Кровавый рассвет

– Все в порядке, Анна. Когда-нибудь я расскажу, зачем я стреляюсь. А пока, давайте пить чай.

Позже вошла служанка и шепнула что-то Анне на ухо, после чего та приподняла брови и засмеялась. Я сразу понял, о чем говорит служанка, меня бросило в жар. Видимо следы от ударов кнутом слишком хорошо выделялись на спине Двинского. Мы просидели за чаем около двух часов. Все это время я понимал, что здесь не будет рассказов о внешнем мире, о сплетнях и о других вещах, от которых меня тошнит.

Я ехал домой поздно ночью, вспоминая тоскливый взгляд Анны, когда был в объятьях Лизы. Как прекрасна она в тот момент. В голове снова началась путаница. Мысли о том, что я делаю все напрасно, что все дела и проблемы бессмысленны – не давали мне покоя. Я знал свое имя, знал свои заботы и чувства, но ощущение беспомощности перед миром не давало мне покоя. Я понимал, что не знаю ничего. Какова моя цель? Что мне делать?

Я смотрел на звезды, которые светили на черном небе. Они прекрасны. Но для чего они даны? Действительно ли это звезды, о которых говорил Вицер?

– Останови здесь, Сергей.

– Посреди поля, Господин?

– Именно. – Что-то начинало меня душить.

Сергей пожал плечами и остановил повозку.

Я вышел на дорогу и пошел по вспаханному полю, глядя вверх. Шел медленно, очень медленно, но обернувшись, я уже не видел свою повозку и не слышал лошадей. Из-за тумана я не мог видеть дальше двух метров, но меня это не волновало. Голова опустела, ноги стали тяжелыми, я почувствовал жар. Вдруг впереди я увидел черный силуэт, испугавшись, стал пятиться назад. Заметив, что тень не двигается, я развернулся и бегом бросился назад. Я бежал изо всех сил. Меня не мучал ни жар, ни мысли, а ноги мои были легкими, как перо. Я боялся обернуться, однако не удержался – оглянулся, споткнулся и упал. Стало холодно, горло разрывалось, а грудь наполнилась печалью. Я закричал. Слезы брызнули из глаз моих. Опустив голову к земле и проскулив несколько минут, я поднял ее и снова закричал. Я кричал, пока снова не рухнул на землю без сил.

Я не помню, как попал домой. Проснувшись ближе к вечеру, я подошел к окну и стал смотреть на серые тучи. Я слышал, как внизу отец разговаривал с человеком, который был явно не в лучшем расположении духа. Я не хотел выходить из комнаты никогда, не хотел больше слышать этих людей, всех людей. Эта суматоха наскучила мне окончательно. Я понял, что потерял последнюю каплю интереса к жизни. Если я ничего не знаю и не смогу узнать, тогда зачем я здесь нужен. Я не хочу быть среди тех, кто живет в мире с этими мелкими судьбами, то есть не хочу быть среди всех людей. Я желаю отойти от дел, я желаю уйти совсем. Своими мыслями я сам себя загнал в угол.

Я лег на кровать и уснул. Меня разбудили утром Вицер и Михаил.

– Гриша, вставайте, я хочу осмотреть вас, – сказал Вицер, заботливо взяв меня за руку.

– Для чего? – Спросил грубо я.

– Как же? Мне нужно осмотреть твою руку.

– Она не болит. Все нормально.

– Если будешь трепать нервы, то я заставлю Михаила держать тебя, – сказал отец, вошедший в комнату.

Осознав, что меня не оставят в покое, я покорился. Вицер осмотрел мою руку с умным видом и как-то очень неубедительно бросил, что все будет хорошо. Мне казалось, что нет такого дела, в котором он бы не разобрался, но в случившимся с моей рукой, Вицер будто был не до конца уверен.

Когда все вышли, я погрузился в себя, рухнув на кровать. Мне стало противно смотреть на свой портрет, написанный девушкой, с которой я когда-то хорошо дружил за границей. Не могу вспомнить ее имя. Мне неприятно оттого, что я совершил такой глупый поступок. Поступок людей, которых я презирал. Выйти ночью в поле и вести себя как сумасшедший. Господи, как же стыдно! Испугаться темноты, и убежать, и рыдать. Позор! Разве к этому я стремился всю жизнь?

Внезапно зашла Мария Андреевна.

– Без стука, снова.

– Ну, уж прости меня, Гриша. Было велено передать тебе, что сегодня вечером тебе надо ехать на праздник, в честь дня рождения княгини Бурской, – сказала она.

– Я не еду.

– Это еще не все. Еще сегодня вас звали к вечеру в гости три дома…

– Да хоть десять. Они меня довели, Мария. Скажи мне, почему они все живут себе, радуются каждому платью, каждой нелепости, каждому слуху? Почему они живут, а я должен страдать? Почему я страдаю, Мария Андреевна?

– Мне не дано знать этого. Вы, господа с большими деньгами, странный народ. Вы привыкли радоваться всему, чего мы не знаем. Я радуюсь своему, а вы своему.

– Это понятно, но я не рад. Мне не мил этот свет, мне грустно.

– Ба-а-а-а-а-тюшки. Это вам-то не мил? Если б я жила как сыр в масле, то никогда б так не сказала. А ты, дорогой, уже с жиру бесишься. Пожил бы как я, как Мишка, посмотрел бы.

– Да как ты смеешь?! – Начал кричать я, подорвавшись.

– Простите меня, но вы не правы, господин.

– Я рад тому, что ты знаешь свое место. Не смей мне перечить, никогда! – Закричал я еще громче.

– Вот видите, вы все-таки рады, господин, – улыбнулась она.

Я заткнулся, понимая, что впервые повысил голос на Марию. Разве к этому я стремился всю жизнь? Еще и стал кричать про ее положение. Какой позор! Меня ударило чувство вины.

– Прости, прости меня, Мария. – Упал я на пол, зарыдав.

– Что вы, господин?

– Мария Андреевна, прошу вас. Вы же мне как мать были. Я сам не свой, уже который день. Вот и схожу с ума. Ты знаешь, я даже в поле ходил, кричал там. Кричал на ветер. Прости меня, прошу, – взахлеб произнес я.

– Я понимаю, Гриша, – с грустью сказала она. – Вставай, дорогой.

– Прости, умоляю, я не хотел тебя обидеть.

– Я поняла, Гришенька, вставай, все в порядке. Ты просто напомнил мне, кто есть кто. Так и должно быть.

– Нет! Отец не этому меня учил. Я рос не так, как должно быть. Прости меня, дорогая Мария Андреевна. Я не хотел, не хотел, правда.

– Вставай, Гриша. – Начала поднимать она меня, дав понять, что я прощен.

– Я сам не свой, сам не свой, понимаешь. Я не хочу никуда ходить, я жить не хочу!

– Когда это сталось с тобой?

– Перед дуэлью началось, а вчера стало хуже.

– Ну не дуэль на тебя же так повлияла. Ты ж всегда стрелял. Видимо, пора закончить.

– Не дуэль во всем виновата, ты права.

Я поднялся, утирая слезы.

– Что ты будешь делать со всеми приглашениями. Ведь нельзя пустить все на самотек.

– Мне можно. Однако так не делается. Отправьте всем письмо о том, что я болен сегодня, но завтра жду их у себя дома, и про Двинских не забудьте.

– Что скажет ваш отец, если вы пригласите людей без его ведома?

– Я все улажу.

– Слушаюсь.

Мария вышла из комнаты, а я лег снова в кровать. Открыв какую-то книгу, я стал читать ее, погружаясь в свои мысли. Спустя десять прочитанных страниц, я опомнился и осознал, что не помню прочитанного. Стал злиться. Мне было противно от изменения во мне. Я становлюсь себе противным, стал грубым, неосторожным, задумчивым. Еще и слезы лить начал, как те напыщенные девушки с балов. Стыд и срам!

Внезапно мой покой прервал стук в дверь.

– Гришка, тебе тут бумагу какую-то важную передали. – Вошел Михаил с письмом, на котором пытался что-то разглядеть, щурясь.

– От кого, Михаил?

– Не знаю, здесь не написано, но человек у двери сказал, что его необходимо доставить срочно.

– Ладно, не выкидывай. Давай его сюда.

– Ох, шутник. Сейчас возьму и выкину, – засмеялся Михаил и вышел.

Я стал рассматривать письмо, на котором было написано: «Думову Григорию Павловичу, необходимо доставить срочно». Открыв конверт, я развернул бумагу и стал читать: «Григорий, если вы читаете это, значит я все же поддалась своему чувству. Я прочла ваше письмо и сделала свой вывод. Я жду вас прямо сейчас в парке, ближе к площади, под восьмым фонарем. Я хочу с вами объясниться».

Я был ошеломлен. Вспоминая все свои действия, я не могу вспомнить день, когда я писал кому-нибудь письмо. Я положил письмо на стол и подошел к окну. Уже было темно, казалось, будто собирается дождь, надо ехать.

В дороге я думал о том, кто мог бы это написать. Попытки вспомнить не увенчались успехом. Я также чувствовал пустоту внутри, но был слегка заинтригован. Я знал, что это событие не оживит меня, но я не мог сидеть дома.

Приехав в парк, я быстрым шагом направился в его конец по аллее. В парке было пусто, но чем ближе я подходил к концу, тем больше встречал на пути людей. Все они шли с площади, судя по всему. В какой-то момент, я столкнулся с толпой и прошел сквозь нее, озираясь по сторонам. Я был растерянным и резким. Вдруг я затормозил, мое дыхание замерло. Обернувшись, я увидел ее карие глаза. Я стал их бояться. Вообще мне всегда было интересно, когда люди говорили, что они боятся глаз. Каково это? Я считал их за дураков, ведь как можно бояться взгляда? Теперь я понял. Я смотрел в ее глаза, и страх все больше окутывал меня.

Анна Федоровна сидела неподвижно на лавке, пристально глядя на меня. Я двинулся ей навстречу, и чем ближе я подходил, тем больше меня наполняла жизнь. Когда я подошел к лавочке, внутри меня все задрожало, меня трясло, но я не подавал виду.

– Анна Федоровна, это ваше письмо? – Спросил я холодно. Я старался не смотреть на нее.

– Я думаю, что вам это и без моего ответа известно, – ответила она, глядя мне прямо в душу.

– О каком моем письме вы упомянули здесь? – спросил я, показывая ее письмо.

– Что за вздор? Об этом письме. – Она показала конверт. – Мы оба знаем зачем мы здесь, так для чего же эти вопросы?

– Позвольте мне взглянуть на письмо, – продолжал я, будто внутри меня не было грозы.

Она молча протянула мне конверт и отвернулась в сторону. Я сел рядом на лавке и развернул конверт.

Я увидел какой-то до боли знакомый почерк, которым было написано:

«Мой друг, я не могу забыть ваш голос. Я влюблен! Если в вас есть хоть доля сожаления ко мне – идите на чаепитие к графу Яснову. Там увидимся, я откроюсь вам. Навеки ваш…»

– Анна, спешу вас огорчить, это не мое письмо. Я не писал этого, – сказал я, опустив голову, и вернул письмо.

– Значит, я ошиблась? – Она тоже опустила голову.

– Я не писал это письмо, – повторил я.

– Да к черту это письмо. Как же я могла только подумать об этом? Какой промах, надумала себе всякого. – ее голос наполнился тоской и стал ломаться.

– Анна, я…

Она вскочила и начала уходить, закрыв лицо ладонью. Я схватил ее за руку и развернул. Я увидел ее наполненные слезами глаза. Мне показалось, что я перестал дышать. Весь вечер я смотрел, но избегал ее глаз. Теперь я не хотел ничего, кроме этого. Я прижал ее к себе, мое сердце рвалось из груди. До меня дошло, о чем она думала.

– Нам необходимо уйти подальше от людей, Анна.

– Идите за мной, Григорий.

– Да.

Она отвернулась от меня и быстрым шагом направилась к выходу из парка. Я пошел за ней. Выйдя на улицу, мы остановили кучера и уехали.

– К поместью Двинских, – сказала Анна тихим голосом, обращаясь к кучеру.

– Куда? – переспросил я в недоумении.

– Все будет хорошо. Все на празднике у Бурской.

– Верю, – улыбнулся я, взяв ее руки.

Пока мы ехали, я ни о чем не думал. Я почему-то был счастлив, хоть и понимал, что повода для счастья у меня нет. Поездка в гробовом молчании и предвкушении предстоящего нагоняла волнение.

Прибыв на место, Анна схватила меня за руку, и мы быстро вбежали вверх по лестнице в ее комнату. Я закрыл дверь, Анна стояла у кровати, затем развернулась и пристально посмотрела мне в глаза. Она набросилась на меня, я почувствовал на себе вкус ее пылающих губ. Мы замерли в поцелуе на несколько минут. В один миг она оттолкнула меня и опять подошла к кровати, медленно спустив с себя платье. Ее волнистые каштановые волосы ниспадали до самого пояса. Я подошел к ней. Мы поддались запретной милости, которая могла погубить все, но нас это не волновало. Я снова начал жить, я снова задышал полной грудью, грудью, полной любви. Спустя несколько часов, лежа на кровати, мы смотрели в потолок. Я понимал, что мне никто не нужен, я люблю, я наконец-то счастлив, я снова жив! Глаза Анны были полны страсти, она клялась мне в любви шепотом, а я был на седьмом небе от счастья.

Внезапно меня посетила мысль:

– Анна, дорогая…

– Что такое?

– Это не мое письмо, – задумчиво произнес я. – Я думаю, что нам надо в этом разобраться. Предлагаю поехать на чаепитие к Яснову и узнать, чье же оно. Ты подыграешь?

– Да, но почему ты так заботишься об этом?

– Почерк в письме показался мне очень знакомым.

– Ну и что?

– А что если это письмо принадлежит важной для кого-то из нас личности?

– Хорошо, мы разберемся, – сказала она, перевернувшись на живот и посмотрев на меня. – Но разве сейчас нас это заботит?

– Нет, сейчас нас ничего не беспокоит, – улыбнулся я. В этот момент я понял, что меня действительно не тревожат мысли, меня не тревожит ничего. Я был счастлив.

– Ты любишь Лизу?

– Что за вопрос? – Потупился я.

– Григорий, ответь, ты любишь меня?

– Анна, что происходит? Я счастлив с тобой. Мне никого больше не надо.

– Я тоже счастлива, когда я рядом с тобой, но это можно назвать любовью?

– Я не знаю, а что такое любовь?

– В том-то и проблема. Я думала, что ты мне ответишь на этот вопрос, – засмеялась Анна.

– У каждого свой ответ на этот вопрос.

– Давай просто делать то, что нам велят наши чувства?

– Ты права, это будет лучшим решением.

– Ты целовал Лизу?

– К чему ты клонишь?

– Я не знаю, меня одолевает чувство, будто ты можешь бросить меня и пропасть. Я боюсь потерять тебя.

– Я никогда тебя не брошу, клянусь. Даже на тот свет отправлюсь с тобой, – сказал я, сжав ее руку в своих руках.

– Григорий, не говори таких вещей!

– Я говорю то, что мне велит мое сердце, – засмеялся я и стал целовать ее руки.

Мы провели с ней прекрасную ночь. Было решено, что о нас никто не должен узнать. Дабы не подвергать риску наши отношения, я должен был продолжать общение с Лизой в полной мере. Анна тоже должна была вести себя с людьми как ни в чем не бывало. Всю оставшуюся ночь она старалась не подавать виду, что ей жалко Лизу, но ее глаза, ее прекрасные карие глаза были наполнены чувством вины.

Я ушел из дома Двинских, когда солнце еще не взошло, но небо уже становилось нежно розового цвета, местами оно напоминало мне букет сирени. Свежий, прохладный воздух, яблоневый сад, небеса, – все казалось мне таким прекрасным, я был счастлив. Я снова был счастлив!

Вернувшись и убедившись в том, что отца нет дома, я поднялся к себе в комнату, разделся и упал в кровать. «Какая ведь чудесная семья?» – подумал я про Двинских и засмеялся. Я понимал, в какую ужасную историю я вмешался, но почему-то меня не тревожили эти мысли. «Лиза, эта светлая, добрая девочка, любящая до смерти своего отца и мачеху, – я стал снова тонуть в собственных раздумьях. – Она влюбилась в такого идиота. Я люблю Лизу, я чувствую себя живым рядом с ней, но почему-то я предал ее, так еще и Анну под венец подвел. Но я не могу по-другому. Ведь Анна прекрасна, она спасла меня, я люблю Анну, я благодарен ей. Мне остается лишь надеяться на то, что Лиза поймет меня, ведь она отличается от всей этой грязи своим светлым умом. Я не попрошу прощения Лизы, будет даже лучше, если она меня не простит, а просто поймет. Так Анне и Лизе, надеюсь, будет лучше примириться, я бы просил прощения только для Анны. Так, а почему я решил, что Лиза обо всем узнает? Глупо было бы думать, что это не всплывет. Лиза меня не поймет, потому что я сам все меньше себя понимаю. Еще меня пугает то письмо, чье оно? Я будто бы знаю этот почерк всю жизнь, может это Лиза?» – задумался я, лежа поперек кровати.

Я встряхнул головой и сел, почувствовав тяжесть своего нынешнего положения. Вдруг руку стало ломить. Я подумал, что это от ранения, но нет. Начался холод в ногах, я задрал голову к потолку и застыл. Мысли путались, реальность начала искажаться. Ощущение такое, будто я выпил все запасы вина в нашем доме. Я встал с кровати и захотел гулять, но желание быстро пропало, когда я почувствовал резкую боль в ногах, пальцы свело. Я сел назад на кровать и оторвал ноги от пола, в глазах все плыло. Внезапно среди плывущей комнаты я начал различать темную тень. Страх наполнил меня. Я не мог пошевелиться и продолжал смотреть в эту тень. Она становилась все ближе, все темнее. И когда она появилась перед моим лицом, я почувствовал боль в груди от страха. Мне казалось, что это длится вечность. Внезапно тень рассеялась, и я вскрикнул. Не было ни боли, ни тени, ни холода, видеть тоже мог нормально. Но страх остался на месте. Я закутался в одеяло в кровати как маленький ребенок, хоть и было довольно жарко. Через пару минут я заснул.

Весна. Аллея посреди вишневого сада. Я иду по аллее. Аромат цветущих деревьев наполнял меня вдохновением, мне хотелось сочинить поэму и сделать себя героем грустной истории, наполненной страстью и любовью. Я шел по дорожке с закрытыми глазами и мечтал об этом. Внезапно меня кто-то позвал, и, обернувшись, я увидел Анну, идущую за мной. И еще, звук. Я слышал какой-то ужасный звук вдалеке. Такое ощущение, что этот звук доносился со всех сторон. Звук похожий на крик одержимого, одержимого демонами. Чем ближе становилась Анна, тем громче был этот рев. Остановившись от меня в двух шагах, Аннушка посмотрела в мои глаза так, будто она смотрит сквозь меня, куда-то в сердце моей души.

– Дьявол, – произнесла она, но я не мог ее нормально слышать из-за звука, потому что он был настолько сильным, что казалось, будто от него гудит каждая часть меня.

– Анна, я не слышу тебя из-за этого ужасного рева. Что это? Ты слышишь, Анна, дорогая?

– Гришенька, посмотри на себя. Кем ты стал, родной? – Я все никак не мог ее четко расслышать, но что-то понимал.

Она расплакалась и поднесла небольшое зеркальце к моему лицу. Я ужаснулся. В отражении, вместо своего лица, я увидел тень. Из всего человеческого, что во мне было, остался лишь черный силуэт с красными глазами. Звук начал разрывать голову, я упал на землю и закрыл уши руками. Все было так реально, так больно. Я подскочил на кровати в поту. «Ужасный сон», – подумал я. Мне стало душно, и я открыл окно. На улице было еще светло.

Вдалеке перед домом стояли повозки, и снизу доносился какой-то гул. Я оделся и спустился. Как оказалось, к отцу прибыли какие-то уважаемые люди. Я мельком взглянул на них с лестницы. Всего было человек десять. Из всей толпы я узнал только Бурскую, старую и мудрую, по словам всех людей, княгиню, также увидел отца, который был положительно настроен, Вицер, смеющийся с шуток отца, выпивал все больше и больше рома. Отец и Вицер всегда пили этот ром, отцу кто-то привозил его из заграницы. Граф Яснов разговаривал с Двинским. Остальных людей я не знал.

– Григорий! – Крикнул Вицер и подозвал меня рукой.

– Добрый вечер, – сказал я, спускаясь.

– Это тот самый освободитель крестьян? – Произнесла Бурская.

– А это та самая важная и мудрая персона общества? – Ответил я, высокомерно осмотрев ее.

– Невежливо отвечать вопросом на вопрос, Григорий, – улыбнулась она, стараясь разрядить обстановку.