Ольга с благоговением вспоминала детство, проведённое за учёбой в Царском селе. И, как это часто бывает, счастливейшие мгновения жизни манили, тянули недосказанностью, оборванностью впечатления. В последнее время, несмотря на благополучную семейную жизнь, Ольга чувствовала нехватку чего-то, словно в жаркий день пила не леденящее успокоение ключевой воды, а приторный сироп. Её внутреннее изящество никогда не сочеталось с внешней простотой, но ошибаться в её сущности могли только душевные слепцы.

Была в Ольге, если бывает определённое качество в людях, принадлежащих одному месту на Земле, утончённость, которую она искала в Петре. Иногда ей мнилось, что этого недостаёт в муже. В первые дни брака это казалось разумеющимся, как мысль, что они проживут содержательную полезную жизнь. Но, столкнувшись с действительностью, к которой добросовестно готовилась, потому что не принадлежала к числу слишком наивных барышень, и задумавшись, Ольга была слегка обескуражена.

Она чувствовала себя нужной и счастливой, а короткие моменты меланхолии, ссор и непонимания не могли запачкать общую картину. Для абсолютного же счастья ей недоставало неспешного очарования и беспечной лёгкости прогулок по воздушным Царскосельским паркам, составляющим парадоксальный контраст с броской вычурностью дворцов. То было место, где совершенство природы и человеческий гений слились воедино. Свысока, чуть высокомерно, за ней наблюдали статуи – застывшие лики вечности, и молчали о своём. Во времена таких пешеходных путешествий Ольга чаяла найти душу, способную понять и оценить то, что глубоко любила она. В отличие от Елены, которая не ставила безусловной целью замужество, или, по крайней мере, не придавала ему приоритетное значение (брак был для неё средством, а не целью), Ольга считала, что только союз с человеком может подарить безупречное благоговение и познание мира. «Один человек – ничто», – размышляла она, пропитываясь атмосферой царских резиденций.

И теперь, благоденствуя в кругу друзей, приближенных к её пониманию мира, она позвала их в поездку по красивейшим местам Петербурга и его пригорода.

– Но, милая, – смущённо отозвался на её вдохновенное предложение Пётр, – они наверняка закрыты после февраля…

Едва ли он, отвернувшись, заметил, как поблёкли глаза жены, когда она, поспешно улыбнувшись, ободряюще пожала плечами, силясь произвести впечатление, что не разочаровывалась, и боясь, как бы кто не забеспокоился о ней. Елену укололо то, что она успела заметить. Она любовно и сочувственно, но не будучи в силах пропустить через себя всё происходящее в душе подруги, погладила её по руке. Та улыбнулась в ответ и скоро вышла из комнаты, сославшись на шалящую Машу.

Елена не смогла определить, что сказал ей пойманный взгляд Алексея. Чувствуя смятение и досаду, она поморщилась и скоро попрощалась с мужчинами. Её терзало то, что она не может остановить листопад в жизни Ольги. Елена понимала, что происходит что-то нехорошее, но это были скорее догадки, чем уверенность, а вмешиваться в чужую жизнь своими домыслами она боялась, не желая никого оскорбить. Возможно, она поняла всё не так. Иногда совсем не представляешь, насколько был близок к истине, видя после, как тёмные прогнозы сбываются. Если же ничего не происходит, благополучно забываешь о них.

***

На вечер был запланирован приём, обещавший созвать именитых гостей под гостеприимную крышу семьи Астафиных. Кто-то обещал приехать из самой столицы, что воспринималось хозяевами как подвиг ради маленькой Ольги, которой исполнялось двадцать восемь лет. Расставляя яркие тёплые полосы, догревал своё закат и созерцал копошение в стане людей.

С самого утра Ольга была небывало оживлена. Она позволила своей всегдашней скромности слететь с себя, уступив место игривой кокетливости не только по отношению к мужу. Светская Ольга Астафина настораживала Елену, если замыкалась в себе и старалась спрятаться за могучей спиной мужа. Петру, который тоже особенно не жаждал раскрывать душу едва знакомым людям, зачастую приходилось улаживать беседу, из которой благополучно выпадала его жена. Пустословие, способное только рассеивать запас остроты и умных мыслей в прах, задевало его престиж и слегка обижало. Ольга же жаждала увидеть старых знакомых, от которых была отстранена на ощутимый промежуток времени. Она и предположить не могла, насколько важным станет для неё свидание с ними. Она пела целое утро, потом спохватилась о недостатке в праздничном меню экзотических блюд и укатила в столицу, прихватив с собой супруга. Взыскательную публику необходимо было поразить и доказать ей, что они в деревне отнюдь не пропадают.

Посему Елена, навестившая друзей после обеда, застала только сожалеющий взгляд кухарки и извинительную записку. Елене хотелось ознакомить Ольгу с выдуманным предлогом, из-за которого Александр, вовсю бездельничающий в «селе», как он называл усадьбу свёкра, и жаждущий высшего или хотя бы среднего общества, не смог бы присутствовать на вечере. Но, поскольку хозяйки дома не оказалось в поле её воздействия, Елена вздохнула, пожала плечами и решила, что муж на ужине – не самое ужасное, что может случиться с мятежницей. Уходить не хотелось – дома её ждали спящий Павел, запутавшийся в простынях, и слоняющийся по комнатам Александр, не ведающий, чем занять себя, но не спешащий отбыть в столицу и найти там приличествующее его положению занятие.

Медленно, в некотором замешательстве Елена скользила ладонями по запылённым томам Ольго – Петровской библиотеки и пыталась сосредоточиться, как привыкла, на одной мысли. Но они распадались на тысячи ничего не значащих, но притягательных весенних осколков. Она неспешно перебирала в уме яркие сновидения, впечатления из книг и мечтаний, смущалась порой, но продолжала этот упоительный внутренний монолог. На душе её, как и на улице, смывали старое прозрачные ручейки, а птицы насвистывали окрыляющие мелодии. Она не хотела думать ни о чём страшном несмотря на то, что страна, которую она любила, находилась на краю раскола. Она хотела всю жизнь дышать этим пьянящим, свободным, молодым воздухом, будоражащим в ней забитую на дно души суровыми наставлениями стихию.

Алексей, разморенный долгим чтением на солнце в уютной комнате, в которой устроился, неспешно спустился вниз и, не зная, что предпринять дальше, растерянно топтался в холле. Он должен был идти в деревню и агитировать крестьян во имя знания ими своих прав (при мысли об этом он чуть не фыркнул) и защиты того малого, что отвело им гуманное общество. Но крестьяне, живущие поблизости, вяло реагировали на его воодушевлённые речи – им привольно жилось при теперешних хозяевах и менять что-то, лишиться последнего клочка земли ради пришлого безумца они не рвались. Алексей надеялся вскоре уехать в столицу и примкнуть к ширившимся отрядам большевиков. Бездеятельность угнетала его. Он много работал по ночам, но не был доволен тем, что у него получалось; переписывался с оставленными товарищами, но не знал, что думать об их спутанных агрессивных настроениях. Они сами не знали, куда податься и за что выступать.

Несмотря на это он, потягиваясь и чувствуя себя в безопасности и неге, прошёл в столовую. Окна на мансарду были отворены. Из них в просторную комнату лились потоки неяркого солнечного нектара, зревшего – зревшего, да и выплеснувшегося наружу, замазав перемежающийся пропитанным цветочным вкусом воздух. Напротив террасы, открывающей захватывающий вид на плоскогорье, затейливо облепленное начинающими только зеленеть деревьями, в высоком кресле, полу боком обращённая к дверям, сидела женщина. Её нежные пальцы сжимали закрытую книгу, заложенную посередине блестящей обёрткой от конфеты, а лицо, когда Алесей прошёл полукруг, чтобы рассмотреть его, знакомое и милое, но необъяснимое, дышало отстранённостью от внешних событий. Алексей не был поражён его задумчивым, но не тягостным, а восхищённым выражением, оно лишь вызвало в нём прежний интерес к мыслям Елены. Как ни пытался он не думать об этом существе, получалось это плохо. Он не страдал ночами о своём идеале, романтичные вздохи казались нелепыми в его возрасте и положении, но всякий раз что-то светлое, терпкое загоралось в нём, стоило ей мечтательно полузакрыть глаза. В ней было то тонкое, душевное, светлое, что выделяло её из массы, из-за чего он встрепенулся и позволял ей робеть и замыкаться при его появлении.

Так он понимал госпожу Жалову, и отказаться от этого не мог при всем намерении. После разрыва ему казалось, что он знает всё её вероломство, спесь и тщеславие даже учитывая то, что при личных встречах ни разу не задумался об этом. Решил, обрубил – и всё. За несколько лет без неё он редко вспоминал о прошлом, отдавшись стихии привольно безумной жизни. И… снова очутился тут, и снова с ней, словно она наказание или подарок.

Поневоле он затаился, чтобы Елена не вспорхнула и не улетела восвояси. Алексей, не склонный к излишней сентиментальности, был всё-таки наблюдателен и любил делать выводы об интересующих его людях. Он не хотел заходить слишком далеко в своём интересе и повторять то, что однажды уже случилось, выбив его из боевой колеи на какое-то время, но удержаться от созерцания восхитительной картины родом из иного, лучшего, мира, он был не в силах.

Там дамы нежны и романтичны, кавалеры сильны и обходительны, никто никогда не предаёт и не делает другого страдальцем, а вместе все счастливы и не доставляют друг другу никаких хлопот. Так должно быть, но никогда не было в среде баловней судьбы, находя своё идеальное отражение лишь в искусстве. Большинство браков оказывалось несчастными, а пары, не имея шансов освободиться разводом, вынуждены были извиваться и терпеть друг друга. Люди, одаренные духовно, не удовлетворялись действительностью, страдали и шли в сопротивление существующему строю, складывали свои головы во имя отечества, или тихо отходили в сторону и вели праздное существование. У Алексея создалось впечатление, что лишь единицы сквозь все препятствия, непостижимо уготованные им судьбой, могут похвастаться, что дошли до понимания истинного счастья.

Елена смотрела в угол комнаты, не сознавая, на что глядит. Перед взором проплывали видения, перемешивающиеся с соображениями о собственной жизни и обдумываниями злободневной книги, которую она начала исследовать. Глаза её, расширенные от новых открывающихся площадей, выглядели совсем прозрачными и наивными. Она казалась непозволительно юной, беззащитной, мягкой, но мыслящей и страстной, ревностно растворяющейся в том, что становилось важным и занимало сознание.

Как только она моргнула, убрала руку из-под головы и неудовлетворённо перевела взгляд на Алексея, ему стало стыдно, что он прервал её своим присутствием. Он поспешно пригладил растрепавшиеся волосы, отворил прозрачную дверь в гостиную и поклонился.

– Я не хотел испугать вас, – поспешил оправдаться он. – Вы, кажется, размышляли о чём-то…

– Вы вовсе не испугали меня, – успокаивающе ответила Елена. – Я совсем позабыла, что вы можете быть здесь, иначе не стала бы злоупотреблять вашим пространством.

Алексей иронично улыбнулся и откинулся на спинку дивана. «Она действительно думает, что обидела меня, или злится, что я прервал её? – подумал он. – Второе было бы интереснее».

– Я думала, вы на охоте, – не сдавалась Елена. Ей не хотелось выглядеть пришлой интриганкой.

– Я не русский барин с широкой душой и сомнительными представлениями о морали, с чего мне любить охоту? Я сам здесь на птичьих правах, так что не думайте, что я досадую на вас, – мягко ответил он, подозревая её мысли.

Елене почудилось в его тоне прежнее остроумие, граничащее иногда с жестокостью.

– Как вы можете говорить так? Вы у друзей.

– Да, но это не мой дом.

– Так почему вы не едете в ваш?

– Что мне делать там? Все мои крестьяне давно на свободе, в городе. Ни семьи, ни других дорогих людей у меня нет.

Они помолчали. Елена не испытывала сейчас всегдашней неловкости и чувства вины, оставаясь рядом с ним.

– Вы будете присутствовать сегодня на приёме?

– Да, это ведь необходимо для Ольги.

– Я спросила из-за того, что помню о вашей нелюбви к подобным мероприятиям.

– Вы правы, но я не отшельник. Даже мне иногда нужно общество. Полезно ведь знать, о чём думают окружающие. Иначе можно безнадёжно отстать. Вдруг вся страна уже счастлива, и нам ничего предпринимать не нужно, – при этих словах уголки его рта самопроизвольно сползли в ухмылку.

Елену опалила волна волнения, страха и преклонения перед загадочным миром, в который ей не существовало пропуска. Все неизведанное манило её, а фантазия играла плохую службу. Так всегда случалось, если она дотрагивалась до глубоко спрятанных струн его личности.

– Вы не боитесь, что вас арестуют? – понизила голос она.

– Не боюсь. В тюрьме нет ничего такого, чего я бы не знал. А знание, как известно…

– Но почему вы говорите об этом со мной, непроверенной, и… и… может, я донесу на вас…

Он обнажил зубы и окончательно развеселился. Ему отрадно было признавать, что она озвучивает то, о чём он сам порой задумывался.

– Я, кажется, только намекаю. Я ведь не виноват, что вы всё понимаете правильно. И притом, зачем вам предавать меня?

Елена замялась. «Действительно, незачем, – с раздражением рассудила она. – На что угодно я способна, но не на это».

– Будет вам обо мне, расскажите лучше о себе. Как продвигается ваша семейная жизнь?

По ней, и не пытавшейся скрыть обуревающие её эмоции, он понял, что попал впросак. «Да что мне за дело? – пронеслось у него в голове. – Что хотела, получила. Что же мне, поинтересоваться нельзя? Причём к чему все эти изнеженные выяснения, объяснения, извинения… Ерунда какая! Какое дело до неё и её мужа – дурня?»

– Спасибо, прекрасно, – отрезала она и встала с кресла, уронив книгу.

Она придала лицу заманчивый мягкий вид и льдисто улыбнулась. «Ну что я, в самом деле? Беспристрастно, вежливо», – решила она, прогоняя размягчённое настроение. Иногда мы играем свои роли лучше, чем думаем. Алексей сравнил эту Елену с той, которую видел несколько мгновений назад, и пожалел, что не может хотя бы стать её другом, чтобы иметь возможность видеть её такой не только случайно. «Нет, это невозможно после всего… как люди отдаляются друг от друга из-за глупой гордости, или ещё хуже – чужого давления», – подумал он и сдержанно озвучил новые, опережающие, мысли.

– Вы изменились, Елена Аркадьевна. – «Раньше вы не умели так искусно прятать свои истинные соображения».

Она оторопела, затем покачала головой и призналась:

– Не так сильно, как вы считаете. Многие мои чувства прежние и не рассеиваются даже с течением времени. Даже по мере того, как я взрослею и понимаю окружающих меня людей. Я надеялась, что от вашей сообразительности не скроется то, что, как я думала, произошло во мне.

– Я сказал так, хотя это, конечно, неверно, как всё, что мы пытаемся понять или выразить, потому, что вижу вашу беззащитность. Не судите меня строго, ведь я просто человек. Мы ошибаемся постоянно.

– Что ж, мне приятно, что вы вообще находите время, чтобы думать обо мне и делать какие-то выводы.

Они говорили недолго в тот раз, каждый, скорее, предавался размышлениям о прошлом в духе «на что мы растратили себя». Как старики, они сожалели и старались по возможности, чтобы тоска в глазах не испортила общего впечатления от беседы, улыбаться и быть учтивыми, грызя при этом себя изнутри. Оставив его наедине с возможными догадками и подозрениями, Елена попрощалась и вышла на улицу. «Как бы он не подумал, что я его специально ждала», – досадливо пронеслось в её пытливом сознании. Пытаясь не думать о встрече и успокоиться, она ускорила шаг и заняла себя дегустацией прохладного весеннего воздуха.

Глава 9

Приехавшие на празднество гости быстро заполонили пустующие комнаты, наполняя их гротескными запахами духов, сигарет, напудренных плеч, качественных тканей, блеском умывающихся в сиянии свеч украшений и невыразимой самодостаточности. Ради этого вечера хозяева истратили много запасов. Все, тем не менее, пытались выглядеть скромно и не выделяться, особенно если ничем не помогали стране. По-своему то, что женщины старались завивать волосы и использовать флакончики с духами бережнее, трогало и обнажало человеческую природу. Жизнь кипела независимо ни от чего, как кипит всегда, даже в аду, а людские чувства, хоть и обострённые, оставались теми же.

Ольга плавно обегала свои владения и суетливо интересовалась, не нужно ли кому чего. Она была рассеяна и от волнения местами нелюбезна. Она желала вести светскую беседу, как раньше, размышлять о живописи, смеяться вместе с Еленой. Елена же искала глазами Алексея, игнорирующего её, и мечтала поговорить о чём – нибудь с ним. Вместо этого ей пришлось терпеть банальности Александра.

Пётр принимал гостей с видом навязанной необходимости, но учтиво позволял им справляться о его мнении по такому-то вопросу. «Раз уж жене взбрело в голову что-то там праздновать…» – подумал он, надевая лучший костюм и в тайне сокрушаясь о потерянном вечере без газет и Машеньки.

Люди устали от войны, разрухи если не на улицах, то в семьях, поэтому с наивной радостью использовали этот шанс покрасоваться перед другими, послушать сплетни, поразглагольствовать о войне и оставить приятные впечатления. Увядающие, надушенные декольте у охотниц за вечной молодостью и незащищённые у молоденьких девушек, словно сошедшие с полотен Серова и Серебряковой, в понимании Елены олицетворяли погибающий мир роскоши и изящества. На последний пир в своей жизни они собирались особенно тщательно. Но даже Елена находилась в этот день в беспричинно приподнятом настроении. За презрительным цинизмом в отношении этих давно надоевших ей личностей она чуяла тоску и желание вернуть уже ушедшее, исправить ошибки за тех, кто не вернётся. Ей неловко было своих прежних мыслей о родине и людях, её населяющих. Мир для неё перестал быть искаженным отражением людского несовершенства. Он всего лишь был несчастен вместе со всеми в нём живущими.

Александр поднимал тосты и восторгался тем, что, не успев наведаться в глубинку, получил приглашение на «столь изысканное мероприятие». В приступе галантности он решился на исполнение роли «страстный муж, ревнивый муж». Вспомнив, что его жена, кажется, испытывала симпатию к проходимцу Нестерову, нарисовавшемуся непонятно откуда на сборище приличных людей, занимающих если не ведущее, то, по крайней мере, видное положение среди петербургских фамилий, бравый Жалов не упускал возможности уколоть чужака. «И почему этот назойливый болван не на войне? Наверное, он политический преступник или вообще дезертир!» – думал Александр, шепча комплименты почтенным дамам. Не забыл он на этот раз и жену, отнюдь на жаждущую поклонения и выходившую из равновесия всякий раз, когда её дражайший супруг заботливо справлялся у неё о её предпочтениях и желаниях. Алексей же, видно, не собирался участвовать в этом и с угрюмым и вместе с тем зазывно – таинственным видом сверлить супругов Жаловых, и, как умел, развлекался.

Елену подобное поведение расстраивало, поскольку она знала, что стыдно было им, взрослым людям, разыгрывать комедию. Сама мысль о том, что её делят два льва, заставляла её качать головой и едва не смеяться, горько и вяло. «Всё ведь совсем не так! Нечего разыгрывать сюжет из рыцарского романа. Они не настолько глупы, чтобы подраться», – горячилась Елена, ловя свирепые взгляды Александра и простодушно – издевательские Алексея. Подобные ситуации в литературе всегда выводили её из себя. Она никогда не верила, что двое достойных мужчин станут делить девушку, бранясь и вызывая друг друга. «Они скорее напьются вместе и пошлют её к дьяволу», – бесхитростно подлавливала себя Елена. Становиться участницей драм ей было неловко. Ей хотелось, чтобы обоих не было здесь, тогда не сквозило бы между ними напряжённости.

Елена охотно разговаривала со старыми знакомыми, прибывшими из Петербурга, узнавала подробности биографий, разгоралась и забывала свои недавние соображения о том, что веселье в военное время противоестественно и постыдно.

Александр был обескуражен убийствами, полным переворотом даже собственного видения войны, отчаянием и смертельным страхом, преследующим на фронте, как чума. Нет, обычные термины были слишком однообразны для того, чтобы описать, вообразить то, что он узнал. Куда более разносторонние характеры, чем Александр, были растоптаны принадлежностью к беззаконным убийствам, организованным кучкой алчных верхов. Даже он сам, до этого пространно разглагольствовавший о ратных подвигах во славу матушки – Руси, отмалчивался, когда кто-то спрашивал его о поле боя. На память ему почему-то неизменно приходили взрывы и растерзанные тела тех, кто минуту назад беспечно жевал табак. Победитель и честолюбец Александр в первую же неделю боев заработал укус вражеской пули и месяц пролежал в госпитале, многое обдумав за время вынужденной изоляции. Мясорубка из человеческих остатков, земли и беспредельного ужаса, въедающегося в мысли несмотря на долг и боевую мораль, часто мерещились ему. Он не рыдал и не сбегал с передовой, но… Забыться у него получалось только во время кутежей или в нежных женских объятиях. Оказалось, его военная служба была лишь прелюдией к реальности. Настоящая резня началась в четырнадцатом году. В госпиталях умирали тысячи беспомощных солдат, молодых здоровых мужчин, которые пригодились бы для другого. Их мир незаслуженно рушился по велению кого-то, и бешенство от несправедливости ранило сильнее всего. И этот страх… перед неизвестностью бездны небытия и беспокойство за близких не давали спокойно примириться со своей незавидной судьбой. Ненависть на мир в таком положении была вполне понятна Александру.

Но на всё это он благополучно закрыл глаза и, зловеще вертя в руках папиросу, обратился к Алексею, оказавшемуся в нескольких шагах от него:

– Как вам в тылу живётся, сударь? Слышал, здесь голодно и воруют много, да вам, кажется, всё лучше, чем под пулями?

Он ожидал, что Алексей начнёт отбиваться или придёт в исступление, потирал руки, надеясь разнообразить досуг сценой.

– Как вам сказать… – ничуть не смутившись, ответил Алексей. – Воевать за то, во что я никогда не верил, мне кажется дуростью. Не считаете ли вы, что дворяне, находящиеся под надёжным прикрытием формы, но не выполняющие свои функции на мирной территории, заслуживают такого же надменного порицания, как я? Но нет, о чём я говорю? Они ведь священно выполняют свой долг, как и те, кто, нося громкое имя и титул, ходят в подчинении предприимчивых выходцев из народа. Но нет, я отвлёкся от признания своего абсолютного нравственного падения. Разумеется, я трус, если борюсь за то, чтобы наша страна избавилась от дармоедов, берущих всё и ничего не отдающих взамен. А не за то, чтобы как можно больше дееспособного мужского населения встретило свою смерть, защищая фарсовые идеи мифических императоров.

Елена слышала всё, даже не утруждаясь прислушиваться. На сей раз она не хотела участвовать в болтовне мужчин и разнимать их, как это когда-то сделала Наталья, но была раздосадована, что петухи решили устроить перебранку на торжестве Ольги. Она поспешно подошла к Петру, жующему что-то, и попросила его остановить Алексея.

– Эти двое доведут меня до безумия! – процедила она сквозь зубы и подумала, что лучше вовсе остаться в одиночестве, чем терпеть подобное позёрство.

Пётр, сам не учувствовавший в войне из-за ослабевшего после воспаления лёгких здоровья, не испытывал из-за этого неловкости. Поэтому он не считал, что Жалов прав. Ему не нравился тон Александра, да и сам он с его напыщенностью и даже наглостью, когда дело доходило до личных убеждений. Многие граждане российской элиты, чьи патриотические чувства не затрагивались с началом грандиозного уничтожения людьми себе подобных, в котором их родина была не столько пострадавшей и вожделенно ждала своих премиальных, не спешили отдать жизнь за высокие идеи. Разумеется, лозунги и агитации этого не разглашали. Подобные чувства вряд ли затрагивали других дворян из других губерний, если уж самая влиятельная российская династия не спешила поставлять мужественных сынов во славу отечества, довольствуясь несколькими служащими из многочисленных её представителей. Оставшиеся в тылу аристократы прикрывались деятельными должностями, закрывали глаза на повсеместное воровство и недовольство, пропагандируя любовь к отчему краю.

Алексей готов был пожертвовать собственным существованием ради освобождения от ига, но никак не за дальнейшее прозябание в хаосе. Размышляя, стоит ли вызывать Александра на дуэль, он пришёл к заключению, что нет, поскольку тот был по-своему («Со своего мелкого видения») прав.

– Зачем, друг мой, я стану защищать то, что я ненавижу? – продолжал он, отбивая очередную гневную отповедь Жалова. – Вам-то ничто не кажется неправильным, и я даже слегка завидую… Но нет, спасибо, низкий поклон. Не хочу войти в число тех, кого положила Русь – матушка ради очередного безнадежного предприятия. Мы при таком раскладе не с ними скоро будем воевать, а сами с собой. Если не поймём, что нам действительно нужно.

«Конечно, ты не хочешь быть в их числе… Но всё равно будешь, не с ними, так с другими, всё равно на войне, на этой проклятой войне, какая разница? Нет, не будет никакой войны. Мы мирно переедем на следующую ступень развития. Мы бы уже перешли, если бы правительство делало хоть что-то… Откуда во мне это?..» – неожиданно ужаснулась Елена. «Нет, всё верно, что он говорит, соседи только о мятежах и разграблениях рассказывают». Видимо, Елена одна из немногих додумалась до такого, потому что некоторые из особенно набеленных дам скосились на Алексея.

– Хорош гусь, – пренебрежительно съязвила одна, а другая довольно ухмыльнулась.

«А, пусть! – подумала Елена, не вмешиваясь, – какая разница? Сам виноват».

Александр не понял ничего из пространного размышления выдуманного врага, сник и отправился восвояси, не забыв обругать Алексея «викингом». Если бы он не находился в дому почтенных людей, он показал бы этому Нестерову! «Но нет, – вздохнул он, апатично облокачиваясь о стену, – я уже не тот, что был… Да и времена не те. Это раньше – честь, дуэли… А теперь мужичьё кулаком в морду, а дворяне спиваются и вовсе ничего не могут». В порыве внезапно вспыхнувшего отвращения он выплеснул вино из бокала в раскинувшее рядом свои зелёные когти растение непонятного сорта.

Алексей прошел мимо, посмотрев на него… с недоумением и… Болью? Жалостью? Состраданием? Размышлением? Этот неприкаянный взгляд, силящийся проникнуть в самое его сердце, так взволновал Александра, что он подошел к Нестерову, схватил его за рукав и прошептал что-то на ухо. Алексей, казалось, готов был сейчас же броситься на противника, но заставил себя разжать кулаки и предосудительно улыбнуться.

Через несколько минут они, сидя на неосвещённых порожках, выходящих в сад, неподвижно смотрели на лежащий рядом и опасно поблёскивающий в отсветах луны пистолет. Алексей сурово объяснял собеседнику:

– Я возьму пулю и заложу в барабан. Шансов, что она встретится с вашим мозгом не так много. Всё честно.

– Я видел этот способ только у военных. Откуда вы можете знать его?

Алексей усмехнулся.

– У меня были хорошие учителя. Если вы думаете, что война лишь на границе, вы заблуждаетесь.

– Довольно! Заканчиваете с этим быстрее, мне опротивело ваше общество.

– Это вполне взаимно, Александр Антонович. Но если вы хотите отомстить мне за всё и дать мне шанс утолить гордость, придётся подождать.

Он бережно вытащил пулю из-за пазухи, всунул в барабан пистолета и несколько раз повернул его.

– Кто первым будет стрелять, решим по жребию? – спросил он.

– Ах, бога ради! – фыркнул Александр. – Что вы спрашиваете всё!

– Хорошо, – спокойно ответил Алексей. – Тогда будет по-моему.

Он подал взъерошенному Александру кулак, в котором зажал две спички.

– Короткая – выстрел.

Александр вытянул короткую. Ему показалось, что музыка, звучащая в доме, стала глуше и в то же время пронзительнее. Глотнув воздуха, он взял пистолет и, порывисто поднеся его к виску, медленно спустил курок. На мгновение ему показалось, что огневое железо лижет кожу. Но ничего не произошло. Тишь сада не омрачилась раскатом его смерти.

Алексей непосредственно и едва ли не сочувственно наблюдал за его реакцией. Александр покраснел и облегчённо передал пистолет оппоненту.

– А где же Алексей? – послышался с крыльца голос Ольги, затем гул голосов и топот, приближающийся к противоположной стороне дома.

Алексей сник, потеряв запальчивость, жестко схватил протягиваемый пистолет и спустил курок прямо перед тем, как Ольга вскрикнула:

– Что вы делаете?

– Сейчас начнётся, – предупредил Алексей, отдышавшись, а Александр кивнул, готовясь успокаивать разгорячённых барышень.

Наступила пора криков, истерических взвизгиваний, удовлетворённости охочих до скандала сердец, увещеваний, недоумения, споров и требований помириться. Алексей высказал бы толпе, смотревшей сейчас на него с неодобрением, а кто-то с опасливым восхищением, что думает о ней, но Ольга… Он извинился, сослался на мигрень, пожал руку сопернику, неприкаянно тершемуся возле хозяйки дома, и удалился.

Елена, когда он проходил мимо, посмотрела на него так, что он поневоле подавил нервический смешок. Она в замешательстве воззрилась и на мужа, но ничего не смогла вымолвить. Не решаясь на что-либо, она прошла обратно в дом, по пути срывая со стола салфетки и комкая их. Пойти в сад и присоединиться к сбитым с благодушного настроя гостям ей расхотелось.