Вспомни меня

3

Моя комната – это самый настоящий взрыв цвета: стены от потолка до плинтуса покрыты картами, фотографиями городов, вырезанными из журналов, страницами, вырванными из путеводителей, и несколькими старыми номерными знаками, которые я нашла несколько лет назад на блошином рынке недалеко от Эль-Пасо. На скошенный потолок я прицепила старую мамину карту Северной Америки и отметила на ней около дюжины звездочек, которые усыпали штат Техас: одна для Тамбл-Три, другие – для тех мест, где я бывала. Она не выглядит слишком уж впечатляющей, так как я никогда не выбиралась за пределы родного штата.

Однажды вся карта будет покрыта звездами. Однажды я побываю в каждом штате с каждого номерного знака, который когда-либо «парковался» у моего дома. Я даже собираюсь увидеть Гавайи и Аляску вне зависимости от того, приедет ли кто-нибудь оттуда или нет, чтобы встретиться с папой. Именно так, как всегда хотела мама.

В мою дверь решительно стучат, и через мгновение она распахивается, представляя мне Виви, руки которой как всегда уперты в бока. Она как обычно выглядит «слишком»: чопорная прическа, ярко-розовая помада, идеально пошитое обтягивающее платье, в котором в Тамбл-Три она выделяется как зебра в горошек.

Она, не дожидаясь моего «войдите», переступает порог, смотря на меня сверху вниз.

Когда-то давным-давно я была бы совсем не против, чтобы Виви зашла в мою комнату без разрешения. Я бы соскочила с кровати и побежала вместе с ней вниз по лестнице, где мама бы уже ждала нас за обеденным столом с колодой карт, блокнотом и вызовом во взгляде, готовая к партии в Джин Рамми^[1]. Они бы даже поддались и позволили мне выиграть раунд, но Виви бы все равно вышла на первое место. Лучшая подруга моей мамы всегда выигрывала.

Когда-то у меня была мама. И как бы Виви ни старалась, она никогда не сможет ее заменить.

– Я тебя искала. Я думала, ты собираешься вынести мусор после того, как закончишь с отцом. Мусор начинает пахнуть. Ты что, хочешь, чтобы посетители твоего отца подумали, что мы свиньи? Клянусь, рано или поздно твоя голова взлетит до самых облаков.

Я не отрываю взгляд от потолка, следуя по загогулинам магистрали, которая ведет от Далласа к Сан-Антонио. Мы ездили в Сан-Антонио, когда мне было пять, но никогда не заезжали так далеко на север, в Даллас.

– Сделаю через минуту.

Я стараюсь звучать твердо, но мы обе знаем, что проще сделать то, о чем просит Виви, чем с ней спорить. Если она решила, что ей что-то нужно, она неумолима, как пустыня в июле. Вот так и получилось, что Виви стала работать с моим отцом. После смерти мамы она стала приходить к нам с запеканками, сэндвичами с тунцом, пекановыми пирогами из кондитерской «Пэттис Пай», колодой карт и обещанием дать выиграть один раунд. Также она приносила фильмы для папы с заверениями, что ему непременно понравится. Пока однажды она не только стала заносить нам еду и обещания, а еще и управлять этим местом. И конечно, у нее это хорошо получается. Здесь уже давно все бы развалилось, если бы этим занимались только мы с папой. Но это же не значит, что она нужна здесь отцу двадцать четыре на семь. И это, разумеется, не значит, что я хочу, чтобы она здесь постоянно находилась. Стояла над душой каждый божий день, будто это часть ее должностной инструкции.

– Люси, пожалуйста. – Она постукивает носками своих туфель со шпильками и пристально смотрит на меня, давая понять, что она не сдвинется с места, пока я не сделаю, что она хочет. – Твоя помощь мне бы точно не помешала. Помимо того, я плачу не за то, чтобы ты лежала целыми днями.

Стискиваю зубы и наконец сталкиваю себя с кровати. Ей повезло, что я безумно хочу машину, так сильно, что готова мириться с минимальной оплатой и ее бесконечным контролем все лето. Как только я накоплю достаточно и куплю машину, я наконец-то помчусь колесить, как мы с мамой всегда мечтали.

– Не забудь налить всем посетителям воды, когда будешь выходить, – доносится мне в спину. – И предложи закуски: на кухне стоит поднос свежеиспеченного печенья.

Выйдя из комнаты, я прокладываю свой путь сквозь толпу, попутно освежая пустые стаканы. Клянусь, с прошлой недели очередь увеличилась почти вдвое. Мы особо не тратимся на рекламу, помимо сайта и нескольких билбордов вдоль трассы I 10^[2], но такое чувство, что с каждым днем появляется все больше и больше людей. Возможно, сработало сарафанное радио. Или, может быть, это все положение дел в самом мире, может быть, сейчас у людей стало больше тягот, чем раньше.

Вентилятор на веранде окончательно вышел из строя, поэтому я вытаскиваю шнур из розетки и прячу его в прихожей. Как будто мало того, что людям приходится ожидать снаружи, где от жары могут расплавиться мозги; я просто не хочу дразнить людей ложной надеждой, что вентилятор снова вернется на место, неся с собой небольшое спасение от духоты. Виви нужно будет подыскать новый в следующий раз, когда она отправится в Волмарт^[3] неподалеку от Эль-Пасо. Или просто заставит поехать меня, так как последнее время именно я выполняю здесь большинство поручений. Я уже почти скучаю по школе, в это время Виви нанимает пару ребят из города на неполный день, чтобы выполнять дела по дому в течение недели.

Женщина из Оклахомы благодарно кивает, когда я наполняю ее стакан и предлагаю печенье. Она сидит на раскладном стуле, обмахивая себя порванной книгой в мягкой обложке.

– У вас есть предположения, сколько еще придется ждать? – спрашивает она меня, лихорадочно двигая книгой вперед-назад на случай, если вдруг я не поняла намек, что ей жарко. – Кажется, здесь ожидают слишком много людей.

Я пробегаюсь глазами по очереди. Перед ней чуть больше двух дюжин человек. Если их воспоминания относительно легкие, она бы могла попасть к отцу в конце дня. Но одного взгляда на тучного мужчину, стоящего почти в начале очереди, хватает, чтобы понять: это не тот случай. Утрата оставила след в глубоких морщинах на его лице, ее выдавали сутулые плечи и то, как тяжело он стоял, привалившись к веранде. Его боль просочилась слишком глубоко, чтобы быстро ее излечить. Похоже, у папы на это уйдет вся вторая половина дня и с десяток сосудов только на него.

– Сложно сказать, сколько это займет времени, – лгу я, помня правило Виви номер один, когда говоришь с гостями: никакой конкретики. Посетители сразу же раздражаются, если в итоге уходит времени больше, чем мы изначально говорили. – Мы уделяем столько времени, сколько необходимо, чтобы помочь людям забыть их страдания, но каждый человек индивидуален, и никогда точно не знаешь. Виви давала вам информацию о гостинице Тамбл, что вверх по дороге, когда вы регистрировались?

Женщина кивает, вытягивая шею:

– Да, она мне говорила. Я просто думаю… тут так жарко. Может быть, я могу зайти внутрь?

– Извините, мэм. В доме недостаточно комнат, чтобы вместить всех, и это не совсем честно выбирать по своему усмотрению, кому заходить. Но если вы хотите отдохнуть, можете отправиться в кондитерскую «Пэттис Пай» в центре города. Она находится в полутора милях вверх по главной дороге. Они готовят восхитительный пекановый пирог. Но если ваше имя назовут, пока вас не будет, нам придется перейти к следующему человеку из очереди.

– А вы не можете мне просто позвонить или что-то в этом роде?

– Нет, мэм, извините. Здесь мертвая зона. Вам придется добраться до соседнего города, чтобы поймать сигнал, а он в нескольких милях отсюда. Мы просто запустим следующего человека, чтобы не тормозить процесс. Но по вашему возвращению место сохранится. Не переживайте, у Виви железная дисциплина.

Она берет свой мобильный и щурится в экран.

– А как насчет того, чтобы отправить мне e-mail. У вас же есть Wi-Fi?

– Нет, мэм, – отвечаю я. Если бы Виви последовала моему совету и повесила знак, как я предлагала, мне бы не приходилось вести эти разговоры по сто раз на дню почти с каждым посетителем. – Ну, как я и сказала, здесь кругом мертвая зона. Интернет есть вниз по улице в библиотеке, но он может быть медленным. В некоторых магазинах есть Wi-Fi для обслуживания кредитных карт и всего в этом роде, но трафик очень ограничен.

Она смотрит на меня так, словно попала в другое измерение, что не так уж далеко от истины. Тамбл-Три – это такое захолустье, что даже телекоммуникационные компании не хотят с нами возиться. Вот почему большинство жителей нашего города не утруждают себя мобильными телефонами, я в том числе.

Гостья из Оклахомы возмущенно фыркает, и я следую дальше вдоль очереди, до того, как она начнет со мной спорить. Я уже видела таких, как она, – сначала ведут себя вежливо, но если ко второму дню они не попадут на прием, начинают требовать встречи с отцом и угрожают судом, если мы не позволяем им зайти в дом. Иногда приходится вызывать полицию, но обычно Виви удается их утихомирить своим фирменным взглядом, способным высосать всю душу, купоном на бесплатный кусок пирога в кондитерской «Пэттис Пай» и обещанием скорой встречи с отцом.

Когда все стаканы наполнены, поднос с печеньем опустел и все заверены в том, что они в конечном итоге попадут к отцу, я беру мусор с заднего двора и тащу его вверх по улице к мусорным бакам. Они находятся в четверть мили, но в такой день, как сегодня, кажется, будто я пересекаю границу. Солнце нещадно палит, и мне приходится останавливаться каждые несколько футов, чтобы стереть пот, попадающий прямо в глаза. Даже опунции^[4] покрываются испариной.

Мистер Льюис стоит у почтового ящика, проталкивая стопку конвертов в поржавевшее металлическое отверстие.

– День добрый, Люси! – говорит он, слегка кивая. – Вот это жара сегодня.

Это то, что он мне говорит практически каждый раз, когда меня видит. Хотя в Тамбл-Три больше ничего такого и не происходит, о чем бы можно было поговорить, кроме вездесущей жары, поэтому мне сложно его винить. В случае с мистером Льюисом это либо комментарии о погоде, либо новости о его сыне, Отисе, либо и первое, и второе. Но обычно все сразу.

– Да, сэр, – киваю ему в ответ. – Как у вас дела?

– Все хорошо. Даже очень. Несколько месяцев назад Отиса повысили до начальника полиции Тамбл-Три. Я тебе говорил? Мэр самолично его назначил. Вот так дела, да? Конечно же, я так горжусь своим мальчиком.

– Поздравляю. Это здорово. – Я не добавляю, что то же самое он мне говорил вчера. Я стараюсь не разрушать чужие иллюзии.

– Я считаю, что он будет прекрасно за всеми нами приглядывать. Он и обо мне отлично заботится с тех пор, как вернулся сюда.

– Конечно, – говорю я.

– Ну ладно, хорошего тебе дня. Передавай отцу от меня привет!

– Обязательно, мистер Льюис. И вам хорошего дня!

Он забирается в свой почтовый фургон, и я держусь на расстоянии, пока облако пыли, поднимающееся вслед за ним, не уляжется.

Я наконец-то добираюсь до мусорных баков и забрасываю внутрь мешки, вонь от которых вызывает рвотный рефлекс, после чего захлопываю крышку бака, чтобы быстрее отойти подальше от роя мух, поднявшегося в воздух. Я собираюсь идти домой, как вдруг мне на палец садится божья коровка.

Мое дыхание замирает.

Воспоминания наполняют меня.

Божья коровка, время идти в кровать.

Божья коровка, школьный автобус уже приехал.

Божья коровка, я люблю тебя больше, чем Техас. Больше, чем все звезды на небе.

Божья коровка, однажды мы с тобой отсюда улетим. Мы увидим мир. Мы оставим это место пыли и ящерицам.

Крошечные лапки щекочут кожу, пока божья коровка путешествует по «вершинам» и «долинам» моей руки. Интересно, это ощущается, как взобраться на горный массив? Может быть, моя рука для этой божьей коровки – это красная звезда на карте. Может быть, она тоже скучает по своей маме.

Воспоминания – забавная вещь. Те, что нам хочется сохранить, – блекнут, а те, что мы хотим забыть, – остаются с нами, пока отец не заберет их. Если бы нам было дано право выбора.

Божья коровка прокладывает свой путь вниз по моей ладони и далее по запястью. Я аккуратно ее подталкиваю и наблюдаю, как она летит навстречу солнцу. Надеюсь, она найдет новое приключение. Или, может быть, дорогу домой.

Я прокручиваю на пальце старое кольцо мамы, чувствую его тепло на своей коже, и мне приходит мысль: вместо того, чтобы возвращаться прямиком домой, отправиться в парк. Там особо ничего нет – лишь стол для пикника, качели из старой шины, подвешенные к жалкому подобию дерева. Но мама всегда приводила меня сюда, когда я была маленькой. Мы по очереди друг друга раскачивали, запрокидывали голову назад, пока небо и облака не расплывались перед глазами, и вот мы уже не были в этом пыльном пустынном приграничном городе. Мы кружились где-то далеко-далеко отсюда.

Под ногами хрустит гравий, пока я огибаю поворот, ведущий в парк. Пронзительный высокий смех нарушает тишину. Я замираю, как только дерево попадает в поле зрения, понимая, от кого исходит смех.

Мануэла сидит на качелях, болтает ногами. На ней нелепо короткие джинсовые шорты. Марко Ворман, сын Виви и племянник мэра, стоит позади нее, рукой держа качельные цепи. В животе взлетает целый рой божьих коровок при виде его улыбки. Она как изогнутый участок шоссе, где левая часть слегка длиннее правой. Вы подумаете, что, так как мы ходим в одну школу и Виви работает в Доме Воспоминаний, Марко и я теоретически должны хорошо знать друг друга. Вот только единственное, что я о нем знаю, – это то, как он и его друзья меня избегают.

– Марко, не надо! – верещит Мануэла так, что становится очевидным: на самом деле она хочет, чтобы он раскачал ее снова.

На его лице играет ехидная улыбка, когда он тянет за цепи, наклоняя Мануэлу в сторону, отчего шина начинается вращаться. Она, смеясь, запрокидывает голову назад, ее длинные темные волосы касаются пыльной земли. Мануэла сидит на месте мамы, словно оно принадлежит ей. Ненавижу.

Я разворачиваюсь и собираюсь уйти, чтобы они меня не увидели, но слишком поздно. Марко ловит мой взгляд и выпрямляется. Его кривая ухмылка исчезает. Мануэла замечает меня секундой позже и спускает ноги на землю, чтобы остановить качели.

– Люси, привет! – произносит она так, словно я ее старый друг, которого она давно не видела. Когда она улыбается, ее губы кажутся ярко-алым пятном на фоне голубого неба. Становится настолько очевидно, почему такие как Марко и Мануэла не хотят со мной общаться и зависать. Она – это Новый Орлен весной – фейерверки цветов, украшающие подоконники. А он – это шумные улицы Нью-Йорка, огни, вспыхивающие в миллионах направлений одновременно. А я – это Тамбл-Три. Марфа. Луккенбах. Каждый маленький городок от этого места и до самой Оклахомы.

– Привет! – отвечаю несколько запоздало. Я внезапно осознаю, какими же, должно быть, острыми кажутся мои колени, выглядывающие из-под шорт. – Извини, я не сразу поняла, что здесь кто-то есть. Я просто мусор выбрасывала.

За секунду до того, как до меня доходит, насколько глупо это звучит, Мануэла прыскает со смеху.

Не то чтобы Мануэла вредная или плохая – она точно такая же, как и остальные ребята в школе. Им нравится, что Дом Воспоминаний выделяет Тамбл-Три на фоне других городов, расположенных вдоль пустынного участка трассы ведущей к Эль-Пасо. Он и есть причина, по которой люди здесь останавливаются. Но я все слишком хорошо понимаю, чтобы принять их вежливые улыбки и вопросы «как дела» за дружбу. Они думают, я считаю себя лучше них, потому что все время говорю о том, что хочу уехать.

Так вышло, что во времена учебы в средней школе кто-то пустил слух, что я могу стащить мысли из головы без разрешения, и этот миф укоренился, поэтому большинство из них обходят меня стороной. Что меня вполне устраивает. Я не планирую задерживаться в этом средоточии пыльных бурь настолько долго, чтобы мне понадобились друзья. Пожалуй, они бы только все усложнили. Потому что сразу же после окончания школы я отправлюсь в путь. И может быть, однажды я построю свой собственный Дом Воспоминаний где-то далеко отсюда, где-то в Портленде или Нашвилле. А Тамбл-Три может катиться пыльным облаком куда подальше, мне все равно.

Вот только я никак не могу игнорировать тихий шепот, скрипящий в моей голове: «А что, если ты не можешь забирать воспоминания? А что, если ты ничем не отличаешься от Марко и Мануэлы и всех остальных, запертых в этом пыльном городке?»

Я сглатываю комок в горле, пытаясь отогнать эти мысли.

– Так как проходит твое лето? – спрашивает Марко. Он смотрит на меня так, словно его действительно заботит мой ответ. – Тебе наконец удалось забрать воспоминания?

Он говорит без скрытого подтекста или насмешки, но мои щеки горят, словно от пощечины. Потому что это очень странный вопрос. Видит ли он неудачу, которая отражается на моем лице? И откуда он вообще знает? Я пытаюсь припомнить, говорила ли я ему о планах на лето до окончания школьного года. Но это нелогично. С чего бы мне говорить с Марко Ворманом? А что еще более интересно, с чего бы Марко Ворману говорить со мной? Должно быть, Виви ему рассказала.

Затем я вновь испытываю нервозность, и лишь на секунду у меня перед глазами проносится образ, как я сижу рядом с Марко на ланче, мы оба смеемся, склонившись друг к другу, его рука легко лежит на моей коленке. Сидим вместе, как будто мы не просто друзья.

Но это все неправильно. Как и все другие в этой пустоши, Марко соблюдает дистанцию. И совсем не важно, что он один из немногих людей, к которым я не прочь быть немного поближе. Что делает меня такой же идиоткой, как и все остальные девчонки, что липнут к нему, – девушки типа Мануэлы. Марко совсем из другой категории парней. Он создан для мест, далеких от Тамбл-Три: может быть, для Сан-Франциско или Лос-Анжелеса. Тех, где музыка, огни и шум океана.

Спустя какое-то время до меня доходит, что они оба таращатся на меня, а я так и не ответила на его вопрос. Нужно отдать должное, Марко выглядит скорее обеспокоенным, чем напуганным. Мануэла же отошла назад, чтобы между нами стало больше пространства, словно она верит слухам, что я могу покопаться в ее голове на расстоянии.

Мне нужно уходить, пока я еще больше не поставила себя в неловкое положение.

– Мне нужно идти, – говорю я им. – Мне пора возвращаться.

Я не жду, что они что-то скажут, поэтому разворачиваюсь и бегу домой. Может быть, так я выгляжу еще более странно, но, по крайней мере, мне не нужно будет больше встречаться взглядом с Марко.

Только что он смотрел на меня так, будто видел мою душу. Будто он знает, что я грежу картами, дорогами и далекими городами.

Он знает.

А это совершенно не поддается логическому объяснению.

4

Когда я добираюсь до дома, Виви мне говорит, что ей нужно уйти пораньше из-за предстоящей встречи с братом, мэром города. Это значит, что именно мне предстоит в конце дня сообщать всем посетителям о том, чтобы они приходили завтра.

Дама из Оклахомы косится на меня так, словно между нами существует своего рода соглашение. Несколько человек жалуются из-за долгого ожидания. Но большинство посетителей побрели без особых причитаний – вероятно, в гостиницу «Тамбл», – устало перебирая ногами под грузом всего, что они надеются забыть. Когда к вечеру все они расходятся, я складываю коробки с заключенными в сосуды воспоминаниями на веранду для последующего их выноса. Отец платит нескольким городским, чтобы они каждую ночь выносили их и закапывали в пустыне. Должно быть, тысячи нежеланных мыслей погребены в землях Тамбл-Три и спрятаны от людских глаз, чтобы никто случайно не открыл сосуд и не выпустил эти воспоминания на себя.

Я перемещаю один из сосудов и подношу его к свету, изумляясь чуду, которое совершает мой отец. Верю, скоро и я буду его совершать. По крайней мере, надеюсь на это. Внутри емкости воспоминание кружится в водовороте. Выглядит как мерцающий туман с более плотным темным облаком в центре, пульсирующим, словно сердце. Отец считает, что темная часть – это грусть.

Именно прапрапрапрадедушка Миллер обнаружил, что мы способны вытягивать воспоминания из людей. До этого нам предшествовала череда слушателей и эмпатов. Люди приходили за сотни миль только для того, чтобы поделиться своими чувствами с нашей семьей. Они говорили, что им становилось намного лучше после того, как они выплескивали все свои печали. Но только после того, как прапрапрапрадедушка Миллер переехал в Тамбл-Три, он стал полностью убирать тягостные вспоминания. Никто в действительности не знает, почему или как он стал это делать. Может быть, зной пустыни помог воспоминаниям принять физическую форму. Или, возможно, собственные печали прадеда Миллера проявили этот дар; папа рассказывал, что он пришел в эти места после Гражданской войны в надежде сбежать от собственных тяжелых мыслей. Так или иначе, дар был рожден, а Дом Воспоминаний стал нашим семейным наследием. Иногда мне кажется, что я лопну от гордости при мысли о том, скольким людям мы помогли за все эти годы.

Я помещаю сосуд обратно в коробку и закрываю крышку. Затем подметаю веранду, ставлю обратно вдоль стены дома раскладные стулья и намереваюсь почистить уборную перед возвращением домой.

Папа уже отключился на диване.

Я стаскиваю вязаный шерстяной плед со шкафа и накидываю на него, затем осторожно чмокаю его в лоб.

– Спокойной ночи, пап.

У него дергается нос, но в остальном он неподвижен, словно глыба.

Поднимаюсь по лестнице, добираюсь до своей комнаты и забираюсь на кровать, беру мамин альбом с ночного столика, где его законное место. Что-то падает на пол, и я наклоняюсь, чтобы поднять.

Это подвеска. Я подношу ее ближе, наблюдая за игрой света. Вещь простая, но красивая: тонкая цепочка с золотым кулоном в виде звезды. Должно быть, кто-то обронил, пока стоял в очереди, а я забыла, что принесла подвеску сюда для сохранности. Тем не менее никто ее не искал. А если за ней и придут, ничего плохого ведь не случится, если я в ней похожу какое-то время, чтобы она снова не потерялась, ведь так? Я застегиваю ее вокруг шеи. Есть что-то успокаивающее в том, как кулон лежит точно во впадинке между ключиц, словно так и было задумано.

Я беру в руки мамин альбом с вырезками и фотографиями из всех ее дорожных путешествий. Просматриваю странички, истончившиеся от моих бесчисленных пролистываний. Останавливаюсь на фотографии мамы, где она стоит перед своим старым Бьюиком^[5]. Она обнимает за плечи женщину, от шеи до запястий покрытую татуировками. Под фото – поблекшая запись, небрежно выведенная маминой рукой: Сан-Франциско, Калифорния, день 32.

Сан-Франциско всего лишь в 1283 милях отсюда, но судя по маминым фотографиям и сувенирам, он словно находится на луне. У нее есть фотографии татуированных рук, пирамидообразных небоскребов, стен с граффити. Снимки ярких домов в викторианском стиле и трамваев, с пыхтением взбирающихся на невообразимые холмы. Мама запечатлена на всех снимках: иногда она стоит рядом с людьми, с которыми познакомилась в дороге, а иногда и одна, но всегда с широкой улыбкой и темными распущенными волосами, выглядя как нечто прекрасное и необузданное.

– В мире так много всего, что можно увидеть, – всегда говорила она. Ее губы изогнулись бы в улыбке. – Однажды мы увидим весь мир, моя Божья коровка. Мы оставим это место пыли и ящерицам, а затем найдем себе новый дом далеко-далеко отсюда.

На девяносто пятый день своего дорожного путешествия по стране мама проезжала Тамбл-Три, намереваясь остановиться здесь только на ночь, чтобы увидеть Дом Воспоминаний и познакомиться с человеком, который лечит душевные страдания. Но когда она встретила папу, одна ночь превратилась в дни, а дни – в недели. Мама, которая никогда не задерживалась где-то достаточно долго, чтобы назвать какое-то место домом, влюбилась в человека, который толком и не бывал за пределами маленького городка, где он вырос. Когда мама узнала, что беременна мной, она отложила свой альбом путешественника. Думаю, вот так любовь и меняет людей.

Когда я была маленькая, мы совершали небольшие поездки по Техасу, но никогда не решались уехать слишком далеко от Тамбл-Три. Всегда было что-то, что заставляло нас вернуться: то школа, то работа, то еще какое-нибудь дело. До лета, когда мне исполнилось одиннадцать лет. Отец собирался остановить прием в Доме Воспоминаний на целый месяц, и мы должны были поехать через всю страну прямиком через Техас в Луизиану, затем во Флориду, где бы я наконец-то смогла увидеть океан.

Если бы мама не погибла в автокатастрофе до наступления лета.

Когда у меня будет своя машина, я продолжу путешествие с того места, где она остановилась. Я поеду в Сан-Франциско, чтобы посмотреть на трамваи и Викторианские дома, на невероятные холмы. Потом я направлюсь обратно на юго-восток к Новому Орлеану и продолжу путь, пока не доберусь до пляжей Флориды, так, как мы и планировали. Мы с отцом оставим Дом Воспоминаний, оставим Тамбл-Три вместе с его вечной пылью, зноем и ящерицами. И мы не остановимся до тех пор, пока не увидим все и пока карта на моем потолке не будет заполнена красными звездочками, а мамин альбом путешественника не будет переполнен нашими новыми фотографиями, билетиками и сувенирными спичечными коробками.

Я непроизвольно улыбаюсь, когда представляю жизнь, где есть только я, папа и бесконечная дорога.

Я не помню, как уснула, но просыпаюсь некоторое время спустя от звука спорящих голосов, доносящихся снизу. Сначала мне кажется, будто это происходит во сне. Но потом, когда глаза привыкают к темноте, я замечаю свет, льющийся сквозь щель между полом и дверью спальни.

До меня доносится «тс-с», затем нечто очень похожее на «ты ее разбудишь».

Часы на ночном столике показывают 00:39. Кому понадобилось прийти в такое время?

Я выскальзываю из-под легкого одеяла и ставлю ноги на половицы, осторожно, чтобы они не издали протяжный скрип. Это как попытка пройтись по батуту, не подпрыгнув. Но мне удается. Затем я на цыпочках крадусь вниз к лестничной площадке, чтобы лучше расслышать разговор.

Светильник внизу отбрасывает столб света на лестницу. Я протискиваю голову между лестничных перил и выглядываю. Отсюда мне удается увидеть мэра Вормана, расположившегося на веранде.

Несмотря на то что сейчас полночь, он выглядит так, словно тяжело работал: шляпа фирмы «Кархарт» опустилась почти на глаза, рукава закатаны по локоть, а пот градом струится по обоим рукам. Что мэр так усердно делал в такой поздний час, вне моего понимания. Но самое странное во всем этом, что на нем солнечные очки, хотя вокруг кромешная тьма. Но если подумать, я вообще никогда не видела его без солнечных очков.

Он дергает себя за бороду. Его грубая, загорелая, привыкшая к солнцу кожа напоминает мне ящериц, прячущихся в тенистых участках вдоль трассы. Он сам выглядит как что-то рожденное пустыней: толстокожий, жаждущий и решительный.

По спине пробегает дрожь. Мэр всегда был безукоризненно вежлив по отношению ко мне, но все же есть в нем что-то странное, не могу понять что.

Он криво улыбается, и на мгновение кажется, что передо мной его племянник Марко в более зрелом возрасте.

– Это не займет много времени. – Произносит он скрипучим, низким голосом. – Я доставлю тебя домой в течение часа. Только к шахтам и обратно. Ты можешь поехать со мной.

– На этой неделе это уже четвертый раз. Мы договаривались на два – это все уже выходит из-под контроля.

– Поступил еще один большой заказ. Мы приняли. Планы поменялись.

– Перестань, давай не сегодня. Я не…

– Чарли, давай не будем. Ты пойдешь со мной, потому что мы оба знаем, что произойдет, если ты откажешься. Давай покончим со всем этим.

После продолжительной паузы следует тяжелый вздох отца. Затем раздается скрип открывающейся гардеробной.

– Дай хоть обувь надену.

Свет выключается, и тень моего отца следует за мэром Ворманом на улицу. Через несколько минут слышится шум заведенного автомобиля.

Почему мэр хочет, чтобы мой отец поехал с ним в шахты посреди ночи? И что он имеет в виду под «мы оба знаем, что произойдет, если ты откажешься»?

Волоски на руках встали дыбом. Этот момент мне кажется смутно знакомым: все, вплоть до колючей древесины, впивающейся в бедра и ощущения холодных перил на щеках.

Будучи ребенком, я частенько сидела на лестнице и слушала, о чем говорят родители, в то время как они думали, что я сплю. Мама говорила о поездках, путешествиях, о том, чтобы уехать из Тамбл-Три. Отец как всегда обещал ей, что это произойдет, когда я стану постарше, может быть, когда закончу школу или когда станет меньше дел. Иногда я слушала их голоса так долго и внимательно, что в итоге засыпала, прислонившись лицом к деревянным перилам, пока кто-то из них не обнаруживал меня и не относил назад в кровать.

Но это… совсем другое. Мамы нет. И что, если папа в беде?

До шахт двадцать минут, если ехать на велосипеде, а если крутить педали очень быстро, то пятнадцать. Я могу проследовать за ними и вернуться до того, как кто-то поймет, что я ушла. Этого достаточно, чтобы убедиться в безопасности отца и узнать, что привело мэра в такой поздний час.

Не давая самой себе времени на отговорки от этой авантюры, я направляюсь в комнату, чтобы натянуть на себя кроссовки и джинсы. Затем поворачиваюсь к гардеробу и хватаю темную рубашку с длинным рукавом и бейсболку.

Маскировка. Вот так будет лучше.

Я останавливаюсь почти у порога.

Странно над этим задумываться, но лучше, чем что?

Я качаю головой и хватаю ключи. Мне лучше поспешить.

Ночь не такая удушливо-жаркая по сравнению с днем, но кондиционеры также работают на полную мощность.

От света месяца, мерцающего высоко на небе, деревья выглядят как ряд огромных фигур. Звезды подмигивают мне свысока, словно им известно что-то, что скрыто от меня. Вдалеке лают собаки.

Когда я кручу педали, гравий ударяется о мои лодыжки. Я еду по нашей извилистой подъездной дорожке, пока она не сворачивает на главную дорогу, затем направляюсь на запад в сторону шахт. Ночь черная, кругом мертвая тишина, не доносится ни звука, кроме шороха снующих ночных животных, прячущихся меж теней опунций и кипарисов. Я включаю фонарик и наклоняю его под углом, чтобы свет падал на дорогу. Хоть я и могу добраться до шахт с закрытыми глазами, это не значит, что я хочу.

За пределами города, вероятно, даже и не знают, что эти шахты существуют: нет ни одного указателя на ведущий к ним поворот, и если не смотреть особенно внимательно, то с высокой вероятностью можно ошибочно принять этот съезд за пыльную дорожку, ведущую в пустыню. Отсюда придется проехать еще около мили, пока наконец-то не доберешься до пыльной парковочной площадки. Разрушенной неухоженной дороги достаточно, чтобы отпугнуть любопытных от этого места.

Я притормаживаю, чтобы не пропустить съезд, щурюсь, пока не нахожу пыльный отпечаток следов шин, уходящих с главной дороги. Стараюсь объезжать кустарники, прорастающие между следами шин; и мне приходится еще больше замедлить движение, чтобы ориентироваться по следам. Тонкий лучик света, исходящий от моего фонарика, едва ли может пробиться сквозь непроглядно-черную, пустынную ночь.