Врата Мертвого дома

Глава вторая

До сих пор многие почему-то с легкостью упускают из вида то важнейшее обстоятельство, что верховное командование в Арэне было поражено предательством, раздорами, соперничеством и интригами… Предполагать, что оно (верховное командование) пребывало в неведении относительно того, какие настроения царят на окраинах, в лучшем случае наивно, а в худшем – цинично…

Кулларан. Восстание Ша’ик

Дождь размывал охряно-красный отпечаток ладони на стене, и багровые ручейки стекали между обожженными кирпичами вниз. Сгорбившись под не по сезону обильным ливнем, Дукер смотрел, как отпечаток медленно исчезает, и жалел, что погода нынче не выдалась сухой и что он не нашел этого знака, прежде чем дождь уничтожил его: ведь тогда, возможно, историк сумел бы что-нибудь узнать о ладони, которая оставила метку здесь, на внешней стене старого дворца фалах’да в самом сердце Хиссара.

В многочисленных культурах Семиградья хватало символов: то был тайный пиктографический язык невразумительных знаков, которые имели огромное значение для местных. Благодаря этим символам происходил сложный диалог, не понятный ни одному из малазанцев. Далеко не сразу, лишь спустя долгие месяцы жизни здесь, Дукер начал осознавать опасность такого невежества. С приближением года Дриджны подобные символы стали встречаться повсюду в изобилии, буквально все стены в городах вдруг стали свитками, исписанными тайным кодом. Ветер, солнце и дождь надежно очищали свитки, чтобы освободить место для следующих посланий.

«А семиградцам, похоже, сейчас надо многое сказать друг другу».

Дукер встряхнулся, пытаясь расслабить напряженные плечи и шею. Любые предупреждения, которые он посылал верховному командованию, судя по всему, оставались неуслышанными. В этих символах была определенная система, но Дукер, видимо, оказался единственным малазанцем, который желал расшифровать этот код или, по меньшей мере, осознавал опасность невежества в подобных вопросах.

Историк поглубже надвинул капюшон, пытаясь прикрыть лицо от дождя, и почувствовал, как струйки воды потекли по предплечьям, когда широкие рукава балахона-телабы на миг открылись под ливнем. Отпечаток ладони уже смыло начисто. Дукер зашагал дальше.

Потоки воды лились с вымощенных булыжниками террас под стенами дворца и устремлялись в канавы, пересекавшие каждую улицу и каждый переулок. Напротив мощной дворцовой стены навесы над крошечными лавочками опасно накренились. Из холодных теней в щелях, что именовались здесь прилавками и витринами, Дукера провожали взглядами мрачные торговцы.

Если не считать жалких осликов и редких вьючных лошадей, улицы были практически пусты. Несмотря на прохладные ветра, которые изредка дули с Сахульского моря, Хиссар был городом, рожденным засушливым жаром пустыни. Хотя Малазанская империя, завоевав эти территории, и сделала его главным портом Семиградья, город и его обитатели жили словно бы повернувшись к морю спиной.

Дукер оставил позади узкие улочки и старые дома, приютившиеся под стенами дворца, и вышел к Колоннаде Дриджны – улице, которая копьем пронзала сердце Хиссара. Ветви гульдиндх, обрамлявших проезжую часть, безостановочно дрожали оттого, что дождь поглаживал их охряную листву. По обеим сторонам тянулись приусадебные сады – в большинстве своем не огороженные, открытые для глаз прохожих. Ливень сбил цветы с кустов и карликовых деревьев, заполнив тротуары белыми, алыми и розовыми лепестками.

Историк пригнулся под очередным порывом ветра, почувствовав на губах привкус соли – напоминание о том, что в тысяче шагов справа бушует море. Там, где улица, названная в честь Дриджны, резко сужалась, проезжая часть превратилась в месиво из расколотой брусчатки и глиняных черепков, а гордый орешник уступил место чахлому пустынному кустарнику. Эта перемена застала Дукера врасплох, и он оказался по щиколотку в грязной воде, прежде чем понял, что вышел на окраину города. Щурясь от потоков дождя, историк огляделся.

Слева, едва заметная за струями воды, тянулась стена Имперского гарнизона. Из-за ее высокого гребня к небу пробивался дым. Справа, намного ближе, располагалось хаотическое скопление кожаных шатров, коней, верблюдов и повозок – лагерь торговцев, которые недавно прибыли из Сиалк-одана.

Поплотнее запахнув полы телабы, Дукер повернул направо. Ливень был достаточно сильным, чтобы скрыть звук его шагов от собак, когда он вошел в узкий грязный проход между шатрами. На перепутье историк задержался. Напротив стоял большой, поблескивавший янтарным цветом шатер, стенки которого украшала россыпь нарисованных краской символов. Из-под полога струйкой сочился дым. Дукер двинулся через перекресток и задержался лишь на миг, прежде чем откинуть полог и войти.

Рев голосов, пронизывающий волны горячего, влажного от пара воздуха, обрушился на Дукера, когда он остановился, чтобы стряхнуть с балахона воду. Со всех сторон кричали, ругались, смеялись; запахи дурханга, благовоний, жареного мяса, кислого вина и сладкого эля окутали историка, пока тот оглядывался по сторонам. Слева весело звенели, падая в горшок между несколькими игроками, монетки; прямо перед ним через толпу ловко пробирался тапу, сжимая в каждой руке по вертелу с жареным мясом и фруктами. Дукер вскинул руку, чтобы привлечь внимание разносчика.

– Самая лучшая козлятина, клянусь! – подходя поближе, воскликнул тапу на дебральском диалекте, распространенном среди жителей побережья. – Козлятина, а не какая-нибудь там собачатина, досий! Понюхай сам, какой аромат! И всего-то прошу «обрезник» за такую вкуснятину! Разве столько с тебя возьмут в Досин-Пали?

Дукер родился на равнинах Дал-Хона, и его темная кожа была того же оттенка, что и у местных дебральцев; он носил морскую телабу торговца из островного города Досин-Пали и говорил на тамошнем наречии без малейшего акцента. Поэтому не было ничего удивительного в том, что его постоянно принимали за досия.

Услышав, как тапу расхваливает свой товар, Дукер ухмыльнулся:

– Там даже собачатина стоит дороже, тапухарал. – Он вытащил две местные монеты с изображением полумесяца – примерно равных одному «обрезнику», как здесь называли имперскую серебряную джакату. – Но если ты воображаешь, что мезланы легко расстаются с серебром у нас на острове, ты глупец или того хуже!

Мезланами в Семиградье презрительно именовали малазанцев.

Тапу забеспокоился, поспешно скинул с вертела кусок сочного мяса и два янтарных плода, а затем завернул все в листья.

– Берегись мезланских шпионов, досий, – пробормотал он. – Слова можно исказить.

– Слова – единственное их оружие, – презрительно бросил Дукер, принимая еду. – А правду говорят, что теперь мезланской армией командует какой-то покрытый шрамами варвар?

– Человек с лицом демона, досий! – Тапу покачал головой. – Даже сами мезланы его боятся. – Спрятав деньги, он двинулся дальше, воздев над головой вертелы. – Козлятина! Самая лучшая козлятина, клянусь!

Дукер оперся спиной о распорку шатра и, глядя на толпу, начал есть – жадно и неаккуратно, как тут было принято. «Всякая твоя трапеза может оказаться последней», – гласила житейская философия Семиградья. Когда жир потек по подбородку, историк бросил на грязный пол листья и коснулся испачканными пальцами лба в ритуальном (а ныне запрещенном) жесте благодарности фалах’ду, чьи кости теперь гнили в иле на дне Хиссарской бухты. Взгляд Дукера остановился на кружке стариков, сидевших за игроками, и он направился туда, вытирая руки о штаны.

Собрание оказалось подобием Колеса Веков, где два провидца сидели друг напротив друга и разговаривали на символическом языке прорицаний и сложных жестов. Протолкавшись через кольцо зевак, Дукер увидел в круге старого шамана, чье лицо, украшенное маленькими серебряными шипами и кожаными полосками, выдавало в нем выходца из материкового племени семаков, а напротив него – мальчика лет пятнадцати. На месте глаз у несчастного краснели сморщенные, едва залеченные рубцы. Болезненно худые руки и ноги, а также вздувшийся живот указывали на крайнюю степень истощения. Дукер догадался, что семья мальчика погибла во время малазанского завоевания, а сам он теперь живет на улицах Хиссара. Его наверняка нашли там провидцы, ибо всем хорошо известно, что боги говорят через такие вот страждущие души.

По напряженному молчанию собравшихся историк понял, что за этим прорицанием стоит настоящая сила. Несмотря на слепоту, мальчик двигался так, чтобы постоянно оставаться лицом к лицу с провидцем-семаком, который медленно и бесшумно переступал по белому песку. Оба вытянули перед собой руки и выписывали в воздухе замысловатые фигуры.

Дукер толкнул локтем соседа.

– Что интересного предрекли? – прошептал он.

Кряжистый горожанин с оставшимися еще со времен хиссарского ополчения старыми шрамами, которые едва маскировали ожоги на щеках, прошипел сквозь желтоватые зубы:

– Явился сам дух Дриджны, чей облик эти двое обрисовали руками, – дух, который узрели все здесь присутствующие, призрачное предзнаменование грядущего пламени.

Дукер вздохнул:

– Эх, кабы я сам это увидел…

– Увидишь. Смотри! Вот, снова!

Историк заметил, как руки предсказателей словно бы коснулись невидимой фигуры, после чего начали двигаться, оставляя за собой след красноватого света. Мерцание становилось все сильнее и вскоре сложилось в человеческую фигуру. Фигуру женщины, чьей плотью был огонь. Она подняла руки, и на запястьях ее блеснуло железо; теперь танцоров стало трое: призрак заметался и завертелся между двумя провидцами.

Вдруг мальчик резко запрокинул голову, из горла его со скрежетом вырывались слова:

– Два источника бушующей крови! Лицом к лицу! Кровь – одна, двое – одно, и соленые волны омоют Рараку! Священная пустыня помнит свое прошлое!

Призрачная женщина исчезла. Мальчик рухнул на песок лицом вниз, и тело его неподвижно застыло. Провидец-семак присел рядом и положил руку ему на голову.

– Он вернулся к своим родным, – проговорил шаман в сковавшей круг тишине. – Милосердие Дриджны, редчайший из даров, было явлено этому ребенку.

Суровые кочевники заплакали, некоторые упали на колени. Потрясенный Дукер отступил в сторону от сомкнувшегося круга. Историк сморгнул с ресниц пот, чувствуя на себе чужой взгляд. Он огляделся. Напротив стояла какая-то фигура, облаченная в черные шкуры, капюшон в форме козлиной головы надвинут так, чтобы лицо оставалось в тени. В следующий миг незнакомец отвел глаза. Дукер поспешил убраться от него подальше.

Историк подошел к пологу шатра.

Семиградье – старая цивилизация, закаленная в горниле древности еще в те времена, когда Взошедшие бродили по каждому торговому тракту, каждой тропе, каждой заросшей дороге между давно забытыми ныне городами. Говорят, пески копили магическую силу под своими шепчущими волнами, и всякий камень впитывал чары, как кровь, и под всяким городом лежат развалины бессчетных поселений прошлого, которые застали еще Первую империю. Утверждают, что Семиградье выросло на спинах привидений, и плоть духов здесь густая и плотная, а каждый город вечно рыдает под звездами, вечно смеется и кричит, торгует и торгуется, молится и вздыхает: первым вздохом, который несет жизнь, и самым последним – предвещающим смерть. Под улицами тут скрываются мечты и мудрость, глупость и страхи, гнев и горечь, похоть и любовь – а также жестокая ненависть.

Историк шагнул наружу, под дождь, наполнил легкие чистым прохладным воздухом и снова закутался в телабу.

Завоеватели могут захватить стены и перебить всех жителей, могут поселить в каждом доме, каждой усадьбе, каждой хижине своих людей, но править будут лишь тонким поверхностным слоем, этакой кожицей настоящего, и однажды их свергнут духи, что таятся внизу, и победители станут только одним из множества магических слоев, из которых состоит Семиградье.

«Такого врага нам никогда не победить, – подумал Дукер. – В истории сохранилось множество рассказов о тех, кто снова и снова пытался покорить Семиградье. Но быть может, победа заключается не в том, чтобы одолеть этого загадочного неприятеля, а в том, чтобы слиться с ним, стать единым целым? Императрица прислала сюда нового наместника, чтобы раздавить вековые традиции этой беспокойной земли. Отправила ли она Колтейна с глаз подальше, как я сказал Маллику Рэлу? Или просто держала его наготове как оружие, специально выкованное и закаленное для осуществления одной конкретной цели?»

Дукер покинул лагерь, вновь сгорбившись под струями дождя. Впереди чернели ворота Имперского гарнизона. Быть может, он получит ответы на свои вопросы уже через несколько часов, когда встретится лицом к лицу с Колтейном из клана Ворона.

Историк пересек изрытую дорогу, шлепая по мутным лужам, заполнившим глубокие колеи, что оставили копыта коней и колеса повозок, а затем поднялся по глинистому склону к воротам.

Как только он приблизился к узкому боковому входу, из тьмы выступили два стражника в плащах с капюшонами.

– Сегодня прошений не принимают, досий, – сказал один из малазанских солдат. – Приходи завтра.

Дукер распахнул балахон, чтобы стала видна имперская диадема, приколотая к тунике.

– Кулак собрал совет, не так ли?

Оба солдата отдали честь и отступили. Тот, что принял историка за просителя, сконфуженно улыбнулся и пробормотал:

– Простите, мы думали, что вы прибудете вместе с тем, другим.

– О ком ты говоришь?

– Ну, о том господине, который прошел через ворота несколько минут назад.

– Ясно.

Дукер кивнул стражникам и вошел. На каменном полу виднелись отпечатки грязных мокасин. Он нахмурился. Крытая галерея вела вдоль стены налево и заканчивалась у прямоугольной формы невыразительного штабного здания. Дукер и так уже промок до нитки, поэтому решил пересечь плац напрямую и подойти к главному входу. По дороге историк заметил, что человек, пришедший незадолго до него, поступил точно так же: мокрые следы выдавали характерную походку кривоногого всадника. Он нахмурился еще больше.

У входа в главное здание Дукера встретил очередной стражник, который направил его в Зал совета. Подходя к двойным дверям, историк поискал глазами следы предшественника, но ничего не заметил. Тот, очевидно, направился в другое место. Дукер пожал плечами и открыл двери.

Зал совета оказался помещением с низким потолком, каменные стены не были покрыты штукатуркой, а лишь выкрашены белой краской. В центре возвышался внушительный мраморный стол, который ввиду отсутствия стульев выглядел довольно странно. В зале уже присутствовали Маллик Рэл, Кальп, Колтейн и еще один офицер-виканец. Когда историк вошел, все обернулись, а Маллик Рэл удивленно приподнял брови. Он явно не знал, что Колтейн пригласил Дукера на совещание. Интересно, новый кулак таким образом хотел вывести жреца из себя? Намеренно провоцировал его? Однако, хорошенько подумав, историк отбросил эту мысль. Скорее всего, новый наместник еще просто толком не разобрался, что к чему.

Стулья убрали нарочно, это было заметно по следам, которые их ножки оставили в белой пыли на полу. Маллик Рэл и Кальп явно чувствовали себя не в своей тарелке, оттого что не знали, где встать и какую позу принять. Бывший жрец Маэля переминался с ноги на ногу, спрятав руки в широких рукавах, и на лбу у него в свете ламп, падавшем со стола, ярко блестели капли пота. Кальп, кажется, предпочел бы прислониться к стене, но не знал, как виканцы воспримут такую небрежную позу.

Историк внутренне улыбнулся и повесил свой насквозь промокший балахон на скобу для факела у дверей. Затем повернулся и предстал перед новым военным наместником, который замер у ближнего конца стола, справа от незнакомого Дукеру офицера, чье широкое лицо было обезображено шрамом, идущим по диагонали от левого виска к правой челюсти.

– Позвольте представиться: я – Дукер, имперский историк. – Он отвесил полупоклон. – Добро пожаловать в Хиссар, господин кулак.

Вблизи было заметно, что военный вождь клана Ворона провел сорок лет на севере Виканской равнины в Квон-Тали. Его худое невыразительное лицо было покрыто морщинами, глубокие складки залегли по обе стороны широкого тонкогубого рта и в уголках темных, глубоко посаженных глаз. Заплетенные в косички и обильно смазанные маслом волосы, украшенные фетишами из вороньих перьев, спускались ниже плеч. Колтейн был высок и жилист, он облачился в кожаные брюки для верховой езды, а также носил поверх кожаной рубахи видавшую виды кольчугу и плащ из вороньих перьев до пят. Из-под левой руки выглядывал длинный нож с костяной рукоятью.

В ответ на слова Дукера незнакомый офицер склонил голову набок и прищурился.

– Когда я видел тебя в последний раз, историк, – произнес Колтейн с грубым виканским акцентом, – ты лежал в горячке на личной походной койке императора, собираясь пройти во врата Худа. – Он помолчал и кивнул на офицера со шрамом. – Бальт был тем самым молодым воином, чье копье тебя пропороло, и за это солдат по имени Дуджек погладил Бальта по лицу мечом. – Колтейн медленно повернулся и улыбнулся изуродованному офицеру.

Мрачное выражение лица седого воина не изменилось, когда тот перевел взгляд на Дукера. Затем он покачал головой и вздохнул:

– Я помню беззащитного человека. То, что в руках у него не было оружия, в последний миг заставило мое копье дрогнуть, иначе все закончилось бы гораздо хуже. Я помню, как меч Дуджека похитил мою красоту и как мой конь укусил его за руку, сокрушая кости. И знаю, что потом лекари отрезали Дуджеку руку, потому что ее поразило гнилостное дыхание лошади. Между нами говоря, я в том обмене проиграл, потому что потеря руки никак не сказалась на блестящей карьере Дуджека, а вот я в силу своего уродства так навсегда и остался с одной-единственной женой, которая у меня к тому времени уже была.

– Она ведь, кажется, приходилась тебе сестрой, а Бальт?

– Да, Колтейн. И к тому же была слепой.

Оба виканца замолчали: один хмурился, другой мрачно смотрел исподлобья.

Кальп рядом сдавленно хмыкнул. Дукер приподнял бровь.

– Извините, Бальт, – сказал он. – Хоть я и участвовал в той битве, однако не видел там ни вас, ни Колтейна. В любом случае я бы не сказал, что шрам сильно вас изуродовал.

Воин кивнул:

– Нужно присматриваться, это верно.

– Быть может, – подал голос Маллик Рэл, – пора уже прекратить предаваться воспоминаниям, сколь бы увлекательными они ни были, и начать наконец совещание?

– Начнем, когда я буду готов, – небрежно ответил Колтейн, продолжая рассматривать Дукера.

Бальт хмыкнул и поинтересовался:

– Скажи, историк, что надоумило тебя пойти в бой без оружия?

– Наверное, я потерял его в сражении.

– Да ничего подобного. У тебя вообще не было ни пояса, ни ножен, ни щита.

Дукер пожал плечами:

– Чтобы описывать историю Малазанской империи, я должен быть в гуще событий, господин Бальт.

– Ты собираешься проявлять такое же безрассудное рвение, если Колтейну и впредь придется воевать?

– Рвение? Да, пожалуй. Что же до безрассудства, – Дукер вздохнул, – увы, моя отвага уже не та, что прежде. Теперь, когда я иду на битву, то облачаюсь в броню, непременно беру щит и короткий меч. А еще надеваю шлем. И стою в окружении телохранителей по меньшей мере в лиге от сердца сражения.

– Годы принесли тебе мудрость, – заметил Бальт.

– В некоторых вещах недостаточную, как мне кажется, – медленно проговорил Дукер и перевел взгляд на Колтейна. – Я буду настолько отважен, что осмелюсь сегодня давать вам советы, господин наместник.

Колтейн покосился на Маллика Рэла и заметил:

– И ты опасаешься, что я разгневаюсь, если это мне вдруг не понравится. Боишься, что, быть может, услышав опрометчивые слова, я прикажу Бальту закончить начатое много лет назад и убить тебя. Что ж, – продолжил он, – это многое говорит мне о положении дел в Арэне.

– Об этом мне известно мало, – сказал историк, чувствуя, как по телу под туникой градом катится пот. – Но еще меньше я знаю о вас, господин наместник.

Выражение лица Колтейна не изменилось. Перед глазами Дукера почему-то встал образ кобры, медленно поднимающей голову: взгляд немигающий, холодный.

– Позвольте вопрос, – вновь вмешался Маллик Рэл. – Совещание уже началось?

– Нет еще, – медленно ответил Колтейн. – Мы ждем моего колдуна.

Услышав это, жрец Маэля резко выдохнул. Кальп сделал шаг вперед.

Дукер вдруг обнаружил, что у него пересохло во рту. Откашлявшись, он осторожно произнес:

– А мне казалось, что императрица в первый год своего правления приказала, кхм, искоренить всех виканских колдунов. За этим приказом ведь последовала массовая казнь? Я помню, как выглядели тогда внешние стены Унты…

– Колдуны умирали много дней, – сказал Бальт. – Висели на железных шипах, пока вороны не прилетели, чтобы забрать их души. Мы принесли детей к стенам города, чтобы показать им старейшин племени, чьи жизни отняли у нас по приказу коротко стриженной женщины. Таким образом мы даровали детям шрамы – на память, чтобы сохранить жизнь истине: после такого зрелища они уже не поверят никакому обману.

– Однако теперь, – напомнил Дукер, внимательно глядя в лицо Колтейну, – вы служите этой самой императрице.

– Коротко стриженная женщина ничего не знает об обычаях виканцев, – заявил Бальт. – Вороны, которые несли в себе души величайших колдунов, вернулись к нашему народу, чтобы переродиться, и таким образом сила старейшин возвратилась к нам.

Тут боковая дверь, которой Дукер прежде не заметил, скользнула в сторону. Высокая кривоногая фигура вступила в комнату. Голову незнакомца покрывал капюшон в форме козлиной головы. Когда вновь пришедший откинул его, присутствующим открылось лицо мальчика не более десяти лет от роду. Темные глаза ребенка спокойно встретили взгляд историка.

– Это Сормо И’нат, – пояснил Колтейн.

– Сормо И’ната – старика – казнили в Унте, – прошипел Кальп. – Он был самым могущественным из колдунов: императрица лично о нем позаботилась. Говорят, он умирал на городской стене целых одиннадцать дней. А это не Сормо И’нат, а какой-то мальчишка.

– Да, целых одиннадцать дней, – пробурчал Бальт. – Одна ворона не могла вместить целиком его душу. Каждый день прилетала новая, покуда не забрали всего полностью. Одиннадцать дней, одиннадцать ворон. Такова была магическая сила Сормо И’ната, его жизненная воля, и такую честь оказали ему чернокрылые духи. Одиннадцать – число особенное.

– Старинное чародейство, – прошептал Маллик Рэл. – В древнейших свитках косвенно упоминается о таком. Неужели мальчик по имени Сормо И’нат – воистину возродившийся колдун?

– У рхиви в Генабакисе распространены похожие поверья, – заметил Дукер. – Новорожденный ребенок может стать сосудом для души того, кто не вошел во врата Худа.

Мальчик заговорил – голосом тонким, но ломающимся, на рубеже зрелости:

– Да, я – Сормо И’нат, который несет в своей груди память о железном шипе. Одиннадцать ворон явились, чтобы приветствовать мое рождение. – Он отбросил плащ за плечи. – Сегодня я стал свидетелем обряда прорицания и увидел в толпе любопытствующих историка Дукера. Вместе мы наблюдали видение, посланное духом великой силы, духом, чье лицо – одно из множества. И дух этот возвестил Армагеддон.

– Да, он говорит правду, я тоже видел это собственными глазами, – подтвердил Дукер. – У стен города разбил лагерь торговый караван.

– Неужели в тебе не распознали малазанца? – вкрадчиво поинтересовался Маллик Рэл.

– Дукер хорошо говорит на местном наречии, – ответил Сормо И’нат. – И совершает жесты, которыми показывает ненависть к Малазанской империи. Этого оказалось довольно, чтобы обмануть местных. Скажи мне, историк, доводилось ли тебе прежде видеть подобные прорицания?

– Ну, такие явные… нет, – признался Дукер. – Но я видел достаточно, чтобы ощутить нарастающее напряжение. Новый год принесет нам мятеж.

– Смелое заявление, – проговорил Маллик Рэл и тяжело вздохнул: жрецу явно было неудобно стоять. – Новому кулаку следовало бы с разумной осторожностью отнестись к подобным утверждениям. Иногда кажется, что в нашей стране пророчеств не меньше, чем жителей. Подобное изобилие поневоле заставляет сомневаться в истинности каждого отдельного предсказания. Мятеж в Семиградье предрекают каждый год со времени малазанского завоевания. И какие же из пророчеств сбылись?

– У бывшего жреца есть тайные мотивы, – сказал Сормо И’нат.

Дукер напрягся, ожидая, что за этим последует.

Круглое потное лицо Маллика Рэла побелело.

Однако Колтейн, похоже, легкомысленно отмахнулся от заявления своего колдуна.

– У всех есть тайные мотивы, – небрежно произнес он. – Итак, я услышал два совета: предупреждение и предостережение. Хорошее сочетание. А теперь послушайте меня. Боевой маг, которому хочется опереться о стену, смотрит на меня, как на гадюку, забравшуюся к нему в постель. И страх свой он распространяет на всех солдат Седьмой армии. – Кулак сплюнул на пол, лицо его исказилось. – Мне нет дела до их чувств. Если бойцы будут исполнять мои приказы, я, в свою очередь, позабочусь о них. А коли нет – вырву каждому сердце из груди. Ты слышишь меня, кадровый чародей?

Кальп волком посмотрел на Колтейна:

– Слышу.

– Я здесь, – в голосе Маллика Рэла прозвучали визгливые нотки, – чтобы передать указания первого кулака Пормкваля…

– Не забудьте сперва передать его официальное приветствие! – Дукер сразу же пожалел, что сказал это, несмотря на то, что Бальт вдруг лающе рассмеялся.

Маллик Рэл расправил плечи:

– Первый кулак Пормкваль приветствует наместника Колтейна в Семиградье и желает ему всяческих успехов на новом посту. Седьмая армия остается одним из трех основных военных подразделений Малазанской империи, и первый кулак уверен, что новый командующий почтит ее достойнейшую историю.

– Мне нет дела до былых заслуг, – отрезал Колтейн. – Солдат будут судить по делам. Говори дальше.

Рэл аж весь затрясся, но продолжил:

– Первый кулак Пормкваль попросил меня передать кулаку Колтейну следующие приказы. Адмирал Нок должен выйти из гавани Хиссара и отправиться в Арэн, как только корабли пополнят припасы. Кулаку Колтейну следует начать подготовку Седьмой армии к маршу по суше… в Арэн. Первый кулак желает провести смотр армии, прежде чем окончательно определить ее дислокацию. – Жрец вытащил из рукава скрепленный печатью свиток и положил его на стол. – Таковы приказания первого кулака.

На лице Колтейна отразилось отвращение. Он скрестил на груди руки и демонстративно повернулся к Маллику Рэлу спиной.

Бальт невесело рассмеялся:

– Первый кулак хочет провести смотр армии? Скорее всего, у Пормкваля есть в подчинении высший маг, а может, даже и пятерня когтей? Если он так хочет осмотреть войска Колтейна, пусть-ка прибудет сюда по магическому Пути. Не хватало еще Колтейну отправлять армию в полном обмундировании в путь длиной в четыреста лиг, только чтобы Пормкваль отругал солдат за пыль на сапогах. Такая перестановка сил оставит восточные провинции Семиградья без действующей армии. В теперешнее неспокойное время подобный уход будет воспринят как отступление, особенно если он совпадет по времени с отплытием сахульского флота. Нельзя управлять этими землями из Арэна.

– Вы отказываетесь подчиняться приказам первого кулака? – прошипел Маллик Рэл и впился в широкую спину Колтейна взглядом налитых кровью и сверкающих, словно бриллианты, глаз.

Кулак резко развернулся.

– Передай, что я советую изменить эти приказы, – сказал он, – и буду ждать от него ответа.

– Я и сам дам тебе ответ, – прохрипел жрец.

Колтейн глумливо ухмыльнулся. А Бальт презрительно сказал:

– Ты? Да с какой стати? Ты не офицер, не правитель, а всего лишь жрец. Ты даже не являешься членом верховного командования.

Яростный взгляд Рэла метнулся от кулака к седовласому воину.

– Да как ты смеешь? Императрица Ласин…

– …В глаза тебя не видала, – перебил его Бальт. – Она ничего не знает о тебе, жрец, кроме того, что докладывает первый кулак. Пойми: императрица не доверяет власть тем, кого не знает. Первый кулак Пормкваль использовал тебя как мальчика на побегушках, и таковым ты останешься в глазах нового наместника. Ты не имеешь права приказывать. Ни Колтейну, ни мне, ни даже последнему поваренку в обозе Седьмой армии.

– Я передам все это первому кулаку, причем дословно.

– Не сомневаюсь. А теперь – можешь идти.

У Рэла отвисла челюсть.

– Идти?

– Ну да, мы с тобой закончили. Оставь нас.

В воцарившейся тишине все смотрели, как жрец уходит. Едва лишь дверь за ним закрылась, Дукер обернулся к Колтейну:

– Возможно, с вашей стороны это был опрометчивый шаг, господин кулак. Не стоило так с ним говорить.

Взгляд Колтейна казался сонным.

– Так это же Бальт с ним говорил, а вовсе не я.

Дукер перевел глаза на старого вояку. На рассеченном шрамом лице виканца застыла ухмылка.

– Расскажи мне лучше о Пормквале, – попросил Колтейн. – Ты с ним знаком?

Историк снова обернулся к кулаку. И кивнул:

– Да, знаком.

– И хорошо он правит в Семиградье?

– Насколько я могу судить, – сказал Дукер, – он вообще не занимается управлением. Большинство эдиктов пишет человек, которого вы… которого Бальт только что выставил из комнаты. Есть и другие закулисные деятели, по большей части – знатные и богатые торговцы. Именно они ведают пошлинами на ввоз-вывоз товаров и местными налогами, естественно делая себе всевозможные послабления. Фактически Семиградьем от имени империи заправляют малазанские торговцы: это началось еще четыре года назад, когда Пормкваль получил титул первого кулака.

– А кто был его предшественником? – поинтересовался Бальт.

– Картерон Краст, который однажды ночью утонул в Арэнской гавани.

Кальп фыркнул:

– Да Картерон мог пьяным проплыть сквозь шторм! А потом просто взял и утонул точь-в-точь как его брат Урко. Тел так и не нашли, разумеется.

– То есть? – снова спросил Бальт.

Кальп ухмыльнулся, но промолчал.

– Братья Краст были людьми императора, – объяснил Дукер. – Судя по всему, они разделили судьбу большинства спутников Келланведа, в том числе Тока-старшего и Амерона. Их тела ведь тоже не нашли. – Он пожал плечами. – Теперь это старая история. Запрещенная история, между прочим.

– Ты подразумеваешь, что их убили по приказу Ласин, – заявил Бальт и оскалил кривые зубы. – Но представь себе ситуацию, когда самые опытные командиры императрицы просто… исчезают. Она остается одна, остро нуждается в способных людях. Ты забываешь, историк, что, прежде чем стать императрицей, Ласин была хорошо знакома с Крастом, Урко, Амероном, Дассемом и остальными. Такие раны не заживают.

– Неужели Ласин воображала, что, если убьет двух старых приятелей – Келланведа и Танцора, – это ничуть не повлияет на ее отношения с боевыми командирами? – горько спросил Дукер и покачал головой.