Шарм

Глава 9
Клыки у шеи

– Грейс –

– Я даже не знаю, что собой представляют эти самые «Поп-Тартс», – продолжает он, вертя коробку в руках, как будто, глядя на нее, он сможет понять, что это такое.

Судя по пустоте в глазах, он действительно этого не знает, и я впервые начинаю думать, что он говорит правду. Это идет вразрез со всем тем, что я знаю о нем, со всем, во что я хочу верить, но, открыв еще пару полок, я понимаю, что вряд ли тому, что здесь происходит, есть другое объяснение.

Потому что эти полки забиты моими любимыми снеками. Крекерами с арахисовым маслом. Попкорном. Чипсами с солью и уксусом. И здесь же стоят банки «Доктор Пеппер». Это кажется мне странным, но ровно до тех пор, пока я не открываю маленький холодильник рядом с плитой и не обнаруживаю в двери еще десять банок «Доктора Пеппера», газировку Liquid Death – разумеется, со вкусом лайма – и несколько банок моей любимой содовой со вкусом грейпфрута Pamplemousse La Croix.

Здесь также есть ящик яблок, гроздь красного винограда, несколько груш и ингредиенты для нескольких горячих тостов с сыром.

Так что либо тот, кто выбирал продукты для этой кухни, имел вкусы, удивительно похожие на мои, либо каким-то образом все это действительно сделала я сама. Если учесть, что я обыкновенный человек, не имеющий абсолютно никаких сверхъестественных способностей, то это кажется невозможным. Однако мы имеем то, что имеем.

Но поскольку всего две недели назад нынешняя реальность вообще казалась мне невозможной – особенно моя любовь к вампиру и родственные связи с ведьмой и ведьмаком, – я решаю воздержаться от комментариев. Во всяком случае, пока.

Взяв из холодильника яблоко и банку La Croix, я поворачиваюсь к Хадсону, который вернулся на кухню, одетый в новую рубашку. Слава богу.

Я ожидаю, что он будет злорадствовать, но вместо этого он просто стоит, опустив голову и опираясь руками на рабочую поверхность с таким видом, будто это единственное, что не дает ему упасть.

Больше того, он дрожит. Это едва различимая дрожь, которой я бы, возможно, и не заметила, если бы не наблюдала за ним так пристально. Но я наблюдаю за ним и не могу этого не видеть. Его лицо бесстрастно, выразительные глаза опущены, но за эти последние несколько недель я научилась распознавать боль.

И хотя кое-кто сказал бы, что Хадсон заслужил эту боль, поскольку он столько всего натворил, я не могу не вспоминать, что драконий огонь обжег его, когда он спасал меня. А значит, я должна помочь ему, нравится мне это или нет.

И, не дав себе времени подумать – а также не дав ему времени сказать что-то, что заставило бы меня передумать, – я возвращаюсь в ванную и достаю из-под раковины коробку с лекарствами. Я не даю себе возможности задаться вопросом о том, откуда я знаю, что аптечка хранится именно здесь, включая пузырек перекиси водорода, ибупрофен и крем с антибиотиком, притупляющий боль. Вместо этого я просто беру все это плюс марлю и бинты и иду обратно на кухню.

К Хадсону.

– Сними рубашку, – строго командую я, открутив крышку с пузырька с перекисью водорода.

Он не сдвигается с места. Хотя его губы изгибаются в саркастической усмешке:

– Не хочу тебя обидеть, кудряшка, но ты совсем не в моем вкусе.

– Послушай, Хадсон, я знаю, что эти ожоги болят. Я предлагаю тебе помощь. И на сей раз не передумаю.

– Не бери в голову. – Он выпрямляется и засовывает руки в карманы, явно желая напустить на себя беззаботный вид. Это, вероятно, удалось бы ему лучше, если бы его не продолжала бить дрожь. – Я могу о себе позаботиться.

– А по-моему, если бы это было так, ты бы уже это сделал, – отвечаю я. – Так что не мог бы ты просто перестать болтать и снять рубашку, чтобы мы покончили с этим?

Он выгибает одну бровь:

– Ну как я могу отказаться от столь заманчивого предложения? – Он смотрит на лекарства в моих руках. – Но, хотя я ценю твою заботу, ничто из этого не сработает.

– Ах, вот как. – Об этом я не подумала. – А что, вампиры невосприимчивы к человеческим лекарствам?

– Ну почему же. Но мы невосприимчивы почти ко всему, что лечат лекарства, предназначенные для людей. – Он кивком показывает на крем в моей руке. – Например, к бактериям, которые должен убивать этот крем с антибиотиком. Мне он не нужен, потому что бактерии не могут причинить мне вред.

– Понятно. – Я киваю. – Но я выбрала этот крем не потому, что он убивает микробы, а потому, что он притупляет боль. И, думаю, нам стоит попытаться воспользоваться им. Если ты, конечно, не думаешь, что этот крем может усилить действие драконьего огня.

Он начинает пожимать плечами и тут же спохватывается, морщась:

– Не знаю, работает эта штука или нет. Оставь ее здесь, я попробую проверить.

– Ты попробуешь проверить? – Я с сомнением смотрю на него. – Я знаю, что вампиры могут почти все – во всяком случае, они так говорят, – но я уверена, что тебе понадобится помощь, чтобы добраться до своей спины.

– Я привык делать все сам. Мне не нужна никакая…

– Помощь, – договариваю я, стараясь не обращать внимания на жалость, охватившую меня при мысли, что кто-то – даже Хадсон – может быть так одинок, что ему приходится все делать самому. – Бла-бла-бла. Оставь это, мальчик-красавчик, мне уже приходилось слушать все эти отмазки.

– Мальчик-красавчик? – повторяет он с еще больше выраженным британским акцентом. Я знаю его всего несколько часов, но почему-то уверена, что он никогда еще не был так оскорблен.

Вот и хорошо. Мне совсем не хочется заводить дружбу с гнусным старшим братом Джексона. Но я не могу спокойно смотреть, как он страдает, если в моих силах ему помочь. Я бы сделала это для кого угодно.

К тому же, если он лжет и все это его рук дело, думаю, будет лучше, если он останется жив. Потому что я не представляю, как мне выбраться отсюда без его помощи.

– Не смотри на меня такими удивленными глазами, – говорю я, открыв пакетики с марлей. – Ты пьешь кровь, а эта штука впитывает ее.

– Это не одно и то же, – ворчит он.

Я откручиваю крышку тюбика с кремом.

– Ты говоришь это, потому что не знаешь, каково это, когда кто-то питается тобой.

– А ты это знаешь? – В его глазах появляется новое выражение, от которого меня охватывает страх.

Но я ему этого не покажу. Если дать такому парню, как он, палец, он откусит всю руку.

– Просто повернись, – командую я своим самым скучающим тоном и беру перекись.

К счастью, странное выражение в его глазах уже пропало. И он просто складывает руки на груди и с досадой смотрит на меня. Он все еще выглядит чертовски устрашающе, хотя в его взгляде и таится боль.

Но этот вид меня не пугает. Как-никак большую часть моей первой недели в Кэтмире Джексон смотрел на меня точно так же, так что теперь я к этому уже не восприимчива.

– Тебе придется обнажить свои клыки куда больше, если ты хочешь меня напугать, – говорю я, опять прибегнув к самому скучающему своему тону.

– Нет проблем. – И его клыки вмиг придвигаются к моей шее.

– Не искушай меня, – рычит он, и я чувствую, как его дыхание обдает мое ухо. – Ты тут не единственная, кому хочется есть.

От страха мое сердце трепещет, как крылышки колибри, пульс у меня делается частым, нитевидным, но я ни за что не доставлю ему удовольствия понять, как сильно я боюсь.

Боюсь его, этого места, боюсь никогда больше не увидеть Джексона.

И я просто откидываю свои кудри в сторону и поворачиваю голову так, чтобы оказаться с ним нос к носу, и говорю:

– Выкуси! – И одновременно выливаю на его спину полбутылки перекиси водорода, хотя он так и не снял с себя рубашку.

Глава 10
Сжигая твои штаны

– Хадсон –

– За каким хреном ты сделала это? – реву я, когда моя спина вдруг начинает гореть огнем, а мокрая рубашка прилипает к ожогам.

– Не хнычь, что ты как маленький? – отвечает Грейс, высвободившись из моей хватки. – Твою спину надо было продезинфицировать.

– Я же тебе уже сказал, что это не имеет значения, – рявкаю я и стаскиваю с себя рубашку. Когда прохладный воздух касается моих ожогов, я невольно морщусь: – У нас же не бывает инфекций!

– Вообще-то ты не из тех, кому я могла бы поверить на слово, – говорит она, заходя мне за спину. – Не знаю, помогает тебе перекись или нет, но она точно не сделает тебе хуже.

– Ты говоришь это, потому что сейчас не у тебя спина горит, как в аду.

– Перестань ныть. Это начинает надоедать.

Мне хочется огрызнуться, но вместо этого я только сжимаю зубы. Хотя я еще не очень хорошо успел узнать Грейс, я уверен, что, что бы я сейчас ни сказал, она назовет это нытьем.

Это просто смешно, если учесть, что она сопряжена с моим младшим братцем, который никогда не говорит ничего прямо и только и делает, что жалуется или ноет. Но надо думать, узы сопряжения превращают даже худшее дерьмо в конфетку. А жаль.

Грейс достает из пакета марлю, и я с опаской смотрю на нее:

– Дальше я могу и сам.

– Ага, как же.

Сейчас ее голос звучит так же сухо, как и мой собственный. И так же недовольно. Должен сказать, что это отнюдь не внушает мне доверия к ее навыкам оказания первой помощи.

Я готовлюсь к тому, что сейчас она начнет тереть этой марлей мои ожоги, поскольку она, как мне кажется, не очень-то компетентна. Но ее прикосновение оказывается на удивление осторожным – она всего лишь промакивает мою спину, убирая с ожогов избыток перекиси, а не втирая ее, что могло бы причинить еще больше боли.

Ее прикосновение не мешает боли распространяться и проникать из мышц в кости, но оно не усугубляет ее. Поэтому я остаюсь на месте и позволяю ей производить свои манипуляции. Я делаю это еще и потому, что мне приятно, что меня касается хоть кто-то – пусть даже платонически, пусть даже она сопряжена с моим братом, – ведь я столько лет был совершенно один.

– Теперь я наложу крем, – говорит мне Грейс. – Надеюсь, он тебе поможет.

Сам я на это не рассчитываю, но продолжаю стоять на месте, пока она выдавливает крем на пальцы. Однако, когда они касаются моей спины, я напрягаюсь.

– Тебе хуже? Я стараюсь действовать осторожно.

– Нет, все путем, – отвечаю я, потому что, как ни странно, это правда. Везде, где меня касаются ее пальцы, боль утихает. Она не исчезает совсем, но любое понижение градуса, превращение ее из невыносимой в просто неприятную, кажется огромным достижением.

Ее пальцы продолжают скользить по моей обугленной коже, и на место нестерпимого жжения приходит приятная прохлада, сменяющаяся ощущением тепла, которое заставляет меня оглянуться. Грейс может сколько угодно утверждать, что она обыкновенный человек, но никакой человеческий крем – пусть даже болеутоляющий – не мог иметь такого эффекта.

Нет, врачует не он, а сама Грейс – знает она это или нет.

Но я не в том настроении, чтобы пускаться в рассуждения об этом и снова слышать от нее, что я не знаю, о чем говорю. Я предпочитаю держать свои домыслы при себе. Незачем сообщать ей о том, что она могла бы использовать против меня.

Двести лет, на протяжении которых я был игрушкой, зависящей от капризов отца, научили меня, что это глупо.

– Ну все, кажется, я намазала все твои ожоги. – Грейс делает шаг назад. – Думаю, нам не стоит их бинтовать. Они уже выглядят лучше, но, вероятно, надо дать им возможность подышать.

Я смотрю, как она закручивает тюбик с кремом, и пытаюсь не обращать внимания на тот факт, что теперь, когда она больше не касается меня, мои ожоги стали болеть сильнее, чем когда она это делала. Это злит меня, хотя я и понимаю, что дело в каком-то целительском даре, о котором она даже не подозревает. Просто мне не нравится думать, что мне может быть кто-то нужен – для чего бы то ни было. И еще больше мне не по душе чувствовать себя обязанным паре моего брата.

Поэтому я и не благодарю ее за помощь. И не задерживаюсь рядом с ней для болтовни. Вместо этого я переношусь в зону спальни, расположенную на противоположном конце комнаты, пока Грейс идет к мойке, чтобы помыть руки.

– Эй! Что ты делаешь? – вопит она, когда я беру с кровати кучу декоративных подушек и бросаю их на пол.

По-моему, мои действия не нуждаются в объяснениях, поскольку говорят сами за себя, так что я не снисхожу до ответа. Вместо этого я ищу, чем еще можно было бы заняться, и, взявшись за стеганое лоскутное одеяло, стаскиваю его в изножье кровати.

Грейс не может переноситься, и ее ноги ужасно короткие – как и все в ней, – так что у нее уходит добрая минута на то, чтобы проделать путь, который у меня занял около трех секунд. Но в конечном итоге она все-таки добирается до зоны спальни и, подбоченившись, спрашивает:

– Ты в самом деле собираешься лечь спать? Сейчас?

– У меня была тяжелая неделя, принцесса. Я устал. – Я стою к ней спиной и разбираю постель.

– Да, но мы же еще не придумали, что нам делать! – Она так возмущена, что в конце этой фразы ее голос начинает звучать немного пискляво.

– И сегодня мы этого точно не придумаем. – Словно для того, чтобы поставить на этом акцент, дракон именно сейчас с грохотом врезается в крышу. Вся комната трясется.

– Неужели ты в самом деле думаешь, что мы сможем спать, пока рядом кружит эта тварь, пытаясь найти способ попасть внутрь? – Она смотрит на потолок, будто ожидая, что он может в любую минуту обвалиться.

– Он не попадет внутрь, – отвечаю я, и в моем тоне звучит уверенность, которой я, по правде говоря, вовсе не чувствую. – А если попадет, мы с ним справимся.

– Справимся? – Она уже не пищит, а визжит: – И как же мы, по-твоему, сможем это сделать?

– У меня есть пара козырей в рукаве, – говорю я, взглянув на замурованное окно. – Как и у тебя самой.

– Ты что, в самом деле опять хочешь вернуться к этой теме? – спрашивает она. – Я этого не делала, это не я.

– Хорошо, ладно.

Поскольку я здорово измотан – возвращение «из мертвых» довольно утомительно, – я не спорю с ней. Вместо этого я расстегиваю свой ремень.

Я ожидаю, что этого будет достаточно, чтобы заставить ее обратиться в бегство, но Грейс только с прищуром смотрит на меня. Похоже, она встала в позу и готова к еще одному спору.

Жаль, но сам я к этому не готов. И потому начинаю расстегивать пояс брюк.

Но она и ухом не ведет, только складывает руки на груди и прислоняется плечом к стене.

Должен признаться, что я немного впечатлен. Но я не сдам назад, хотя вижу, что она этого ожидает.

Так что теперь у меня остается только один вариант.

Я расстегиваю молнию на ширинке, и мои классические брюки «Армани» падают на пол к моим ногам.

Глава 11
Спать как неубитый

– Грейс –

Хадсон Вега носит боксеры.

И не абы какие, а «Версаче», раноцветные, пестрые: в них есть красный, зеленый, синий, персиковый и золотой, и закрывают они совсем немного.

Эти трусы не похожи ни на какие другие из тех, что мне доводилось видеть. Они аляповаты и не только ничуть этого не стесняются, а, напротив, выставляют это напоказ. На одной их стороне красуется герб, на другой изображение затейливой короны, а в середине, в районе паха, изображен меч – да, черно-сине-золотой меч.

Не знаю, что это такое – реклама или мания величия – и не имею намерения это выяснять. Но даже я не могу не признать, что Хадсон, возможно, единственный человек на планете, кто действительно хорошо выглядит в этих трусах.

Хотя я никогда не дам ему этого узнать – особенно потому, что мне нет никакого дела до того, хорошо он выглядит в этих трусах или нет.

Поэтому вместо того, чтобы пялиться на самый кричащий предмет нижнего белья, который я когда-либо видела, и на вампира, на которого они надеты, я спрашиваю:

– Ну и что? Ты думаешь, что можешь без предупреждения лечь спать, поскольку ты вампир, а я всего лишь жалкий маленький человек?

– Хочу заметить, что это твои слова, а не мои. – Он смотрит на меня с улыбкой, будто созданной для того, чтобы вывести меня из себя – высокомерной, безразличной, беззаботной и такой грозной, что у меня по спине начинают бегать мурашки.

Все это должно было бы послужить мне предупреждением, но почему-то я все равно удивляюсь, когда он поворачивается, чтобы взбить подушку – и я вижу на его заднице чертов замок. Или это греческий храм на горе Олимп? Сложно сказать. Он небрежно бросает через плечо:

– К тому же я полагал, что ты присоединишься ко мне.

Ну ладно, может, я и в самом деле наивна, потому что я никак не ожидала такого.

– Я же пара твоего брата, – рявкаю я, когда мое потрясение наконец проходит. – Я никогда не соглашусь спать с тобой. Никогда.

– О нет, только не это, – отвечает он с совершенно непроницаемым лицом. – Как же я это переживу?

– Ты настоящий говнюк, ты это знаешь? – рычу я.

– Да, полагаю, прежде этот вопрос уже поднимался. – Он поворачивается, чтобы взбить подушку и на другой стороне кровати, совершенно безразличный ко всему, что я говорю.

Но я все равно продолжаю. Неизвестно, сколько нам предстоит проторчать здесь вместе, а значит, надо прояснить кое-что.

– Не знаю, что ты думаешь по поводу того, что здесь должно произойти, но я могу заверить тебя, что этого не будет.

Он поворачивается ко мне снова, и я больше не вижу перед собой того язвительного придурка, с которым я имела дело весь вечер. Вместо этого передо мной стоит очень усталый парень.

– Спи, Грейс. Я хочу одного – поспать. – С этими словами он ложится в постель, укрывается одеялом и поворачивается спиной к середине кровати.

Для него это просто еще один способ показать, что он совсем не опасается меня. Меня охватывает смущение – еще до того, как он говорит:

– Ты можешь спокойно лечь на другой стороне. Обещаю, что оставлю клыки при себе на то время, пока ты будешь спать.

– Я опасаюсь не твоих клыков, – отвечаю я прежде, чем успеваю подумать. И мое смущение превращается в ужасное унижение, когда эти слова повисают в воздухе между нами.

Боже. Поверить не могу, что я это сказала.

Мои щеки горят, и это еще до того, как он бормочет:

– Что ж, этого ты тоже можешь не опасаться. – Сейчас голос у него впервые стал таким же усталым, как и вид. – Спокойной ночи, Грейс.

Я не отвечаю ему, но ясно, что он этого и не ожидает. Об этом говорит уже хотя бы то, что он закрывает глаза и сразу же засыпает.

Во мне опять просыпается острое желание бежать. Если у меня есть хоть один шанс убежать от него, шепчет мне часть моего мозга, то этот шанс надо использовать сейчас. Сейчас он измотан, не готов к неожиданностям и ему слишком больно, чтобы беспокоиться о моем исчезновении.

Но снаружи по-прежнему летает дракон. Я слышу, как хлопают его крылья, когда он кружит над крышей, и в моей душе отдаются его жуткие крики.

Я оказалась в ловушке между двумя суперхищниками.

Да, тот, кто сказал, что наверху пищевой цепочки стоит человек, явно был глупым оптимистом.

Глава 12
Грейс на блюдечке

– Грейс –

Не знаю, сколько времени я наблюдаю за тем, как Хадсон спит.

И секунды кажутся мне минутами.

А минуты часами.

Но время идет, и становится все очевиднее, что Хадсон действительно спит. И собирается спать дальше.

Это хорошая новость – отличная новость, – и я начинаю дышать свободно, впервые с тех пор, как мы оказались здесь. Я отхожу все дальше от зоны, которая служит здесь спальней.

Мне все еще хочется есть – я так и не съела то яблоко, которое взяла из холодильника, – и я иду в сторону кухни. Я двигаюсь медленно, стараясь ни во что не врезаться и не делать резких движений, которые могли бы разбудить Хадсона. Или, хуже того, завести его.

Едва я оказываюсь в кухне, как мой живот снова урчит, как будто он ждал именно этой минуты, чтобы привлечь к себе внимание, минуты, когда почувствовал себя в безопасности – когда я сама почувствовала себя в безопасности. Но безопасность – понятие относительное, когда ты находишься в одной комнате с социопатом, так что я не чувствую себя так уж спокойно.

Я продолжаю поглядывать на него, тихонько шаря в выдвижных ящиках в поисках предметов первой необходимости. Я нахожу консервный нож, зарядку для телефона, и наконец натыкаюсь на самое нужное: нож. И не абы какой, а сверхострый мясницкий нож.

Я подумываю о том, чтобы вместо него взять один из топориков, которые Хадсон метает по мишени, но их всего четыре. Шансы, что он заметит пропажу одного из них, весьма высоки, а я этого совсем не хочу.

Разумеется, я понимаю, что, если Хадсон решит напасть на меня, меня не защитят ни топор, ни нож. Но я не собираюсь преподносить ему себя на блюдечке.

Кровь Грейс – как и все остальное, что во мне есть – не достанется ему и не значится в его меню. Лучше умереть, сражаясь, чем прекратить сопротивление и позволить старшему брату Джексона убить меня. Он и так уже нанес моей паре достаточно вреда. И я не дам ему отнять у Джексона еще меня.

Во всяком случае не сделаю этого, не оказав сопротивления.

Нож лежит рядом со мной на кухонном столе, когда я беру хлеб и быстро сооружаю сандвич с сыром. Я съедаю его стоя, глядя на спящего Хадсона. Он не шевелится.

Закончив есть, я беру из холодильника банку «Доктора Пеппера» и иду к тому дивану, который стоит ближе всего к двери – и дальше всего от кровати. Улегшись, я ставлю банку на стол, а нож кладу между подушек. После этого я опять достаю из кармана телефон.

Играя с приложениями на телефоне – единственным, что работает, поскольку я не могу ни позвонить, ни отправить сообщение, – я жду, когда Хадсон устанет от игры, в которую он играет, и превратится хищника, которого, как я знаю, он собой представляет. Притом он даже не пытался скрыть это от меня.

Но проходит час, а он так ничего и не предпринимает. Вместо этого он продолжает лежать в кровати так неподвижно, что я несколько раз приглядываюсь, чтобы проверить, дышит ли он. И убеждаюсь, что, к сожалению, да, он дышит.

Меня охватывает усталость, она накрывает меня, как цунами, притупляя решимость бодрствовать и бдеть. И последнее, что я делаю, прежде чем заснуть, это вывожу на экран нашу фотку с Джексоном.

Я сделала ее три дня назад в его комнате. Мои занятия с Мэйси и Гвен закончились раньше, чем мы планировали, и, вместо того чтобы вместе с Мэйси вернуться в нашу комнату, я зашла в башню, чтобы пожелать Джексону спокойной ночи.

Он только что вышел из душа и выглядел и пах восхитительно. Его черные волосы были мокрыми и облепили щеку со шрамом, его обнаженная грудь еще оставалась немного влажной, и на его лице играла заразительная улыбка.

Поэтому на этой фотке я и прижимаюсь к его груди – находясь к нему спиной – и моя улыбка сияет ярче северного сияния, мерцающего в окне на заднем плане. Он пытался уговорить меня бросить затею с селфи и улечься в разобранную постель справа от нас, но я стояла на своем.

Хотя мы многое пережили вместе, наши отношения начались совсем недавно. А значит, у меня очень мало совместных фотографий. Поэтому я хотела сделать это фото и постаралась объяснить это ему.

И теперь, сидя в одиночестве на диване, я так рада, что все-таки настояла на своем. Потому что это дает мне что-то, на чем я могу сосредоточиться посреди всей этой непонятной хрени. Что-то, к чему я хочу попытаться вернуться.

И я держусь за телефон – и за фотографию в нем – так крепко, как только могу.

И пытаюсь вспомнить, как звучит голос Джексона, когда он говорит, что любит меня.