить из дому, выполнять свои повседневные обязанности. И потому в тот день, которым заканчивались три месяца после исчезновения Моту, он без всяких ожиданий вышел из дома и отправился на бензозаправку, предполагая вернуться домой тем же путем. Он встал в длинную очередь и наконец добрался до колонки. Вышел из машины, чтобы открыть крышку бака для заправщицы, и тут увидел руку, машущую ему из одной из машин в очереди. Поначалу он не видел, кто ему машет, потому что ему нужно было сказать заправщице, которая сунула заправочный пистолет в бак, что он хочет купить бензина на шестьсот найра.

– Все, восемь литров. Без сдачи. Семьдесят пять, семьдесят пять найра.

– Хорошо, мадам.

Женщина нажала какие-то кнопки на колонке, замелькали и стали обнуляться цифры, и тогда он повернулся и увидел, что это машет ему женщина с моста. Каким образом, Чукву, мог он знать, что в такой не предвещавший ничего хорошего и ничем не примечательный день предмет его долгих поисков возникнет снова, неожиданно явит себя ему по собственному разумению? Хотя он внимательно следил за колонкой, опасаясь, что его могут провести, поскольку наслышался о том, как жульничают на бензозаправках, потрясение от этой встречи прилепилось к одной из ветвей его разума, как гадюка. Со смесью спешки и тревоги он отъехал в сторону от колонки, остановился у водостока, который спускался на улицу внизу. Независимо от того, какую систему отсчета он использовал – систему ли отцов, в которой неделя состоит из четырех дней, а месяц из двадцати восьми, а год из тринадцати месяцев, или систему Белого Человека, которой теперь широко пользуются дети великих отцов, – с того дня, когда он принес в жертву двух птиц, чтобы испугом отвадить ту, с кем он столкнулся на мосту, от мысли покончить с собой, прошло ровно столько, сколько нужно женщине, чтобы выносить ребенка. Он ждал ее, вспоминая обо всем, что случилось с ним после их встречи. Когда она припарковалась рядом с его машиной и вышла к нему, он почувствовал, как вожделение, которое, казалось, давно оставило его, снова дало о себе знать, словно все это время просто пряталось в заднем кармане его сердца, как старая монетка.

4. Гусенок

Анунгхарингаобиалили, когда человек встречает что-то, напоминающее ему о неприятном происшествии в прошлом, он замирает у дверей нового опыта, тщательно взвешивает, войти ему или нет. Если он уже вошел, он может выйти и подумать еще раз, стоит ли ему входить снова. Каждый человек, как и мой хозяин, неразрывно связан с прошлым и всегда может бояться его возвращения. И потому, поскольку воспоминания о Моту были все еще свежи в его памяти, мой хозяин с осторожностью отнесся к своему желанию владеть этой женщиной. Он увидел, что она сильно изменилась, словно это была совсем не та женщина, что увязла в горе на мосту в день их первой встречи. Она оказалась выше, чем он запомнил по их короткому знакомству. Над ее глазами красовались изящные дуги бровей, кожа лба сияла, оттянутая завязанными сзади в пучок завитыми волосами.

Она явилась ему вновь еще красивее, чем тот образ, который он так долго хранил в памяти. Заправив свою машину, она подъехала к нему, протянула руку и на языке Белого Человека, как и на мосту, представилась как Ндали Обиалор. Он назвал свое имя. Она показалась ему потрясающей и поразила его не только внешностью, но еще и безукоризненным владением этим языком, которым сам он пользовался редко. Ему было любопытно, как это она смогла его узнать.

– Ваша машина, надпись на ней ФЕРМА ОЛИСА, – сказала она, рассмеявшись. – Я запомнила. Я видела вас месяц или около того назад у развязки Оби. Но вы очень быстро ехали. И я уверилась, что встречу вас еще раз. – Раздался автомобильный гудок, и она посторонилась, пропуская машину. Когда машина проехала, она сказала: – Я вас искала, чтобы поблагодарить за тот вечер. Спасибо вам от всего сердца.

– И вам спасибо, я тоже вас искал, – сказал он.

Пока она говорила, у нее были закрыты глаза, а теперь она их открыла.

– Я сейчас еду на занятия. Вы можете прийти к «Мистеру Биггсу»?

Она показала на кафе на другой стороне дороге.

– Можете приехать туда сегодня в шесть часов?

Он кивнул.

– Хорошо, Чинонсо. Пока-пока. Рада была снова вас видеть.

Она направилась к своей машине, и он провожал ее взглядом, думая: а ведь, может быть, все то время, что он искал ее, он и сталкивался с ней, сам того не зная.

Он увидел что-то в глазах этой женщины – что-то, не поддающееся определению. Случается, мужчина не может в полной мере понять свои чувства, как не может это сделать и его чи. Его чи в такой ситуации часто пребывает в недоумении. Но мне и ему было ясно одно: она не похожа ни на одну из тех, кого он встречал прежде. Она говорила с произношением, свойственным тем, кто пожил в зарубежных странах белых людей. И в ее манерах, и во внешности был какой-то шик, не имеющий ничего общего с задрипанным видом Моту или странной смесью хладнокровия и живости мисс Джей. И, Эгбуну, когда человек встречает кого-то, кого он считает гораздо выше себя, он становится взвешенным в своих действиях, он сдерживает себя, он пытается подать себя так, чтобы выглядеть достойно. Я видел это много раз.

И потому, приехав домой, он разложил на земле два пустых мешка, насыпал на них пшенку и кукурузу, потом открыл курятники со взрослой птицей. Куры припустили со всех ног и заслонили собой мешки. Он быстро наполнил водой лотки и затолкал их в каждую клетку. Потом достал один из костюмов, доставшихся ему в наследство от отца. Губкой, которую он вырезал пару дней назад из мешка под зерно, он стер с костюма пятно. Потом повесил его сушиться на ветке дерева во дворе. Он вымылся и хотел уже занести костюм в дом, когда ему пришло в голову, что он зарос. Он не стригся три месяца с того дня, когда Моту убедила его, что сделает это сама, подстригла его ножницами, а он после этого в исступлении подметал двор, опасаясь, что какая-нибудь из птиц склюет прядь его волос. Он в спешке отправился в салон на Нигер-роуд, куда ходил со времени своего детства. С владельцем салона случился удар, и теперь клиентов стриг его старший сын Санди. Когда подошла очередь моего хозяина и Санди начал подстригать его волосы, машинка вдруг перестала работать. Поняв, что в сети нет тока, Санди выбежал во двор, чтобы включить генератор, но тот не заводился. Мой хозяин посмотрел на себя в зеркало: половина его головы была чисто выстрижена, а на другой торчали клочья спутанных, кустистых волос. Он огляделся, поднялся с крутящегося кресла, снова сел. Внутри его все пребывало в движении, он волновался, потому что двигающаяся стрелка часов – странного, таинственного предмета, с помощью которого дети отцов теперь измеряли время, – показывала, что близок час, когда он должен встретиться с этой женщиной.

Немного спустя появился Санди, руки его были черны после попыток завести генератор, рубашка пропиталась потом, брюки испачкались.

– Прошу прощения, – сказал он. – Генератор вышел из строя.

У моего хозяина упало сердце:

– Бензин кончился?

– Нет, с бензином все в порядке, – сказал ему Санди. – Это зажигание. Зажигание. Нужно отдать в перемотку. Мне очень-очень жаль, Нонсо, мы закончим стрижку, как только НЭПА даст электричество. Или завтра, когда я отремонтирую генератор. Бико эвеливе, Нваннем, о?^[25]

Мой хозяин кивнул и сказал на языке Белого Человека:

– Нет проблем.

Он посмотрел в темное зеркало, уставился на свою стриженную с одной стороны голову. Санди снял одну из множества шапочек с крючка на стене и дал ему. Он надел ее и отправился в ресторан.

Эгбуну, одно из самых поразительных различий между традициями старых отцов и их детей состоит в том, что последние переняли у Белого Человека представление о времени. Белый Человек давным-давно решил, что время божественно – некая сущность, которой должна подчиниться воля человека. Следуя предписанному ходу часов, человек приходит в определенное место в уверенности, что некое событие начнется в назначенное время. Они, казалось, говорят: «Братья, перст божества среди нас, он указал на двенадцать сорок, потому мы должны подчиниться его диктату». Если что-то происходит, Белый Человек считает своим долгом объяснять это временем: «В сей день, двадцатого июля 1985 года, случилось то-то и то-то». А для блаженных отцов время являло собой нечто и духовное, и человеческое. Отчасти оно было за пределами их сферы влияния и подчинялось той же силе, которая вызвала к жизни вселенную. Когда они хотели разглядеть начало сезона, или понять возраст дня, или измерить длину года, они смотрели на природу. Солнце встало? Если встало, то уже, наверно, день. Луна полная? Если да, то мы должны надеть наши лучшие одежды, опустошить наши сараи и подготовиться к празднованию Нового года! Если же мы слышим удары грома, то наверняка кончился сезон засухи и надвигается сезон дождей. Но, кроме того, мудрые отцы верили, что есть такая часть времени, которая может быть послушна человеку, средство, с помощью которого человек может подчинить время своей воле. Для них время не божественно; оно для них стихия, как воздух, которым можно воспользоваться. Они могут использовать воздух, чтобы гасить пожары, выдувать насекомых из человеческих глаз или даже заставлять флейты играть музыку. Точно так же время может подчиняться воле людей, когда какая-нибудь группа отцов говорит, например: «Мы, старейшины Амаокпу, встречаемся на заходе солнца». Это время подвижно. Оно может относиться к началу захода, к его середине или концу. Но даже и это не имеет значения. Имеет значение то, что они знают, сколько людей придет на собрание. Те, кто придет раньше других, будут ждать, разговаривать, смеяться, пока не соберутся все, и вот тогда начнется собрание.

И вот, следуя предписанному ходу времени, она появилась перед ним. Выглядела она даже еще лучше, чем раньше: накрасила губы сочной красной помадой, чем напомнила ему мисс Джей, надела платье леопардовой расцветки.

Когда он сел и поправил на себе шапочку, чтобы она закрывала всю голову, женщина сказала:

– Послушайте, Нонсо, я хотела спросить у вас, как вы оказались на мосту именно в тот момент и почему остановились? – Он начал было отвечать, но она подняла руку и закрыла глаза: – Мне это очень надо знать. Очень. Как вы там оказались именно в это время?

Он поднял глаза в потолок, чтобы не встречаться с ней взглядом.

– Не знаю, мамочка, – сказал он. Он тщательно подбирал слова, потому что ему редко приходилось говорить на языке Белого Человека. – Что-то меня толкнуло туда. Я возвращался из Энугу, и тут я увидел вас. И я сказал себе: я должен остановиться.

Он посмотрел в окно, задержал взгляд на ребенке, катящем палкой мотоциклетную покрышку по дороге, за ним следом бежали другие мальчишки.

– Вы в тот день спасли мою жизнь. Вы никогда не…

Зазвонил ее телефон, и она умолкла на полуслове. Она вытащила его из платка в сумочке и, посмотрев на экран, сказала:

– Ой, я должна была поехать кое-куда с моими родителями. Но я забыла. Извините, но я должна уйти.

– Хорошо, хорошо…

– Где ваши птицы? Я бы хотела их увидеть. Где вы живете?

– Дом двенадцать по Амаузунку, это у Нигер-роуд.

– О'кей, дайте мне ваш телефон. – Он подался к ней и назвал номер. – Я приеду к вам на днях. Позвоню вам попозже, чтобы мы могли встретиться снова.

Поскольку я увидел, как в моем хозяине начинается рост того великого семени, которое пускает сильные корни в глубь человеческой души и рождает плод привязанности, а он затем становится любовью, – я вышел из него и последовал за женщиной. Я хотел знать, что она будет делать, останется ли или исчезнет, как предыдущая. Я последовал за ней в машину, увидел выражение радости на ее лице. Услышал ее слова: «Чинонсо, забавный человек». Потом она рассмеялась. Я наблюдал за ней, смотрел с любопытством, увидел, как из нее выплыло нечто, словно поднялось облако густого пара. Я и глазом не успел моргнуть, как то, что появилось рядом со мной, превратилось в духа, чье лицо и внешний вид точно повторяли черты женщины, вот только тело у нее было светящееся, покрытое символами, нарисованными краской ули, а ее конечности украшали бусинки и нитки с ракушками. Это была ее чи. Хотя мне в пещере духов много раз говорили, что духи-хранители женщин человечества имеют бо́льшую силу восприятия, я удивился тому, что ее чи смогла разглядеть меня, еще находясь в теле хозяйки.

«Сын духов, что тебе нужно от моей хозяйки?» – сказала чи голосом тонким, как у девушек, что живут на дороге в Аландиичие.

«Дочь Алы, я пришел с миром, я пришел не со смутой», – сказал я.

Чукву, я видел, что чи, с кожей цвета бронзы, в который ты облачаешь духов-хранителей человеческих дочерей, посмотрела на меня глазами чистого огня. Она начала говорить, когда ее хозяйка нажала кнопку гудка и резко остановилась с криком:

– Господи Иисусе! Что ты делаешь, ога? Ты водить не знаешь как?

Машина, выехавшая ей навстречу, свернула на другую улицу, а она, громко вздохнув, поехала дальше. Видимо, уверовав, что с ее хозяйкой все порядке, чи обратилась ко мне и заговорила эзотерическим языком Бенмуо:

«Моя хозяйка воздвигла фигурку в святилище своего сердца. Ее намерения чисты, как воды семи рек Осимири, а ее желания столь же искренни, как чистая соль под водами Ийи-оча».

«Я верю тебе, Нвайибуифе, дух-хранительница света восхода, дочь Огвугву, и Ала, и Комосу. И пришел только для того, чтобы убедиться, что она тоже желает его. Я вернусь с твоим посланием, чтобы утешить моего хозяина. Пусть их воссоединение принесет им блаженство в этом цикле жизни, а также в седьмом и восьмом циклах жизни – Ува ха асаа, ува ха асато!»

«Поняла тебя!» – сказала она и, не задерживаясь больше ни на мгновение, вернулась в свою хозяйку.

Осебурува, я был в высшей степени удовлетворен консультацией с чи женщины. И с этой уверенностью я вернулся в моего хозяина и осенил его мыслью, что женщина любит его.

Аквааквуру, даже с мыслями о ее любви к нему, которыми я осенял его голову, он продолжал бояться. Я не мог ему сказать, что сделал. Чи не может общаться со своим хозяином напрямую. И человек даже не понял бы меня, поступи я так. Мы можем только осенять их мыслями, и если хозяин сочтет их разумными, то может в них поверить. И вот я смотрел беспомощно, как он идет с часто бьющимся сердцем и боится, что она исчезнет, как Моту. Дня три он проявлял забавное любопытство к своему телефону, ждал ее звонка. Потом на четвертый день, когда он спал на диване в гостиной, раздался звук подъезжающей машины – чей-то автомобиль въехал на его компаунд и остановился у его дома. Солнце село, и тени, которые вырастали днем, уже состарились. Он посмотрел в окно, увидел машину Ндали и вскрикнул: «Чукву!» Он совсем недавно съел ланч, и на табурете рядом с ним все еще стоял пластиковый кувшин с водой, в воде плавал пустой маленький пакетик, в котором прежде были земляные орешки, и пластиковый пакетик с порошковым молоком «Коубелл». Он поставил кувшин в раковину на кухне. Потом побежал в свою комнату и надел брюки, лежавшие на кровати. Быстро посмотрел на себя в зеркало на стене в своей комнате, благодарный Санди за то, что тот двумя днями ранее все-таки подстриг его. Когда он побежал в гостиную, его взгляд упал на синюю коробку с сахаром-рафинадом, она стояла полузакрытая в середине стола рядом с круглым пятном. Потом он посмотрел на ножку стола, возле которой лежал пластиковый пакет с нитками, иголками и маленьким мешочком с гвоздями. Он бросился убирать все это, а она тем временем постучала в дверь. Он снова вернулся через мгновение и оглядел комнату – не осталось ли еще чего, и когда не нашел ничего такого, что можно было бы быстро исправить, побежал к двери, все еще держась за сердце, пытаясь успокоить его. Наконец он открыл дверь.

– Как вы меня нашли? – спросил он, когда она вошла.

– Вы разве живете на луне, мистер-мэн?

– Нет, но как, мамочка? Дом в глубине, а номера плохо видны.

Она покачала головой, улыбаясь едва заметной улыбкой. Потом произнесла его имя, растягивая звуки, как это делает ребенок, который учится говорить:

– Но-н-со. Вы меня пригласите сесть?

Он снова обшарил глазами комнату и кивнул. Она села на большой диван у окна, а он остался стоять у дверей, словно прикованный к месту. Потом почти сразу же она поднялась и стала обходить гостиную. А он, глядя на нее, забеспокоился, не уловит ли она запах, висевший в воздухе. Он смотрел на ее нос – не морщит ли она его, не прикрывает ли рукой. Потом он с еще большей тревогой увидел на стене заметное пятно. Он боялся, как бы это пятно не оказалось птичьим пометом. Он двинулся с места, встал, закрывая собой пятно, за улыбкой пряча беспокойство.

– Вы живете один, Нонсо?

– Да, я живу один. Только я. Моя сестра не появляется, разве что дядюшка иногда, – быстро проговорил он.

Ее кивок не означал, что она внимательно слушает: он говорил, а она направилась на кухню. Когда он подумал о состоянии кухни, сердце у него упало. Все четыре стены под потолком были покрыты паутиной, почерневшей от сажи, отчего казалось, что пауки сплели там себе гнезда. В раковине стояла куча грязных тарелок, ни к одной из них не прикасалась губка, вырезанная из плетеного мешка, в сеточке, съежившись, лежал кусок зеленого мыла. Но еще более позорным казалось кое-что, в чем не было его прямой вины: кран на раковине. Он давно вышел из строя и не использовался, верхняя часть была с него удалена и заменена черным полиэтиленовым пакетом. На черной доске стояла почерневшая от грязи керосиновая плитка, на ней оставались обгоревшие кусочки куриной шкурки, которую он поджаривал, вывернув фитиль на полную, а вокруг по периметру были разбросаны зернышки сухого риса и что-то похожее на засохшие шкурки помидора. Хуже того, в дальнем углу за дверью, которая вела во двор, стоял мусорный бачок, до самого верха заполненный отбросами и издававший гнилостный запах.

Эгбуну, он бы умер от стыда, если бы она задержалась на кухне чуть подольше, после того как включила свет и над грязными тарелкам поднялся рой мух. Он испытал облегчение, когда увидел, как москитная дверь чуть приоткрылась, потом ее пружина уступила нажиму, и она распахнулась в задний двор.

– У вас много кур! – сказала она.

Он подошел к ней. Одна ее нога стояла на пороге, другая – во дворе. Она подалась назад на кухню, к нему.

– У вас много кур, – повторила она, словно удивляясь.

– Да, я фермер-птицевод.

– Ух ты! – воскликнула она.

Выйдя во двор, она принялась во все глаза разглядывать птиц в курятниках. Потом, не сказав ни слова, вернулась в гостиную и снова села на диван рядом со своей сумочкой. Он прошел за ней, и, когда она садилась, расставив ноги, перед его взором на миг мелькнули ее трусики. Он подсел к ней, обеспокоенный тем, что увиденное может отпугнуть ее. Некоторое время она молчала, но продолжала смотреть на него взглядом, от которого он чувствовал себя настолько неловко, что ему хотелось спросить, не презирает ли она его из-за того, в каком состоянии он держит дом, но слова лежали в его рту, как пушечное мясо в ожидании выстрела. Чтобы она не отправилась на еще одну экскурсию по дому, он попытался завязать с ней разговор.

– Что случилось с вами в тот вечер? – спросил он.

– Я собиралась умереть, – сказала она, опустив глаза в пол.

Ее слова смягчили его стыд.

– Почему?

Она без колебаний рассказала ему, как проснулась утром предыдущего дня и обнаружила, что мир, который она с таким трудом строила, обрушился, от него остались одни руины. Ее на целых два дня сокрушило письмо от человека, с которым она была обручена, он извещал ее, что женился на британке. Она объяснила моему хозяину, почему этот удар так сильно подействовал на нее: она отдала этому человеку пять лет жизни, собирала все, что удавалось сэкономить, даже крала у отца, чтобы помочь ему воплотить в жизнь его мечту – получить степень кинорежиссера-постановщика в Лондоне. Но не прошло и пяти месяцев со дня его отъезда в Лондон, как он женился. Она говорила голосом, полным боли, которую чувствовал даже мой хозяин, объясняла ему, что жизнь никак не подготовила ее к тому удару, который она получила.