Песики&Детектив

5

– Привет, Колокольцев, – сказал с порога Андрей Крымов заспанному худому коллеге, который открыл ему дверь.

Лицо коллеги было немного одутловатым, под глазами пролегли мешки.

– Привет, коль не шутишь. Значит, до утра подождать не мог?

– Нет, не мог.

Они только что созвонились, вернее, позвонил Крымов и со всей настойчивостью сказал:

– Еду к тебе, Вадим. Без тебя никак.

– Ну, если так отвечает Крымов, стало быть, и впрямь припекло, – резюмировал хозяин дома. – Проходи. Чай будешь?

– Нет. Не до чая.

– Ладно, сэкономлю пакетик.

Они прошли в гостиную и сели на старый диван, прожженный сигаретами в нескольких местах. Тут же на журнальном столике стояла широкая ограненная стеклянная пепельница, полная окурков. Зажигалка, сигареты. Бокал с остатками пива.

– Запущено у тебя, – оглядевшись, констатировал гость.

– Да, как и вся моя жизнь. После того как Нинка ушла искать счастье на сторону, все покатилось и полетело.

– Бывает, – понимающе кивнул Крымов.

– Так что у тебя, частный сыщик?

– Пуля.

– Начало хорошее, – заинтригованно усмехнулся криминалист Колокольцев. – По-нашему, по-ментовски.

– И несколько фотографий. Пистолеты.

– Еще лучше. Давай показывай.

Крымов вытащил пулю в полиэтиленовом мешочке и айфон, кивнул:

– Ты смотри пока, только оботри вначале, она из могилы, – и стал искать в телефоне фотографии.

– Круто. Хоть не заразная?

– Я же не эпидемиолог, откуда мне знать?

– Тоже верно.

Колокольцев вытащил пулю, отправился в ванную, там хорошенько промыл и почистил ее, вернулся, обтирая улику тряпкой.

Подбросил на ладони:

– Антиквариат, как я погляжу. Дуэльная?

– Пролежала под землей приблизительно сто двадцать лет, застряла в грудной кости здоровенного добермана.

– Ух ты. И где этот пес поймал пулю?

– В доме своего хозяина.

Колокольцев вновь повалился на диван. Вышиб из пачки сигарету, зацепил губами, щелкнул зажигалкой, прикурил.

– Несчастный случай?

– Если бы.

– Так что случилось?

– А вот это мне и нужно выяснить. Кровь из носу. Ты спец по маркам оружия, по всем нюансам, я в этом вопросе тебе и в подметки не сгожусь. От какого ствола эта пуля?

– Надо подумать.

– Думай.

– Сейчас, – кивнул Колокольцев. – Загоняешь ты меня.

Оставив сигарету на краю пепельницы, он поднялся, принес электронные ювелирные весы и плюхнулся вновь.

– Тут нужна точность – до миллиграмма.

– Охотно верю.

Зажав сигарету в зубах, Колокольцев положил пулю на весы. Цифры забегали и остановились на 20 граммах.

– И что это значит?

– Это значит, что пуля тяжелая.

– У графа Оводова было три револьвера: «Лефоше»… Вот фотографии. – Андрей протянул ему телефон с фотографиями.

– Нет, – выпуская дым, отрицательно покачал головой Колокольцев. – Изящный револьвер, его пуля куда легче.

– «Наган». Следующая фотка.

– Тяжелее, чем «Лефоше», но тоже нет.

– Первые два представлены в коллекции. Третий – итальянский револьвер «Бодео» образца 1889 года, – только упомянут в архивах, так называемая «солдатская модель»…

– Да-да, без защитной скобы на спусковом крючке. Еще одна изысканная вещь, пусть даже созданная для руки солдата. Калибр десять целых и тридцать пять сотых миллиметра. Знаю, но и его пуля весит не более пятнадцати граммов. Калибр у твоей пули куда больше всех трех перечисленных. Это видно обычным глазом: тут почти что двенадцать миллиметров.

– Так от чего она? От какого оружия?

– Есть один старый добрый револьвер, для которого эта пуля подошла бы на сто процентов. Но что он делал в России?

– И что это за револьвер?

Колокольцев усмехнулся:

– Знаменитый на весь мир кольт «Миротворец».

– Любимое оружие ковбоев Дикого Запада?

– Он самый. Страшный пистолет. Для своего времени, конечно. Сорок пятый калибр, «Лонг кольт», как его называли, – «Длинный кольт» – армейский револьвер 1873 года выпуска. Конечно, «Магнум‐44» будет куда сильнее, но это спустя полвека. Даю девять против одного, Крымов, что твоя пуля от «Миротворца». И по времени сходится идеально.

– Но за графом такого оружия не числилось.

– Думай, ищи.

– Был еще молодой граф.

– Звучит романтично.

– Поверь мне, не очень.

– А женщина была в твоей истории? – вопросительно поднял брови криминалист. – Только честно?

Андрей Крымов с горечью усмехнулся:

– Была, и очень красивая, между прочим.

– Так и знал. «Шерше ля фам дон лю крим», – усмехнулся криминалист. – «Ищите женщину в преступлении».

– Тебе надо над прононсом поработать.

– И так сойдет. Что с ней случилось?

– Ее убили. Тогда же, когда застрелили и собаку.

– Жалко.

– Очень жалко. Она этого не заслужила.

– Расскажешь эту историю?

– Непременно, когда все узнаю. – Крымов поднялся. – Спасибо тебе, Вадим.

Колокольцев потушил окурок, пожал товарищу руку.

– И пузырь не забудь для рассказа.

– Даю слово. Хотя…

– Что?

– Пил бы ты поменьше, Колокольцев.

– Не учи жить, Крымов.

Они попрощались. Спускаясь по лестнице, Андрей сделал еще один поздний звонок.

– Алло, Яшин…

– Здесь такие не живут, – ответил его недавний переговорщик. – Вы ошиблись, гражданин.

– Мне завтра нужна твоя помощь, Костя. Выручишь? Выходной же.

– Ну конечно, товарищ капитан, – зевнули на том конце связи. – Кого я теперь должен заговорить?

– Сможешь скататься со мной в Елесеево?

– Куда?

Андрей вышел из подъезда в холодную осеннюю ночь, остановился на крыльце.

– Это на границе с Симбирской губернией. Село такое старинное. Очень надо. По тому же делу.

– Сколько ехать?

– Два часа.

– Кто за рулем?

– Я, конечно.

– Очень-очень надо?

– Позарез. И «корочки» твои могут пригодиться.

– А-а, вон в чем все дело! Ладно, скатаемся.

Дома Крымов вновь обратился к интернету. Листал и листал страницы, считывал заголовки. Наконец нашел то, что искал. История кругосветного путешествия фрегата «Королева Виктория» неожиданно преподнесла ему подарок в виде воспоминаний младшего помощника капитана Сэмюэля Страйка. Они были записаны спустя много лет после легендарного путешествия и начинались со сборов в Англии, в порту Ливерпуля. Не таким уж великим лингвистом был Андрей Крымов: текст шел на английском языке, приходилось выделять его блоками и забрасывать в переводчик.

Но эти строки зацепили его сразу:

«Я никогда не доверял старпому, с самого первого дня, как только увидел его на борту корабля и заговорил с ним. У него был легкий акцент, грубоватый, еще тогда я подумал, что он не англичанин, а выходец с континента, может быть, голландец или даже немец. На мой вопрос, откуда его корни, он ответил смешком. Я понял: это не мое дело…»

Фрегат переплыл Ла-Манш и проследовал вдоль побережья Европы. Далее был Гибралтар, затем западное побережье Африки. Все началось у мыса Доброй Надежды. Сэмюэль Страйк описывал путешествие во всех подробностях, приходилось читать или просматривать все переводные блоки. Образ старпома, настоящего морского волка, из числа сорвиголов, которого обожали матросы и побаивалась остальная команда, опасался даже сам капитан, проявлялся все сильнее и ярче. Высокомерный, презиравший всех, не боявшийся смерти, готовый бросить вызов любой опасности…

«Он не чурался дружбой с матросами, хотя явно был аристократом, – продолжал вспоминать о нем Сэмюэль Страйк. – Так ведут себя изгои, отверженные, от которых отказался их класс. А еще Пол Гадфлай умел пить, и много, в эти часы он рассказывал грязные истории. Они были связаны с карточными играми и женщинами, которым Гадфлай, как мне показалось, упорно мстил за разбитую любовь…»

Пьяница и картежник, потаскун, сквернослов и богохульник, готовый драться с кем попало, – таким вырисовывался портрет Пола Гадфлая по прозвищу Беспалый. Увечье только прибавляло ему сил противостоять всему миру.

Страйк продолжал:

«Когда один из младших офицеров спросил его, где он потерял пальцы, старпом рассмеялся: «Их отняло у меня одно чудовище, это была плата за проход в чертоги ада. Налог за будущую удачу! Но не советую долго смотреть на мои пальцы, лейтенант, вы можете лишиться своих»… Я чувствовал, что тень былого страшного преступления неизбывным грузом лежит на нем…»

Но старпому Гадфлаю прощалось все за то, что он мог провести корабль через самые опасные рифы и скалы; звериным чутьем он ощущал перемену погоды и никогда не обманывался насчет грядущей бури. «У него внутри будто бы сидел путеводный маяк, – писал о нем Страйк. – Или это был сговор с дьяволом, не знаю…»

Там, у мыса Доброй Надежды, фрегат «Королева Виктория» и наткнулся на потерпевшую крушение голландскую шхуну «Дедерик», перевозившую алмазы с Африканского континента. В эти годы как раз шла беспощадная Англо-бурская война, в которой непримиримые англичане сражались против упрямых голландских плантаторов, уже сто лет как осевших на этой земле и создавших свои хозяйства в Южной Африке. Англии нужно было мировое господство, фермерам-бурам – независимость. Коса нашла на камень. И вдруг – гибнущее на рифах голландское судно.

«Как назло, в эти дни нашего капитана схватила малярия. Он уже неделю метался в жару и бреду. Командование перешло к старпому. Пол Гадфлай приказал: “Мы перебьем этих чертовых голландцев, если они будут сопротивляться, и возьмем их добро себе! Все по закону войны! Уверен, корона Великобритании одобрила бы!” Многие матросы, включая двух младших офицеров и боцмана, были на его стороне. Я пытался достучаться до сознания капитана, но так и не смог – он был на грани жизни и смерти. Жажда добычи сделала свое дело. На приказ сдаться голландцы ответили отказом. С нашим фрегатом трудно было поспорить. Пушки разнесли голландскую шхуну, затем наши шлюпки атаковали разбитый корабль противника. Все были убиты, добро перекочевало на наш борт. Пол Гадфлай по прозвищу Беспалый стал героем. Но это было еще не все…»

Только тут Крымов обнаружил, что в окно падает ранний свет хмурого осеннего утра и скоро старший лейтенант Яшин позвонит ему. Сыщик встал из-за компьютера, добрел до кровати, повалился в одежде на покрывало и отключился почти мгновенно. Последнее, что он слышал: пушки «Королевы Виктории» разносят голландскую шхуну «Дедерик», и лодки с фрегата плывут штурмовать разбитое судно противника, готовя экипажу беспощадную резню…

6

Они ехали в село Елесеево на границу с Симбирской губернией. За городом Крымов на пару секунд отключился за рулем, и они едва не угодили на встречную полосу. Яшин, разозлившись не на шутку, быстро пересел на его место.

– Да что с тобой такое, товарищ капитан? – спросил он. – На чей след ты выбрел? За кем гоняешься?

– За дьяволом, Костя, – только и ответил, засыпая на заднем сиденье, частный сыщик Андрей Крымов.

Эта погоня и впрямь забирала у него много сил. Еще бы – общаться с призраками и следовать за потусторонними силами!

– И меня втянул в такое дело? Ну спасибо…

Яшин растолкал его уже в Елесеево. У местной учительницы истории они узнали о старом Воздвиженском кладбище, названном так по храму, стоявшему тут когда-то. Храма, увы, не осталось, а вот кладбище действовало и в наши дни продолжало разрастаться в сторону леса. Самый старый его участок густо зарос кустарником, его даже хотели снести, как им объяснили, но там оказалась могила родственника известного поэта золотого века, и кладбище решили восстановить. Правда, работы текли крайне медленно, видимо, деньги, выделенные отделом культуры, уже порядком разворовали.

– Ты же не будешь раскапывать еще одну могилу? – спросил Яшин.

– Буду, – твердо ответил Крымов. – Только бы ее найти.

Вначале они нашли могилу дворянина Аркадия Борисовича Черкасова, затем его супруги и только потом Марии Аркадьевны Черкасовой. Черный каменный крест, на треть ушедший в землю.

– «Корки»-то я предъявлю, если что, но разрешения на эксгумацию останков у меня нет, – заметил Яшин.

– Всю ответственность беру на себя, – успокоил его Крымов.

– Ладно, тебя не переубедишь. Скажи хоть, дело того стоит?

– Еще как стоит, Костя. Если мы этого не сделаем, призрак черного пса не успокоится и будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

– Призрак черного пса? – сморщился Яшин.

– Ага.

– Ты здоров?

– Ага. Иди за лопатами. Я пока фотки сделаю.

Над головами гробокопателей шумели пожелтевшие клены. Остро пахло сырой землей. Подождали, пока начало смеркаться. В это время на кладбище уже никто не придет навестить покойных близких и тем более не станет заниматься похоронами. По ходу распили чекушку коньяка, прихваченного Яшиным, и чай из термоса. Рассказ Крымова про черного пса, заявившегося ему во сне, тронул старшего лейтенанта за живое.

– Главное, чтобы ты не спятил, – констатировал Яшин.

– Тащи лопаты из багажника, – сказал Андрей. – Полчаса нам хватит.

Вдалеке проезжали грузовики и легковушки. Потом над полем ярко загорелась закатная полоса. Заметно похолодало.

– Ну что, за работу? – спросил Крымов.

– Поехали, – отозвался Яшин.

Они работали со всей энергичностью, на какую только были способны. Ночной тьмы дожидаться никто не хотел, а в это время года темнело быстро. То и дело гробокопатели обозревали окрестности. Потом лопаты ударили в доски – крышка гроба. Зацепили и подняли ее. Еще одни останки – теперь уже безвременно погибшей молодой женщины. Скелет, истлевшее платье. Крымов достал большие ножницы, вручил Яшину фонарь, сказав: «Свети», – опустился на корточки и стал резать платье.

– Это еще зачем? – спросил Яшин.

– Так надо, – ответил его бывший шеф.

Он освободил ребра грудной клетки от истлевшего сырого материала, и в ярком луче фонаря что-то полыхнуло внизу. Крымов достал находку.

– Да это же золотой крест матери графа Дмитрия Оводова. Фамильная святыня. Вот это подарок! Теперь поглядим на ребра.

Два были повреждены – с наружной стороны грудной клетки и со спины.

– Что это значит? – спросил Яшин.

– Мария Аркадьевна Черкасова была не задушена, не отравлена, не умерла от менингита, как трактует ее смерть официальная версия, а погибла от пули, как и пес Арчибальд. Но третьего выстрела не было. А Павел Дмитриевич Оводов тем не менее лишился пальцев на левой руке.

Крымов сделал десятка три фотографий, потом снял свой нательный крест, завернул в носовой платок и положил его на останки Марии Черкасовой.

– Спите спокойно, Мария Аркадьевна. Царствие вам небесное, несчастной убиенной, жертве своей красоты. А этот крест я заберу…

– Уверен?

– Нечего ему тут дожидаться черных гробокопателей, когда правда выйдет наружу. Плещеев Платон Платонович пополнит им свою и без того богатую коллекцию… Ну что, опять за лопаты, товарищ старлей?

– Как скажешь, кэп.

Через полчаса старший лейтенант Яшин грузил инструмент в багажник машины. Уставший, но успокоившийся Крымов закурил. Выдыхая дым, он посмотрел вдоль кладбищенской ограды. И, как совсем недавно во дворе особняка, замер.

Вдалеке, за чугунными прутьями, стоял мощный черный пес с острыми ушами торчком и смотрел на него. Он прощался, будто бы говоря: до встречи, Крымов! Когда-нибудь обязательно свидимся.

– Яшин, – тихонько позвал Андрей коллегу.

– Чего? – Тот хлопнул дверцей багажника.

– Да оглянись же ты, черт!

– Ну, оглянулся.

Крымов и сам требовательно обернулся на товарища, а когда вновь посмотрел вдоль ограды, там уже никого не было.

Призрак исчез!

– Там был пес, ну, тот самый, доберман. Слово даю, что видел его!

– Лечиться вам надо, товарищ капитан, – скептически отреагировал Яшин. – Или отоспаться, дрыхнуть как минимум двое суток. Валерьянки попить. Поехали? Только за руль я тебя точно не пущу. Мне еще пожить хочется.

– А я и не собираюсь за руль.

– И правильно.

Вернулись они к полуночи. Крымов пообещал Яшину бутылку коньяка, тот с улыбкой сказал: «Скупердяй – я на ящик наработал. Ты мне еще за вредность должен».

Так они и расстались.

Дома, отмыв золотой фамильный крест от векового тлена и оставив раритет сушиться, Крымов вновь сел за компьютер.

Младший помощник капитана фрегата «Королева Виктория» Сэмюэль Страйк продолжал рассказ:

«Команда ликовала: все стали богачами! Даже мало доверявшие Полу Гадфлаю, убедившись в его силе и удаче, взяли сторону старпома. Когда капитан Джеймс Портридж пришел в себя, то обнаружил, что уже не он, а Гадфлай – истинный командир корабля. Алмазы помутили разум, и матросы превратились в пиратов…»

Что же было дальше? Морякам никогда не платили много. Ни в одной из стран. А рисковали жизнью они каждый божий день и втайне всегда негодовали на эту несправедливость. Старпом Гадфлай по кличке Беспалый предложил своим людям наплевать на присягу и уйти с сокровищами на волю.

Сэмюэль Страйк продолжал:

«Мы, оставшиеся в меньшинстве, попытались противостоять им, но Гадфлай лично застрелил одного офицера и двух матросов из двух кольтов сорок пятого калибра, с которыми никогда не расставался…»

– Два кольта сорок пятого калибра, – пробормотал Крымов. – Это же и есть «Миротворцы»…

Детектив усмехнулся: выходит, Павел Оводов не изменял привычкам – предпочитал именно американское оружие. Его можно было понять. Крымов жадно стал читать дальше, но концовка была не за горами.

Младший помощник Сэмюэль Страйк писал:

«Мы, не пошедшие на сговор с преступниками и бунтовщиками, были высажены на мысе Игольный, самом южном пятачке Южной Африки, с минимальным количеством пропитания и без огнестрельного оружия, нам оставили только кортики. Бунтовщики же увели корабль в Кейптаун, где продали его, а потом попросту исчезли – растворились в этом мире».

Корона Великобритании вернула корабль, забыла об унижении, пообещала немалое вознаграждение за голову Пола Гадфлая по кличке Беспалый и его сообщников, но он и вся его команда исчезли раз и навсегда. Как сквозь землю провалились.

Страйк заканчивал свое повествование:

«Как бы там ни было, я уверен, что кара Господня найдет их всех и в первую очередь – проклятого Пола Гадфлая по кличке Беспалый: как бы дьявол ни защищал мерзавца, я точно знаю: его ждет преисподняя».

Теперь оставалось дождаться утра – Андрею Крымову необходимо было как можно скорее попасть в музей Оводовых.

7

– Да ты зачастил к нам, пожарник? – с порога заметил охранник краеведческого музея. – Пригорело, что ли?

Безделье выматывает – старшему прапорщику хотелось дружеской дискуссии.

– Не сейчас! – бросил Крымов и в спину услышал:

– Тут еще твой коллега ночью звонил – допрашивал… Не знаешь такого, пожарника Янина?

– Знаю! – на полпути громко ответил сыщик. – Его два года назад уволили! А он все звонит и звонит! Работает!

Андрей мигом взбежал по старинной лестнице и ворвался в кабинет директора.

– Платон Платонович, здравствуйте, – кивнул Крымов. – У меня для вас сюрприз. – Он вытащил из кармана завернутый в кухонное полотенце предмет и сунул его в руки директору. – А мне нужно еще раз взглянуть на ореховую шкатулку. Идемте же.

И уже в спину услышал:

– Боже! Боже! Откуда вы это взяли?

– Восхищайтесь по дороге.

– Но откуда?!

– С того света, Платон Платонович, с того света, – отчеканил Андрей Крымов. – Ключики ваши волшебные ото всех тайных дверей и запоров не забудьте.

– Беру! Беру! – услышал он за спиной.

Вскоре Крымов держал на ладони грецкий орех в серебряной оправе, одна половина которого была серебряной, повторяя все изгибы и рельеф скорлупы.

– И что теперь? – благоговейно спросил Плещеев.

– Я буду думать, Платон Платонович. Час, два, три. Сколько понадобится. – Он указал пальцем на пол: – В этой комнате, где жила Мария Аркадьевна Черкасова. Так надо. Надеюсь, вы не возражаете?

– Ни в коем случае, Андрей Петрович. Но вы можете мне объяснить, как у вас оказался этот крест? Фамильный крест графов Оводовых? Его же искали сто лет! Даже больше!

– Позже, Платон Платонович, позже. А сейчас оставьте меня и дайте подумать. Уверен, у вас и без меня хлопот навалом.

– Хорошо, дорогой мой, как скажете. Думайте, сколько вам угодно. Ухожу!

Директор на цыпочках удалился из комнаты Марии Черкасовой, понимая, что мешать гостю музея и дарителю в эти торжественные минуты – почти что святотатство.

Крымов опять не спал. Но если в предыдущую ночь он читал воспоминания младшего помощника капитана фрегата «Королева Виктория» Сэмюэля Страйка, то теперь вникал в тайны искусства удивительного художника – русского миниатюриста Иоакима Самсонова, который был своеобразным Левшой конца девятнадцатого века. Секреты тайных замочков и тайны секретных замков открывались детективу Крымову, когда он убеждался, как из простейших предметов, на которые в обычной жизни человек и не взглянет, могли появиться на свет удивительные произведения искусства. И как возникали хитрейшие сейфы, на вид совсем безобидные, открыть которые могли только посвященные.

Но Крымов, прошедший огни и воды, обладал криминальным чутьем и умением разгадывать самые сложные задачки. Два часа детектив гипнотизировал грецкую скорлупу, мытарил ее так и сяк. Причудливый грецкий орех серебряной стороной набирался тепла от человеческих рук и теперь уже буквально горел на раскаленной ладони упрямого Андрея Крымова, пока тот не догадался, что нужно сделать: на какой ободок нажать, какой замочек привести в движение, когда успеть вернуть ободок на место… И чудо свершилось. Крымов услышал едва уловимый щелчок – серебряная половина грецкого ореха отделилась и пошла вверх…

Легендарный мастер Левша подковал блоху. Иван Кулибин придумал «водоход», «самобеглую повозку», лифт и мечтал соорудить вечный двигатель. Иоаким Самсонов делал шедевры внутри ореховой скорлупы. Да-да, именно внутри! Он умел создавать в них целые миры, отправляя в хрупкую оболочку семейные тайны с портретами, письмами, любовными посланиями, обручальными колечками, крохотными иконками, и закрывал их невидимыми засовами от чужих глаз. Многим сумел угодить этот умелец, и графу Оводову в том числе. Серебряная крышка миниатюрной шкатулки вдруг поднялась и открыла Крымову крохотный мирок, в который никто не заглядывал последние лет сто.

В ореховой скорлупе, в серебряной ее части, был портрет-миниатюра – все то же изображение удивительной и несчастной Марии Черкасовой. На другой стороне в перламутровом гнездочке – золотой медальон с надписью: «Моей любимой Марии, моему сердцу, душе моей. Д.И.О.». Не было сомнений, это писал граф Дмитрий Иванович Оводов. В крохотной подушечке тесно засело два обручальных колечка, которые, как видно, очень скоро должны были надеть два полюбивших друг друга человека – мужчина и женщина, пожилой граф и его воспитанница. И тут же был плотный комочек бархата с твердой начинкой.

Крымов уже знал, что он увидит…

Вскоре на его ладони оказалась еще одна деформированная пуля, выпущенная из американского кольта сорок пятого калибра, прозванного на всех континентах «Миротворцем». Но это было еще не все. Последнее доказательство, которое, правда, было необходимо больше самому Крымову, чем остальным. Детектив пришел в музей во всеоружии. Он достал из кармана миниатюрный пенал, из него – иглу и пинцет, выдохнул и извлек из серебряной половины скорлупы портрет Марии Черкасовой. Только обод грецкого ореха и сохранился за ним, оставляя зияющую дыру – это пространство было занято серебряной «скорлупой».

Крымов вошел в кабинет Плещеева и сел перед ним на стул.

– Платон Платонович, не удивляйтесь, но сейчас сюда приедет ваш коллега и старый знакомый, с которым я хочу вас помирить раз и навсегда. На то есть причина.

– Кто это? – подозрительно нахмурился директор.

– Скоро вы все узнаете. А пока что…

Он положил руку на стол директора музея и разжал кулак – на его ладони была открытая грецкая скорлупа.

– Вам удалось?! – прошептал Плещеев.

– Представьте себе. Но путь к этому открытию был очень непрост.

– Догадываюсь, Андрей Петрович, – кивнул директор. – А вы мастер на все руки, как я погляжу…

– А вы – счастливый обладатель еще одного экспоната из быта графов Оводовых. – Крымов взглянул на часы. – Сейчас он будет здесь. И я вам обоим расскажу эту историю. – Детектив обернулся. – О, я уже слышу его тяжелые шаги…

– И что я делаю в этом месте, кто мне скажет? – послышался из холла голос с легкой одышкой. – Эй, люди?!

– Да-да, – с ехидной улыбкой кивнул Плещеев, – и запах кошек чую тоже.

Вскоре Андрей Крымов поведал двум старикам, как сложились обстоятельства этой трагической детективной истории.

А начал он так:

– Уважаемый Платон Платонович и не менее уважаемый Петр Семенович. – В его голосе зазвучал тон строгого учителя. – Прошу быть внимательными и не коситься друг на друга враждебно, чем вы сейчас и занимаетесь, отвлекая себя и меня.

Те натужно засопели, только один тоненько, а другой низко, но смирились. С этим норовистым детективом трудно было спорить.

– Итак, когда-то граф Дмитрий Иванович Оводов взял на воспитание девочку из обедневшей дворянский семи Черкасовых, своих дальних родственников. Она росла бок о бок с юношей, молодым графом Павлом Дмитриевичем. Нет ничего странного в том, что девочка прониклась к красавчику невинной детской любовью. Но тот был отдан учиться морскому делу в далекую Великобританию. Повзрослевшая Мария Черкасова, ставшая красавицей, привлекла внимание старого графа. Хотя пятьдесят лет – разве это старость? – усмехнулся детектив. – По нынешним временам – жених!

– По нынешним временам и я жених, – пробурчал Рыков и кивнул: – Даже Платон, а он старше меня на пять лет…

Плещеев занервничал.

– Не будем отвлекаться, – продолжал Крымов. – О Павле у нее остались только воспоминания. А ей уже исполнилось восемнадцать, еще пара лет и, по меркам девятнадцатого века, – старая дева. Так или иначе, она ответила взаимностью графу, который, разумеется, собирался жениться на юной красавице при первой возможности. Судя по семейным письмам, выставленным в экспозиции, и фотографиям с Елисейских Полей, это случилось, когда они отправились в Париж. Граф знал, куда надо везти девушку. Там они и обручились. Свадьбу решили сыграть после возвращения. А когда приехали, обнаружили в доме молодого офицера – Павел Дмитриевич вернулся. Он и учебу закончил, и в обеих Америках успел побывать. Потянуло домой – на месяцок, прежде чем отправиться в Константинополь, потом в Китай и Японию. И, конечно, он тотчас влюбился в юную красавицу. Но она уже принадлежала его отцу. Хотя чувства к молодому графу у нее тоже остались, а возможно, вспыхнули с новой силой. В один из вечеров Павел Оводов ворвался в комнату Марии, которая металась по своим покоям, не зная, как ей быть, и взял ее буквально силой.

– Откуда вы это знаете? – подозрительно спросил Платон Платонович. – Опасное обвинение, детектив!

Крымов вопросительно посмотрел на Рыкова.

– Вы понимаете, о чем я?

– Так это о нем рассказывал Митрофан Пантелеевич? – вскинул брови краевед-кошатник. – Красные шторы? Вы уверены?

– Именно – красные шторы, – кивнул Андрей.

– О чем знаете вы оба и не знаю я? – возмутился Плещеев.

– Платон Платонович, скоро вы все узнаете, – успокоил его Крымов. – Разумеется, Петр Семенович, это был молодой граф. Чего бы ей метаться, если должен был прийти старый граф, как мы его называем? Они и так жили вместе. И вспомните ее слова: «Прошу тебя, нет! Я так не могу!» – И слова мужчины: «Сможешь, никуда не денешься!» Так мог сказать только тот, кто ждал давно и терпеть более не мог. Человек бешеных страстей, каким и был Павел Оводов. Он получил то, что хотел. И с этой ночи весь дом обезумел. Дмитрий Иванович заказал портрет Марии; написанный очень круто, насколько я могу судить, он выдавал всю ту мятежность, что охватила душу несчастной Черкасовой. Павел Дмитриевич, едва они оставались наедине, настаивал на новых встречах и близости, но Мария отказывала ему. Во время одной из таких сцен молодой граф буквально обезумел, он требовал, чтобы она уехала с ним. Тут и застал их Дмитрий Иванович. Он ворвался в покои невесты с револьвером, но и в руке сына было оружие – кольт «Миротворец».

– Митрофан Пантелеевич ничего не говорил об оружии в руках молодого графа, – воспротивился Рыков.

– Правильно, потому что он застал самый конец этой сцены. Итак, было два выстрела. В итоге – убитая Мария Черкасова, застреленная собака, изувеченная рука Павла Оводова. Что же случилось? Ни один из трех револьверов, находившихся в арсенале графа Дмитрия Оводова, не участвовал в той стрельбе. Калибр не соответствует. Я проверил, и криминалисты подтвердили. Уверен, старый граф вообще не стрелял.

– Но общепринятая версия… – попытался воспротивиться Плещеев. – Как же…

– Она неверна, Платон Платонович. Ошибочна. Думаю, дело было так. Будущий пират и разбойник, хладнокровный убийца, готовый пойти на любое преступление, Павел Оводов угрожал отцу и Марии оружием. Наверное, говорил, что убьет ее, отца и застрелится сам. В духе Серебряного века, когда они и жили. Пес не выдержал и бросился на Павла Оводова, тот закрылся левой рукой, но успел выстрелить два раза. Одна пуля досталась Арчибальду, другая – Черкасовой. Не думаю, что молодой граф хотел убить Машу. Но когда человеку отсекают пальцы, он может пальнуть куда угодно. Свинцовые горошины идентичны – обе пули от «Миротворца». Отцу так и не хватило сил нажать на спусковой крючок и выстрелить в сына. Тут ворвался дворецкий Митрофан и застал картину, о которой потом рассказал своим детям. Пуля, убив Машу, оказалась в скорлупе грецкого ореха, из которого позже и была создана миниатюрная шкатулочка. – Крымов указал на стол. – Вторая пуля, убившая Арчибальда, – он достал из кармана кусочек свинца в крохотном полиэтиленовом пакетике, – была найдена мною в могиле пса. Да, да, Платон Платонович, не удивляйтесь, я ночью проник в музейный дворик и эксгумировал его тело.

– Какой вы авантюрист, однако, – неодобрительно покачал головой Плещеев. – С вами держи ухо востро…

– Обижаете! Не я ли вам принес золотой крест Оводовых, который достал из второй могилы – Марии Аркадьевны Черкасовой?

– Вы и там побывали?! В селе Елесеево?!

– И там побывал. Сыщик я или нет? Пуля пробила сердце молодой женщины, сломала ребро и дальше ушла по траектории – в буфет, в шкатулку и в грецкий орех. Остальное известно: от Митрофана граф Оводов откупился, тело Машеньки отправил ее отцу, а сына выгнал вон и лишил наследства. Впрочем, оно ему не понадобилось: молодой граф Оводов обокрал британскую казну и растворился в мире с горой африканских алмазов.

Оба старика с удивлением уставились на рассказчика.

– Эту историю я вам расскажу чуть позже. За бутылкой коньяка, которая причитается с вас, Платон Платонович. Заодно и с коллегой на мировую выпьете. – Он кивнул на Рыкова.

– Я-то не против, если коньяк с Платона, – миролюбиво съязвил старый кошатник.

– Да хоть две, – по-гусарски ответил Плещеев.

– Вот и отлично, – одобрил его реакцию Крымов. – Я заканчиваю. Старый граф нашел искусника Иоакима Самсонова, и тот смастерил из пробитого ореха махонькую шкатулку с секретом. Остается последний вопрос, еще одна улика и третий экспонат для вашего музея, Платон Платонович. У вас есть лопаты? В подсобке?