Дом Цепей

– Дерзкий парень, – сказал он. – И весьма самоуверенный.

– Ты чересчур веришь в этих теблоров, – возразила ему Син’балла («Лишайник-вместо-Мха», она же Сибалла Безродная). – Теблоры! Они ничего не знают, даже своего истинного имени.

– Радуйся, что не знают, – прохрипел Бер’ок.

Из-за сломанной шеи и свернутой набок головы ему пришлось повернуться всем телом, чтобы увидеть Лики-на-Скале.

– Как-никак, Син’балла, – продолжал Бер’ок, – у тебя есть собственные дети, и они несут в себе истину. А для всех остальных… что ж, пусть утраченная история таковой и остается. Нам это только на руку. Их неведение – самое грозное наше оружие.

– Мертвый Ясень говорит правду, – поддержал его Уриал. – Знай они о своем наследии, нам никогда бы не удалось настолько извратить их веру.

Син’балла презрительно передернула искалеченными плечами.

– Когда-то, Уриал, ты возлагал надежды на некоего Палика. Ты говорил, что перед моими детьми открывается блистательная дорога. Но он потерпел поражение, этот Палик.

– Здесь наша вина, а не его, – прорычал Харан’ал. – Мы были слишком нетерпеливы и очень надеялись на свою силу. Сами знаете, чего нам стоило разрушение старой клятвы.

– И что мы получили взамен, Летний Олень? – спросил его Тек Ист. – Новый хозяин дал нам жалкие крохи.

– А чего ты от него ожидал? – спокойно, без малейшей издевки, осведомился Уриал. – Он, как и мы, оправляется от ран и потрясений.

– Стало быть, Замшелая Кость, ты веришь, что внук Палика пробьет нам путь к свободе? – послышался вкрадчивый голос Эмроты.

– Верю.

– А если мы и на этот раз обманемся?

– Тогда мы начнем снова. Далисса носит в своем чреве ребенка от Байрота.

– Еще целых сто лет ждать! – болотной змеей прошипела Эмрота. – Вот же проклятые долгожители! Ненавижу теблоров!

– Всего каких-то сто лет. Пустяки.

– Кому пустяки, а кому и нет, Замшелая Кость! И ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.

Уриал поглядел на Эмроту. Как же метко их подругу прозвали Клыкастой Скелетицей! Особенно если вспомнить ее пристрастия одиночницы и ненасытный голод, который в те давние времена и стал причиной поражения всех семерых.

– Наступил год моего имени, – продолжал Уриал. – Есть ли среди нас те, кто водил народ теблоров дальше и дольше моего? Может, ты, Клыкастая Скелетица? Ты, Лишайник-вместо-Мха? Или ты, Деревянная Нога?

Все молчали. Наконец Мертвый Ясень издал странный звук, похожий на негромкий смех.

– Подражая Красному Мху, мы молчим. Путь обязательно откроется. Так пообещал нам новый господин. Он обретет свою былую силу. На счету воина, которого избрал Уриал, уже несколько десятков душ. Между прочим, теблорских душ. И не забывайте: Палик странствовал к Серебряному озеру в одиночку. А вместе с Карсой туда отправятся два смелых и искусных воина. Если даже он погибнет, Делюм и Байрот продолжат начатое им.

– Байрот слишком умен, – язвительно возразила Эмрота. – Он очень похож на своего дядю – отца Карсы. Что еще хуже, парень себе на уме. Байрот только делает вид, что следует за Карсой, а сам, как говорят у теблоров, держит руку у него на спине.

– Не волнуйся, я тоже держу руку на спине у Байрота.

Уриал поднял голову к небу.

– Уже почти стемнело. Пора возвращаться в нашу гробницу… Клыкастая Скелетица, будь как можно ближе к младенцу во чреве Далиссы.

– Даже сейчас она сосет мою грудь, – заверила его Эмрота.

– Она? Так это девочка?

– Только внешне. А внутри это не девочка и вообще не ребенок.

– Хвалю.

Семь призрачных фигур ушли в землю. Над поляной мигали первые звезды. Они глядели вниз, на то место, где никогда не жили боги. Да и не могли жить.

Родное селение Карсы стояло на каменистом берегу Ладерии. Река эта начиналась где-то в горах и стремительно неслась по долине, поросшей хвойными лесами, торопясь к далекому морю. Даже в самые жаркие дни вода в Ладерии была обжигающе студеной. Уриды строили свои жилища на каменных фундаментах, а стены возводили из кедровых бревен. Горбатые соломенные крыши покрывал густой слой живого мха, создающего дополнительное тепло зимой. Вдоль берега стояли решетки из жердей, на которых сушилась и вялилась рыба. Часть леса жители селения вырубили, устроив пастбища для своих лошадей.

Сквозь пелену речного тумана просвечивало оранжевое пламя костра. Дом Карсы был уже совсем близко. На поляне виднелись неподвижные силуэты отцовских коней. Они не нуждались в загонах, ибо единственной опасностью для лошадей были захватчики из чужих племен. Горные волки и другие звери давно научились обходить этих могучих животных стороной. Случалось, в долину забредали бурые медведи, но таких гостей больше занимала идущая на нерест семга. С лошадями и собаками, не говоря уже о людях, медведи предпочитали не связываться.

Отца Карса увидел на площадке, обнесенной частоколом. Синиг возился с Бураном – лучшим своим скакуном. Еще издали юноша ощутил жар, исходящий от конского тела.

Синиг продолжал невозмутимо скрести бок Бурана.

«Он как будто забыл, что я отправляюсь в поход!» – с горечью подумал Карса.

– Красный Глаз так и бегает в табуне, словно жеребенок, – с упреком бросил он отцу. – Неужели ты не хочешь помочь своему сыну?

– Я уже говорил тебе: Красный Глаз слишком молод для такого похода, – не поднимая головы, ответил Синиг.

– Но это мой конь, и я все равно поеду на нем.

– Нет, Карса. Красный Глаз недостаточно объезжен. Он еще не научился самостоятельности, а потому будет заглядываться на лошадей Байрота и Делюма. Поверь мне: сидеть на таком коне – все равно что сидеть на колючем кусте. Вы только возненавидите друг друга.

– Мне что же, идти пешком?

– Нет, сын мой. Я отдам тебе Бурана. Я нарочно немного погонял его и не стал снимать упряжь. Поторопись, пока конь не остыл.

Карса оторопел. Такого он от отца не ожидал. Молодой воин поспешил к дому. Синиг предусмотрительно пристроил его дорожный мешок над дверью, чтобы тот не отсырел от росы. Там же висел заботливо смазанный меч из кровавого дерева. Полюбовавшись на меч – на его широкое лезвие, где отец заново нарисовал боевые узоры уридов, и на большую, оплетенную кожей рукоятку, – Карса прикрепил оружейную перевязь к поясу. Мешок обычно прицепляли к особому кольцу на стремени, и всадник удерживал его своими коленями.

Теблоры ездили без седла, усаживаясь ближе к лошадиной гриве. Опорой им служили высокие стремена. В числе трофеев, захваченных у низинников, были и конские седла. Подумать только, эти дети даже ездили по-дурацки, перенося всю тяжесть на спины своих низкорослых лошадок. Откуда им знать, что у настоящего боевого скакуна задние ноги – тоже оружие? Чтобы конь мог давить и топтать врагов, его спина должна оставаться свободной. Сидя ближе к шее, всадник лучше сумеет защитить своего четвероногого товарища от ударов мечом или копьем.

Карса вернулся к отцу. Предчувствуя дорогу, Буран нетерпеливо перебирал ногами.

– Байрот и Делюм ждут тебя возле брода, – сказал сыну Синиг.

– А Далисса?

Карса не видел выражения лица собеседника. Голос Синига, как всегда, звучал ровно, будто сын спрашивал его о чем-то обыденном.

– После того как ты ушел к Ликам-на-Скале, Далисса благословила Байрота.

– Она благословила… Байрота? – переспросил ошеломленный Карса.

– Да.

– Похоже, я ошибался в ней.

Карса и сам удивился, с каким трудом давалось ему каждое слово.

– Не стоит ожидать от женщины слишком многого, сын мой.

– А ты, отец? Ты дашь мне свое благословение?

Синиг вручил сыну вожжу (уридские всадники не признавали двойных поводьев) и отвернулся.

– Палик уже благословил твой поход. Довольствуйся этим.

– Но Палик – не мой отец!

– Я это знаю, – немного помолчав, сказал Синиг.

– Еще раз спрашиваю: ты благословишь меня?

– Что я должен благословлять, сын? Семеро богов – это лживая сказка. Слава, которую ты намерен завоевать, для меня ничего не значит. Неужели я должен радоваться тому, что ты станешь убивать детей? Или гордиться, когда ты вернешься, обвешанный трофеями? Палик уже в таком возрасте, когда только и остается, что жить воспоминаниями юности. Какие слова дед говорил тебе, давая свое благословение? Он желал тебе превзойти его подвиги? Вряд ли. Поразмысли внимательно над его словами, и ты поймешь, что Палик больше благословлял себя, нежели тебя.

– Дед сказал мне: «Палик, проложивший путь, по которому ты двинешься, благословляет твой поход».

Синиг снова ненадолго умолк, а когда заговорил, Карсе показалось, что он видит во тьме горькую отцовскую улыбку.

– Так я и думал.

– Будь жива мама, она бы меня благословила, – обиженно протянул юноша.

– Это обязанность любой матери. Да, она благословила бы тебя и осталась бы ждать с тяжестью на сердце… Не теряй времени, сын. Отправляйся. Товарищи уже заждались тебя.

Скрежетнув зубами, Карса забрался на широкую конскую шею. Жеребец замотал головой и зафыркал.

– Буран не любит гневливых всадников, – донесся из темноты голос Синига. – Успокойся, сын мой. Злость – никудышная спутница.

– Боевой конь, который боится гнева наездника, – это посмешище! Но ничего, Бурану придется привыкнуть к новому хозяину!

Не простившись с отцом, Карса развернул коня и понесся к речному броду.

Путь его лежал мимо четырех поминальных столбов, поставленных в память о братьях и сестре Карсы, которых принесли в жертву Семерым богам. Столбы эти называли «кровавыми». В отличие от других отцов, Синиг даже не потрудился их украсить. Он ограничился лишь тем, что вырезал на столбах имена трех своих сыновей и одной дочери, отданных Ликам-на-Скале, и слегка помазал письмена собственной кровью. Первый же дождь смыл ее следы. Столбы других семей украшали перья и затейливые веревочные узоры. Символы памяти о детях Синига обвивали ползучие растения, а плоские вершины столбов покрывала густая корка птичьего помета.

Карса считал, что его братья и сестра достойны лучшего. Он решил, что будет выкрикивать их имена, убивая врагов. Его голос станет их голосом. Эта мысль понравилась юному воину. Пора уже ему взять на себя заботу о роде и исправить последствия отцовского небрежения.

Тропа сделалась шире. Теперь она вилась между пнями и кустами можжевельника. У спуска к броду горел костер. Подъехав ближе, Карса увидел двоих всадников. Чуть поодаль стояла… Далисса, закутавшись в меховую одежду. Она не только благословила Байрота Гилда, но еще и пришла проводить его!

Карса пустил коня неторопливым шагом. Главным в их походе будет он. Пусть Байрот и Делюм знают об этом с самого начала. Что мешало им вместе с ним отправиться на священную поляну и преклонить колени перед Ликами-на-Скале? Его спутников, похоже, устраивало положение ведомых. А Далиссу? Может, он держался с ней слишком отрешенно? Но такова участь тех, кто повелевает другими, и Далисса должна бы это понимать.

Карса остановился и замер.

Из всех троих Байрот был самым низкорослым, зато самым широкоплечим. С раннего детства он обладал поистине медвежьей силой. Вот и сейчас Гилд сидел, выставив вперед плечи, и ухмылялся.

– Достойное начало похода, брат! – пробасил он, обращаясь к Карсе. – Ты никак украл отцовского коня?

– Ошибаешься, Байрот. Я ничего не воровал. Синиг сам отдал мне Бурана, присовокупив к этому свое благословение.

– Похоже, сегодня настоящий вечер чудес. А может, когда ты был на поляне, сам Уригал спустился со скалы и поцеловал тебя в лоб?

Далисса хмыкнула.

«Если бы Уригал спустился на землю к смертным, он бы сразу понял, кто из нас с какими намерениями отправляется в поход», – подумал Карса. Он не стал отвечать приятелю, а обратился к Далиссе:

– Ты благословила Байрота?

Девушка неопределенно пожала плечами.

– Печально, что у тебя не хватает смелости ответить напрямую.

Далисса ничего не сказала, но бросила на него взгляд, полный неподдельной ненависти. Гнев девушки заставил Карсу улыбнуться.

– Звездное колесо начало свой бег по небу, – сказал он, обращаясь к Делюму и Байроту. – В путь, соратники.

Однако Байрот не стал произносить ответных слов, как того требовал ритуал.

– Негоже, брат, выставлять наружу свою ущемленную гордость, – с упреком произнес он. – Когда мы вернемся, Далисса станет моей женой. Ударяя по ней, ты ударяешь и по мне.

Ни один мускул не дрогнул на лице Карсы.

– Знай, Байрот: я наношу удары там, где считаю нужным, – отрешенно, как истинный воитель, ответил он. – Утрата мужества подобна заразной болезни. Похоже, благословение Далиссы обернулось для тебя проклятием. У тебя появились сомнения? Давай разрешим их сейчас, пока мы еще не выступили в поход.

Байрот медленно подался вперед.

– То, что меня заботит, Карса Орлонг, не помешает мне сражаться.

– Рад это слышать, Байрот Гилд. Звездное колесо уже двинулось по небу. Пора и нам выезжать.

Байрот нахмурился. Похоже, он сказал не все, что намеревался, однако продолжать не стал. Он улыбнулся и сразу стал прежним Байротом. Взглянув на Далиссу и кивнув, будто подтверждая нечто, известное только им обоим, он произнес традиционные слова ритуала:

– Звездное колесо указывает нам путь. Веди же нас, воитель, к славе.

– Веди же нас, воитель, к славе, – подхватил Делюм, до этого не раскрывавший рта.

Карса ехал впереди. Их путь к славе пролегал мимо родного селения. Старейшины племени были против этого похода, а потому никто из соплеменников не вышел проводить троих воинов. Карса не сомневался: сородичи все равно слышат сейчас отчетливый цокот копыт. Когда-нибудь они еще пожалеют, что послушались старейшин и пропустили сей незабываемый миг. Юноша бы дорого дал, если бы сейчас их отъезд видела не только Далисса. Увы, даже Палик не появился.

«И все равно я чувствую, что за нами наблюдают. Возможно, это Семеро богов. Или один только Уригал, едущий на звездном колесе по небу и внимательно глядящий вниз. Слушай меня, Уригал! Я, Карса Орлонг, убью во славу тебя тысячу детей! Тысячу их душ я брошу к твоим стопам!»

Где-то заскулил пес, ворочаясь в беспокойном сне.

Карса и не подозревал, чье присутствие он ощутил на самом деле. На северном склоне долины, у самой кромки леса, двадцать три пары глаз молча следили за движущимися всадниками. Призрачные фигуры, застывшие среди широколиственных деревьев, сливались с ночной темнотой. Всадники уже скрылись за изгибом тропы, ведущей на восток, а эти странные провожающие по-прежнему глядели им вслед.

Существа эти родились уридами и были принесены соплеменниками в жертву. Те, кто провожал сейчас Карсу, Байрота и Делюма, приходились им родными братьями и сестрами. Когда каждому из детей шел четвертый месяц, матери пожертвовали их Ликам-на-Скале. Под вечер младенцев приносили на поляну и оставляли перед скалой. К утру следующего дня они исчезали. Уходили к новой матери.

Да, они становились детьми Сибаллы и оставались таковыми до сих пор. Сибалла Безродная – единственная, у кого не было собственного клана. И тогда богиня создала свое, тайное племя, собрав туда ребятишек из остальных шести. От приемной матери они узнали о живущих неподалеку сородичах, с которыми их связывали кровные узы. Однако у детей Сибаллы было особое предназначение.

Богиня называла свое тайное племя Обретенными, и сами они тоже именовали так друг друга. Соплеменникам и в голову не приходило, что принесенные в жертву дети не погибли, а находятся рядом с ними. Впрочем, кое-кто, возможно, об этом и догадывался. Например, Синиг, отец Карсы, относившийся к поминальным столбам с безразличием, если не сказать с пренебрежением. Пока дело не шло дальше догадок и предположений и пока смертные держали это при себе, они не представляли для Семерых богов особой опасности. В иных случаях – как это было, например, с матерью Карсы – приходилось вмешиваться и действовать весьма решительно.

Разумом двадцать три Обретенных понимали, что провожают в поход своих родных братьев, однако сердцем они этого не чувствовали. Впрочем, последнее обстоятельство совершенно их не тревожило.

– Из троих вернется только один, – сказал старший брат Байрота.

– И мы это увидим, – пожав плечами, отозвалась сестра-близнец Делюма.

– Должны увидеть.

У всех Обретенных был общий телесный изъян – отметина Сибаллы. Их лица были обезображены шрамом, тянущимся от левого виска до нижней челюсти. Шрам уродовал не только кожу, но и мышцы, отчего с левой половины их лиц не сходила вечная презрительная гримаса. Он же влиял и на особенности голосов, делая их одинаково бесстрастными. А может, шрам был тут ни при чем: просто дети Сибаллы подражали интонациям своей матери.

Равнодушие, с каким были произнесены слова надежды, превратило их в ложь. Почувствовав это, Обретенные умолкли.

«Из троих вернется только один», – мысленно повторяли они.

Быть может, вернется.

Отец Синига вошел в хижину, где его сын стоял возле очага, помешивая варившуюся там похлебку. Синиг услышал знакомое шарканье старческих ног, сопровождаемое стуком палки.

– Так ты благословил своего сына? – резко, словно бы даже с упреком, поинтересовался Палик.

– Я отдал ему Бурана, – ответил Синиг.

– Зачем? – осведомился дед Карсы, умудрившись вложить в одно слово презрение, недовольство и тревогу.

Синиг так и не повернулся к отцу. Палик с трудом доковылял до ближайшей к очагу скамьи.

– Буран заслужил право последнего сражения. Я был бессилен ему помочь, потому и отдал Карсе.

– Так я и думал. – Палик с кряхтением опустился на скамью. – Ты позаботился о коне, но не о сыне.

– Есть хочешь? – спросил Синиг.

– Не откажусь.

Синиг потянулся за второй миской. Старик не видел горестной улыбки, промелькнувшей на лице сына.

– Карса всегда знал, что сражаться – не в твоих правилах, – проворчал он.

– Карса отправился в поход не ради того, чтобы пристыдить меня. Ему не давала покоя твоя слава, отец.

– К счастью, мальчишка понимает, что такое великая слава. Он вынужден продолжать мое, а не твое дело. И тебе не стыдно, Синиг? Ты – словно приземистый куст, выросший между двумя высокими деревьями. Потому-то Карса всегда и тянулся ко мне. Или ты злишься и негодуешь, что сын не похож на тебя? Я растил тебя настоящим воином, и не моя вина, если ты стал таким, какой есть.

Синиг наполнил обе миски и одну из них подал отцу.

– Шрам вокруг старой раны ничего не чувствует.

– Ты давно провозгласил безразличие своим достоинством. Но на самом деле это не так.

Синиг с улыбкой пододвинул к столу другую скамью и сел сам.

– Может, ты снова начнешь рассказывать мне о своем походе? О чем ты будешь говорить? О беззащитных детях, которых убивал? О женщинах, разрубленных надвое кровавым мечом? О пылающих домах и хлевах, о том, как в огне заживо гибли люди и скот? И тогда в твоих глазах вновь вспыхнут отблески тех давних пожаров. Давай, отец, вороши пепел прошлого.

– Ты поносишь дни былой славы, поскольку до сих пор говоришь голосом той проклятой женщины!

– Ешь, отец. Это лучше, чем оскорблять меня и мой дом.

– Прости… вырвалось.

За едой отец и сын не сказали ни слова. Когда их миски опустели, Синиг перевернул свою вверх дном. Отцовскую миску он тоже перевернул, но не убрал на полку, а швырнул в очаг.

У Палика от изумления округлились глаза. Синиг подошел к его скамье.

– Ни один из нас не доживет до возвращения Карсы, – сказал он старику. – Мост между тобою и мною разрушен. Если ты снова появишься в моем доме, я убью тебя, отец.

Сказав это, Синиг обеими руками схватил Палика и вытолкал его за дверь. Следом из хижины вылетела отцовская палка.

Всадники ехали по старой тропе, вьющейся вдоль горного хребта. На пути то и дело встречались завалы из каменных обломков вперемешку с поваленными елями и кедрами. Завалы тоже были старыми; их окрестности успели порасти широколиственными деревьями и кустарниками, еще более затруднявшими продвижение. В двух днях и трех ночах пути отсюда начинались земли ратидов. Уриды враждовали со всеми теблорскими племенами, однако ратиды были их самыми злейшими неприятелями. Постоянные набеги на селения друг друга, безжалостные убийства всех, кто попадался под руку, – это противостояние длилось столетиями.

Тихо и незаметно проехать по землям ратидов? Ну уж нет. Карса не собирался делать тайны из своего похода. Он отомстит злым соседям за все подлинные и мнимые обиды и бросит к ногам Уригала несколько десятков теблорских душ. Байрот и Делюм наверняка предпочли бы затаиться, но в этом походе решает он.

«Мои спутники не столь тверды сердцем. Они станут призывать меня к благоразумию и твердить, что нас всего трое. Но они ошибаются. С нами еще и ты, Уригал. Сейчас твой год. Мы возвестим это и прольем кровь в твою честь. Мы разворошим осиные гнезда ратидов. Они научатся трепетать при одном лишь имени Карсы Орлонга. А потом та же участь ожидает и сунидов».

Боевые кони осторожно перебирались через оползень. Кое-где до сих пор лежал снег. Такой снежной зимы Карса еще не помнил. Давным-давно землей и народом теблоров правили духи. Они были костями скал, плотью долин, волосами и мехом лесов и рощ. И о смене времен года возвещало их дыхание – ветры. Так, зиме предшествовали яростные вихри, бушующие над горами. Теблоры знали: это – отзвуки нескончаемых войн, которые духи вели между собой. А затем наступала зима. Что зима, что лето отличались неподвижностью. Притомившись воевать, духи заключали перемирие. Но если летом теблоры сочувствовали утомленным сражениями духам, то зимнее хрупкое перемирие вызывало у них неприязнь. Невидимые воины уставали, что воспринималось смертными как непростительная слабость.

А потом Семеро богов через сны и видения шаманов возвестили теблорам, что они сокрушили духов здешних мест и отныне племена будут подчиняться им.

До конца весны оставалось не более двадцати дней. Ветры утратили былую ярость и дули реже. И, хотя Лики-на-Скале проявляли полнейшее равнодушие к смене времен года, Карса втайне считал себя и своих спутников вестниками последней бури. Скоро она обрушится на головы ничего не подозревающих ратидов и сунидов. Юноша уже слышал свист деревянных мечей, рассекающих воздух. Чем не ураган, несущий смерть?

Всадники спустились в неглубокую ложбину, поросшую высокогорными травами. Над головой ярко сияло послеполуденное солнце.

– Воитель, на краю этой ложбины нам не мешало бы устроить привал, – послышался за спиной голос Байрота. – Кони устали.

– Да неужели? Может, это только твой конь устал, Байрот? – с усмешкой ответил Карса. – Ничего удивительного: ему тяжело нести всадника, поскольку ты слишком много пировал. Я уверен: этот поход снова сделает тебя воином. А пока что твоя спина изнежена мягкой подстилкой.

«И покрывалом в виде Далиссы», – мысленно добавил он.

В ответ Байрот лишь рассмеялся.

– Воитель, мой конь тоже нуждается в отдыхе, – поддержал товарища Делюм. – Тенистая рощица – замечательное место для привала. Я расставлю силки, и у нас будет кроличье мясо.

– Две тяжелые цепи на моей шее, – поморщился Карса. – Уж скажите честно, что сами устали и проголодались. Я же слышу, как вопят ваши желудки. Ладно. Устраиваем привал.

Чтобы не обнаружить себя, огонь не разводили. Кроликов, пойманных Делюмом, ели сырыми. В прошлом такая трапеза была бы крайне опасной: люди рисковали заразиться и умереть, поскольку среди кроликов попадались больные животные, и заразу из их мяса мог выжечь только огонь. Но с появлением Ликов-на-Скале болезни чудесным образом исчезли. Правда, безумие осталось, и оно поражало теблоров вне зависимости от того, какую пищу они употребляли. Старейшины знали причину: ношу, возложенную Семерыми богами на их народ, выдерживал не каждый. Для этого требовалось быть сильным телом и крепким в вере. Слабых и сомневающихся бремя богов лишало рассудка.

Молодые воины расселись вокруг ямы, которую Делюм вырыл для костей. За едой почти не разговаривали. Как всегда, незаметно спустились сумерки. Еще немного, и по небу покатится звездное колесо. Карса прикрыл глаза. Однако уши он заткнуть не мог, и потому в них проникало чавканье Байрота, обсасывающего кроличий череп. Этот парень всегда обгладывал кости дочиста. Особо лакомые он, словно пес, оставлял на другой день, ухитряясь найти там остатки костного мозга. Но в походе воин не тащит с собой ничего лишнего. Гилд вздохнул, закинул череп в яму и принялся облизывать пальцы.

– Я тут думал о нашем походе, – нарушил молчание Делюм. – Когда мы поедем через земли ратидов и сунидов, лучше избегать троп, где мы видны. Я говорю про вершины холмов и скалы. Предпочтительнее двигаться по нижним тропам. Однако существует опасность, что нижние тропы ведут к вражеским стоянкам. Мне думается, нам стоит ехать ночами.

– Ты прав, – кивнул Байрот. – Ночью легко напасть на спящую стоянку или даже селение. Мы разворошим камни их очагов, украдем боевое оперение, а возможно – и прихватим с собой несколько душ сонных воинов.

– Не дело ты говоришь, – возразил Карса. – Разве в темноте можно различить дым стоянок? Ночью ветер меняет направление. Даже если мы и учуем дым, то не поймем, где искать стоянку. Ратиды и суниды не глупее нас. Они не станут разводить огонь на открытых местах или вблизи скал, отражающих пламя. И потом, днем наши кони видят лучше и идут увереннее. Так что никаких ночных перемещений. Мы будем передвигаться днем.

Некоторое время Байром и Делюм молчали, будто обдумывая слова воителя. Потом Байрот сказал:

– Пойми, Карса: на наши головы обрушится война.

– Мы будем подобны ланидской стреле, летящей через лес. Каждый прутик, ветка или ствол, с которыми она соприкасается, меняет ее полет, делая его непредсказуемым. Мы ураганом пронесемся по землям наших врагов, собирая обильную жатву душ. Война? Да. Разве ты боишься войны, Байрот Гилд?

– Воитель, нас только трое, – напомнил ему Делюм.

– Да, но эти трое – Карса Орлонг, Байрот Гилд и Делюм Торд. Мне доводилось сражаться с двумя дюжинами вражеских воинов, и я уложил их всех. Разве кто-то из вас сомневается в могуществе моего боевого танца? Даже старейшины с почтением отзывались о моей силе и ловкости. Да и тебя, Делюм, никто не назовет трусом, иначе у тебя на поясе не висел бы ремешок с восемнадцатью отрезанными языками. Ты умеешь находить дорогу там, где она не видна, и за двадцать шагов слышишь звук упавшего камешка. А ты, Байрот? Когда твои мышцы еще не покрывал жирок, ты мог голыми руками разорвать бурида надвое. А помнишь, как этими же самыми руками ты опрокидывал боевых коней? Нынешний поход вновь разбудит в вас свирепых воинов. Возможно, кто-то другой поступил бы так, как предложил Делюм. Кому-то другому это даже принесло бы славу, но только не нам! Нам такого мало. Ваш воитель все сказал.

Байрот подмигнул Делюму.

– Взгляни на небо, Делюм Торд. Насладись звездным колесом. Кто знает, сколько еще таких вечеров нам осталось.

Карса медленно встал.

– Ты признал меня своим воителем, Байрот Гилд, и согласился следовать за мной. В решениях воителя не сомневаются. Твое мужество тает, и малодушие угрожает заразить всех нас. Либо ты веришь в победу, либо… поворачивай назад сейчас, пока мы еще на своей земле.

Байрот прислонился к стволу и вытянул вперед здоровенные ноги, обтянутые кожаными штанами.

– Ты – настоящий воитель, Карса Орлонг. Жаль только, что ты не понимаешь шуток. Я верю: ты найдешь славу, которую ищешь. Ты будешь сиять, будто солнце, а мы с Делюмом – как две небольших луны. Но нам и этого вполне достаточно. Так что не надо в нас сомневаться, воитель. Мы с тобой.

– Но разве вы не сомневаетесь в моей мудрости?

– Кажется, мы еще не говорили о мудрости, – возразил Байрот. – Мы же воины, Карса. И пока мы молоды. Мудрость – удел стариков.

– Каких стариков? – встрепенулся Карса. – Уж не тех ли, что не пожелали благословить наш поход?

Байрот засмеялся.

– Да, тех самых. Правду их отказа мы несем в своих сердцах, ощущая ее горечь. Но когда мы вернемся, произойдет удивительная вещь. Окажется, что в наше отсутствие эта правда изменилась: нас все-таки благословили. Подожди, и сам в этом убедишься.

– Ты хочешь сказать, что старейшины попытаются убедить нас в собственной лжи? – удивился Карса.

– Представь себе, воитель. И будут надеяться, что мы примем эту ложь. А мы действительно ее примем. Нам придется это сделать, Карса Орлонг. Чего ты добиваешься? Ты ведь стремишься не только обрести славу сам. Ты хочешь всколыхнуть и сплотить наших воинов. Иными словами, ты посягаешь на власть старейшин. Подумай об этом хорошенько. Мы вернемся и начнем рассказывать об успешном походе. Думаю, у нас будет достаточно трофеев, подкрепляющих правдивость наших слов. Но если мы не разделим свою славу со старейшинами, они отравят наши рассказы ядом недоверия.

– Но как такое возможно? – Карса уже почти кричал. – Мы что, лгуны? А трофеи?

– Мы не обманщики, воитель. И трофеи не будут подложными. Но наши сородичи привыкли во всем слушать старейшин. А те – тоже люди, и им свойственна зависть. Они поверят нам, однако придется поделиться с ними своей славой. Они не станут возражать, если мы согласимся: да, они все дружно благословили наш поход и вышли нас проводить. Именно так старейшины будут говорить себе и остальным, и эта мысль крепко засядет в их головах. Они уверуют в собственную ложь, и нам тоже придется это сделать, если мы хотим, чтобы старейшины поверили в нашу правду… Тебя это смущает, Карса? Тогда лучше не будем говорить о мудрости.

– Теблорам не пристало обманывать себя и других, – рявкнул Карса.

Байрот молча кивнул.

Делюм засыпал яму землей, набросав сверху камней.

– Пойду взгляну, как там наши кони. А потом надо ложиться спать, – сказал он.

Карса не сводил глаз с Байрота.

«Его ум – что ланидская стрела в лесу. Но много ли будет от этого проку, когда мы пустим в ход мечи и воздух огласится боевыми кличами? Вот что случается с воином, если его мускулы покрываются жирком, а спина привыкает к мягкой подстилке. Ты ловко умеешь сражаться языком, Байрот Гилд, но это не принесет тебе победы. Единственное преимущество – твой язык будет дольше высыхать, если окажется на ремне у ратидского воина».

– Я насчитал восьмерых ратидов, – сообщил Делюм. – Похоже, есть и девятый, но это мальчишка. Они убили серого пещерного медведя и теперь несут добычу к месту стоянки.

– Значит, они горды собой, – заключил Байрот. – Тем лучше для нас.

– Почему? – хмуро спросил Карса.

– Все очень просто, воитель. Эти люди одолели громадного пещерного медведя и теперь считают себя непобедимыми. Они утратили бдительность. Делюм, у них есть лошади?

– Нет. Серые медведи хорошо знают цокот копыт. Этих зверей можно одолеть только в случае внезапного нападения. У ратидов нет ни лошадей, ни тем более собак.

– Нам это только на руку, – промолвил Карса.

Молодые уридские воины спешились и подкрались к самой кромке деревьев. Делюм отправился на разведку к стоянке ратидов. Он бесшумно скользил по траве, огибая толстые пни, пробирался между деревьев так осторожно, что ни единый листочек не шелохнулся.