Шарм

Глава 6
Кто это придумал?

– Грейс –

– Но это же ты виноват в том, что я едва не сгорела, – огрызаюсь я, оторвав взгляд от окна. Ведь если бы он не запер нас здесь, ничего из этого бы не случилось.

И, вместо того чтобы убегать от огнедышащего дракона, я находилась бы в башне Джексона. Может быть, я сидела бы на диване, читая книгу, или лежала бы рядом с ним в его спальне, разговаривая о…

– О, ради бога. Надеюсь, мне не придется снова выслушивать длинное рассуждение о том, как тебе нравится ложиться в постель с моим братом. – Он прижимает руку к груди – надо полагать, передразнивая меня: – О, малыш Джекси. Мой маленький вампир-гот. Ты такой сильный и та-а-кой затраханный. И я та-ак тебя люблю. – И он картинно закатывает глаза.

– Знаешь что? Ты отвратителен, – рычу я, оттолкнув его.

– Можно подумать, я слышу это впервые. – Он пожимает плечами: – Впрочем, твое мнение обо мне сложно назвать объективным.

– Мое мнение? Это же ты поубивал половину учеников Кэтмира…

– Ничего не половину. Даже не близко. – Он зевает: – У тебя ложные сведения.

Я хочу сказать, что даже если он убил меньше половины учеников, это ничем не лучше, но в его глазах, в его голосе есть что-то, наводящее меня на мысль, что он принимает мои слова близко к сердцу.

Не то чтобы меня это волновало – ведь этот парень как-никак ответственен за массовые убийства, – но я не из тех, кто бьет лежачего. К тому же, оскорбляя его, я ничего не добьюсь, это не поможет мне выбраться отсюда.

– Можешь оскорблять меня сколько угодно, – говорит Хадсон и, засунув руки в карманы, прислоняется плечом к ближайшей стене. – Но это не решит нашу проблему.

– Да, решить ее можешь только ты… – Я замолкаю, поняв кое-что. – Эй, хватит! Перестань это делать!

– Перестать делать что? – спрашивает он, вскинув брови.

Я сверлю его глазами:

– Ты сам отлично знаешь, что делаешь!

– Au contraire^[1]. – Он пожимает плечами с таким невинным видом, что я начинаю думать, что мне зря кажется, что насилие не решает проблем. – Я знаю, что делаешь ты. А я просто принимаю в этом посильное участие.

– Если твое посильное участие включает в себя чтение моих мыслей, то перестань.

– Поверь мне, я бы и сам очень этого хотел, – отвечает он со своей дурацкой ухмылкой. Я начинаю ненавидеть эту ухмылку. – Ведь в твоих мыслях все равно нет ничего интересного.

Мои руки сжимаются в кулаки, меня охватывает негодование от этого признания – и от оскорбления, скрытого в его словах. Мне очень хочется огрызнуться, хочется отчитать его, но я знаю, что ответная реакция только раззадорит его.

А поскольку мне совсем не хочется, чтобы Хадсон Вега поселился в моей голове, я стискиваю зубы, подавляю свое раздражение и цежу:

– Что ж, тогда тебе будет нетрудно не влезать в мою голову, не так ли?

– Если бы это было так легко. – Изобразив досаду, он качает головой: – Поскольку ты заперла нас здесь, у меня нет выбора.

– Я же тебе уже говорила. Это не я заперла нас в этой комнате…

– О, я говорю не об этой комнате. – В его глазах появляется хищный блеск. – Я говорю о том, что ты заперла нас внутри своей головы. И ни ты, ни я не сможем выбраться отсюда, пока ты не примешь этот факт.

– Внутри моей головы? – фыркаю я. – Ты лжешь или спятил?

– Я не лгу.

– Тогда ты спятил, да? – спрашиваю я. Я понимаю, что веду себя несносно, но мне плевать. Ведь, видит бог, сам Хадсон ведет себя несносно с той самой секунды, когда он сказал мне включить этот чертов свет.

– Если ты так уверена, что я ошибаюсь…

– Да, я в этом уверена, – перебиваю его я, потому что так и есть.

Он складывает руки на груди и продолжает, как будто я его не перебивала:

– Тогда почему бы тебе не предложить объяснение получше?

– Я уже изложила тебе мое объяснение, – огрызаюсь я. – Это ты…

Теперь уже он перебивает меня:

– Нет, я говорю о таком объяснении, которое не подразумевало бы, что в этом виноват я, потому что я уже сказал, что это не так.

– А я уже сказала, что не верю тебе, – парирую я. – Потому что если бы все это было в моей голове, если бы я могла выбирать, с кем оказаться запертой, то выбрала бы не тебя. И, уж конечно, не взяла бы с собой эту огнедышащую тварь. Я понятия не имею, что она такое, но знаю, что у меня не настолько больное воображение.

Я оглядываю комнату, смотрю на мишень для метания топоров, на диван, усеянный игровыми джойстиками, на стену с полками, уставленными виниловыми альбомами, на множество гирь и утяжелителей, лежащих на скамье, обитой черной кожей.

И на Хадсона.

Затем я продолжаю:

– Мое воображение не смогло бы создать ничего из этого – не смогло бы создать такую тюрьму.

И, словно для того, чтобы подчеркнуть мои слова, дракон – или что там это такое – врезается в дверь с такой силой, что вся комната сотрясается. Стены дрожат, полки дребезжат, дерево скрипит. И мое и без того уже истерзанное сердце начинает биться как метроном.

Последовав примеру Хадсона, я сую руки в карманы и прислоняюсь к ближайшему стулу. Я делаю это, чтобы скрыть, что мои руки дрожат, а колени так ослабли, что вот-вот подогнутся. Но эти факты касаются только меня – и больше никого.

Хотя он, вероятно, ничего бы не заметил, ведь сейчас он так зациклен на том, чтобы убедить меня в своей извращенной версии событий, что наверняка не обращал внимания на то, что я борюсь с начальной стадией панической атаки.

– С какой стати мне было придумывать все это? – спрашиваю я, с усилием сглотнув, чтобы избавиться от кома в горле. – Уверяю тебя, я не нуждаюсь в приливе адреналина, чтобы чувствовать себя живой. И я не мазохистка.

– Что ж, тогда ты выбрала себе хреновую пару, разве не так? – язвительно отвечает Хадсон. Но он двигается, и я обращаю внимание на это, а не на его слова, потому что каждая клеточка моего тела кричит, чтобы я не сводила с него глаз. Кричит, что я не могу себе позволить дать ему оказаться там, где я не смогу его видеть.

– Ну да, конечно, угроза здесь – это я, – ехидно фыркает он, когда чудище с грохотом врезается в стену, мимо которой он идет. – А вовсе не эта тварь за стеной.

– Выходит, ты признаешь, что это делаю не я! Что эту тварь – чем бы она ни была – сотворила не я, – радостно говорю я, хотя и понимаю, что пока вокруг нас кружит это чудище, моя радость от победы немного похожа на оркестр на «Титанике», игравший гимн «Ближе, Господь, к тебе», пока корабль шел ко дну. Но после того как я оказалась в Кэтмире, в моей жизни было мало побед, да и те были мелкими, так что я буду крепко держаться за каждую.

Хадсон отвечает не сразу. Я не знаю, потому ли это, что он пытается придумать хороший контраргумент, или потому, что в эту минуту у меня урчит живот – и громко. Но в чем бы ни заключалась причина, она перестает иметь значение, когда дракон вдруг испускает рев, от которого у меня стынет кровь, и делает еще одну попытку попасть внутрь.

И на этот раз он пытается проникнуть не через дверь. Он целится в огромное окно, находящееся прямо передо мной.

Глава 7
Сжечь вошку дотла

– Хадсон –

Я уже переношусь на несколько футов влево, когда Грейс открывает рот, чтобы закричать.

Я хватаю ее уже во второй раз за сегодняшний вечер и прижимаю к себе, когда этот чертов дракон пробивает окно и просовывает внутрь свою огромную голову. Стекло со звоном разбивается вдребезги, его осколки летят во все стороны, но я остаюсь на месте, стараясь преградить им путь.

Само собой, вместо благодарности Грейс истошно вопит прямо мне в ухо. Чего и следовало ожидать.

Мои сверхъестественно чувствительные барабанные перепонки пронзает боль, и я снова начинаю подумывать о том, не лучше ли мне будет предоставить ее самой себе. Ведь это из-за нее мы оказались в такой жопе. Но за осколками стекла следуют несколько струй огня, и я не могу просто перенестись и оставить ее во власти этого дракона.

Когда мы убегаем от него, он ревет так громко, что заглушает вопли Грейс – и на том спасибо, – но ненадолго. У этой девицы определенно на редкость здоровые легкие.

К несчастью.

– Потише, – говорю я, перенесшись вместе с ней к небольшой ванной, находящейся на другом конце комнаты. Возможно, она считает, что ее вопли помогут ей как-то защититься от огня, грозящего поджарить нас, но я хорошо знаю, что это не так. Скорее наоборот, они только сделают этого дракона еще злее.

Мы, вампиры, не единственные, у кого сверхчувствительный слух. И, похоже, этот дракон немного чувствительнее, чем большинство.

Мимо нас пролетает поток огня, и мы вбегаем в узкую дверь ванной, после чего слышится оглушительный грохот. Комната опять сотрясается.

Я быстро оглядываюсь, пытаясь понять, что задумала эта чертова тварь. Я жду, что мне опять придется уворачиваться от огня, но его нет.

Как и самого дракона. Не потому, что он так решил, а потому, что окно, через которое он проник внутрь, тоже исчезло. Его место заняли кирпичи, выкрашенные в тот же цвет, что и стена вокруг них.

– Ни хрена себе. Это сделал не я, – фыркаю я, посадив Грейс на столешницу в ванной. Окна не могут замуровывать себя сами. Кто-то должен это сделать. И в этом случае это сделала Грейс.

Захочет она это признать или нет – передо мной или перед самой собой, – покажет только время.

Хорошо, что она хотя бы перестала вопить. Возможно, мне придется пробыть здесь вместе с ней еще долго, но я все равно считаю это победой. Особенно если она помолчит дольше чем пять минут.

– Как ты смог его остановить? – спрашивает она почти сразу, так что плакали мои пять минут. Но она хотя бы не вопит, так что можно считать это успехом.

– Это не я. – Я кивком показываю на замурованное окно. – Это сделала ты.

– Не может быть. – Но она смотрит на глухую стену, широко раскрыв глаза. – Стены не возникают из воздуха.

– Да нет, похоже, очень даже возникают. – Мою спину жжет адская боль – вот что бывает, когда тебя обжигает драконий огонь. Я сбрасываю с себя то, что осталось от моей рубашки, чтобы оценить нанесенный ущерб и чтобы не давать ткани тереться о рану.

– Что ты делаешь? – орет Грейс слишком близко от моей барабанной перепонки.

Да, ожидать, что она помолчит пять минут, определенно было проявлением чрезмерного оптимизма. Хотя обычно мне не свойственно смотреть на вещи сквозь розовые очки.

– Тебе обязательно так кричать? – ворчу я, отойдя от нее. – Я же здесь, рядом.

– А тебе обязательно раздеваться? – передразнивает она меня, и в ее тоне слышится отвращение: – Я же здесь, рядом.

Я еще никогда не видел, чтобы человек, не имеющий сверхъестественных способностей, был таким надоедливым.

Я стискиваю зубы, чтобы не вонзить их в нее – и совсем не для того, чтобы сделать ей приятное. Я еще никогда никого не убивал, выпивая всю кровь, но ведь все когда-нибудь случается в первый раз. И сейчас Грейс Фостер кажется мне отличной кандидаткой для того, чтобы начать.

Разумеется, если я сделаю это, мне придется остаться заточенным здесь навсегда, но это мне не в новинку. Ведь большую часть жизни я провел в заточении. По крайней мере, тогда здесь снова станет тихо.

– В следующий раз я не стану мешать этому дракону сожрать тебя. – Я поворачиваюсь, пытаясь определить, какой ущерб нанесло комнате это чертово летающее чудище. Но что бы там ни говорилось в безумных байках о сверхъестественных существах, вампиры не обладают способностью поворачивать голову на 180 градусов.

А жаль. Сейчас такая способность была бы очень кстати, ведь я как-никак не могу посмотреть на себя в зеркало. Но мне доводилось бывать и в худших переделках, и я всегда справлялся. Так почему сейчас должно быть иначе?

– Что ты делаешь? – опять спрашивает Грейс – на сей раз с нормальным количеством децибел. Слава богу.

Может быть, поэтому я говорю ей правду:

– Дракон обжег меня.

– Что? – потрясенно выдыхает она. – Дай я посмотрю.

– Это необязат…

– Не тебе говорить мне, что обязательно, а что – нет, – отвечает она, схватив меня за плечи прежде, чем я успеваю договорить.

Я так удивлен, что не противлюсь, когда она поворачивает меня, как виниловый диск на моем любимом проигрывателе.

– О боже!

Она опять вопит. Честное слово, когда она не говорит нормально, она неизменно вопит так, что это причиняет мне боль.

Это чудо, что Джексон терпит такое.

Хотя, если у тебя есть кто-то, кому ты небезразличен настолько, чтобы поднимать такой шум, это, вероятно, облегчает боль в барабанных перепонках. Не говоря уже обо всех остальных видах боли.

– Это сделал с тобой дракон? – спрашивает она так громко, что у меня болят уши.

На сей раз я не сдерживаюсь и морщусь – может быть, теперь она наконец сообразит, что к чему, и умерит количество децибел – и одновременно отодвигаюсь в сторону.

– Определенно это сделал не я сам.

– Да, конечно, но мне казалось, что на вампирах все заживает быстро, разве нет? Разве это не один из плюсов вашего вида?

– Если честно, в нем вообщем нет минусов, – ухмыляюсь я.

Теперь я стою лицом к зеркалу, и, хотя я не могу видеть в нем собственное отражение, зато вижу, как она картинно закатывает глаза:

– Ладно, понятно. Наверное, так оно и есть. Но ты не ответил на мой вопрос. Разве среди твоих особых способностей нет такой, которая позволила бы избавиться от большей части этих ожогов?

– Я вампир, а не супергерой, – сухо отвечаю я.

Она смеется:

– Ты же знаешь, что я имею в виду.

Вообще-то да, знаю. Наверное, именно поэтому я уступаю и пускаюсь в объяснения, хотя и взял себе за правило никогда ничего не объяснять о себе самом.

– Если бы меня обжег обычный огонь, это причинило бы мне боль, но ожог зажил бы за пару минут. Однако эти ожоги от драконьего огня, поэтому они болят намного больше, чем обычные. И дольше заживают.

– Насколько дольше? – спрашивает она.

Я пожимаю плечами и тут же жалею об этом, поскольку из-за этого движения мою спину опять пронзает жгучая боль.

– Это займет пару дней или около того.

– Это жесть, – шепчет она и на сей раз смотрит на мою спину без прежней жесткости во взгляде. Теперь этот взгляд мягче, и в нем появилось что-то похожее на участие – или на жалость.

Как бы то ни было, мне от этого не по себе. А тут она еще и протягивает руку и кладет ее на мою горящую спину.

Я напрягаюсь, готовый к новому приступу боли, но нет – ее прикосновение не причиняет мне боли. Это даже приятно. Куда приятнее, чем должно бы быть.

Вот черт. Черт.

Потому что эта ситуация только становится все хуже.

Глава 8
Ешь, пей и гляди в оба

– Грейс –

Хадсон дрожит, когда я провожу пальцем по краям ожога.

– Прости. – Я отдергиваю руку, чувствуя себя чудовищем. – Я старалась делать это мягко. Больно?

– Нет. – Его ответ короток, но теперь в тоне нет брюзжания. Он просто бесцветен. Не знаю почему, но от этого хуже.

Он стоит ко мне спиной, и я смотрю в зеркало, чтобы увидеть выражение его лица. Однако в зеркале отражаюсь я одна. Там определенно не видно вампира с каменным лицом и темпераментом посаженного в клетку тигра, вампира, имеющего самые выразительные глаза, которые я когда-либо видела.

Потому что вампиры не отражаются в зеркалах.

Осознание захлестывает меня, и я снова ошарашенно думаю о том, насколько моя теперешняя жизнь отличается от той, какой она была всего пару недель назад. И не только из-за гибели моих родителей, появления Кэтмира и Джексона, а из-за того, что я в самом деле живу среди чудовищ.

Хотя сейчас речь идет только об одном чудовище, вот об этом, – думаю я, глядя на Хадсона. И это не просто чудовище, не абы какое. Я застряла здесь с таким чудовищем, перед которым другие чудовища испытывают страх.

С тем единственным чудовищем, которое ухитрилось уничтожить многих из них силой мысли. С помощью простого шепота.

Это осознание вселяет страх. Или должно вселять страх. Сейчас, когда я смотрю на обожженную спину Хадсона, он кажется мне совсем не таким страшным, как мне о нем рассказывали. Сейчас он кажется мне обычным парнем.

И к тому же весьма привлекательным.

Эта мысль приходит мне на ум сама собой, но, когда это происходит, я не могу не признать, что это правда. Если не принимать в расчет его социопатические и психопатические склонности, Хадсон очень привлекательный парень.

Конечно, он не такой привлекательный, как Джексон – таких, как Джексон, просто не бывает, – но он определенно красив. Разумеется, если рассматривать его отстраненно, не испытывая к нему интереса. Как я вообще могу испытывать к нему интерес, если в школе меня ждет самый сексуальный, самый лучший парень на свете?

Ждет и, вероятно, психует, потому что не знает, что со мной произошло.

При этой мысли на глаза наворачиваются слезы.

Мне нехорошо от мысли, что Джексон беспокоится обо мне. Как, вероятно, и Мэйси, и дядя Финн. За то недолгое время, что я провела в Кэтмире, я успела очень их полюбить, и мне невыносимо сознавать, что мое отсутствие причиняет им боль. И особенно невыносимо, что это причиняет боль Джексону, который для меня не просто бойфренд. Он моя пара.

Я все еще не до конца понимаю, что это значит – иметь пару, но знаю, что Джексон мой, что он принадлежит мне. Мне больно от того, что его нет рядом, но я хотя бы знаю, что он цел и что ему ничего не угрожает. И я даже не представляю себе, насколько ему сейчас хуже, чем мне, ведь он не знает, где я и все ли со мной в порядке. Особенно если учесть, что последним человеком, с которым он меня видел, был Хадсон.

– Бедный малыш Джекси. Должно быть, он так страдает. – Мне не нужно смотреть на Хадсона, чтобы догадаться, что сейчас он картинно закатывает глаза.

Я раздраженно бросаю:

– Если ты не способен понять, что он сейчас переживает, это еще не значит, что нужно насмехаться над ним.

– Ты что, боишься, что его хрупкое эго этого не выдержит? – парирует он.

– Скорее, я боюсь, что не выдержу и придушу тебя, если будешь вести себя как придурок.

– Сделай одолжение. – Хадсон сгибает колени, чтобы я могла достать до его шеи. – Давай.

Части меня хочется принять его предложение, показать ему, что ему стоило бы опасаться меня, хотя совершенно очевидно, что он ничуть меня не боится. Однако другая часть меня слишком напугана, чтобы даже пытаться это сделать. Пусть я и сумела выбраться из западни, которую приготовила для меня Лия, но очевидно, что я не смогла бы справиться с вампиром. Особенно с таким сильным, как Хадсон.

В этом мире определенно невыгодно быть обыкновенным человеком. Впрочем, это недостаток в любом мире. Достаточно посмотреть на моих родителей.

На мгновение перед мной встает лицо моей матери. Но я захлопываю дверь перед этим образом – перед ней, – чтобы не дать себе впасть в уныние. Чтобы не дать себе погрузиться в боль от ее утраты, тем более теперь, когда я оказалась заперта в этом месте вместе с…

– Прости, что я прерываю твой праздник жалости к себе, пока он не стал совсем уже слезливым, – говорит Хадсон. – Но сначала мне надо задать тебе один вопрос. Если ты собираешься провести этот вечер, жалея себя, не могла бы ты сначала дать мне десять минут, чтобы помыться? Мне хотелось бы принять душ до того, как ты окончательно меня усыпишь.

Его слова доходят до меня не сразу, а когда доходят, меня охватывает негодование. Руки трясутся, сводит живот, и меня так и подмывает наброситься на него. Но я не доставлю ему удовольствия думать, что он смог задеть меня. Он этого недостоин.

– Мне жаль сообщать тебе это, принцесса, но я нахожусь в твоей голове, а значит, уже знаю, что задел тебя.

Если такое вообще возможно, сейчас у него сделался еще более скучающий тон.

Это злит меня еще больше. Скверно уже и то, что мне приходится мириться с присутствием этого парня в моей голове, но от сознания того, что он может читать каждую мою мысль, у меня вообще срывает крышу.

Но, хотя я понимаю его намек, я не могу не огрызнуться:

– Я презираю тебя.

– Надо же, а я-то думал, что скоро мы с тобой станем лучшими друзьями, – невозмутимо иронизирует он. – Все ждал, когда мы начнем плести друг другу фенечки и обмениваться советами о том, где лучше заводить романтические знакомства.

– Боже. – Мои руки сжимаются в кулаки, и меня так и подмывает врезать по его самодовольному лицу со слишком уж правильным носом. – Неужели тебе никогда не надоедает быть козлом?

– Пока что этого не произошло. – Он делает паузу, будто раздумывая, затем пожимает плечами: – Быть может, если ты продержишь нас здесь достаточно долго, то мы оба узнаем ответ на этот вопрос.

– Мы что, опять вернулись к этой теме? – спрашиваю я, обреченно вздохнув.

Я устала и нахожусь на грани нервного срыва – кто в такой ситуации чувствовал бы себя иначе? – и от споров с Хадсоном мне только становится хуже.

– Ты похож на заевшую пластинку.

– А ты похожа на наивную девочку.

– Наивную? – повторяю я, оскорбившись.

Он вскидывает бровь:

– Это либо наивность, либо невежество. Что из этого ты предпочтешь?

– То, что поможет быстрее избавиться от тебя, – парирую я.

Я горжусь этим язвительным ответом – вернее, гордилась бы, если бы в это мгновение у меня опять не заурчало в животе. И притом громко.

От смущения у меня вспыхивают щеки, особенно когда Хадсон ухмыляется.

– Знаешь, – задумчиво говорит он, потирая затылок, – есть способ решить этот спор раз и навсегда.

– И какой же?

Он выходит из ванной и направляется к крошечной кухне, находящейся в углу комнаты.

– Мы посмотрим, какой здесь запас еды.

– И что это докажет? – спрашиваю я, следуя за ним.

Он бросает на меня взгляд, будто спрашивая, не придуриваюсь ли я. Но в конце концов все-таки отвечает:

– Я же вампир.

Он произносит это так, будто это все объясняет – и, видимо, так и есть, поскольку он явно говорит о крови, – и открывает полку кухонного буфета.

– Если бы это было моих рук дело, то я наверняка не наполнил бы этот шкаф… – Он достает с полки синюю коробку. – Вишневым печеньем «Поп-Тартс».