Сердце из нежного льда

Рыба под польским соусом «У Никифора» была отменная. Алле всегда приносили ее вместе с красиво нарезанным лимоном в маленькой розетке. Что ж, теперь, когда она выработала свою линию поведения как минимум на ближайший месяц, пожалуй, можно с чувством приняться и за рыбу. Вкусно. Как всегда. Нигде ее так не готовят.

Официант Эдик принес Алле большую чашку кофе и опять, как всегда, просительно заглянул в глаза. Он уже несколько раз предлагал ей встретиться за пределами кафе «У Никифора» и неизменно получал отказ. Вот и сейчас, улыбаясь лишь кончиками губ, как Мона Лиза, Алла отрицательно покачала головой. Эдик в ответ тоже улыбнулся, смущенно и привычно, что в словесном выражении означало: «Ну что ж… Подожду еще…» Она расплатилась с официантом, с некоторым презрением посмотрела в его глубокие янтарно-карие глаза и отправилась домой гораздо в более спокойном состоянии, нежели том, в котором она пришла к Лехе в кафе.

Теперь Алла понимала, что после только что случившегося между ней и Башлачевым ей стоит внести некоторые коррективы в выработанную в кафе «У Никифора» тактику. Если сегодня Петр только собирался взять над ней верх как над женщиной, то теперь наверняка захочет отомстить по полной программе. Не зря же он бросил ей: «Ты еще пожалеешь…» Она собиралась на службе подставить Петра своими двусмысленными рекомендациями. А зачем? Что из этого может выйти хорошего? Ничего! Что выйдет хорошего из сегодняшнего башлачевского унижения? Опять-таки ничего! Ее можно поздравить с приобретением еще одного врага. А на что он ей? У нее и так полна коллекция! Может, стоило все же с Петей переспать? А вдруг он, туповатый тугодум, хорош в постели? Алла скривилась. Нет! Только не это!

Она так глубоко задумалась, что не сразу сообразила, что назойливый звук, уже несколько минут раздражающий ее слух, является телефонным звонком. Она сняла трубку. Звонил тот, кого она звала Некто Макс и которого сейчас совершенно не хотела бы слышать.

– Как же я вас всех ненавижу! – вместо приветствия выплюнула ему свое раздражение Алла.

– Ну… это уже не ново и, честно говоря, надоело, – отозвался он. – Давай-ка я к тебе приеду и докажу, что нас можно хотя бы… терпеть, а?

Алла хотела сказать ему что-нибудь грубое и уничтожающее, но выдавила только:

– Не сегодня, Макс.

Она положила трубку, застегнула наконец «молнию» на куртке, еще раз бросила в пространство: «Как же я вас всех ненавижу!» – и уставилась в свою белую пустую стену. Кроме этой стены, в мире нет ничего белого и чистого. Всё и все отвратительны. И она, Алла, не лучше. Она вдруг ощутила себя страшно усталой и старой по-черепашьи. Эдакая трехсотлетняя Тортила. Она все уже знает, все видела, все слышала, все может представить и даже предсказать. Она просчитывает на два хода вперед все поступки и мужчин, и женщин. Ей нечего ждать и не на что надеяться. Ей скучно. Она даже стала меньше читать, потому что нутром чувствовала, чем должна кончиться та или иная повесть. Ей самой уже впору писать книги и учить жизни неразумных Буратин. Как ей все надоело! Она даже не Тортила. Она старая-старая, древняя сова! Ей пора улетать…

У Аллы Константиновны Белозеровой был свой, особый, счет к мужчинам. Вела она его давно, чуть ли не с детского сада. Во всяком случае, она до сих пор хорошо помнила, как, будучи воспитанницей всего лишь средней группы, подралась со щупленьким мальчиком по имени Костик Лютиков. Причина драки была ею благополучно забыта. Не забывалось другое. Аллу тогда долго стыдили и ругали, говорили, что она никогда не должна так поступать, потому что она девочка. Костика ругали гораздо меньше, если не сказать – почти совсем не ругали, потому что считалось, что мальчики имеют право драться по определению. Когда за Аллой пришла мама, воспитательница выскочила к ней с выпученными глазами и пеной у рта. Она рассказала о происшедшем с таким пафосом, будто маленькая Алла подкралась к Костику из-за угла и задушила его специально припасенной для этого случая удавкой. «Она же девочка! – восклицала воспитательница, всплескивая руками. – Девочка! Вы понимаете?» Мама так яростно кивала, будто до этого ей казалось, что Алла – мальчик, а теперь она очень обрадовалась, что все наконец встало на свои места. Дома специальную разъяснительную беседу с Аллой провел еще и папа. В ней он так долго развивал тему о созидательном предназначении женщины, что нечаянно соскользнул на любовь и материнство, где и был предусмотрительно остановлен бдительной мамой. Тогда Алла восприняла такой оголтелый мужской шовинизм как должное. Она тогда еще верила взрослым, была девочкой послушной и больше не дралась с мальчиками. Тогда еще на ее нежном лбу лежали кудряшки, а губки все время складывались в улыбку восхищения миром, в котором Костики Лютиковы пока еще нечасто досаждали ей. Сейчас же взрослая Алла Белозерова считала, что мальчиков с детства специально провоцируют на агрессию: покупают автоматы, пистолеты, целые армии солдатиков, милитаризованные компьютерные игры, а потом удивляются, откуда берутся плохие дяденьки-террористы. А им ведь надо где-то оттачивать полученные в игре навыки. Алла всегда улыбалась этим своим пацифистским и тоже весьма не новым в этом мире мыслям. Уж она-то не пацифистка. Она амазонка, воительница с отдельными индивидуумами огромной армии мужчин. Костик Лютиков был первым, с кем ей пришлось схлестнуться, и она тогда думала, что последним. Еще бы! Она ведь не собиралась больше драться, она собиралась только созидать! Тогда она еще не догадывалась, что в очереди за Лютиковым уже толпятся следующие Костики и в нетерпении переминаются с ноги на ногу.

Вторым в очереди за Костиком Лютиковым стоял Митенька Петраков, в которого Алла была самым страшным образом влюблена в седьмом классе вплоть до того момента, пока на уроке литературы им не довелось изучить, исследовать и препарировать бессмертное творение Александра Сергеевича Пушкина «Капитанская дочка». Учительница задала Митеньке сакраментальный вопрос, почему Петруша Гринев не смог оставить Машу в крепости, в руках Швабрина, до того момента, пока превосходящие силы войск императрицы не освободят ее вместе с крепостью. Генерал, с которым Петруша обсуждал этот вопрос, не находил ничего страшного в том, что капитанская дочка немножечко побудет женой Швабрина. Все равно его потом вздернут и Маша достанется тому, кому положено, как переходящий кубок. Гринев же почему-то генерала ослушался и нарушил воинскую присягу. Митенька Петраков думал недолго: всего пару секунд. Он сказал: «А как же право первой брачной ночи?», и Алла сразу же утратила к нему всяческий интерес и даже почувствовала что-то вроде жалости. Петр Гринев не мог оставить Машу Швабрину, потому что знал, что это для нее хуже смерти, а Митенька вдруг выступил с каким-то нелепым правом. Конечно, бедному Петракову после урока пришлось здорово пострадать за выше означенное право. Но это скорее правило, чем исключение. Чтобы утвердиться в любых правах, людям всю жизнь приходилось страдать, строить баррикады, устраивать революции и даже организовывать войны. Митенькина революция стоила ему вызова в кабинет директора в паре с Петраковым-старшим, который, как рассказывали потом особо посвященные и просто знатоки подобных процессов, выдрал его как cидорову козу. Став взрослой, Алла поняла, что Митенька пострадал за правду, а Петраков-старший драл сына не за убеждения, а за неуместность и несвоевременность их провозглашения.

А Алла уже в седьмом классе сделала вывод, что для мужчин очень важно право первенства над женщиной в любом вопросе, а в интимном – особенно. Она тогда еще не знала двойной морали общества на тот счет, что мужчине до брака можно все, а женщине – «ни-ни» и «не приведи господи», но Митеньку она разлюбила раз и навсегда. Он еще долго пытался наладить с Аллой былые отношения и никак не мог понять, что вдруг на нее нашло, но она не желала с ним ничего обсуждать и вплоть до выпуска из школы называла только Правозащитником. Сейчас, уже давно утратив интерес ко всему первому, Алла целиком и полностью разделяла мнение одной из модных писательниц, которая утверждала, что девочек надо лишать девственности сразу в роддоме, чтобы навсегда избавить их и общество от одной из самых циничных проблем на свете. Чтобы мальчики даже в голове не держали идею первенства. Но тогда Алла была уверена, что с Митенькой ей просто не повезло и прекрасные самоотверженные принцы-бессребреники будут еще пастись на ее пути стадами, а ей останется только выбирать из лучших самого достойного. На ее лбу по-прежнему еще кудрявились тонкие прядки, а глаза доверчиво смотрели на каждого проходящего мимо молодого человека. Не ты ли это, прекрасный принц, который с алыми парусами?

Поступив на первый курс института, Алла изо всех сил пыталась привлечь к себе внимание Юры Зосимова, который поразил ее воображение еще на вступительных экзаменах. Юра был молодым человеком знойного южного типа. До этого подобную красоту Алла имела счастье видеть только в редких в те времена зарубежных фильмах стран Латинской Америки. До Юры все знакомые ей молодые люди, если не считать еврейского пай-мальчика Осика Ивкина, были русыми, разного тона и насыщенности, рыжими или, в крайнем случае, темными шатенами. Юра имел шапку антрацитово-черных волос и огромные коровьи глаза навыкате, карие и грустные. Надо сказать, что осаждать сию цитадель Алле пришлось недолго. Юра пал практически без боя после того, как она несколько раз призывно на него посмотрела. Они как раз целовались в сквере за институтом, когда из-за кустов выпорхнула женщина преклонных, как тогда показалось Алле, лет и летучей мышью вцепилась ей в волосы. Алла, разумеется, решила, что женщина обозналась. Она наверняка была женой одного из престарелых преподов их института и, скорее всего, караулила в кустах своего блудного мужа, на которого Юра, к несчастью, оказался похожим. Зосимов Аллу не разубеждал, отцепил от ее волос когти Летучей Мыши, что-то злобное шепнул ей в ухо, и они довольно-таки позорно ретировались с поля брани. Но и дальше, как только Алла с Юрой пристраивались в каком-нибудь укромном месте с поцелуями, из-за разного рода укрытий мгновенно вылетала все та же Летучая Мышь. Поскольку в Петербурге имеют место быть белые ночи, довольно скоро Алла разглядела мышиное лицо, несвежее и помятое, с нарисованными на абсолютно пустых местах бровями и губами, а также травленные перекисью волосы и мини-юбку, обнажающую толстые ноги с набухшими венами.

– Кем является данная Мышь? – в конце концов спросила Зосимова Алла, справедливо полагая, что если рядом с ними уже нет спасительных стен института, то уповать на блудливого преподавателя не имеет особого смысла.

– Да так… – неопределенно махнул рукой Юра. – Одна знакомая…

– И чего ей надо?

– Понятия не имею.

– Врешь, – констатировала Алла.

Ничего вразумительного Зосимов ей тогда не ответил. Алла потерпела налеты Мыши еще некоторое время из тех соображений, что Юра очень здорово целовался и даже умудрился найти на ее теле некоторые особо чувствительные точки, о существовании которых она и не подозревала, поскольку средства массовой информации об их наличии на человеческом теле тогда стыдливо умалчивали. Но когда Мышь налетела на нее в универсаме, где Алла в отсутствии Зосимова покупала хлеб и «Докторскую» колбасу, и стала привлекать к ней внимание покупателей криками о том, что она увела у нее мужа, Аллино терпение лопнуло. Она провела собственную разведывательную акцию и выяснила следующие не слишком привлекательные обстоятельства. Летучая Мышь оказалась первой женщиной Юры Зосимова, с которой он обучался азам интимных отношений. Вероятно, он готовил себя к той самой первой брачной ночи, на которую всякий мужчина имеет неоспоримые права. Мыши к тому времени было уже за сорок, она являлась бездетной вдовой со стажем и в лице Юры Зосимова намеревалась получить в полное владение мужа и сына в одном флаконе. И она не собиралась дарить сей флакон молокососке, у которой впереди может быть еще очень большое количество разного рода Юр. Мышь видела главное зло в Алле и, ослепленная своим чувством, даже не подозревала, что являлась для Зосимова не женщиной, а тренажером и бесплатным учебным пособием по российской Камасутре. Алла дала Юре прозвище Практикант и отказала ему в совершенствовании и оттачивании навыков, полученных в тесном общении с Летучей Мышью. Но вовсе не тогда Алла сделала себе строгую геометрическую стрижку. Она только отказалась от колечек на лбу. Она стала тщательно зачесывать волосы назад, но на спине они продолжали еще лежать пушистыми волнистыми прядями. И род мужской она прокляла вовсе не тогда. Тогда она подумала, что очередной раз обозналась, по молодости и неопытности приняв оборотня за принца.

У нынешней Аллы Константиновны Белозеровой так и не было любимого человека. Она давно уже не шла на контакт с теми, кто ей его предлагал. Она периодически выходила на охоту и, повинуясь импульсу и толчку крови в сердце, отлавливала того мужчину, который ей нравился.

Ее не интересовали ни возраст, ни образование, ни социальное положение жертвы, ни наличие за плечами жен с многочисленными чадами и домочадцами. Если рыбка срывалась с крючка, Алла нисколько не огорчалась, а продолжала новые поиски. Она не плела ни интриг, ни паучьих сетей, потому что была хороша собой, и мужчины обычно соглашались на все ею предложенное. Алле ни разу не встретился ни один индивидуум, который отказался бы от нее, мотивируя любовью к жене и детям. Чаще всего отказывались, потому что спешили по делам фирмы и преимущественно на самолет или поезд дальнего следования. Но и эти, озабоченные бизнесом, отказывались не навсегда, а только на время командировки и предлагали перенести волнующую встречу на более дальний срок, чтобы по приезде или прилете – сразу с корабля да и на бал. Никакие переносы Аллу не интересовали. Подходящих ей мужчин в Питере и без этих командированных оставалось достаточное количество.

Даже мужчины, которые, как потом выяснялось, предпочитали блондинок с туповатыми лицами и крупными формами, противиться Алле были абсолютно не в состоянии. С точки зрения лиц мужского пола, отказаться от сексуальных отношений с женщиной, которая сама их предлагает, это все равно что найти на дороге сто баксов и тут же вывесить на столбе объявление: «Кто потерял?»

Связи Аллы с мужчинами были недолгими. Как сказал бы Лев Толстой, они нужны были ей исключительно для здоровья. Она не влюблялась. Большая часть мужчин находила подобные отношения вполне нормальными. Они и сами так жили, всегда готовые и приступить, и отступить. Иногда старые любовники звонили ей и предлагали новые встречи, но для Аллы они были уже вчерашним днем, отработанным материалом, шлаком, и она всегда отказывалась. Некоторые, немногочисленные, мужчины влюблялись, и тут начиналось противостояние. Кто кого! Мужчины боролись с Аллой всеми возможными способами: от проявления нечеловеческой щедрости до попыток унизить несговорчивую бабу. К их щедротам Алла была равнодушна. Она не выносила букеты, потому что ножки цветов потом гнили в вазе и отвратительно пахли. Менять им воду во избежание запаха Алле было лень. Она презирала духи и прочие ароматы, поскольку считала это человеческое изобретение чем-то вроде приманки лиц противоположного пола, вроде брачного оперения птиц или пахучих желез каких-нибудь мускусных крыс. Она не курила и не носила драгоценностей из тех же соображений. У нее были только два любимых тоненьких серебряных колечка и две пары маленьких серег, которые являлись всего лишь элементом имиджа. Алла не любила сладкое, а потому коробки конфет и огромные шоколадки, которые ей дарили мужчины, обычно относила на работу. Ей не нужны были дорогие туалеты, шубы. Ее стиль был определен однажды и навсегда: черно-белая гамма (иногда допускалось что-нибудь темно-синее и серое), строгие классические линии брюк, пиджаков и юбок, темная кожа или замша верхней одежды. Косметику она всегда выбирала только сама определенной фирмы, цены и тона. Все дареное тоже раздавала женщинам на работе. Алла никогда не употребляла алкоголь даже в малых дозах, потому что с некоторых пор желала всегда иметь светлые мозги.

Таким образом, она страдала отсутствием милых женских слабостей, и ее практически нечем было купить. Она любила книги, особенно альбомы по искусству, но мужчины в большинстве своем мало читали, если не считать специальную литературу, бандитские детективы пополам со смехотворными детскими фэнтэзи, и даже не догадывались подарить ей хорошую книгу. Впрочем, их можно простить: они и не знали, какая книга является хорошей.

Унизить Аллу тоже было нельзя. Однажды, давно… она уже была унижена так, что все остальные унижения казались после этого лишь ничтожными уколами по самолюбию. Их очень легко пережить ей, научившейся терпению еще в детстве. Из того давнего унижения и выросла теперешняя Алла.

Алле было двадцать лет, когда в ее жизни появился Сергей. У нее за плечами была только школа и пара курсов института. В голове – сентиментальная мешанина, которую, как ни бились, так и не смогли развеять ни Правозащитник, ни Практикант, ни Вампир-Тонев. Она твердо верила, что на ее улице еще будет праздник в лице витязя на белом коне. Он виделся ей таким, как в старых фильмах: в блестящих доспехах, с глянцевыми темными волосами до плеч и проникновенным взором больших бархатных глаз и красивой формы яркими губами. В крайнем случае, он мог позволить себе припылить к ней по Неве на алых парусах. Тогда на нем, разумеется, вместо доспехов будет капитанская форма, а волосы – довольно коротко острижены, но глаза все равно будут темно-карими и огромными.

Сергей приехал к Алле на автобусе. Вернее, в автобусе они ехали оба. Она сидела на последнем месте спиной к водителю, а он стоял у заднего окна и не отрывал от нее отнюдь не карих, а очень светлых серо-голубых глаз. И вообще, он весь был не того колера, какой требовался: очень светлый блондин, розовощекий и бледногубый. Неудивительно, что Алла ему отказала, когда, выйдя с ней на одной обстановке, он предложил вечером прогуляться по Ленинграду. Потом он еще несколько раз неожиданно встречался ей в самых разных местах многомиллионного города. Никаких встреч он ей больше не предлагал, но смотрел таким взглядом, что это было все равно что предлагал. В конце концов она разглядела его получше и пришла к выводу, что и светлые блондины тоже имеют право на существование. Парень был хорошего роста, широкоплечий, с густыми волосами, постриженными ежиком, и довольно симпатичным лицом. Не принцевским, а настоящим, мужским. Алла решила, что если он встретится ей опять в каком-нибудь неожиданном месте, то есть не специально ее поджидая, то это уже можно будет рассматривать как указующий перст судьбы и даже подать ему какой-нибудь намек на то, что она пересмотрела свои позиции. Случай не заставил себя долго ждать. Парень встретился ей в аэропорту, куда Алла от скуки ездила провожать подругу, улетающую на черноморский курорт. Специально поджидать ее там он не мог, потому что она сорвалась с места спонтанно и за полчаса до выхода из дома вообще не собиралась никуда ехать. Как потом выяснилось, он тоже оказался в аэропорту случайно. Улетающая родственница попросила его помочь с вещами, которых неожиданно оказалось неподъемно много. Они столкнулись на выходе из здания аэропорта. Алла еще раздумывала, какой знак ему лучше подать, когда он сказал ей то, во что она уже и сама верила:

– По-моему, это судьба!

Сергею было двадцать семь. Он уже кое-что повидал в жизни, поездил по стране, встречался с интересными людьми и практически единственный из Аллиных знакомых мужского пола прочитал уйму книг, о которых она тогда даже не имела представления. Он шутил, что количество им прочитанного следует мерить не страницами, а погонными метрами. Разумеется, Алла слушала его, открыв рот, что долгое время ему здорово нравилось. А она влюбилась, впервые в жизни и так, что готова была ради него на костер, на плаху и в любые другие столь же приятные места.

Сергей считал себя счастливчиком. Ему всегда все удавалось. Он отлично учился в школе. С первого раза и очень легко поступил в университет на престижную тогда специальность «ядерная физика». После университета был распределен в один сильно засекреченный «ящик», где получал весьма приличную по тем временам зарплату. Ее хватало и на книги, и на путешествия, и на девушек. Это только Алла, временно зацикленная на кареглазых брюнетах, не сразу оценила привлекательность Сергея. Другие девушки понимали это мгновенно, и отбоя от них у него не было. Успеху у дамского пола способствовало еще и то, что он очень необычно и модно одевался. Его мать имела хороший вкус и прекрасно шила все, начиная от рубашек и кончая зимними куртками. Когда он добился и Аллиного расположения, жизнь окончательно стала казаться ему медом. Примерно полгода они были счастливы друг с другом. Алла готова была пожертвовать своим девичеством по его первому же требованию или предложению, но Сергей, в отличие от всех известных ей до этого представителей мужского пола, почему-то не спешил лезть к ней ни под юбку, ни хотя бы под блузку. Воспитанная на «Алых парусах», «Вешних водах» и прочих целомудренных произведениях, она от этого не страдала, а даже наоборот, была довольна его нежными поцелуями, но все-таки очень хотела за него замуж. И не из-за постельных отношений, а из-за того, чтобы он наконец полностью стал принадлежать ей и никуда от нее не уходил.

На втором полугодии их знакомства выяснилось, что при всей своей безусловной внешней привлекательности Алла до Сергея все-таки не дотягивает. Во-первых, ей несколько не хватало интеллекта и начитанности. Во-вторых, Алла тогда была очень стеснительной девушкой и в малознакомых компаниях замыкалась и по-рыбьи молчала. Она тогда еще не понимала, что у Сергея не может быть такой странной девушки, которая забивается на вечеринках в угол и смотрит оттуда затравленным щенком. Его девушка должна быть такой же первой во всем, как и он сам. Друзья должны завидовать тому, что у него есть Алла, а не жалеть его оттого, что она не может открыть рта для обсуждения фильмов Тарковского или спектаклей, которые как раз привозил тогда в их город Московский театр имени Маяковского. Очень скоро он перестал водить ее к своим друзьям. В-третьих, в отличие от счастливчика Сергея, Алла оказалась страшно невезучей. До встречи с Сергеем она этого как-то не замечала, а он, проделав определенную аналитическую работу, все как следует припомнил, просчитал и выдал ей следующее. Они два раза опоздали в кино, один раз отменили спектакль, на который они взяли билеты, один раз он забыл дома деньги, и они никак не могли расплатиться в кафе, один раз их обрызгала машина и целых три раза их штрафовали на улице за неправильный переход проезжей части. До того как Сергей начал водиться с Аллой, таких проколов у него не было. Однажды в сердцах он даже сказал ей: «На твои несчастья, милая моя, даже моего счастья не хватает!», справедливо полагая, что это она во всем виновата. Надо сказать, что после этого заявления они еще некоторое время встречались, и он все также нежно целовал Аллу, но она уже чувствовала, что назревает катастрофа. Она видела, что раздражает его всем: своим излишне восторженным взглядом, восхищением им, безграничной любовью, а главное, тем самым несоответствием, о котором было упомянуто выше. Он был лучшим из всех, а она такой, как тысячи девушек вокруг: недалекой глуповатой самкой. Его недовольство ею достигло апогея, когда он предложил поехать в пригород за малиной, и она явилась на вокзал одетой по-походному с эмалированным бидончиком в руках. Оказалось, что малину надо было собирать на кустах недалеко от вокзала и не в бидончик, а прямо в рот. Оказалось, что он задумал обыкновенную прогулку, а она позорила его, одетого по последней моде, своими тренировочными штанами, заправленными в резиновые сапоги, и престарелой домашней утварью с утенком на боку и черными пятнами отколовшейся от донышка эмали. Через два дня после этой этапной в их отношениях поездки Сергей пришел к Алле домой, одетый очень строго и торжественно: в пиджачную пару, светлую рубашку и галстук. В таком виде обычно делают предложения руки и сердца, но Алла знала, что этого не может быть, и поэтому испугалась до колик в левом боку.

– Сереженька, что случилось? – еле ворочая от страха языком, спросила она.

– Да уж случилось, – трагически ответил он, сел за стол и обхватил голову обеими руками.

У Аллы подогнулись колени. Она тут же забыла о себе, подбежала к нему, обняла за шею и горячо зашептала, что готова разделить с ним любое горе. Сергей отцепил ее руки, повернул к ней болезненно скривившееся лицо и сказал:

– Нет… ты не поняла… Тут другое. Я пришел сказать, что не смог полюбить тебя…

Сначала она почувствовала огромное облегчение оттого, что с ним ничего страшного не случилось: все близкие его живы, сам он здоров, не подвергся нападению воров, бандитов, прочих уголовных элементов и не был оштрафован за неправильный переход улицы. Она даже прошептала что-то вроде «слава богу».

– Алла! – закричал он, вскочив со стула. – Ты поняла, что я тебе сказал?!

– Поняла, и не надо кричать, – очень спокойно ответила она. – Раз не смог – уходи.

И теперь уже на его лице проступило выражение огромного облегчения. Сергей, очевидно, думал, что она впадет в истерику, станет кричать, умолять не бросать ее. Может быть, она даже станет угрожать, хотя, если честно, угрожать, собственно, и не было причин. Он никогда не вступал с честными девушками в интимные отношения, чтобы облегчить и обезопасить ретираду в том случае, если до брака дело так и не дойдет. Поскольку Алла не кричала и сама предложила ему уйти, он так и сделал. Ушел.

Только тогда, когда за Сергеем захлопнулась дверь, Алла наконец осознала, что случилось. Свое горе она почувствовала сразу физически: ей отказали ноги. Она целый вечер не могла подняться со стула, на который опустилась, и мама даже несколько раз порывалась вызвать «Скорую помощь». Так, наверно, ощущают свою потерю женщины при получении на любимого похоронки с войны. Алла была настолько плоха, что мама никак не могла поверить, что дочь не беременна и что ее, в сущности, ни в чем не обманули и не предали. Все шло к подобной развязке, но Алла оказалась к ней абсолютно не готова. Особенно она была уязвлена тем, что Сергей бросил ее не ради другой, в которую ненароком влюбился, а потому что она, Алла, оказалась недостойной. Ее отбраковали, поставили клеймо «2-й сорт». Ее не смогли полюбить. Ее невозможно любить. Ее никто и никогда не сможет полюбить.

Она месяц не выходила из дома. Мама приглашала на квартиру невропатологов и психиатров, но Алла встречала их со спокойной улыбкой, заявляя, что с ней все в порядке, просто судьба наградила излишне беспокойной мамой. Рассерженные эскулапы убирались восвояси, а Алла опять ложилась на диван лицом к стене. Через месяц она встала, бледная, с развившимися волосами, и поехала в Эрмитаж. Она намеревалась пройти к французским импрессионистам, которых очень любила, но вовремя вспомнила, что там висят картины Моне, которого особенно почитал Сергей. Она сбежала с лестницы, половину которой уже преодолела, и в ужасе от нахлынувших воспоминаний бросилась по первому этажу, что называется, куда глаза глядят. Судьба привела ее в греческий и римский залы. Сначала она хотела идти обратно, потому что никогда раньше не интересовалась античной культурой, но взгляд привлек необычный розовый цвет мрамора, которым были облицованы стены зала Диониса: одновременно яркий и нежный. Потом, приглядевшись, Алла поразилась величавой простоте зала в отличие от помпезности и блеска верхних апартаментов и поняла, что это отличный фон для древнего потемневшего мрамора скульптур и статуй. Алла бродила среди безногих, безруких и безголовых богов и богинь и находила в них безусловное сходство с собой. Потом увлеклась и даже очаровалась совершенством античных форм. Вульгарность и пошлость жизни остались за стенами Эрмитажа, а значит, можно было хотя бы на время предположить, что этого не существует вообще. В зале Диониса царили деликатность, целомудрие, возвышенность и классическая простота. Алла прошла дальше. Она никогда не бывала в этих залах раньше, попала в них случайно и, как оказалось, вовремя. Она вдруг остро почувствовала свою связь с миром и временем, и на нее неожиданно снизошли умиротворение и покой. Даже злой лев, охранявший чье-то надгробие и оскаливший на Аллу зубы, не показался ей страшным. А бедного ягненка на жертвеннике было очень жаль. Он так трогательно подогнул ножки, у него так кудрявилась шкурка, ему так не хотелось умирать… В следующем зале, воровато оглянувшись на дремавшую на стуле смотрительницу, Алла дотронулась рукой до торса знаменитой эрмитажной Афродиты и почувствовала шелковистую гладкость и объем древнего мрамора, его живое, трепетное тепло.

В одном из залов она неожиданно наткнулась на бюст прекрасного юноши, голова которого была увенчана лавровым венком. Алла долго не могла отвести глаз от тонкого носа, гордо вырезанных полных губ, округлого подбородка и копны завитых кудрей молодого человека. Кто это? Бог или простой смертный? Она опустила голову к табличке. Антиной, греческий юноша, любимец римского императора Адриана, обожествленный после смерти. Антиной… Какое красивое имя. Неужели когда-то жили такие красивые люди? И что есть Сергей по сравнению с такой идеальной и вечной красотой? Разве можно так убиваться по тому, кто вовсе не совершенен и даже не догадывается об этом? Его можно только пожалеть. Он не захотел принять безграничную и самоотверженную любовь. Разве это его достоинство? А может быть, он просто не мог этого сделать? Может быть, не Алла не соответствовала высоким притязаниям Сергея, а именно он не соответствовал огромности ее любви. Возможно, он вовремя понял это и сбежал. Алла ведь могла, попристальнее приглядевшись, понять его заурядность и ужаснуться растраченным впустую чувствам. Хорош бы он был при этом!

Алла бродила по полупустынным залам и уже не думала о Сергее. Она разглядывала прекрасные лица, идеальные фигуры, и душа ее врачевалась созерцанием гармоничных и совершенных форм. Вот голова богини… Удивительное лицо: возвышенное и вдохновенное. Жутковаты, правда, темные провалы глаз, но на табличке написано, что в древности они были заполнены драгоценными камнями или стеклянной массой. Тогда богиня была настоящей красавицей. А вот у императора Филиппа очень современное лицо. Прямо стоматолог Андрей Семенович со второго этажа! Надо будет как-нибудь намекнуть ему, что за большие стоматологические заслуги перед обществом в Эрмитаже уже установили его бюст.