Там, за Вороножскими лесами

3

Одуряюще пахли цветущие сады, перекидывая белоснежные ветки через заборы, они кружили голову сладкими надеждами – на теплое лето, на богатый урожай, на любовь и нежность.

На торгу люд чуть приутих, раздавались лишь отдельные выкрики.

– Полдня шумят бездельники, – презрительно сплюнул Первуша.

Демьян летел, не оборачиваясь по сторонам. «Завтра начнет светать, уж надо выехать. Чем раньше, тем лучше». Он подбежал к двору, дернул ворота, но те оказались заперты.

– Что такое? Эй, открывайте! – нетерпеливо застучал он кулаком.

Раздался скрип отодвигаемого засова, и на улицу высунулась кудрявая голова Проньки.

– Боярин, то ты?

– Кто же еще? Чего заперлись среди бела дня? – Демьян раздраженно оттолкнул отрока.

На дворе выстроилась вся дружина, исполчившись и в полной броне. Мягкое солнышко играло на круглых щитах.

– И что это значит? – недоуменно поднял Демьян бровь.

– Уж дважды с торга приходили, тебя спрашивали.

– Чего хотели? – нахмурился Олексич. «Ох, невовремя все это! Собираться надо, а тут».

– Не сказались, но мы решили от греха подальше наготове быть.

– Горшенька, дозорным на терем, – скомандовал боярин.

Крепкие дружинники подсадили парнишку на клеть, а дальше он как кот, ловко хватаясь цепкими пальцами за выступы, быстро вскарабкался на гонтовую крышу.

– Собираться, давай. Если что – Горшенька свистнет.

Олексич подозвал Карпа:

– Телегу приготовь. Князь вчера жита и овса прислал, отсыпь в дорогу. Не хочу, чтобы тесть сказал, что я опять нахлебником явился. Ну, и потом туда пожитки Агафьи можно будет какие сложить, опять же, чтобы не просить – не кланяться.

Демьян пошел сказаться матери, но не успел вступить и в сени, как Горшенька пронзительно свистнул. Раздалось: «Идут, идут».

– Кто там?

– Народу много, все вече⁷⁶ сюда валит.

– Вот, нелегкая, – Карп достал из вороха сена кистень, конюх и челядины схватились за топоры. Дружина разбежалась цепью вдоль забора. За воротами послышался приглушенный шум.

– Чего надо?! – грозно крикнул толпе высунувшийся из-за частокола Первуша.

– К Демьяну Олексичу переговорщиков пусти, – послышался глухой бас Коснятина. – Видишь, без оружия мы.

Первуша вопросительно посмотрел на Демьяна. «Впускай», – махнул головой боярин.

На двор чинно вошел Миронег, за ним красный от одышки Коснятин и еще трое убеленных сединами бояр. Опасливо озираясь на вооруженных воев, они подступились к Демьяну.

– Здрав буде, Демьян Олексич, – на распев протянул Миронег.

– И вам здравия, – Олесич сухо поклонился из почтения к старости.

– За Агафьей Федоровной надумал ехать? Передавай воеводе Вороножскому мое почтение.

– Надумал, от того недосуг мне гостей привечать, – Демьяна раздражал бегающий взгляд Военежича.

– Да, мы ненадолго. Все ли в дорогу собрано, может помощь какая нужна? Ты только скажи, так мы…

– Мне от вас ничего не надобно, – оборвал его Олексич, – а вам, видать, от меня чего нужно?

– Демьян, мы тебя с малолетства знаем, рос у нас на виду, – Миронег закатил глаза и начал неспешную речь. – Все здесь виноваты, да и правы все. Обиду зря на народ держишь, погорячились, но и их понять можно. Вира за погибших уплачена, в расчете мы. Давай замиримся. Ибо учит Господь прощать да быть милостивым. А в Писании сказано, что…

Коснятин нетерпеливо отодвинул словоохотливого Миронега.

– А встань за нас, Демьян Олексич. Выкрикнули мы тебя тысяцким.

Демьян ошалело обвел глазами бояр. Ко всему он был готов, но не к такому.

– Старого куда дели? Жив ли Яков? Больно часто у вас тысяцкие меняются.

– Кумич, сюда иди! – властно крикнул толстый боярин.

На двор красный, что с мороза, понуро вошел Яшка.

– Этот вам чем не хорош? – надменно спросил Демьян. «Пусть не думают, что милость мне большую оказывают».

– Не слушаются они меня. Я им одно, а они мне поперек. Как ты на пиру поучить уму разуму не смогу, – Яков вздохнул.

– Как я на пиру, так-то не надо, – горько усмехнулся Олексич. – Не пойму я вас. То в город не пускаете, в след плюете, а то в тысяцкие зазываете. Почему я?

– Так по всему на тебя выходит, – теперь Миронег бочком отодвигал Коснятина. – Посуди сам. Умирать тебя с дружиной в степи оставили, а ты живыми всех привел, – Военежич показно стал загибать пальцы.

– Воля Божия то, а не заслуга моя.

– Опять же. Голодали все в Вороноже, а твои хоть и в скудости ели да все ж за пузо голодное не хватались.

– Горшеня покойный смекалкой нас выручал.

– С Ногаем ты теперь в родстве, про то уж всем ведомо. Подойдут поганые, так может словечко пред ними замолвишь, не тронут град.

– Говоришь так, словно я тесть самого темника. Нет у меня власти над татарами, об том даже говорить нечего.

– Над татарами может и не имеешь, а нашего… – Миронег понизил голос, боязливо оглядываясь, – а нашего князя за рукав сможешь схватить, чтобы беды нам не накликал. Демьян, немирье грядет, в смуту нас Андреичи тянут, добрый воевода нам нужен, чтобы народ посадский на стены поставить, плотников да кузнецов воевать обучить. Ты при отце ходил, многое ведаешь. Град твой в беде, а ты обиды держишь! Бери меч отца да на место батюшки вступай. Вносите!

Дюжий муж кожемяка Димитр в широких ладонях внес заветное оружие. Глаза Демьяна заблестели, ему хотелось тут же схватить отцову память, но он сдержался. Олексич прошел через двор и шагнул за ворота, народ притих.

– Вы должны понимать, – громко выкрикнул он, чтобы всем было слышно, – что если повторится все, то я как отец за семью свою костьми лягу. Люб ли вам такой тысяцкий?

– Люб, люб! – прокатилось по толпе. – Поди за нас!

– Я за женой уезжаю. Ждать станете?

– Станем!

– Коли князь согласится, так будет по-вашему, – Демьян поклонился народу.

Тут же послали к Александру. Не заставив себя долго ждать, сквозь толпу протиснулся детский князя:

– Кяже Александр соизволит милость свою оказать новому тысяцкому.

Демьян сжал в руке меч отца.

Глава V. У тестя в гостях

1

Такой богатой, нарядной, щедрой степь бывает только в мае. Солнце не успело утомить жаром, притушить краски. Травы спешат выбрать из земли живительную влагу, тянутся вверх сочными стеблями. Толстые байбаки, потеряв осторожность, лениво объедаются свежей зеленью. В небе кружат неутомимые хищные птицы, зорко высматривая зазевавшуюся добычу. В рассыпную от копыт разбегаются шустрые ящерицы. Укрытые вербами неспешные речушки манят прохладой. Но ласка их обманчива, ледяная вода обжигает ноги, перехватывает дыхание.

Вои на привале, чтобы показать молодецкую удаль, один за другим заскакивали в холодную реку и тут же под общий смех спешили обратно на берег. Насмешница майская водица выпроваживала несносных гостей.

– Сразу под стенами заставы появляться не будем, – Демьян держал совет с десятниками в стороне от резвящейся дружины. – Дон перейдем выше устья Вороножа и в лесу станем. Малым отрядом разведаем, что да как. Сам поведу.

– Это верно, – поддакнул Первуша. – А в дозор лучше красться не напрямую по дороге протоптанной, мало ли кого там встретишь, а вдоль Вороножа по десному краю.

– Там лес непролазный и овраги. Пройдем ли конными? – засомневался Вьюн.

– Пешими пойдем, зачем нам в лесу лошади.

– Пойдете, – поправил Демьян. – Ты при дружине останешься. Ежели мы к полудню следующего дня не явимся, поднимай людей да двигай к заставе. Со мной в дозор пойдут Вьюн да Пронька, ну и Дружка прихватим. Вон он разрезвился, места родные узнавать начал.

– И меня возьмите, – пискнул за спинами младший Горшенька.

– Подслушиваешь, – схватил его за ухо Первуша.

– Ая-яй, я случайно. Пусти!

– Случайно мне, подкрался как аспид.

– Пусти его, – засмеялся Демьян.

– Я, между прочим, и веревку из дому прихватил, – Фролка обиженно тер ухо. – Как без меня через городню на заставу перелазить будете? Пузы понаели, – он зло сверкнул глазами в сторону старшего десятника, – так вам на стену и не залезть.

– Какие пузы? Нет у меня никакого пуза, – Первуша обеспокоенно хлопнул себя по животу.

– Ладно, – махнул Демьян, давясь смехом, – с нами пойдешь. А то и впрямь разъелись толстые боровы, не влезем.

Разрывая паутину и отгоняя докучливых комаров, малый отряд крался про меж деревьев. Лес оглушал пением птиц и скрипом качающегося на ветру сухостоя. Бурый мох на стволах помогал понять, куда идти.

Внезапно Дружок замер, вытянув нос вперед и приподняв правое ухо, потом потянул хозяина за рукав, указывая в сторону берега Вороножа. «Там люди», – сообщал пес Демьяну. Дозорные упали на землю, вглядываясь в просвет между деревьями.

По узкому овражку, уходящему вниз к реке, карабкался мальчишка с двумя необъятными корзинами. Плетенки были пусты, и парнишка весело размахивал ими, что-то напевая себе под нос. Проникающие сквозь листву солнечные блики резвились в рыжих завитках волос.

– Да это же божий раб Антип! – узнал мальчугана Олексич. Он, резко поднявшись, перегородил парнишке дорогу.

– Ой! – вскрикнул тот.

– Не бойся. Не признал, что ли? – Демьян улыбнулся.

– Признал. Ухажер Матрешкин, – шмыгнул носом Антип, тревожно оглядываясь.

Боярин слегка покраснел.

– Куда это ты с такими большими корзинами?

– Вестимо куда, домой.

– Что нету грибов? – насмешливо бросил Вьюн. Теперь ольговцы окружали растерянного Антипа.

– Я не дурной, чтобы в такую пору за грибами ходить, – обиделся мальчик.

– Так зачем еще с такими-то коробами по лесу шастать? А?

– Ну, что ты пристал. Идёт себе с коробами малой да идёт, – вступился за Антипку Пронька. – Нравится ему с коробами ходить, чудные они здесь все в Вороноже.

– Нет, пусть уж скажется, – почему-то настаивал Оська, всматриваясь туда же, куда беспрестанно оглядывался мальчонка.

– Покосы у нас там. Батюшка у Вороножа на склонах косит, а я ему поесть носил.

– Силен кушать твой батюшка, – Вьюн недоверчиво прищурил левый глаз.

– Так то ж на несколько дней. Каждый день в такую даль не набегаешься, а еще…

– На заставе-то как, мирно? – перебил Олексич, которого корзины не занимали.

– Слава Богу. Тишина пока.

– А жена моя как? – у Демьяна перехватило дыхание.

– Про твою жену, боярин, я ничего не ведаю. Нет у нас на заставе твоей жены.

Демьян замер, руки похолодели.

– Воеводы дочь как, в здравии ли? – догадался по-другому спросить Осип.

– Да, что с ней станется. Только добреет на батюшкиных щах, ей-то работать не надобно, – Антип явно повторял чьито злые слова.

«Значит, не сказалась отцу. Или сказалась, да в тайне все от заставских держат».

– Вы только этого, – Антип опять шмыгнул носом, – вы про меня не сказывайте, ну, что видели здесь.

– С чего это? – надвинулся на него Оська.

Парнишка снова тревожно обернулся к реке.

– Воевода не разрешает по этому берегу траву косить, кричит – на левый ступайте, а там уж все поделено. Так мы тайком. Да ничего ж плохого не творим!

«Ну, на тестя это похоже», – про себя усмехнулся Демьян.

– Ладно, не скажем, но уж, раб божий Антип, и ты пока про нас помалкивай.

– А заставе зло творить не станете?

– Вот те крест, – Демьян перекрестился и полез развязывать калиту. Антип широко заулыбался, ожидая подарка.

«С малолетства до серебра охоч, да не жалко. Она жива, здорова и на заставе! Чего ж еще желать?»

2

Ну, вот он – Воронож. В быстро наступающих сумерках черным пятном проглядывал могучий сруб. От реки вернулись последние рыбаки, за ними наглухо затворились ворота. Город готовился ко сну.

Ольговцы укрылись за кустарником.

– Надо было этого Антипку попросить, чтобы Агафье Федоровне весточку передал, – почесал затылок Проня, – она бы кого из холопок к нам прислала.

– По Купаве соскучился? – подтолкнул его под локоть Вьюн.

– Да, при чем тут Купава, – Пронька радовался, что в темноте не видно порозовевших щек. – Вон стенищи какие, забираться как?

– Я заберусь, веревку вам скину, – уверенно заявил Горшенька.

– Всем не надо. Один пойду, – Демьян отсчитал от полуденных ворот пятое прясло. – Помните, умыкать Агафью собирались? Я у них не просматриваемый дозорными угол приметил. Туда бы отдельных сторожей поставить, да воеводе видно невдомек. Фролка заберется, скинет мне веревку, вы следом Дружка привяжете. И мы с псом в город пойдем. А вы назад к нашим ступайте, пусть подступаются да на окраине леса ждут. Не выйду к полудню, подъезжайте к воротам. Дальше, что делать – Первуша знает.

– Да как ты один? С тобой пойдем, – не желал оставить боярина Вьюн.

– Одному по улице проще проскользнуть. Вас собаки у воеводы на дворе почуют, лай поднимут, а я им не один десяток карасей Горшениных тайком сносил, прикармливал. Может вспомнят. Опять же Дружок поможет. Все, темно уж как надо, пошли.

Распластавшись по земле, ольговцы полезли к городне, перебрались через невысокий вал, обходя заточенные колья засеки, спустились в ров. На дне не было воды, снимать сапоги и брести не пришлось. Горшенька провел рукой по гладким бревнам, запихнул за пазуху веревку, достал из-за сапога два ножа и воткнул один из них меж бревен так высоко, насколько хватало роста дотянуться. Подпрыгнув и повиснув на ноже, он воткнул другой чуть выше, подтянулся туда, выдернул первое лезвие, рывком воткнул еще дальше. Жилистый и легкий одновременно, дух захватывало, как он силой рук возносит себя все выше и выше. Оказавшись между башней и крышей заборола, парень начал закреплять веревку, дернул два раза, мол, готово. Наверх полез Демьян, не так ловко, как меньшой Горшеня, но все же достаточно проворно. Вместе они подтащили Дружка. Пес жалобно всхлипнул, оказавшись на высоте.

– Назад лезь, – скомандовал Демьян Фролу, – я тебе веревку скину.

Дальше Олексич, пустив перед собой собаку, неспешно спустился по скрипучей башенной лестнице и оказался в городе. Дружок, радостно тявкнув, бросил хозяина и рванул по улице к знакомому двору. Демьян позавидовал беспечности пса, ему тоже хотелось вот так же припустить, что есть мочи, рассекая грудью ночной воздух. Вместо этого он осторожно, напрягая слух и зрение, стал красться вдоль вороножских заборов. Изба, в которой Демьянова дружина выживала зимой, совсем скособочилась, крыша провалилась. Когда-то Олексича раздражала ее убогость, теперь он улыбнулся деревянной старушке как знакомой, сладкие воспоминания закружили голову. Демьян ускорил шаг.

Впереди показались смутные тени и неясный шепот, пришлось вжаться в забор. Двое мужчин, рассуждая о крепости браги какой-то Малашки, нетвердой походкой, поддерживая друг друга под локти, проковыляли мимо Демьяна. Один, резко отклонившись в лево, чуть не задел чужака рукой. Подождав пока хмельные отойдут подальше, Демьян продолжил путь.

Высокий частокол воеводы он признал сразу, прислушался. Тихо. Сильным рывком Олексич взлетел на забор и, спрыгнув, оказался на дворе. Что дальше? К хозяину подбежал Дружок и еще свора настороженных собак. Демьян быстро достал, приготовленные заранее подкопченные ребра и кинул в темноту. Псы смачно захрустели костями. Дорога была свободна.

Попасть в хоромы можно было двумя способами: через резные сени или через черный вход для челяди. Оставалось подождать пока расцветет и заявиться к тестю в наглую, постучав в тяжелую дубовую дверь, либо, отодвинув изумленную холопку, ввалиться через заднюю клеть. Но ждать не хотелось. Демьян задрал голову вверх. Широкое оконце под самой крышей поманило его. Из этого окошка светлицы его провожала жена. Ставни распахнуты настежь. Оттуда льется едва уловимый свет: свеча или лучина. А вдруг там Агафья? Демьян полез на клеть. Не Горшенька, конечно, но в детстве тоже по заборам да крышам хаживал. «Ох, стыдоба, ольговский тысяцкий в окошко собрался лезть. Видели бы меня сейчас наши, так сто раз бы подумали, стоило ли озорника такого зазывать». Но руки упорно цеплялись за любой подходящий выступ, поднимая Демьяна все выше и выше. Пальцы ухватились за раму, ночной гость подтянулся и осторожно заглянул в оконце.

3

Это была Она! Она!!! Агаша сидела на широкой лавке в исподней рубахе и расчесывала рассыпавшиеся по плечам густые волосы. Пламя свечи, кланяясь налетающим из окна порывам ветра, освещало милое лицо: озорной изгиб бровей, курносый носик, пухлые губки. Демьян замер, у него перехватило дыхание. Он завороженно смотрел, как ходит в тонкой руке резной гребень, как блестят, играя бликами, пряди. Проведя по темно-русым волосам последний раз, девушка встала, чтобы загасить свечу, и тут ее взгляд упал на очертания человека в окне. Она истошно завизжала и бросилась к двери.

– Агаша, это же я – Демьян! – опомнившись, крикнул муж.

– Демьян? – эхом повторила она растерянно, застыла на мгновение, а потом с таким же громким визгом, но только бешенной радости, кинулась на шею любимому.

– Демьянушка, любый мой, соколик мой, живой, живой! – приговаривала Агафья, жарко целуя мужа.

– Ежели в светлицу не затащишь, упаду, – насмешливо предупредил он.

– Ой! – Агаша потянула Демьяна за шиворот, и он кубарем вкатился в горницу. Где-то внизу за дверью раздались возбужденные голоса, топот ног приближался.

– Под лежанку лезь, – приказала Агаша, и Олексич послушно юркнул в щель.

Дверь с шумом распахнулась.

– Чего орала?! – услышал Демьян раздраженный и одновременно обеспокоенный голос воеводы. У носа зятя прошли сапоги.

– Сон страшный приснился, – пролепетала Агаша, – сон дурной.

– Дура! – сплюнул Федор. – Чуть сердце не выскочило. Орешь как полоумная.

– Но я же не виновата, что сон приснился, – оправдывалась дочь.

– Домовой ее душил, такое с девицами на выданье бывает, – проскрипел старческий голос очевидно няньки.

– При свече нечего дремать. Ежели девица на выданье добро батюшкино беречь станет, так и сны дурные сниться не будут, – ехидно бросил Федор.

Свеча тут же погасла.

– Давай, голубка, я с тобой заночую, – предложила старуха.

– Не надо! – поспешила отказаться Агаша. – Уж все хорошо, не боязно мне.

Воевода развернулся на каблуках и вышел, в сердцах сильно хлопнув дверью. Шаги смолкли, наступила приятная тишина. Демьян высунул голову и плечи испод лежанки. Муж с женой потянулись друг к другу губами и… Агафья с шумом скатилась с лавки, Демьян не успел ее подхватить. Оба испуганно стали прислушиваться, но за дверью все так же было тихо. Пара закатилась негромким смехом.

– Демьянушка, – мягко проворковала жена. От ее голоса побежали мурашки. Демьян обнял Агафью за плечи, потянул к себе.

И они слились в одно целое. Он не стал набрасываться на нее как тогда в их первую ночь – дико и необузданно, теперь ему хотелось приласкать ее, утопить в любви, окутать нежностью. В темноте он не видел лица, но чувствовал нарастающий жар женского тела, слышал ускоряющееся дыхание, сладкие вздохи, тихий стон…

Оба без сил лежали на деревянном полу, глядя в черноту потолка. Широкая грубая рука накрывала тонкую ладошку.

– Может на лежанку? – робко предложила Агафья. – Там мягче.

Демьян подхватил жену и отнес на широкое ложе, засыпал снова поцелуями.

– Ты что же отцу не призналась? – спросил он, слегка кусая за ушко.

– Я собиралась, собиралась, да так боязно. Подойду, вроде бы вот сейчас и скажусь, а он как зыркнет на меня глазищами, и я прочь бежать. Страшно мне.

– Теперь уж я сам все скажу, – Демьян потерся щекой о нежную щечку. – Выйдем по утру да в ноги к нему упадем.

– Ох. А знаешь, мне иногда кажется, что он уж все знает. То про переяславских женихов без умолку твердил, а теперь даже и не заикается. И смотрит так с усмешкой, будто ждет, когда же я виниться стану. Хотя, откуда ему знать? Не могла же попадья выболтать? Устинья тоже обещалась молчать. А может живот уж видно?

– Чего видно? – вздрогнул Демьян.

– Ты что же не заметил? – Агафья положила руку мужа на чуть покатый животик.

– Да что ж сразу не сказала, а если бы придавил?

– Давить пока нечего, мал еще.

«Дите, дите у меня народится! И жена, и дети. Жива семья, не смогли раздавить».

– Хорошо, что ты приехал, – мурлыкала Агафья. – Вдвоем легче сказываться. Это одной боязно. А как там дома? Я дурная, и не расспросила тебя. Матушка в здравии ли?

– В здравии, тебя ждет.

– А… – жена заволновалась, – а про сестриц слышно что?

– Меньшую домой привез, при матери сидит, а старшая Ульяна у побратима в наложницах.

– Бедная, – вздохнула Агафья.

– Любовь у них, – Демьян откинулся на подушки.

– А-а-а, – протянула Агаша, укладывая голову мужу на грудь. – А в граде сильно тебя бранят али жить можно? – осторожно спросила она. – Да ты не думай, я не боюсь, ехать с тобой готова, это я так, просто спросила.

– Тысяцкий я теперь вместо отца. Позвали. – Олексич ждал, что жена подивится.

– А я так и знала, чудилось мне, – улыбнулась она, – сон об том приснился.

– Ведунья ты моя, – губы опять потянулись к губам.

– А у меня брат родился, на Фоминой седмице, так Фомой нарекли. Крепенький такой. Устя вокруг него хлопочет.

– Примечай как, пригодится скоро.

– Вот всё, вроде, ладно, – вздохнула Агаша, – и в почете ты теперь в граде своем, а хоромы целы?

– И хоромы целы, князь новые ворота подарил.

– Вот и хоромы целы, есть чем пред батюшкой похвастать, – продолжила Агафья, – а все равно к отцу боязно идти. Уж так боязно, внутри все холодеет. Орать станет, аж крыша затрясется. Бить тебя, должно, кинется.

– Не бойся, голубка моя, чай, не убьет. Поорет, поорет да успокоится.

– А давай не спать всю ночь, чтобы то неспокойное завтра попозже наступило.

– Давай, – согласился муж.

И оба, обнявшись, тут же провалились в глубокий сон.

– Эй, зятек, вставай! – кто-то тряс Демьяна за плечо.

Олексич разлепил тяжелые веки и тут же словно ошпаренный вскочил с лежанки. Потом понял, что нагой, плюхнулся назад на ложе, прикрываясь одеялом.

Перед ним в броне и со шлемом в руках, нахмурившись, стоял воевода.

– Одевайся, бродники заставу осадили, сейчас на стены полезут. Сече быть, – устало сказал тесть.