Маг Многоцветья

…Хлюп-хлюп. Хлюпает грязь под сапогами. И окрашивается в красный, красный, красный…

"…Слышишь, тебя окружили, Кайнен", – раздается в голове голос телепата-связного. – "Линден крошит их с юга, Амари в шестистах шагах от тебя, выбирайся, но смотри, не задень ее".

Хорошо, – равнодушно думаешь ты. И вокруг расцветает черное пламя…

…Цепью вы шли через то поле, в мире, который смысл дождь. Дождь был громче всего. Но иногда кричали – враги или товарищи, и голоса и тех и других были неотличимы в агонии дождя. И даже когда на поле не осталось врагов, а остались лишь ты, ливень и несколько неясных дружеских теней, не было ощущения победы. И не было сил для радости или облегчения.

Был дождь, бесконечный холодный дождь, который смывал слезы с лица мага, и потому никто не знал о том, что он плачет.

…Человек прижимает ладонь к запотевшему оконному стеклу. За стеклом серебрятся под тусклым светом магического светильника холодные капли.

…Дыхание с хрипом покидает его грудь. Кажется, что если на мгновение отвлечься и не заставлять себя дышать, то так и перестанешь. И сердце бьется оглушительно, будто не внутри тебя, а снаружи, на весь мир.

Холодное, чуть влажное оконное стекло под пальцами. Холодный дождь за окном. Холодная непонятная боль, рождающаяся где-то в самой глубине твоего существа.

Темный мир, рассеченный на серебристые квадраты запотевшего окна. Темное небо. Жидкая грязь, жидкая кровь. И пылающий нестерпимо ярко, нестерпимо черный огонь – до самого снова темного, пробитого дождевыми струями неба…

– Ярр!! Тебе плохо?

Он с трудом понимает слова. Отрицательно мотает головой. Все хорошо, Байлар, это просто плохой сон. Он еще ничего не видит, кроме дождя. И не знает, ушла она или нет.

В его мире – только дождь.

– Ты дрожишь.

Снова ее голос добирается до запутавшегося сознания. И правда, с удивлением понимает Ярр. Понемногу возвращается в этот, нынешний мир, очерченный стенами маленького домика в лесу, тишиной и спокойствием. Отсутствием войны.

И вдруг ему на плечи ложится что-то очень теплое, мягкое и, кажется, шерстяное.

– Вот так. Ярр, а теперь спи.

Вспышка зеленой магии. "Нет, я не хочу туда снова…" Но шерстяная штуковина такая теплая, и от чужой магии тоже расходится по телу приятное тепло. "Нет…"

– Я буду рядом.

И жаль, что это – не те раны, что я могу исцелить…

…В теплом солнечном свете нежится белая птица. Лучи проходят сквозь прозрачные кончики крыльев, и белые перья тоже подсвечиваются солнцем, так что кажется, будто птица вся соткана из мягкого сияния.

Птица чистит перья, по умолчанию безупречные и не тронутые ни малейшей грязью, и играет в города с раненым красноволосым магом.

– Филиам, – объявляет она, растопорщив перья, чтобы солнце проникло под каждое из них.

– Минеалис… Байлар, могу я встать и помочь тебе?

– Сирна! – провозглашает Сегвия.

– Нет, не можешь. Хочешь свалиться, как в прошлый раз, а мне думай, как тебя тащить обратно?

– Но, Байлар…

– Мне все равно, что тебе скучно. Я очень старалась тебя вылечить, так что сиди тихо, скорее поправляйся и топай на все четыре стороны! Я просто хочу, чтоб ты ушел наконец.

– Аласкар, Сегвия, – вздыхает Ярр.

– И не вздумай меня ослушаться, предупреждаю, хуже будет!

– Риминар.

– Руа. Я просто хотел тебе помочь. Однако… Может, хотя бы книгами поделишься? Если я умру от скуки, твое лечение опять-таки пропадет зря.

– Зато одним боевым магом станет на земле меньше!

– Аверрис, – спокойно произносит Сегвия.

– Сиан… – рассеянно отвечает маг, провожая взглядом Байлар, направившуюся за книгами.

-…И не страшно тебе одной?

Потрескивает свеча. Настоящая, из желтого пахучего воска, немагическая – нечасто такие встретишь! Тени движутся, будто живые настороженные существа, убегая от язычка огня. И пляшут отсветы на длинных, бесконечно длинных волосах Байлар.

Байлар кутается в коричневый плед и смотрит не то на трепещущие тени, не то на Ярровы руки с худыми и сильными пальцами.

– Чего бояться? Лес – мой дом. Люди здесь не ходят. А в селе… У селян передо мной должок…

Она улыбается и чуть меняет позу, и волосы струятся вслед за ее движением.

– Мой дедушка с ранних лет заметил мой дар и стал обучать меня ремеслу – и магическому врачеванию и обыкновенному. Только магов тогда уже не любили, так что эту сторону дела он показывал мне тайно. А потом, когда мне было тринадцать, и мою семью…

Она осеклась, и Ярр, почувствовавший, что девушка коснулась больного места, вскинув голову, несколько секунд внимательно смотрит на нее блестящими темными глазами, пытаясь разгадать, хочет ли она поделиться своей историей, или наоборот, поостеречься, не бередить старых ран.

– Как?… – тихо спрашивает он.

– Аранские маги. Боевые маги, которым зачем-то понадобилось уничтожить обычную деревню мирных жителей. Тогда… такое случалось. Ты знаешь.

– Да.

– Это были маги "Шестерки". Ты понимаешь, о чем я. Ваш элитный ударный отряд.

– Да, – отвечает Ярр едва заметно дрогнувшим голосом.

– А я – последняя выжившая. Как раз была у дедушки. И, когда вернулась… в общем, все уже горело, и никому не удалось спастись.

Глаза Байлар застыли, будто она снова увидела то же самое… Тот момент, когда черное пламя уже уступает место обычному, оранжевому, природному. И тот дым, и тот запах, который невозможно забыть, невозможно никогда, проживи ты хоть сотню, хоть тысячу лет.

– А потом я пряталась, а потом отправилась обратно к деду… Сама не знаю, что меня спасло, я ведь совсем ничего тогда не соображала, будто в каком-то оцепенении. А все-таки спряталась, и переждала, и к дедушке вернулась, – она удивленно пожимает плечами, и после паузы вдруг говорит: – А они даже не были магами. Ни папа с мамой, ни мои братья. У меня было два брата, Ярр. Но я была единственной, в ком проявилась способность к магии. И единственной, кто выжил. Это ли не насмешка судьбы?

Ярр молчит. Все, что он сейчас может сделать для нее – молча скорбеть вместе с нею. Все остальное – уже в прошлом, неисправимо и невозвратимо. Все это осталось десять лет назад, под слоем пепла и могильной земли. И еще – в наших сердцах. Но и только…

– А моих родителей убили рандаирцы, – внезапно рассказывает маг. – Правда, я ничего об этом не помню. Почти ничего…

К ним, этим ошметкам памяти, подбираться очень опасно – там рядом запах крови и страх темноты. Ярр знает это, поэтому и не пытается подойти. Ярр осторожен.

– То есть, ты свою семью совсем не помнишь? – спрашивает Байлар, и в ее голосе звучит сочувствие – это к аранскому-то чародею! Для Байлар ценность воспоминаний о родных неизмеримо велика. Потому не иметь их вовсе – кажется ужасной карой.

– Ну да, – смущенно отвечает Ярр, которому, вообще-то, несвойственно было пускаться в такие откровения. – Но меня подобрала и вырастила замечательная женщина. Хоть и немного странная.

– Значит, нам с тобой в чем-то повезло, – слабо улыбается Байлар. – О нас было кому позаботиться.

– Да, – вполне искренне соглашается Ярр и ничего не говорит об иных своих воспоминаниях – о том, как рано тебя забирают из дома, и о детских казармах, и жестокой муштре, и о полях сражений, бесконечных битв бесконечной войны, начавшейся еще до их рождения, и потому казавшейся им именно такой.

Бесконечной. Естественной. Жестокой.

Кажется, первым чувством, которое там выучил Ярр, был даже не страх. Это было беспросветное, необоримое отсутствие надежды.

И только потом, много позже, ты постепенно учишься заполнять эту пустоту – хотя бы какой-нибудь спасительной иллюзией. Учишься – или ломаешься. И дети учатся очень быстро. Особенно на войне.

Методы, что использовал Аран, были кошмарны и непростительны. Но… но он закончил эту войну, хоть и ценой не только вражеских жизней, но даже растоптанных жизней собственных детей. И было восемь наполненных ненавистью, но мирных лет, и теперь детям больше нет нужды становиться солдатами, и их никто не заставляет. Теперь… теперь, наверное, на этой напитанной кровью земле уже бегают ребятишки, которые видели только мирное небо. И никогда не видели войны…

А они с Байлар видели. И теперь память об этом будет с ними до конца их дней – как остывший, но все еще изредка вспыхивающий и обжигающий душу уголек.

Нет, поправил себя Райярр. Не уголек. Не во мне. У меня – пламя. Черное боевое пламя.

Но даже так… Если осталось что-то, что это пламя еще не сожгло… Если есть мир, пахнущий соснами, небо в обрывках облаков, рыжие неблагодарные мальчишки, юнцы, жаждущие быть героями… если все это еще есть, значит, есть, за что сражаться. Значит, есть, куда идти.

…А на другой день они снова сидели вместе и смотрели на огонек свечи. И потом тоже. Снова и снова. И незаметно это стало привычкой, ежевечерним ритуалом. Иногда они молчали, и это было естественно и удобно, а иногда требовалось что-то говорить, и тогда они рассказывали друг другу что-нибудь о себе и о других – то, что в тот момент казалось важным рассказать. Ярр говорил немного чаще – он описывал места, где успел побывать, Байлар же за свою жизнь посетила только несколько близлежащих деревень и один большой город. Ярр по какой-то причине не любил рассказывать о своей послевоенной жизни, но путешествий это не касалось. К счастью; потому что, если не затрагивать тему войны, если оставить ее за рамками, за скобками, за границей вымышленного круга, то выходило, будто ничего не разделяет их, ничего не заставляет их быть врагами. И нет ни малейшего основания не доверять друг другу, не любить друг друга, не понимать друг друга.

Но говорили они и о войне. Временами имея достаточно мужества, чтобы увидеть в собеседнике не противника, а товарища по несчастью. Это больше верно было для Байлар: Райярр никогда не почитал ее за врага. Не потому, что она спасла его жизнь. А потому, что всем давно пережитым заслужил свою способность смотреть на жизнь шире и мудрее, чем некоторые иные люди. Она не делил мир пополам на черное и белое и не старался разделить его на куски согласно географическим границам. Он в людях видел прежде всего просто людей – за что уже не раз успел поплатиться. Байлар же много лет бережно лелеяла свою ненависть к аранцам и ненависть к боевым магам; и даже теперь, когда она сию ненависть, возможно, переросла, требовалось время и отвага, чтобы перешагнуть через эту – хоть и отмершую – часть себя.

И о будущем беседовали тоже. О кончающейся магии – вскользь, полунамеками, отлично понимая один другого. Но здесь особо не о чем было говорить – надо было думать и делать.

Так проходили их вечера. Трещали свечи, а когда они гасли, Байлар вручную зажигала новые от огня в очаге или от специального "пылающего камня". Райярр мог запалить эту свечу, не сходя с места, одним лишь движением воли, но знал, что Байлар разозлит вид его черной магии, а потому не делал ничего. Иногда к ним присоединялась Сегвия, и непременно становилось больше колкостей и больше юмора, а дельных выводов – меньше, но чаще книга оставляла людей наедине, сама же дремала за печкой. Если, конечно, книгам снятся сны.

Ярр рассказал Байлар о Мирте-воительнице, женщине, которая нашла его в разоренной деревне и воспитала, как собственного сына.

– Хотя, наверное, если б у нее и был родной сын, то наверняка бы он от нее сбежал, – вздохнув, заключил Ярр. – В другую страну. И на другой континент. Желательно на другой половине мира.

– Она была настолько злая? – ужаснулась Байлар.

– О нет, – возразил маг. – Ни капельки. Просто Мирта – это Мирта. Словами не объяснишь.

Странная, своевольная и вспыльчивая. Но она была единственной матерью, которую помнил Райярр.

– Она очень старалась о нас заботиться. Но слишком хотела, чтобы из меня вышел воин. Не думаю, что она простила судьбе наличие у меня магического дара.

– А где она теперь?

– Понятия не имею. Сейчас Мирте, думаю, пятьдесят с небольшим, серьезный возраст для воина, но она по-прежнему не желает успокоиться и странствует по всему континенту, ввязываясь в различные неприят… выполняя разную работу.

– О, так она наемница?

– Не совсем. Единственный закон ее жизни – ее свобода и своеобразное чувство справедливости. Она сражается там, где считает нужным. Иногда берет за это деньги, иногда нет. Но она всегда сама выбирает, на чьей стороне ей биться. Купить ее и позвать невозможно. Приказать – тоже. Хм… Думаю, она стала чем-то вроде легенды за все эти годы.

– Это интересно…

– Да. Мирта – замечательный человек. Она научила меня множеству хороших вещей. Упорству. Независимости. И тому, что бывают люди, отстаивающие свою правду даже тогда, когда все остальные назовут ее глупой и наивной. И таких людей победить нельзя.

"Хотел бы и я быть столь же светлым человеком", – подумал Ярр с некоторым сожалением и снова вздохнул.

"Наверное, вы ужасно похожи", – подумала Байлар – и улыбнулась.

…А Байлар рассказала Ярру о том, как жила в лесу с магом-дедушкой, а потом – сама. И как однажды ей пришлось остановить в деревне эпидемию, и за то жители до сих пор ей благодарны, и потому никогда не пытаются обвинить в злобном колдовстве… да и просто в магии.

– Мне было семнадцать лет, и я тогда ничего не знала. Нет, правда. Что можно знать в семнадцать лет? Я была юна и неопытна, мой дедушка как раз недавно умер, а потом вспыхнула эта зараза, и все равно больше некому было помочь, понимаешь, некому… Так страшно мне больше не было никогда в жизни. То есть, я с детства помогала дедушке, когда он лечил больных, я видела много всякого, и кое-чему тогда уже научилась, и даже, бывало, принимала людей сама. Но тогда было действительно страшно. До тех пор, пока я не увидела, что первые пациенты поправляются. И вот тогда я поняла, что победила. Пришла сюда и тут рыдала. Спасибо Сегвии и дедушкиным записям, без них я бы никогда не справилась.

Даже годы спустя и после оглушительного чувства победы, она все еще помнила ту себя – одинокую, растерянную семнадцатилетнюю девочку, кусающую губы от страха и сомнения, пока никто не видит, худую и дрожащую. И запах… И те ночи за книгами, порошками и склянками, в попытках найти единственный нужный рецепт. И отчаяние – когда кажется, что не будет его, не найдется. И буйная радость – когда понимаешь, что нашла. И потом – снова сомнение, ожидание, молитвы, мокрые тряпки, помойные ведра, бледные руки, синюшные лица, хриплое дыхание тех, чья жизнь висит на волоске. Надежда, отчаяние. Отчаяние, надежда. И наконец – победа, и огромная, нечеловеческая усталость с мироздание размером.

И люди, которым ты спас жизнь. Каким-то божественным чудом.

– Ты невероятна. Байлар, – говорит Ярр с искренним уважением. – Ты очень смелая.

– Нет, – возражает она. – Нет…

И вспоминает… вспоминает другие вещи. И потом рассказывает и их – рассказывает, хотя в жизни не говорила еще никому и никому говорить не собиралась. Но только с Ярром почему-то выходило так: рассказать – будто избавиться от старого груза собственных прегрешений.

Или просто – будто поведать другу. Просто… поделиться.

Байлар рассказывает, как видела самосуд, учиненный разгневанными крестьянами над магом. Рассказывает – и точно не понимает, что чувствует по этому поводу. Словно содрал коросту с раны – корку необоснованной ненависти, неуверенных предрассудков и желания забыть – и теперь никак не возьмешь в толк, что именно открылось твоим глазам. Рана? Раскаяние? Или просто равнодушная, безразличная, целая и холодная кожа?

– …Он был только мальчишкой, Ярр. Мальчишкой и синим безобидным магом…

– Никто не безобиден, – пробормотал Райярр себе под нос.

– Всего лишь мальчишка. Даже тогда я была старше его. И я не знаю, за что… чем он так насолил тем людям…

– Скорее всего, просто самим фактом своего существования.

– Скорее всего. Хоть к синим магам и относятся куда снисходительнее, – синюю магию часто называют "технической", потому что именно благодаря ей движутся разнообразные механизмы и аппараты, простые и сложные. Без нее не обходятся нигде – от сельского хозяйства с их машинами для вспахивания земли и машинами для сбора урожая – до армии с их магическим вооружением. Хотя на самом деле синяя магия – магия, дающая власть над неживыми вещами, магия созидания – точно так же, как зеленая дарует возможность управляться с живой материей, а черная – не "боевая", а магия силы и разрушения, расторжения и укрепления связей. В старые времена черные маги вовсе не обязательно были воинами. И многие великие свершения никогда не стали бы возможными без грамотного использования черной магии. Есть и другие цвета магических потоков, что пронизывают все сущее, и они позволяют чародею вступать в иные отношения с миром. Некоторые из них встречаются реже, чем другие. Синяя магия – из частых. И отказаться от нее не может даже упрямый Рандаир. Правда, в основном здесь терпят только "техников" – самых слабых магов синего цвета, которые почти не способны создавать новое, но могут обслуживать уже сотворенные машины и пользоваться некоторыми готовыми заклинаниями, недоступными не-магам.

– Но его приговорили… так странно, когда один человек решает за другого, сколько ему отмерено, не правда ли?.. Сочли ли они его опасным, считали ли это самообороной… не знаю, я только видела, что они хотят крови, Ярр. А он стоял посреди этой толпы, бледный, маленький и невзрачный, у него дрожали губы, но он ничего не говорил… И я смотрела, как его убивают. Это было долго, Ярр. Это было не сразу. И я не сразу смогла уйти. Я смотрела – и не сделала ничего, чтобы ему помочь.

– Ты не можешь винить себя в этом. Байлар. Любой разумный человек поступил бы так же. Твоя магия не приспособлена для боя.

Она только покачала головой.

– Я могла… сделать хоть что-нибудь. Не магией. Словами, криком, голосом, действием. Хотя бы просто сказать им, что это неправильно. Просто сказать им… Я долго потом говорила – уже себе – что моя магия – не силовая. Что я лишь женщина. Что не было выхода. Что он заслужил такую участь, в конце концов. Если на него так гневались. Но все-таки… И, знаешь, потом, уже потом, я еще подумала: я знала, что он был маг. Потому что я тоже маг, и я сильнее. А если бы он магом не был? Что тогда? Что бы я сделала?

Байлар помолчала, опустив голову. И снова блики от свечного желтого света дрогнули на ее волосах, повторяя ее движение.

– Потому что совесть говорит мне, Ярр, что я бы точно так же осталась в толпе, не выдавая себя. И ушла бы точно так же… а он бы умер. Я не могу лгать себе, Ярр, поэтому… даже если я была права… я словно вдвойне преступник, понимаешь?

– Нет, – тихо произнес маг. – Никто не поступил бы иначе.

– Ты бы поступил, – просто возразила девушка. И Ярр вздрогнул.

Откуда такие выводы? Да что она о нем думает??

…На той площади другого мага не было. Она не может знать. Никто не может знать о его безрассудстве.

– Я… – его невеселая улыбка отразилась в глазах как-то особенно печально. – Я – другое дело.

"Мне и терять-то нечего".

– Я – боевой маг. И… я делал в жизни очень много нехороших вещей. Куда больше, чем ты можешь себе вообразить, Байлар. Хотя, с твоим-то мнением о черных магах…

Он сделал короткую паузу, а потом сказал:

– Просто знай, Байлар. Бывают ситуации, когда мы бессильны. И… мы не становимся… Не всегда становимся от этого хуже.

– Мне ли не знать об этом, – и ее кривая улыбка чем-то была удивительно похожа на Яррову. – Я же врач, в конце концов. И мне приходилось терять пациентов.

И так тоже было не раз. Такова жизнь – в ней рождение и смерть постоянно ходят рядом, существуют бок о бок, неразделимые, перемешанные. Как в том доме, куда Байлар приходила, чтобы принять роды у жены плотника, девятнадцатилетней худенькой девушки. Она кричала и плакала, и по-животному скулила, и в ее муках рождался новый человек – ее сын, здоровый и крепенький розовый младенец. А в соседней комнате тихо умирал дед новоиспеченного отца, сморщенный старичок, иссохший от неизлечимой болезни, которую даже магия не брала. Жизнь и смерть – рядом, вместе, рука об руку, так близко, что одна могла бы почувствовать дыхание другой… Не будь они обе лишь двумя сторонами медали. И Байлар с детства видела обе грани сразу, сплетенные в вечном и суровом танце хрупкого бытия. Смерть – естественная часть этой хрупкости. Смерть человека, животного, Леса, или даже целого мира…

– Будет ли что-то после нас, Ярр? – вслух спросила она, обращаясь вроде бы к магу, но на самом деле больше к себе – без особой надежды на ответ. – Если наша цивилизация не выдержит исчезновения магии. Будет ли что-то после нас? Придет ли нам на смену? И если да, то не повторят ли те новые люди наших старых ошибок?

Ярр только покачал головой.

– А почему ты не вышла замуж, Байлар? – Ярр следил за ее быстрыми движениями, когда девушка распаковывала и раскладывала по местам свои покупки. Она только что вернулась из деревни и принесла редкие заморские пряности, ингредиенты для лекарств, хозяйственные свитки, разнообразные мелочи и целый ворох свежих новостей.

– За кого? – Байлар фыркнула.

– Ну, ты ведь очень красивая, – осторожно сказал Ярр. – Не думаю, что не нашлось никого, кто решился бы попытаться.

Байлар насмешливо поджала губы.

– Если ты пытаешься мне льстить, Ярр, то не стоит.

– Не пытаюсь…

– Не стоит.

– Я просто констатировал факт.

– И, главное, зачем мне это? Ярр, ты видел, какая жизнь ждет замужнюю женщину в Рандаире?

– Ну… кажется, я понимаю, о чем ты, – признал маг.

Рандаир был довольно патриархальной страной. Или даже очень патриархальной. Не то чтобы женщину тут воспринимали как вещь, но власть мужа над женой признавалась почти абсолютная. Мирту всегда это очень раздражало, и она могла подолгу костерить рандаирские порядки, причем слово "варварские" было наиболее мягким (и почти единственным цензурным) эпитетом из всех, что она употребляла.

– Мне нравится моя жизнь и мое ремесло. Я не собираюсь его бросать. Мне нравится поступать так, как я считаю нужным, и я не хочу, чтоб какой-то чужой мужчина стал указывать мне, как жить и что делать, и решать все за меня. Нет, спасибо. Это не по мне.

Ярр улыбнулся в ответ.

"Если не в Рандаире… Если не в Рандаире, умный мужчина никогда не стал бы грубо навязывать тебе свою волю, Байлар. Потому что ты прекрасна такой, какая есть – сильной и свободной. Способной стать таким соратником, о котором только можно мечтать".

– Ладно, давай сюда руку, – Байлар тем временем закончила со своими приобретениями и собралась в очередной раз осмотреть мага. Ярр покорно показал ей раненую руку, поспешно выбросив из головы неподобающие мысли. Впрочем, было там и некое разумное зерно, которое он тут же принялся обдумывать, нахмурив брови. Это зерно касалось идеи "не в Рандаире".

– Очень хорошо, – удовлетворенно сказала Байлар, рассматривая заживающую рану. Некоторое время назад она убрала свои швы – под скупые тихие ругательства Райярра, на которого обезболивающая магия уже не действовала должным образом. С магией всегда так – есть свой предел для чар, которые могут накопиться в живом организме. И, когда предел превышен, заклинания слабеют или работают не так, как нужно. А к Райярру пришлось применять очень много всяческой магии. Правую руку Байлар собрала, считай, из лоскутов… Ну, как минимум, это был один из самых сложных случаев в ее жизни. И теперь Райярр подозревал, что девушка смотрит на его раны, как искусный ювелир на свою самую тонкую, самую замысловатую и красивую работу.

– Пошевели пальцами. Хм… Хорошо. Покажи остальное, – другие его раны затянулись куда быстрее, даже та, глубокая, в боку. И от отравленной магической сети следов совсем не осталось – спасибо мастерству Байлар. И, очевидно, он сможет снова держать меч, хоть и не сразу. А ведь уже почти попрощался с этой мыслью. Хотя, если уж на то пошло, Райярр мог сражаться и левой – детство с Миртой и годы аранской муштры определенно не прошли зря.

Ярр натянул обратно свою рубашку, осторожничая с правой рукой, и потом, собравшись с духом, все же высказал Байлар свою идею.

– Здесь будет опасно, – сказал он. – Конечно, везде будет опасно, если однажды всплывет правда об истощившейся магии. И, возможно, тут еще будет куда спокойнее, вдали от людей. И все же… Ты маг, Байлар, и женщина. А здесь – Рандаир.

– У меня нет другого дома, – пожала плечами целительница.

– У меня есть, – ответил маг.

– Что ты имеешь в виду, Ярр? – она распрямилась, оставив свои дела, и устремила на него острый холодный взгляд.

– Я хочу сказать… Я знаю, что́ ты думаешь об аранцах. Но война давно закончилась. Ты – маг. В Аране почитают магов. И если… если бы ты пожелала, я мог бы забрать тебя в Аран. Я мог бы отдать тебе свой дом.

Она молчала.

– И ни разу бы там больше не появился, и не побеспокоил бы тебя, – торопливо добавил Ярр, запоздало осознавая двусмысленность своих слов, и с ужасом понимая, что краснеет, как мальчишка.

– И ни разу бы не появился? – переспросила Байлар с какой-то непонятной интонацией.

– Если ты пожелаешь, – твердо сказал маг.

Байлар задумчиво глядела на него без всякого гнева. Она понимала, что Ярр говорил искренне – чувствовала это. Он вообще никогда ей не врал, странный аранский маг.

– Пойдем со мной, Байлар? – спросил он со странной смесью отчаяния и надежды. – Если тебе не хочется в Аран, я могу сопроводить тебя в Лирию или Миранд – куда захочешь. Просто в Аране у меня дом…

– Ты очень щедр, – язвительно сказала Байлар. – Почему?

– Ты спасла мне жизнь. За это трудно отплатить, – спокойно ответил маг, и целительница тут же раскаялась в своей неуместной резкости. Впрочем, она и не собиралась делать ему больно. Просто его речи были неожиданными, и девушка сама не вполне осознавала, что́ она по этому поводу чувствует.

– Спасибо за твое предложение, Ярр, – сказала она мягко. – Но здесь мой единственный дом, и я не хочу уходить. Я правда благодарна тебе за твои слова. Но я останусь здесь.

– И все же подумай, Байлар, – тихо попросил маг.

– Хорошо, – сказала она, зная, что никогда не изменит своего решения.

                        ***

Давненько Инис не приходилось браться за меч. Да и не особо она это дело любила: в бою всегда есть вероятность, что кто-нибудь повредит ее драгоценную лютню.

Иное дело Игрейна, которая от хорошей драки получала настоящее удовольствие. Острое и горьковатое ликование, что испытываешь, снова и снова заигрывая со смертью, когда чуешь ее запах, ее, проходящей мимо тебя – и снова – мимо! – будто ты, балансирующий на грани, почти неуязвим. Снова – близко. Снова – мимо!

И рвется смех из-за оскаленных зубов воинственной королевы. И опускается ее боевой топор, проломив голову врага, и брызжет горячий мозг…

В общем-то, этим разбойникам редкостно не повезло. Хотя непонятно, чем они думали, нападая на отряд, мало того, что неприкрыто вооруженный, да еще и состоящий, не считая Инис, исключительно из северян. Что с первого же взгляда видно. Никак решили с жизнью свести счеты, путем коллективного самоубийства?

Без малейшего интереса Инис пырнула мечом нападавшего на нее разбойника, легонько подалась назад, позволяя телу соскользнуть с клинка, и тут ее будто обожгло ощущением близкой чужеродной магии.

Инис резко обернулась, глаза в глаза встретившись с невысоким мужчиной на другом конце дороги.

"Маг?"

Инис прищурилась. Да. Слабый черный маг. Он использовал даже не собственное волшебство, а магию оружия. Костыли, презрительно подумала Инис. И все же противопоставить ему почти ничего не могла. Инис обладала довольно редкой разновидностью красной магии – она была Знающей. Красная магия отвечает за взаимодействие душ – за информацию во всех ее формах, но не за действие над телом.

Однако и совсем беспомощной менестрель не была. Во всяком случае, не против столь слабого мага. Никто не будет беспомощным, если столько лет провел в обществе Мирты-воительницы.

Инис увернулась от черной вспышки магического огня, дернула поводья… и взлетели ее волосы снежно-белым веером вокруг головы, а конь взвился на дыбы, и почти сразу же девушка метнула свой кинжал во вражеского мага.

И промахнулась. Потому что противник в этот самый момент рванулся вперед, окружив себя черным пламенем.

Было бы время – Инис, пожалуй, даже удивилась бы. Она обладала твердой рукой и верным глазом, а главное – редкостным хладнокровием, потому если уж она решала расстаться со своим ножом – нож летел именно туда, куда ей хотелось, и непременно настигал цель. Конечно, если речь не идет о настоящих, серьезных черных магах – чародеях уровня Райярра или иных членов "Боевой Шестерки" Арана. Но сейчас… Неужели она недооценила своего противника?

Инис поудобнее перехватила рукоять меча и походя скользящим движением ранила разбойника, подобравшегося к ней слишком близко. Все ее внимание было сосредоточенно на маге. Девушка приготовилась к атаке, но ее не последовало.

Целью мага была не она.

– Игрейна! Маг!! – закричала Инис, пришпоривая коня. Она должна была настигнуть пешего мага в три прыжка. Но теперь все происходило гораздо быстрее.

Игрейна развернулась, на ее лице все еще красовался оскал боевого азарта – и красные капли чужой крови, испятнавшие ее кожу, волосы и меховую оторочку плаща. Игрейна швырнула топор, и в этот миг Инис, которая видела черное пламя боевых заклинаний, собрав все силы, вонзилась в сознание мага с властным приказом: "Замри!" Черный огонь все-таки успел сорваться с его "костыля" – окованного железом посоха, но маг, дернувшись, замер, не способный освободиться от воли Инис. И тогда топор Игрейны его настиг.

Однако Инис, слегка оглушенная отдачей собственной магии, поскольку все еще была связана с умирающим врагом, почти с ужасом видела, что и Игрейне придет конец – как только черное пламя коснется ее тела. Но этого не произошло. В то мгновение, когда черный маг рухнул в дорожную пыль, а королеву северян должно было достать его заклинание, Игрейну окружил яркий рубиновый свет. Не столько даже яркий, как какой-то насыщенный и густой, так что на пару минут в глазах Инис все было поглощено этим светом.

Инис его не только видела. Она его чувствовала. Ощущала его запах – теплый и странный, с привкусом лета и пыльных старых книг. Инис догадывалась, откуда он взялся. Нет. Не догадывалась – знала.

Она почти любовалась этим светом, который, хоть и не был для нее чем-то сродным и близким, находил какие-то отзвуки в каждой клеточке ее тела. Инис отдалась ему полностью, и время почти исчезло, но потом вернулось, и свет угас, а до ушей девушки донеслись многочисленные звуки реального мира, среди которых пальма первенства, несомненно, принадлежала сочным ругательствам Игрейны.

Королева даанийцев стояла на ногах на окровавленной земле, окруженная телами мертвых разбойников и вполне живых, но слегка обескураженных соратников, которые в некотором беспокойстве обступили свою повелительницу, еще не понимая, в чем заключается проблема. А Игрейна стояла и ругалась, и некоторые особо цветистые и особо многосложные конструкции Инис на всякий случай решила запомнить – мимо таких поразительных примеров языкового творчества пройти поэту было сложно. Игрейна ругалась и размазывала по лицу чужую кровь, и на грязном лице ярко горели ее серые глаза – в них была злость и какая-то девчоночья растерянность.