Читать книгу: «Идолы для дебилов», страница 6

Я на завтрак, ты на обед

В нашем подъезде я был самым отъявленным негодяем. Мои соседи даже и не представляли, кто снует у них перед носом. Чистого коврика у порога и жизнерадостного «здрасьте!» им хватало, чтобы думать – рядом живет такой же сговорчивый недотепа.

В пятницу днем я лежал на койке и глазел в потолок. Свои привычные грязные делишки я уже сделал: отписал пару гадостей в интернете, послал, кого успел, подальше, замел следы, не хватало чего-то новенького. Когда в дверь позвонили, я подумал, что у меня появился шанс.

На пороге стоял мужик с чемоданчиком. По виду и ноше мужика я сразу предположил в нем мастера по устранению разных технических неполадок.

– Прошу, входите, – предложил я. – У меня все время что-то ломается и протекает.

Мужик шагнул за порог и бодро прошел на кухню. Там он достал из чемодана скалку, тесто и стал раскатывать большие круги.

– Пельмени будем делать, – серьезно сообщил мужик.

– А что, без них никак? – поинтересовался я, полагая, что это отличный розыгрыш.

– Никак.

– А почему пельмени? Я, может, чебуреки больше люблю.

Мужик на мгновение замер и с удвоенной силой заработал скалкой:

– Хорошо, будут чебуреки.

– А фарш какой? Добавите лука или зелень с сыром?

Мужик достал из чемодана тесак, и я понял, что дела мои плохи.

– Может, вареники с картошкой? – на всякий случай предложил я.

Мужик, не мигая, примерялся. В дверь опять позвонили.

– Откроем! – обрадовался я. – Наверное, пиццу принесли!

Я побежал к двери, мужик остался на кухне.

Открыв дверь, я увидел парня в таком же наряде.

– Ну, ёлки! – воскликнул я.

Парень прошел на кухню.

Сначала я решил смыться из дома. Но потом прикинул, что если это сделаю, то моя репутация негодяя будет подмочена. На кухне ошивались ребята покруче.

Я прислушался. Из кухни доносился обычный разговор домохозяек: столько положить соли, столько приправы. Ничего опасного.

– Бог в помощь, – не выдержав, заглянул я.

Мужики горстями брали человечков из чемоданчиков, бросали в мясорубку и накручивали фарш. Зрелище было кошмарное, я решил, что тронулся умом.

– Будут тебе чебуреки, – подмигнул первый мужик.

Я как прилип к стене.

– Простые парни на завтрак идут, тех, кто получше, на обед подадут, – приговаривал второй мужик, заворачивая фарш в тесто.

– Если ты не в курсе, из всех готовят, – сказал первый. – Кого на завтрак, кого на обед. Ну а кем-то вообще по ходу дела перекусят.

– Какого дела? – прошептал я.

– Жизнь, приятель, большое общее дело.

Я никогда так серьезно не интересовался жизнью, полагая, что все крутится вокруг толстосумов, тузов и королей. А мне – только похохатывать, наблюдая, как они жируют и наслаждаются собой.

– Сейчас перекусишь и сам в расход пойдешь, – подмигнул первый и бросил в кипящее масло чебурек.

– Не надо, – я сполз по стенке.

Первый весело спросил:

– Что скис, амиго? Кто отличит еду от едока?

– Их разница не слишком велика! – поддержал второй. – Все здесь тленно – является едой и едоком одновременно.

Ноги не слушались меня.

– Ну-с, отобедаем на пороховой бочке с зажженным фитилем, – подмигнул жаривший мужик, выставляя миску дымящихся чебуреков.

– Чего? – не понимал я.

– Кушать подано, говорю.

Я лишь мотнул головой.

– Тогда сам готовь, – он бросил мне фартук.

Его напарник взял из миски чебурек и стал чавкать, пуская сок.

Тут я подпрыгнул, и ноги понесли меня к окну. Уже на подоконнике я почувствовал, как уменьшаюсь в росте. Кто-то подхватил меня за ногу.

– А-а-а! – завопил я, болтаясь вниз головой в огромном опасном пространстве. – Я согласен! На всё! Поджарю любого!

Ко мне вернулся прежний размер. Мужики нацепили на меня фартук, поставили передо мной чемоданчик, а сами ловко исчезли в его недрах.

Я приоткрыл чемодан и осторожно заглянул. Обнаружив, что смотрю сверху на наш городской бульвар и площадь, я судорожно сглотнул пересохшим горлом. По бульвару и вокруг фонтана на площади беспечно прогуливались люди. Ростом они были со спички и совсем рядом – как на дне большой корзины. Я протянул руку. Увидев ее, люди с криками стали разбегаться. Я невольно схватил толстенького человечка в пиджаке, но, почувствовав в руках его мягкую трепыхавшуюся плоть, выпустил и захлопнул крышку чемодана.

Роль великого кулинара мне не удавалась. Я бросился вон из кухни и, чувствуя, как уменьшаюсь с каждым шагом, завопил:

– Не ешьте меня! Мама! Помогите!

– Как же тебе помочь, дурачок, ты же убегаешь все время, – услышал я чей-то добрый голос. – Иди сюда, ко мне.

Голос был за спиной. Я обернулся. И проснулся. Весь мокрый на влажной пожеванной подушке. Оказывается, я уснул, пока давил койку. Не успел я успокоить стучавшее сердце, как в дверь позвонили. Сердце заколотилось быстрее.

– Спокойно, – сказал я, – хозяин здесь кто? Я.

Бодро встал и вышел в прихожую. Открыл дверь. На пороге стояли двое.

– Ты хозяин? – спросил который постарше.

– Ну, – только и произнес я.

Мужики были суровы на вид, от них исходил ненавязчивый дух утреннего амбре. В руках они держали по чемоданчику.

– Протекает где-то у вас, – сказал который помоложе.

– Не может быть, – покачал я головой.

– Проверить бы надо.

– А что у вас в чемоданах? – спросил я.

– Инструменты.

– Ножи и топоры, – мрачно буркнул пожилой.

– Покажите, – потребовал я.

Пожилой даже не двинулся. А молодой открыл свой сундук и достал разводной ключ.

– Ну и что, – сказал я, – не пущу, сыт по горло.

– Чем? – удивился молодой.

– Всем.

– Соседей же снизу подтапливаете. Не понимаете разве?

Пожилой нахмурился. Молодой тоже посерьезнел:

– Значит, не пустите?

– Нет.

Пожилой молча пошел вниз по лестнице. Молодой посмотрел на меня, как на чучело огородное.

– Сами виноваты, – крикнул я, обращаясь к пожилому. – Что вам люди?! Заготовки для блюд житейского стола! Начинка не имеет значения! Всех на фарш! Вы, вообще, задумываетесь над тем, зачем жизнь забросила нас сюда? Чтоб давиться друг другом? Голова у вас на плечах на что? Водку лакать?

Пожилой остановился. Я подумал, что надо бы взять свои слова обратно, но вместо этого добавил:

– Жизнь надо понимать. Меняется жизнь! А вы не способны понимать. А надо понимать! Шевелить понималкой, понимаешь.

Пожилой развернулся и сурово посмотрел.

– Что? Не доходит смысл?! – крикнул я.

Пожилой двинулся в мою сторону.

– Михалыч, не надо, – отступая, боязливо проговорил молодой.

Я захлопнул дверь. С той стороны последовал удар.

– Дверь вынесу, – услышал я страшный голос.

– Михалыч, не надо.

От следующего удара затряслись стены.

– Мужики, стойте! Угомонитесь! Бес попутал! – испуганно запричитал я. – Да я же не в себе! Не проспался! Я такой же, как вы, с будунца. Давайте я вам налью! Поправлю вас. Простите бога ради!

– Открывай.

– Мир? – спросил я, приоткрыв дверь на дверную цепочку.

– Мир, – ласково сказал молодой. – Угощай.

Я их впустил, провел на кухню, налил рома. Молодой уважительно осмотрел брутальную бутылку Old Smuggler с пиратом на этикетке.

– Чем занимаешься? – спросил он.

– Пишу новости в интернете.

– На жизнь хватает?

– Хватает. Только разве это жизнь. Мерзость какая-то.

– Ты о чем?

– Все здесь тленно, является едой и едоком одновременно.

– Ты это серьезно?

Спрашивал молодой, старшой сидел как на собственных именинах, молча и торжественно.

– Кто отличит еду от едока? – обратился я к нему. – Их разница не слишком велика, да?

– Разница есть, – важно заметил тот.

– Съесть и еще поесть, ха-ха, – засмеялся молодой.

Я налил им по второй.

– Так, значит, есть разница?

Пожилой кивнул.

– В чем же?

– Голод. Он как кровь бежит по венам живых. Сытое брюхо к жизни глухо.

– Михалыч, я гляну на трубы?

– Валяй.

Я проводил молодого до ванной и вернулся.

– Не понял, – сказал я, – голод бежит по венам. Это как понять?

– Чего тут понимать. Будь голодным, – сказал Михалыч и, ритмично пристукнув по столу, добавил: – И веселым! И станет красиво.

– Михалыч, тут все в порядке, – весело крикнул из ванной молодой голос. – Надо выше смотреть.

Старший встал.

– Подождите. Так что там насчет того, чтобы быть голодным? С чего начать? Вы поймите меня правильно. Просто я не хочу пойти в расход ни на обед, ни на завтрак. А вас это не пугает?

– Нет.

– Думаете, вами не перекусят по ходу жизни?

– Не знаю. Пока я сам голоден, не посмеют. Хотя не уверен, не знаю. Мне все равно.

– Так-так, спасительный голод. Это интересно… А поподробнее?

– В следующий раз.

– Михалыч, ну ты скоро?

– Иду.

– Я с вами, – засуетился я.

– Куда?

– Пройдусь.

Мы поднялись этажом выше. Соседка-старушка узнала меня и сразу открыла.

– Что случилось? – затревожилась она.

– Где-то протекает, – ответил я.

Молодой напарник протопал в ванную.

– Михалыч, здесь! – крикнул он оттуда.

– Надолго?

– Время займет.

– Перекусить хотите? – засуетилась соседка. – Я как раз щи сварила с телятинкой.

Поймав ласковый взгляд мастера, соседка побежала накрывать стол.

– А голод? – спросил я.

– Да уж, кхм, рискуем, – покачал головой старшой, – но что поделать, после твоего рома аппетит прямо разыгрался.

– Дико хочется пожрать, – потирая руки, появился молодой напарник.

Подмигнул и исчез обратно в ванной. Только я собрался уходить, а соседка и говорит:

– А ты куда же, сосед? Уважь старушку, отведай стряпню. Я сама-то уже не едок.

Пока она накрывала на стол, молодой напарник закончил стучать по трубам и присоединился к нам. Мы дружно сели за стол.

– Всё в порядке? – спросила соседка у молодого напарника.

– А как же, – подмигнул тот, – течь устранили.

– Сколько с меня? – засуетилась старушка.

– Да просто уважь нас, – добродушно махнул рукой молодой напарник.

Соседка ловко извлекла откуда-то из недр буфета графинчик и поставила на стол. Выпивая, я чуть запрокинул голову и увидел, как сверху появилась рука. Она схватила старушку за подол и утащила.

– Эй! – вскочил я. – Куда?!

Слесари как ни в чем не бывало махали ложками, отдуваясь от горячих щей. Молодой потянулся к рюмке.

– Еще по одной, и хорош, – строго сказал мастер.

– Михалыч, меру знаем, – улыбнулся молодой напарник.

Я стоял, очумело мотая головой.

– Это чего сейчас было?

– Отъела свое старушка, – усмехнулся мастер. – Сама обмолвилась.

– Вы это видели? Рука!

– Нога, рука, голова, дело не в этом, – вытирая губы, говорил пожилой мастер. – Слово не воробей…

– А кого не спасешь, того убей, – хохотнул молодой.

– В общем, за боталом следить надо. Чего тут непонятного, – договорил старший.

– Как?!

– Каком как… Как сказал, так тебя и поняли.

– А соседка чего сказала?

– Чего тебе соседка далась? Ты лучше за собой следи, мелешь, бывает, без остановки. За мыслью, понятно, не всегда уследишь. А вот, прежде чем рот разевать, подумай.

Я передумал открывать рот, смотрел на мастера и хотел проснуться, потому что не верил в происходящее. Неужели за нами постоянно присматривают, подумал я. Потом услышал, как откуда-то сверху стукнули по трубам, и усмехнулся своим мыслям. Молодой напарник, как отражение в зеркале, усмехнулся вместе со мной, да так, как будто он уже лет тридцать следил за ходом моих мыслей. От его усмешки у меня прям озноб по телу пробежал. Я присел обратно.

– Ну что, Михалыч, пошли, пора, – встал молодой напарник.

Михалыч немного погрустнел. Ничего в ответ не сказал и тоже встал. И я хотел было встать, но понял, что в ногах имею странную слабость. Я только приоткрыл рот, чтоб сообщить об этом, но поймал взгляд молодого и промолчал.

Они так и ушли, больше ничего не сказав. А я еще долго сидел и смотрел на белые перышки на табуретке, где сидел молодой напарник мастера.

Предвкушение классики

После смерти родителей я научился жить, мало чего имея и желая, и уединился. Нашел подальше от города домик. Он стоял в глубине старого заброшенного сада за высоким давно не крашенным забором, доживая свой век, не нуждаясь в компании. О таком я мечтал давно и сразу заселился.

В свое жилище я притащил кресло-качалку, два пледа, кипу толстых книг и кое-какую утварь. В доме не было электричества, но имелся ящик стеариновых свечей. Я зажигал по одной на ночь и, поглядев с полчаса на пляшущее пламя, листая книгу, засыпал прямо в кресле под скрип полозьев.

Поселок был заброшенный. После того, как первые выстрелы с той стороны разрушили подстанцию, школу и сельсовет, люди съехали. Тем более им обещали, что взрывы могут повториться.

Раз в неделю я выбирал день и, когда приближалась пора зажигать свечку, брал ружье и уходил со двора. Осенний ветер приносил незнакомые запахи и гнул деревья, они тревожно шумели, словно о чем-то просили. Я принюхивался и прислушивался. В соседних домах никто не жил, они были заколочены. Люди давно перебрались в город, только в двух-трех домах вдалеке иногда горел свет, кто-то сторожил или, как я, скрывался от всех.

Отойдя подальше, я вставал спиной к ветру и стрелял в темноту. Мне нравились безнаказанность и в то же время опасность моих действий. О том, что они опасны, давали знать крики людей вдалеке и лай собак. Но я делал только один выстрел и уходил, ни разу никого не встретив.

Охотничье ружье и коробку патронов я нашел на чердаке. Они лежали в чехле под ворохом полыни, иссохшей до желтизны, на старой, такого же цвета газете со значками компартии. Тот, кто припрятал оружие, явно был не простым охотником. В самом доме я нашел несколько орденов и медалей, одну из них, «За отвагу», я надевал, когда выходил с ружьем.

Перекрывая вой ветра, выстрел разрывал пространство и долгим эхом перекатывался через балку к горному кряжу. Не только возможная опасность или мнимая безнаказанность влекли меня, важнее была мысль, что я стреляю в темноту. Нанести ей хоть сколько-нибудь серьезную рану я не мог. Но и мириться с ней я уже не хотел.

Мне повезло, что нашел ружье. Я это понимал. Иначе пришлось бы просто плеваться в темноту и ощущать бессилие. А так я мог стоять к ней лицом, презрительно улыбаться и стрелять в нее. Если бы у меня была не одна коробка патронов, я бы стрелял чаще. А так я рассчитал, патронов должно хватить до первого снега. Что потом ‒ мне было все равно: мир сошел с ума, держаться за него не имело смысла.

Однажды я проснулся от жуткой сырости. Накануне, поздно вернувшись со своей дуэли, я неплотно закрыл дверь. И порыв ветра ее распахнул. Под утро пошел дождь, быстро превратившийся в ливень. О стекла бились волны. У порога собралась огромная лужа, мусор по ее краям сбился во флотилию кораблей разной величины.

Скудную пищу и чай я готовил на улице, осторожно разжигая костер. Теперь, вынужденный довольствоваться сухарями, запас которых еще водился, я взял чистую кружку и выглянул, чтобы набрать дождевой воды – запивать сухари.

Под навесом напротив, где хранились дрова, я увидел рыжего пса, он тихонько скулил и дрожал от холода. На вид псу было чуть больше года. Я позвал его в дом. Пес понял приглашение, но следовать ему не поспешил.

Я набрал в кружку воды, спрятался под пледом в кресле и принялся грызть сухарь. Дверь так и осталась открытой, чтобы рыжий пес, если захочет, мог войти.

Он вошел осторожно, когда я размачивал второй сухарь.

– Будешь сухари? – спросил я. – Другого ничего нет.

И не дождавшись ответа, бросил ему ржаную корку. Рыжий пес благодарно высунул язык и, улегшись, принялся за угощение. Дождь поливал два дня. За это время мы с рыжим псом уничтожили весь запас сухарей и привыкли друг к другу.

Хорошей особенностью моего жилища было то, что у него не протекала крыша, хотя это была очень древняя хибара. От воды земля вокруг дома вздулась и походила на черные гребни мрачного океана, в пучине которого гибнет живое. У меня даже возникло желание зарядить ружье и выстрелить в жирную клейкую массу. Остановила мысль, что я испугаю своего рыжего товарища, он не поймет и убежит.

По вечерам, зажигая свечу, я рассказывал псу об ангелах, охранявших наш покой, как они опускаются на заснеженные с утра вершины холмов за деревней и обдумывают наши судьбы. Рыжий пес слушал внимательно и не сводил с меня грустных глаз. Когда я просыпался, он уже был на лапах и лакал воду из лужи у порога.

Дождь закончился так же внезапно, как и начался. Вернее, надо полагать, не закончился, а взял передышку. Это было видно по серому зловещему небосводу, висевшему низко-низко, как теряющий опору потолок.

Нужно было раздобыть продуктов, и я решил обшарить несколько соседних домов. Благо у меня появился помощник. Я поручил рыжему псу подавать сигнал, если заметит что-либо подозрительное, а сам принялся добывать трофеи. К исходу вечера мы натаскали столько провианта, что можно пережидать дождь несколько недель. В основном это были остатки круп и консервы.

К ночи дождь так и не начался. Тогда я взял ружье, зарядил и вышел со двора. Рыжий пес увязался следом. Я не стал его прогонять, а объяснил, куда идем:

– Это будет похоже на охоту. Только нам в любом случае не удастся никого подстрелить. Да это, знаешь ли, и не главное. Просто у каждого свои счеты с темнотой. Я хочу отдать ей должок за нашу жизнь. По выстрелу за каждый год с начала военных действий. Конечно, глупо в такой ситуации тратить патроны. Но я не собираюсь кого-то лишать жизни.

Пес внимательно слушал и шел рядом. Несколько раз я поскальзывался и чуть не падал. Кругом было тихо и сыро, лишь на краю темного неба сверкала зарница.

Наконец, выбрав место, я выждал паузу и разрядил ружье так, словно это могло что-то изменить в мире. Грохот моего выстрела слился с громом. В небе полыхнула молния, потом еще одна и с неба обрушился целый шквал воды, будто я сделал там огромную дырку.

Рыжий пес даже не тявкнул и не вздрогнул, и, если бы не он, я бы вряд ли нашел дорогу домой. Вслед за ним я пробирался сквозь буйство стихии, иногда припадая на четыре конечности. Однако я ликовал. Наверное, потому что рядом был друг, и еще казалось, что я все-таки достал эту чертову темноту. Из ее раны хлынула ее темная кровь.

– Ха-ха-ха! – смеялся я. – Ха-ха-ха! Я все-таки тебя достал! Достал!

Мы вползли домой мокрые и грязные, кое-как обтерлись и вскоре закатили настоящий пир из рыбных консервов. После сытного ужина я уснул в кресле как убитый.

Пробудился я от неистового лая, открыл глаза и увидел человека. Он держал ружье, наведенное прямо на меня, и хмурился, словно не понимая чего-то важного. Одет человек был, как североамериканский рейнджер с Дикого Запада, на ногах добротные высокие башмаки из хорошей кожи. С моим ружьем в руках он походил на зверобоя, который несколько дней кочевал по лесам и полям в поисках добычи. Он явно был с той стороны и пришел чем-нибудь поживиться.

–Ты кто? – спросил он.

Хотя в глазах у него не было никакого интереса. Глаза были пустые и холодные, как серое небо, в которое я стрелял.

Рыжий пес лаял на улице, прыгая на закрытую дверь. Дождь уныло поливал окна.

– Как же так получилось? – вслух подумал я.

– Кто ты такой? – повторил вопрос человек и угрожающе повел ружьем.

– Это мое ружье и мой дом, – я вдруг осознал, что не боюсь. – Что тебе надо? Ружье? Оно мне и самому пригодится.

Выстрел оглушил меня, оторвал мочку уха и опрокинул на пол вместе с креслом. Рыжий пес замолчал. Хотя, скорее всего, я перестал слышать.

Человек что-то проговорил и нацелил ружье мне в голову.

– Ты не сможешь меня убить, – говорил я, не слыша своего голоса. – Это никому не под силу. Ты не понимаешь, о чем я говорю? И не поймешь. Потому что тебя послала темнота, и она тебя обманула. Ты стреляешь в меня, а убиваешь себя. Это классика, дядя. Я бессмертен.

Он ничего не понимал и пытался засунуть ствол мне в рот. Меня уже разбирал смех. Внутреннее необъяснимое ликование наполняло сумасшедшей радостью и восторгом. Происходящее казалось прологом чего-то грандиозного, самого значимого в жизни. Перед собой я видел не злодея, а гонца, который неуклюже докладывал, что всё готово и великолепие долгожданного действия скоро начнется. Блудные дети вот-вот вспомнят дорогу домой, возлюбят ближних, и к ним вернется мир.

Захлебываясь хохотом, я ерзал по полу. Избавив мой кривлявшийся рот от нескольких передних зубов, незваный гость ударил прикладом в солнечное сплетение. От боли я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, то долго не мог понять, что же происходит. Тишина и боль. Обломки кресла и перемазанный кровью пол вернули в памяти зверобоя в отличных кожаных башмаках. С трудом я поднялся, зажег свечу и осмотрел жилище.

Зверобой ушел, забрал ружье и консервы. Нигде не было и рыжего пса. За окнами темно, беззвучно накрапывал дождь, изредка скатываясь по стеклу большими каплями. Я глядел в темноту и не хотел верить, что проиграл, один, обезоружен и следующий шаг должен сделать, снова покорившись темноте, ее безграничной силе.

И вдруг, словно теплая морская волна, на меня накатило ощущение жизни. Прежнее предчувствие чистого будущего, предчувствие бессмертия и вечности, которое отличает живого от мертвеца. У меня даже перехватило дыхание, я точно захлебывался теплой волной. Чувствовал ее солоноватый морской вкус на губах и в горле. Прихрамывая, я вышел на порог и судорожно глотнул свежего воздуха. Немного закружилась голова, потом зазвенело в целом ухе, и сразу где-то рядом я услышал знакомый лай.